Универсальный конвертер

Похоже, что я с тобой не переспала… я с тобой недоспала.

Хронический недосып, однако, почему-то возымел несколько иные последствия: бодрость и чистота в мыслях хрустальнейшая.

Шутка какая-то, нелепица… по башке стукнуло неслабо чувство к тебе, а потом – под утро – испарилось все куда-то. Наверное, сама я прогнозирую свою жизнь такой. Единовременной. До неприличия одноразовой. Ночью казалось, не выживу без тебя, интуитивно в спину твою вжималась, в родинки целовала, а с рассветом все как-то само собой ретировалось. Исчезло. Ни боли, ни обиды, ни желания продолжить.

Но ведь ты настолько сразу же вошел в меня, как в нужный паз, как нужный паззл, именно так, как этого хотелось: в мысли, в тело, в сердце… Ты был подходящим в этот момент… Как будто год до тебя только тем и занималась, что срывала маски с абсолютно чужих людей. Карнавальный этап у меня, однако, затянулся. У всех быт, а у меня, блин, сплошная Венеция в мозгах. Выбить на фиг все разом: и Венецию, и мозг, место в черепной коробке отвести под нечто более существенное, рациональненькое там что-то, правильненькое…

Позже, на одноразовых кислотной расцветки стикерах я писала впечатления:
«Достижения сего дня:
- дышать в подмышку
- обнимать за живот
- запутаться волосами в его бороде
- переплестись руками
- проснуться в 4, чтобы только внять его сонному: «Нам еще три часа спать, малышка»
- услышать свое имя в оргазме
- расшифровывать песню Максим во сне (во сне же и услышала) – знаете, конечно, этот незабвенный опус:
«Там его, конечно, встречу,
Разревусь и не замечу,
Как целует губы, руки не мои».
Так вот, в полусне я все пыталась разобраться, чьи там губы, а чьи – руки…
- лежать придавленной к полу всеми его конечностями, с храпом в левом ухе и думать о счастье нон-стоп
- узнать, что я «божественна» (с) в конце концов
- быть счастливой
Недолго, но быть… иначе зачем все это?»

Дальше список сам собой обращался в некий галюценогенно-слащаво-слюнно-выделительный бред, который хотелось черкать и черкать, но я не решилась… Воспоминания тем и ценны, что будут греть потом. Больше всего мне понравилось про подмышку, волосатую, надо заметить, чисто мужскую такую подмышку, впечатляющую…

Обычная по хронометражу ночь в чужой квартире длилась и длилась для меня, накатывая периодами. Я видела перед собой (за собой, слева от себя) твое лицо и думала о тебе как о ком-то третьем. То есть, вот есть я, есть ты, а есть кто-то еще, моя бывшая большая страсть, например. И мысль моя развивалась так, что если тебя перекрасить в блондина и состарить лет на пять, то как раз и выйдет моя прошлая страсть. Даже род занятий менять не придется. То есть, напрашивался вывод: беги – не беги, не меняй города, размеры, вероисповедания, привычки, а выпадает один и тот же бубновый валет.

Хотя, если уж совсем абстрагироваться, то с помощью нехитрых косметических операций можно превращать кого угодно в кого угодно и сколь бесконечно долго.

Все объясняется проще: мне нужен мужик. И всегда был нужен, а ты тот еще зверь… С тобой расставаться не хотелось, а делать было нечего. Утром в ремонтируемой тобой квартире. Так-то, наверное, нашла бы занятие, хоть книжку почитать. Не вовремя пожалела, что не захватила.

В первый период ночи меня трахали, честно скажем. Мне это вполне нравилось, все было с чувствами, с поцелуйчиками, с разговорчиками, что как-то странно прямо для последнего моего отмороженного жизненного этапа. Я почти разомлела… почти…

Во второй период мы честно пытались каким-то образом сосуществовать рядом на полу. Что было делом нелегким: я, девушка, не привыкшая к окружающим меня по ночам отовсюду рукам и бородам, а особенно не приученная спать на холодном полу, и ты, в своих серьгах, браслетах, косах, бороде, опять же, не привыкший ко мне ни на секунду.

В третий период мне мешал четвертый период матча за окнами, где кроме чудесного соснового леска, примеченного мной с вечера, оказалось огромное футбольное поле. Действующее в три утра. Да еще как действующее!

Потом начало светать. Сменились месяцы, фазы луны, прилив нахлынул вместо отлива. Запели птицы. У меня начались месячные.

Сразу так много событий за столь небольшой временной отрезок моя голова вместить не могла. Я проснулась окончательно. Проснулась вжавшейся в твою спину как-то плотоядно и не по-женски… как не стыдно, я же пришла леди изображать. Вернее, решила стать ею с сегодняшнего дня и навсегда. Планировала. А я животное внутри, самка кого-то неодомашненного, позор.

Хотя быть леди меня тоже не впечатлило. Одни напрасные усилия, все даром.

«Там его, конечно, встречу,
Разревусь и не замечу,
Как целуют губы руки не мои», так что же, все-таки, руки целуют губы или наоборот? Хотя стоп, руки-то не могут целовать, значит, какие-то губы целуют руки не ее…

Надо мной летали птицы и бабочки. Я едва держалась, пересчитывала твои волосы, бусины, а сон все не шел и не шел… Нас внезапно одолела какая-то буддийская ночь, какая-то чукотская ночь, в Москве, в начале июля… Да уж, ты мастер своего дела. По спецзаказу?..

Были, кажется, еще некоторые, не упомянутые мной, периоды этой нескончаемой ночищи, когда я уже считала минуты оставшегося счастья, минуты, прошедшие после счастья, минуты, проведенные наедине с твоим предплечьем, в волосах на твоей груди, с языком на твоих возбужденных сосках… даже заморачиваться с многорукой и многогубой Максим не было сил…

Можно было только замереть, устремив взгляд в небо. И обязательно с твоей рукой на груди – это как раз не обсуждается. Опять и опять хотелось умирать в своей лучшей форме (респект моему массажисту Мише), рядом с тем, кого удалось хоть ненадолго полюбить.

Как говаривала моя же страсть из прошлого – венецианского – периода: вот взять бы и накрыть листовым железом. Со скоростью 10 метров в секунду. Расплющить по новому полу, по пятому этажу меня, красивую до одури, до учащения пульса, до лихорадки и внезапных приступов аритмии, и тебя. Только чтоб рядом. Мужское плечо там, все дела. Крепкая (протестированная мною) спина, опять же. Я ведь предупреждала тебя о скоротечности всего в этом мире и нашей гипотетической связи, в частности.

А утром… утром был Макзавтрак, как обычно по утрам после ночи, проведенной вне дома. Свободная, блин, касса. Сижу, грызу быстропит и рассылаю смс-ный спам подружкам: Да, я жива, в этот раз с маньяком просчиталась… Нахабино и «Нахимовский проспект» можно смело слать на их же первые три буквы. И ставить галочки на виртуальной карте моего сознания (тест-драйв окончился крашем, но это обычное дело). Где еще поблизости места, начинающиеся с нах-..? Теперь мы идем к вам!

Был Макзавтрак, были натертые новыми туфлями ноги, были волосы, упорно пахнувшие тобой, твоим шампунем, и сами собой закрутившиеся не в те стороны. Было ощущение ночи, проведенной не напрасно. Новая жизнь моих волос… О! Ради этого я готова на многое.

Честно говоря, я очень люблю расставаться по утрам. Причем, чем раньше, тем лучше, но не так рано, что еще поздно, конечно, а с рассветом. Тогда не слишком обидно за одноразовость связи. Все вчерашние впечатления становятся смутными, неясными, как полупроявленная фотопленка, словно существуют на границе сна и яви. Так легче забывается. И уже нет тех острых шипов боли, которые ранят обычно от того, чего НЕ случилось. И досказанность, и пережитость определенного времени вместе – все свидетельствует о завершении процесса как такового.

Но стоит только расслабиться – как сразу же, ну моментально меня опять накрывает бесполезное чувство к тебе. Начинаю думать и заморачиваться, что само по себе дело никчемное, бесперспективное, даже для моей упертости ясно. Вывод – всегда надо быть в тонусе! Заняться работой! И поменять мозг. Хотя, в моем случае, думаю, последнее уже не поможет. Иду по улицам, опустив глаза долу. Какая же ты красивая, Москва… Еще не проснувшаяся, не посвежевшая, местами заблеванная, углами растрескавшаяся, но моя. Блевотина и «маленькие мертвые друзья» (птички-мышки-гусенички, не вовремя выбегавшие ночью, а теперь покоящиеся кишочками на асфальте) – то, что встречает меня по утрам, ночи которых я провела вне дома. Крылышки и хвостики. Какие-то еще зооморфные объемные узоры на асфальте… Все вокруг словно говорит мне человеческим языком: «Не думай о нем, думай о вопросах жизни и смерти, вопросах жизнесмерти, своей жизнесмерти… На их месте могла бы быть и ты… И можешь, кстати, это не исключено.

А ведь выход прост: хватит смотреть под ноги. Да, он много лучше тех бывших «маленьких друзей», что ныне мертвы в твоем сознании. Он НЕ так холен, НЕ так циничен, НЕ так духовно пустопорожен. У него НЕТ белых шкур на полу и мягких кожаных диванов и плоских панелей во всю стену и десятка гаражей под окнами… Все, что он мог предложить – это свои руки (и немножко других частей тела). Он жив, наконец, жив, и это главное. Тебе повезло найти такого среди «маленьких мертвых друзей».

А дальше все прямо как в сказке молниеносно покатилось в бездну: моя компания приняла репрессивные меры по моей ликвидации из себя (и устранению моей личной жизни, соответственно), отрубила мне все доступы к связи. И тяжесть затаилась внизу живота. Двусмысленная, как предчувствие. Что-то грядет, но к лучшему ли оно?.. Было какое-то шевеление, царапание, но его трудно сравнить с болью. Как-то притухать все стало, раны от ударов граблями же не зарастают. Стигматы, блин.

Я все могла пережить, но голос… так хотелось услышать твой голос. Позвонить, выставить себя полной дурой?.. Голоса не хватает, прямо вешайся.

Голоса – странная территория моей биографии. Да, у меня есть определенные в них предпочтения, в тембре, в интонации. Например, человек с высоким каким-нибудь писклявым голосом заведомо не может рассчитывать на мою пламенную страсть. Да, нравились мне всегда поставленные актерские голоса, низкие, звучные, сочные, пока… пока не влюбилась в картавого, как кочергой по голове заехал его хрипловатый голос, не выговаривающий половину звуков. Так и продолжалось лет семь, а может, и по сей день продолжается…

У тебя был совершенно не мой голос. Ага, не сопрано, увы. Еще у тебя был явный акцент, но это не меняло абсолютно ничего. Он был бархатный. Твой голос хотелось надеть вместо наушников и слушать, слушать, как радио, хотя радио надоедает. Если бы ты действительно работал на радио, я бы могла никогда больше не напоминать о себе, и так же продолжать существовать в своем вымышленном пространстве, думать о тебе, слышать тебя и, собственно, дышать. Вдох-выдох. Привет-пока. Жизнь биологической системы. Я заставляла себя «въехать» в это чувство, но все болевые пороги были настолько утрачены, что даже не было заметно, не было щекотно и трепетно, а хотелось боли, в этом кроется моя непонятная садомазошизофрения. Без боли я не чувствую себя живой. Без боли я труп.

На самом деле, мне всегда хотелось быть другой: меньше ростом, худенькой, с такой полумальчишеской фигурой и чтобы ноги такие тоненькие с выпирающими коленками, недамские, ага, и специально под джинсы. И волосы бы у меня были вечно растрепанные, как будто в них запутался ветер. И звали бы меня, к примеру, Настей, и работала бы я в театре, пела, допустим. Могла бы носить каблуки и танцевать сальсу. Тогда бы у меня каждый вечер был занят, расписан, и времени на маньячное пристрастие собирать твои фотки по жж друзей просто не хватало. Я бы выходила вечерами (поздними на радость) в нечаянные дожди, без зонта, разумеется, стриглась бы у чудесного грузина и покупала на ближнем рынке первые сливы. И никогда бы не думала о том, вилами меня сегодня пропороло или бензопилой перерезало. Это неудобное чувство. И что лучше выбрать из предложенного списка доведения до полудохлого (но не окончательно такового) состояния.

А я в этой отупительной эйфории напрочь забываю про существование трафика. То есть буквально бросаюсь под машины и наматываю километры мегабайтов, запрещенные по случаю в моей компании. Ну и, соответственно, это все моментально пресекается. Меня останавливает милиция, а регистрации нет, меня вызывает директор, а там неприкрыто значится: Большой Брат следит за тобой. И я понимаю, конечно, что это один из выходов – стереть все на фиг из памяти, переломить себя ответной бензопилой по башке, заштопаться быстренько и – с чистого листа. Брат плохого не посоветует. Ан нет, и тут меня не изменить, придется только ждать.

Похоже, даже в своих записях я бегу по кругу. Я заблудилась в этом чувстве, как в лесу, мечусь, мечусь, аукаю себе, а оно об этом и знать не хочет. Действительно, зачем только усложнять?..

Но усложнять все – это мой образ жизни… Надо же, а ведь никто из тех, что были до тебя, не подарил мне столько вдохновения… Ни одна из четырех великих страстей прошлого (из которых двое были недохудожниками, один – недоактером и один – так просто, пьянь и телевизионщик). Ни от кого из них у меня не осталось столько подтверждений их жизнедеятельности (хотя и недокартины художников, и недосюжеты, рожденные совместно с четвертой страстью, валяются по углам моей жизни, захламляют ее до сих пор). О тебе я скачала все, что можно, и на достигнутом не останавливаюсь.

Больше всего мне понравилась фотка, найденная в альбомах одного из твоих друзей, где ты, юный и прекрасный, в позе лотоса сидишь на фоне изречения Рериха «культура объединит человечество» и так удачно закрываешь головой букву «т» в слове «объединит», что это логично читается как призыв. Призыв к бездушной культуре: эй, культура, ну объедини человечество! Объедини, пожалуйста, человечество в количестве двух разнополых особей, хоть ненадолго… Мы же такие культурные оба, почему ты на нас не работаешь, сволочь, мы ж тебя продвигаем в массы!

И что, устанавливая ее, эту фотку, в качестве обоев, я надеялась, что она меня будет успокаивать? Оммммм… Да ни хрена. Ты же на ней так прекрасен и юн, и длинноволос, и широкогруд, и бородат, и белокож… Постараюсь просто замылить тобой глаз, как привычным цветосочетанием и расположением пикселей в определенной последовательности.

В моих целях, которые я все же иногда прописываю и иногда же они сбываются, (добрые люди научили) значится: родить от тебя ребенка. Но, похоже, это в принципе нереально. Моего сына (с тем же именем, кстати, что я и планировала) ты уже родил от другой женщины. А значит, больше мне от тебя ничего и не надо…

июль 2008.