Призраки прошлого

(Пьеса для чтения)

Действующие лица:
Ферфюнг – мистик средних лет; имеет сильный голос и делает задумчивые паузы.
Аргент – обычный молодой человек.

Все действие происходит в большем зале с коричневыми стенами и длинным столом, который накрыт коричневой же тканью. Над столом висят пять портретов (правый профиль, полупрофиль справа, фас, полупрофиль слева и левый профиль, причем левый профиль похож Ферфюнга, а правый на Аргента). Портреты слегка покачиваются.

Входит Аргент. Они с Ферфюнгом садится с противоположных сторон стола напротив друг друга.

1 Аргент – Здравствуйте!
2 Ферфюнг – Приветствую, как ты тут оказался?
3 Аргент – Вот, зашел послушать вас! Я теперь писатель; описываю разные случаи из реальной жизни.
4 Ферфюнг – Правда?! В таком случае, не знаю – как я могу тебе помочь.
5 Аргент – С вашим опытом и знаниями, вы могли бы рассказать мне что-нибудь интересное…
6 Ферфюнг – Но я мало знаю и мне не о чем говорить…
7 Аргент – Я никогда в это не поверю!


– Призрак темного вагона –

Я человек мистического склада. Меня интересует все потустороннее, таинственное. А когда ищешь – всегда найдешь... Мне вспоминается один случай произошедший со мной в юности... Пожалуй, он может показаться интересным!

Как–то мне случилось ехать по одной старой линии метро. Я стоял на конечной станции и ждал поезда. Из депо выехал абсолютно пустой поезд. Один из вагонов меня заинтересовал: в нем не горело ни одной лампы – обычно горят, хотя бы аварийные светильники, в этом же... их вероятно не оказалось. Так как люди неохотно садятся в подобные "темные" вагоны, я зашел в него без раздумий. Я всегда предпочитал полумрак скоплению незнакомых личностей.

Сев в середине длинной обитой дерматином скамьи, я неожиданно заметил, что некто уже находился напротив меня: это был человек в черном плаще и старомодной шляпе. Я решил, что вероятно не заметил, как тот вошел и не предал этому значения, однако внешний вид незнакомца показался мне курьезным: правой рукой он держал бамбуковую тросточку, а левой – довольно скоро перекладывал четки. Лица его я не мог рассмотреть, потому что, свет со станции шел у него из-за спины. Незнакомец постоянно кашлял, как будто чем–то подавился.

Прошло около минуты прежде чем машинист, ожидавший пока люди наберутся в поезд, наконец, объявил название следующей станции. Двери закрылись. Поезд поехал.
Как только мы оказались в тоннеле, пространство вагона окутал таинственный полумрак, и если бы не тусклый свет, шедший через пыльные окна из соседних вагонов – это была бы полная тьма. Лицо человека сидевшего напротив, однако, словно осветилось неестественным фосфорическим светом. Это не был старый господин с сединами, которого мне довольно живо обрисовало мое воображение (вероятно из-за фасона одежды и глухого старческого кашля). Незнакомец выглядел довольно молодо и при иных обстоятельствах я мог бы счесть его загримированным актером двадцати пяти–тридцати лет. Возможно, так и было: молодой актер штудировал свою роль, но этот кашель... это не была сильная простуда, скажу больше: мне сложно было представить молодого человека, который даже при самом не здоровом образе жизни обладал бы таким кашлем. Подделать такое было бы невозможно. Мне доводилось бывать в различных местах и я знаю о чем говорю… Те немногие, которые садились в темный вагон, старались отсесть от «чахоточного гражданина» подальше, и на следующей же остановке выходили прочь. Я же знаю, что при туберкулезе кашель иной…

Неизвестный переложил трость в левую руки, а четки в правую. Не меняя скорости, он снова начал их перекладывать. В вагоне было душно. Казалось вентиляция, вовсе не работала. Мне показалось странным, что когда мы подъезжали на станции, лицо незнакомца словно исчезало, но лишь стоило снова оказаться в тоннеле, как оно подобно свету в театре медленно загоралось все ярче.

Меж тем я проехал в темном вагоне, уже пять станций и мне пора было выходить. Я встал и подошел к двери, незнакомец посмотрел мне прямо в глаза каким–то бесстрастным и при этом пронизывающим взором. Я отвел глаза.

Мы прибыли на станцию. Поезд медленно остановился, двери открылись. В последний раз я решил взглянуть на неизвестного, уже покинув вагон, однако на его месте ни кого не было. Весь вагон был абсолютно пуст!

* * *

1 Аргент – Но это необязательно был…
2 Ферфюнг – Фантом?
3 Аргент – Некая потусторонняя сущность...
4 Ферфюнг – Это лишь подтвердило тогда мое убеждение, что я их вижу, но не более. Я был молод, но и до того и после часто их встречал.
5 Аргент – Так расскажите еще о каких–то встречах.


– Шаркающий старик –

Каждый случай по своему примечателен, но иные контакты, особенно те, что случились в моей юности и в детстве, крепче запали в память и куда уместнее в рамках подобного повествования...

Мне хочется рассказать, про одного старика, которого я однажды видел. Встретиться с ним, мне довелось, когда я шел... в тот дом, где жил тогда. Это было довольно мрачное место. Путь к нему пролегал среди высоких деревьев и старых зданий, казавшихся в темноте грудой черных камней с редкими разноцветными окнами..

За спиной у меня послышалось шарканье. Было уже довольно поздно, и мне стало любопытно – кто же это бродит по ночам в таком глухом месте. Я оглянулся. Свет одинокого зеленого фонаря осветил сморщенный лик старика в бороде и длинных вислых усах. Я не запомнил черты его лица.
Дорога до дома была довольно длинная. Минуту, а за ней еще и еще минуты, я шел, петляя меж домов, по хорошо известной и обычной для меня дороге. Ритмичное шарканье не становилось, ни тише, ни громче. Судя по всему, старик все еще шел за мной. Оглядываться было неудобно и не хотелось... я продолжал идти.
Прошло около пяти минут, и я дошел до конца переулка, свернув на другой. Шарканье не прекращалось. Старик шел за мной.
Потерпев еще одну минуту, я прибавил шаг, так как мне изрядно надоело эти монотонные скоблящие звуки. Однако шарканье продолжалось и не стало дальше. Старик все еще шел за мной.

Я не выдержал и оглянулся. Бородатый старик на вид показался мне еще старше, и я объяснил это скудностью освещения. Дед неотступно шел за мной, причем вид у него был не располагающий к общению. Он не стал мне ничего говорить, и я счел за благо также помолчать.

Я шел по дороге еще быстрее, чем раньше, слыша за спиной все то же... Я шел, что было сил, не бежал, но шел очень быстро. Оглянувшись в третий раз, я заметил, что старик вовсе не прибавлял темпа, и не увеличивал размера шагов, но как и раньше тихо плетется, при этом не отставая, казалось, ни на шаг. Старик словно, был привязан ко мне незримыми путами.
И через десять невыносимо–долгих минут шарканье не утихло…
Я миновал старое здание школы, прошел бульвар и увидел уже кривую крышу своего дома. Откровенно помчался я тогда к нему.
Лишь оказавшись внутри и закрыв входную дверь, я перестал слышать ужасающее шарканье.

Дома мне пришло в голову, что он все же хотел мне что-то сказать. Нужно было лишь, чтобы я захотел это услышать. Возможно, мне все же следовало обратиться к нему... Но больше я его не видел.

* * *

(13)1 Аргент – Что-то подобное бывает с детьми во снах?..
2 Ферфюнг – Не только лишь во снах.
3 Аргент – Но вы считаете что детские кошмары – это тоже некий диалог с таковыми сущностями.
4 Ферфюнг – Многие считают, что дети слишком впечатлительны, на самом же деле у них просто не так много предрассудков.
5 Аргент – Вы расскажите?


– Женщина в зеленой юбке –

В детские годы я любил зимой сидеть у окна и рисовать. Вот как–то раз, когда мне было четыре года, я был в гостях в городской квартире моей бабушки и тоже рисовал у окна. Уже начинало смеркаться, и я заканчивал рисунок, когда вдруг прямо рядом со мной, мимо окна прошел человек. Я сначала не придал этому значения, а потом вспомнил что эта квартира в которой я находился занимала четвертый этаж. Я конечно удивился и побежал ко взрослым. Бабушка предположила, что это был человек на ходулях, но где это вы видели ходули такого размера? тем более в городе кто на них ходит? Конечно, бабушка и сама в это не верила... Потом я узнал, что такие вот «долговязые» очень даже любят заглядывать в чужие окна.

Я видел много и других безобидных, как мне казалось вещей, но иные меня пугали. Когда я был в четырехлетнем возрасте, мне являлось такое, о чем многие уже взрослые люди боятся рассказывать, а иные не любят даже слушать. Будучи ребенком, я иногда просыпался по ночам и, хочу заверить, не было еще случая, чтобы я не видел "кого–то". Я их почти всех забыл, впрочем… В детстве я частенько спал я на кроватях для взрослых, которые были для меня длинны. Когда я лежал на них, нечто обыкновенно стояло у меня в ногах, в конце кровати. Сам я помню только женщину в зеленой юбке. Короткой до колен зеленой юбке. В место глаз у нее были черные отверстия. Рот не имен зубов и губ – это была ниша между нижней и верхней челюстью. Из-за отсутствия щек казалось что она, улыбалась, но улыбка эта была очень страшной. Волосы на ней были недлинные, пепельные и выгладили, словно старый парик–каре с подвернутыми внутрь концами волос.
Я помнил ее образ во все деталях очень долго, даже когда она перестала являться. Других я забыл, но мне вспоминали, что я видел и других. Говорили, что я рассказывал и о «дяде, который у меня на ножках стоял». Смешно конечно! Обычно я зажмуривался и засыпал, но если не мог заснуть и снова открывал глаза – они были на прежнем месте.

Порой я просыпался очень ранним утром и видел их, как всегда, на фоне стены моей спальни. Я, боясь пошевелиться, неотрывно смотрел на них. Постепенно, когда наступал день и из-за штор пробивались лучи, они медленно таяли.

* * *

1 Аргент – Может это был причудливый рисунок обоев и игра теней?..
2 Ферфюнг – Я много переезжал в детстве, и несмотря на то что, стены и обои были всегда разные эти спутники не оставляли меня...
3 Аргент – Так это были призраки?
4 Ферфюнг – Если бы ты открыл свой разум или по крайней мере читал больше хороших книг, этого вопроса удалось бы избежать.
5 Аргент – Встречались ли вам проекции людей из прошлого?


– Тринадцатый час ночи –

Я и теперь живу в старинной части города, в старом доме. Так со мной бывало нередко. Я всегда старался селиться в домах с историей. Так вот, как–то раз случилось мне оказаться в Москве в конце декабря. Я тогда жил в самом центре на довольно спокойной и тихой улочке с невероятным рельефом. Мой дом, стоявший на склоне, имел очень сложную планировку и, как мне думается, имел просторные подвалы.

Так как друзьями в этом городе я тогда еще не обзавелся, мне предстояло встретить Новый Год в полном одиночестве. Я решил не читать книгу, и не делать что–нибудь еще, а просто выпить бокал шампанского и побыть у себя в комнате. Я закутался в шотландский плед, доставшийся мне от бабушки и сел в кресло, рассматривая дома за окном. Почти во всех окнах домов горел свет. Я заметил в одном из окон очертания человеческой фигуры. Казалось – это кто–то такой же, как я, один скучал, дожидаясь Нового года. Я встал и помахал ему рукой. Он не шевелился. Присмотревшись, я понял, что это просто фикус... Вот так и делаются самые печальные выводы. Кажется, что ты не один и вокруг тебя есть еще много похожих, таких же одиноких, а потом понимаешь, что это вовсе не люди, а всего–то фикусы.

Когда часы пробили полночь, я налил себе шампанского. После этого я снова сел погрузившись в пространные рассуждения.
Долго я сидел так без движения в кресле, держа в руке ножку бокала доверху наполненного не тронутым шампанским. Я до того задумался, что, очнувшись от оцепенения, едва не пролил сей эликсир. Выпив все до дна, я подумал, что, наверное, скоро час ночи. И точно, только я так подумал – часы начали быть. Один. Но вот два, неужели уже два? Три… Пять…Десять. Одиннадцать. Что за чушь снова двенадцать. Видно часы сломались, а жаль, старинная вещица! Напольные. Как я их в ремонт затащу?.. Тринадцать? вот чертовщина! Бой стих.
Тут–то все и началось. Я как будто ослеп. В комнате кто–то начал скрипеть стулом, я хотел спросить: «Кто это», но не услышал своего голоса. Сколько я не кричал. Тщетно. Ни звука я не смог проронить. Комната словно наполнялась гостями, которых я не приглашал. Слышались все новые и новые голоса. Я захотел встать, но не заметил – смог ли я это сделать. Я хотел ощупать свои ноги но не нашел их... Мое тело словно исчезло, остались лишь способности слышать, думать и понимать.

Мне казалось, что никто из присутствующих меня не замечал, что навело меня на вопрос: «являюсь ли я присутствующим?». Поскольку я, казалось, был лишен иных вариантов: я стал слушать, то что происходило где–то у меня (а может статься что и не у меня) в комнате:

— Признаться, Анна Сергеевна, я про это слышал...
— Так что же ты Павел Петрович, мне не сказывал, а я то Аграфену все допытывала.
— Так откуда ж то знать, она же все доме, и не выходит, почти.
— Не выходить–то она конечно и не выходит, однако ж, все знает. А вы Василий Лаврович, что нам расскажите?
— Так вот–с говорят, что на короновании был Cin;matographe des Lumi;re и на движущиеся картинки все зарисовали–с.
— И то, правда! Каково! Светом научились показывать все, как оно было, когда то махина эта запечатлела. Наш кузен в Париже видел.

И другие подобные тому вещи я слышал. Говоривших было около восьми. Еще в комнате были:
 Александр Николаевич, Настасья Павловна дочь хозяина, Вера Модестовна и Федор Иванович который говорил мало и с акцентом, как мне показалось, он был архитектором. Все присутствующие были любезны к нему, и я решил, что он очень богат.

Вначале мне было очень страшно, но затем страх прошел. И стало даже интересно. Я заметил, что у всех присутствующих была очень яркая и необычная речь. Я уже слушал все эти речи со вниманием, как радиопостановку, но вот часы снова начали бить.

Прозвучал звонкий удар. Все стихло. Как будто все прислушались, но тут я словно очнулся ото сна. На часах был ровно час. Все было таким, каким оно и было. Ни каких следов пребывания в моей комнате других людей естественно не оказалось.
Я подумал, что это сон, однако меня заинтересовали все эти Петры и Павлы Петрович. Василии Лавровичи, Аграфены, Анны и т.д. и т.п.
В соседней со мной квартире жила девяностолетняя старушка, коренная жительница нашего этажа. Она если уж не воочию, то хотя бы по воспоминаниям других жильцов знала всех кто жил доме с 1882 года, то есть с момента постройки. Эта моя соседка писала книгу мемуаров, которые сводились в основном к истории дома, а параллельно (с помощью своей бесцеремонной дочери) собирала подписи всех жильцов, чтобы эту книгу издать или по крайней мере пристроить в какой–то музей. Все жильцы знали, что баба Валя (как они ее называли), пишет книгу и все про дом знает. Когда я пришел к ней и спросил, знакомы ли ей "Александр Николаевич, Настасья Павловна или Павел Петрович", та скорее из вежливость ответила:
— Припоминаю такие имена.
Тогда я решил действовать более круто:
— В этом доме еще помнится жил Василий Лаврович, не так ли?
— Помилуй! Да это ж был хозяин дома! Он и семья его, жили тут до самой революции. Да-да, жили в нашем доме! Василий Лаврович и Анна Сергеевна – жена его – и была у них еще дочь...
— Та–а–к! А Аграфена?
— Аграфена Карповна? Так, то ж бабка моя! Она-то вот у Василия Лавровича да Анны Сергеевны в услужении была с молодых ногтей и до самой революции.
Далее я узнал, что почтенное семейство сгинуло в смутные годы, а Аграфена отдала богу душу в 30–е, когда в бывшем "барском" доме уже были устроены коммунальные квартиры.

* * *

1 Аргент – Я не знаю, что и сказать…
2 Ферфюнг – Я тебя не утомил?
3 Аргент – О, нет. Ваши рассказы все веселеют!
4 Ферфюнг – Общение с тобой этому способствует. Но, я признаться, сам немного устал. Может теперь ты расскажешь мне что–нибудь?
5 Аргент – Пожалуй, я сталкивался с довольно странными вещами, но тут не о чем и говорить...


– Пропавший –

Однажды случилось так, что пропал мой приятель Андрей.
Он жил недалеко от моего дома по Яковоапостольскому переулку, из-за этого мы иногда встречали друг друга на улице. Впрочем, мы редко и ненадолго виделись. В одной из таких бесед я узнал, что он недавно женился. Я видел, потом эту особу и скажу, что сразу счел его выбор достаточно странным. Ее имя Марья Прокофьевна. Лицо у нее какое–то непонятное. Не скажешь то, что загадочное, как бывает у женщин, а вот просто, одно слово – непонятное. Не знаю, но она вообще какая–то неясная, в моем понимании. Не так, чтобы она была неприглядная, однако не привлекала совершено. Впрочем, сама на меня иногда поглядывала. Росту высокого, так что даже я, (хотя сам не низок) ее на ладонь ниже, а вот Андрей и вовсе ей ну прямо–таки по плечо. Одевалась она впрочем, всегда изысканно и Андрей ее очень, как мне виделось, любил.
Так вот. Как–то, помню, это было в ноябре, я хотел пройти к Андрею, осведомиться о здоровье в целях приличия. Так как признаться, я его тогда совсем позабыл... Я знал, где он живет и порой видел его вечером в окне. Намедни, я встретил его на улице, он плохо выглядел, я тогда еще подумал, что заболел простудой.
Так значит прихожу я к нему справиться и стучу в дверь: тишина. Стучал я много и долго, так как поднялся на четвертый этаж, а проделывать такой путь зря никогда не входит в мои планы. Говоря по правде стучал я минут с пять, делая порой паузы и прислушиваясь. Только хотел уже я повернуть назад, как вдруг с оглушительным грохотом от сквозняка открылась и ударилась о стену старая форточка. По всему лестничному пролету разнеслось слабое эхо. У меня чуть сердце из груди не выскочило. Только я посмотрел на форточку, как за моей спиной послышался скрипучий голос. Я оглянулся и увидел, что в дверях появилась старуха, маленькая такая и сгорбленная.
— Чего надобно, милок?
— Так я… – и тут с новой силой о стену ударилась форточка.
— Сквозняк, не бойся, я ее окаянную, как только не закрывала, а крючок все равно слетает. Так ты чего?
— Я проведать Андрея.
— Кого–с?
— Андрея Павловича – моего друга.
— Сроду у наc Павловичи не жили. Мы люди бедные. Брать с нас нечего. Павловичи они все там, – сказала она и указала на видневшийся из окна новый дом.
— Да нет же, мне надобно Андрея Лугина – молодого человека и его жену Марью Прокофьевну.
— Господь с тобой, какой человек? с какой женой? Я одна тут, да дед мой, Софья Андревна Рябокова.
— Очень приятно, но я ведь много раз сюда ходил…
— Господь с тобой, родненький, – сказала старушка свирепо. – Не было тут тебя никогда. Иди своей дорогой.

Старушка захлопнула дверь, и форточка так сильно врезалась в стену, что от удара вылетели ржавые гвозди, петли отвалились, а сама эта форточка свались на пол. Я обошел, разбитые стекла и отправился восвояси. Жуткое ощущения абсурда и обмана окутало меня. Я пошел домой и лег спать пораньше.
Все утро следующего дня я думал кто эта старушка и где мой приятель. После завтрака я отправился к тому дому. День был великолепен, то небольшое расстояние кое мне следовало пройти, оказалось приятным маршрутом для начала прогулки, я с удовольствием разглядывал дома утопающие в зеленых кронах деревьев, таких ярких после вчерашнего дождя, облака, проплывавшие по небу и медленно тающие в лучах солнца. Однако вся та приятность, так обильно окружавшая меня, мигом рассеялась, стоило мне только провалиться в вечную лужу, которая не высыхала уже вторую неделю и успела изрядно порасти зеленой тиной, которая тут же облепила мой ботинок. С трудом перейдя лужу, я прошел через арку "дома со шляпой" (этим названием местные жители окрестили дом за необычное образование заменяющее фронтон, по форме наподобие наполеоновой шляпы).
Наконец, я достиг желанной цели. Попав во внутренний дворик, я зашел в подъезд дома, в котором жил Андрей. Так как у меня возникли сомнения, относительно правильности дома я посмотрел его номер, да это был дом №6 и подъезд в нем один. Все было, как и вчера.

Если бы не эта загадка я пожалуй забыл бы уже и думать про Андрея, но в данных обстоятельствах он не давал мне покоя. Около двух часов я бродил около дома, боясь войти внутрь. Полностью погруженный в мысли об этом странном месте и о вчерашнем происшествии я прокручивал в голове непонятные, а порой так и вообще бредовые версии, которые хотя должны были объяснить происшедшее, на деле только лишь запутывали меня. Самое главное, что за этими мыслями я совершенно не замечал, что происходит вокруг. Налетев на какого–то человека и осмотрев его, я наконец понял, что чуть не сшиб знакомого мне дворника.
— Я вижу, вы кого–то ждете?
— Да нет.
— Так видно вы ищете что-то, я вижу, вы все смотрите по сторонам, да ходите кругами.
— А не знаешь ли ты, кто живет сейчас в доме №6, в 27-й квартире.
— Как не знать? Там живут, как и прежде, Лугины.
— И они сейчас дома?
— Как знать?
— А не сбегаешь ли? – спросил я сунув ему деньги.
— Охотно все равно делать нечего, а отчего сами не подымитесь?
— Колено повредил, – соврал я, – не хочется зря на четвертый этаж идти.
Сгорая от нетерпения, я ждал, когда он придет. И когда он пришел я узнал, что Андрей, не только там живет и сейчас дома, но он даже сам открыл дверь и выглядел при этом вполне здоровым.
Наверное, Андрей пошутил надо мной, решил я. Однако когда я обошел прежние осколки форточки, и поднялся на четвертый этаж. Дверь мне открыл не Андрей, а на сей раз некий старик. На прежний вопрос я так же сказал, что пришел проведать друга.
Однако услышал я что-то еще более странное.
— Так он же умер.
— Как!?
— Андрей Павлович Лугин?
— Да.
Сначала я побледнел, но, вспомнив дворника, переспросил громко.
— Андрей Лугин?
— Да! Это мой отец, не надо издеваться над стариками, есть множество способов провести время куда лучше, – и обиженный он закрыл дверь.

* * *

(Медленно начинает играть Прелюдия партита и чакона Пахельбеля)

1Аргент – Вот так. Более я своего приятеля не видел. Так что этим для меня все и кончилось.
2Ферфюнг – Это интересно.
3Аргент – Это ужасно! Я до сих пор думаю, что это неудачная шутка той дамочки...
4Ферфюнг – И ты не пытался узнать что-то еще?
4Аргент – О, нет! Вскоре я навсегда уехал из тех мест... Любопытно узнать, видели ли вы Диявола?

– Ночной Гость –

Я никогда не видел Диавола. Я слышал, что его чаще женщины, уж не знаю почему. Один мой знакомый, однако, уверял что видел и описывал встречу так ярко что я не мог ему не поверить. И жизнь, и смерть этого Писателя (я позволю себе называть его именно так) – это загадка... Он не редко был окружен большим и шумным обществом, но при этом всега не покидал собственного обособленного пространства, находясь как бы в коконе собственных мыслей. Рассказывают также, что в завещание Писателя говорилось будто, что он, подобно Гоголю, просил извлечь свое тело после смерти из гроба. Я не знаю – так ли это, но через некоторое время после его захоронения гроб действительно выкопали и перезахоронили. Любопытства ради крышка была снята. Очевидцы уверяли, что им предстала не самая приятная картина: мертвые глаза были открыты и почти совсем вылезли из орбит, все лицо искорежено до неузнаваемости, само тело странно изогнуто, а одежда изорвана и обагрена кровью. Не знаю, стоит ли верить в эти сказки об летаргии, ведь сам я на эксгумации не присутствовал… При нашей последей встрече, однако, мне показалось что Писатель знает о своей скорой встречи со смертью. Тогда же он рассказал мне и своем Ночном Госте.

С этим Писателем мы познакомились в середине лета, он уже тогда считался человеком очень странным. Помню, что незадолго до нашего знакомства он сжег рукопись своего последнего романа и таким образом надеялся от него отделаться. Я не видел особенного сожаления в его глазах, когда он говорил мне о том, что жег свой труд, хотя и отмечал некоторые удачные обороты и даже изредка припоминал цитаты. Несмотря на то, что акт сожжения, Писатель предпочитал называть «освобождение», спустя три года он сел за вторую редакцию, таким образом постепенно обрекая себя на добровольное заключение в собственном кабинете. Он уже давно не публиковал ничего нового и, забросив все старые замыслы, с головой ушел в работу над новым, «грандиозным», как он считал, произведением. В это время старые друзья стали подмечать его новую манеру говорить: он был слегка высокомерен, слегка сумрачен и до чрезвычайности непонятен. Всякая его речь либо апеллировала к древним текстам, либо напоминала их по своему стилю. Это была «некая библия, но не та, что уже написана», – как заметил кто-то из наших друзей.

Писатель признавался, что чувствовал какое-то особое предназначение еще в раннем детстве, но каково оно было – понять не мог. Все последние дни он много думал об этом и мысль его работала лихорадочно… Идеи его были верны, он знал это, но они шли дальше, чем слова, которые их выражали. Роман должен был доказать его правоту и бросить в мир новую связку ключей. Непоколебимая верность этим идеям превратила Писателя в затворника, который не покидал стен своего дома месяцами и почти перестал видеться с визитерами, ссылаясь на болезнь. Подбираясь к концу романа, Писатель невольно приближал собственный финал.

В одну бездушно холодную зиму вторая редакция рукописи была совершенно завершена – работа десяти лет окончена: письмо, почта – и готово. Главное сделано! Философский камень в прозе получен! Поставив точку и отложив перо, Писатель поднял глаза. В конце комнат стоял кто–то высокий.

— Кто вы? – спросил Писатель, с удивлением посмотрев на незнакомца. – Как вы здесь оказались?
Незнакомец молчал. Писатель смотрел на его неприятное лицо и думал о том, что видел его где–то. В голове Писателя вертелись непонятные мысли.
— Вы догадываетесь, – сказал неизвестный неподвижно всматриваясь в пустоту. – И ваша догадка верна, что, однако вас не оправдывает.
— Господи Боже… Что же это…
— Что–с? Вы недовольны?
— Боюсь что так.
— Вот она благодарность, для того кто пришел предостеречь и помочь.
— Я помощи не просил.
— В самом деле?
— Не у тебя!
— Для кого же ты написал свою книгу? Для Него?
— Для людей!
— Зачем она людям?
— Она принесет им добро! — наивно отвечал Писатель стараясь придать голосу силу.
— Добро? Книга? Не живая, вещь? Она все равно, что камень. А камень – зол он или добр?
— Смотря, кто его возьмет…
— Истинно так. Кто же возьмет твой камень, как только ты отдашь его?..

Ночь была темная, луна, то ли уже закатилась, то ли и вовсе еще не всходила, кругом было дремуче и безжизненно, только в одном окне над столом на двух высоких слегка оплывших восковых палочках плясали веселые огоньки.

— Смирись, продолжал гость, – тебя не поймут. Над тобой сыграют злую шутку, а твоя работа будет перетолкована. "Как художник, он ставил себе задачи реалистического изображения. Только такое изображение, по его мнению, могло воздействовать на читателя и совершить в нем нравственный переворот…"
— О ком это?
— О тебе.
— Лож!
— "В образовавшихся противоречиях между поставленной задачей и ее выполнением состояла творческая трагедия, которая и привела к уничтожению многолетнего труда"...
— Это не так!
— Увы. Ты сгубишь то, что так стремишься сохранить. Прочтя твой труд, один повесится, другой сядет в тюрьму, а третий и вовсе займется политикой, что, согласись, наипаршивевший случай... «Так что же вы хорошего сделали?» – вежливо спросят тебя тогда. «Где то добро, что ты хотел дать?» – скажут Они фамильярно.

В ту же ночь Писатель сжег все свои рукописи и с этого момента стал готовиться к смерти. В восемь часов морозного февральского утра остыло и тело Писателя.

Прийти в чувство, будучи заживо погребенным, это вне всякого сомнения одно из страннейших испытаний! Лежать в темноте и знать, что ты в гробу и тебе никогда из него не выйти – жутко... Однако куда более жутко знать об этом заранее! Знать, как страшна твоя будущая смерть. Знал ли он? Было ли это? Этого мы уж никогда не узнаем.

1 Аргент – Слишком много разочарований для одной истории.
2 Ферфюнг – Фома Кемпийский, писал: «Увы! Что наша жизнь, где нет конца горестям и бедам, и где повсюду подстерегают тебя козни и враги? Ибо не успеешь ты осушить чашу скорби, как она наполняется вновь; и не успеешь ты победить одного врага, как является другие, чтобы биться на его месте»… Забудь о той ерунде, которую наговорил тебе, живи спокойно, живи, как все.
3 Аргент – А вы, отец?
4 Ферфюнг – А мне поздно, мое время ушло и все, что я говорил – чушь... Зря ты пришел сюда.

КОНЕЦ
 15.30.04