Мои предки

Дедушка мой – Федор Павлович Качурин, был человеком светлого ума, широчайшей души и скромности. Обладая недюжинной физической силой, мог один запросто завалить здоровенного быка. При этом характера он был доброго и отзывчивого. Окончил четыре класса церковно-приходской школы, что по тем временам было редкостью. Глубоко верил в Бога, пел на клиросе. Но учиться дальше не пришлось – надо было поднимать с родителями большую семью. Устроился половым (официантом) в трактир, где проявил сноровку и старательность, но никак не угодливость. Обострённое чувство справедливости было свойственно его прямолинейному характеру. Если кто-то поступал не по совести, дед из доброго и покладистого человека превращался в упрямого и несговорчивого. Иногда доказывал свою правоту, не жалея слов, а иногда и кулаков. В молодости на красивого высокого и кареглазого парня заглядывались многие девчата из зажиточных семей, но он выбрал в жёны такую же добрую и покладистую дивчину из семьи среднего достатка.

Ульяна отличалась домовитостью, рассудительностью и мягким характером. Вспыхнувшую меж ними любовь они тщательно оберегали от чужих глаз. А, поскольку оба были на хорошем счету в деревне, и никаких препятствий со стороны родителей не было, то в конце 19 века они обвенчались в церкви и стали жить ровно и спокойно...
         Нужно добавить, что жили они в русском селе Мягчина (Мягковка), основанном как выселок в середине 19 века Кевда-Мельситовской волости Нижнеломовского уезда Пензенской губернии.Село было расположено на правом берегу Малого Атмиса. Называлось оно, по всей вероятности, по фамилии первопоселенцев Мягковых. Численность населения в 1864 году составляло 150 человек, в 1930 -526,(в 2004- 185).Окружали село родники, из которых били ключи. Источники эти стоят в первом ряду красот святой Руси.В советское время село было переименовано в село Ключище.В работах классиков краеведения и в"Пензенских епархиальных ведомостях" не раз упоминалоль название нашего села... Я немного отступила от темы...

Результатом их любви стало рождение восемнадцати детей, многие из которых умирали в младенческом возрасте. В голодные 20-е годы после революции дедушка с семьёй уехал в Среднюю Азию на заработки (и по причине того, чтобы не вступать в колхоз), но через пару лет все вернулись в родные места и уже никогда не покидали их.
 В это время безжалостно сносились храмы и церкви. Однажды бабушка Ульяна со слезами на глазах принесла в дом старинную икону, спасённую при разгроме церкви, и спрятала её, завернув в полотенце, на чердак. Через какое-то время она потихоньку поставила её на божницу и берегла, никому не давая в руки.
По определению реставраторов, вероятно, она относилась к 11-12 векам, так как техника иконописи на серебре относится к этому времени. Она до сих пор хранится в моей семье и я верю в её целительные силы. С тех пор села у нас не стало, т.к. только в селе имеются храмы. Поэтому в дальнейшем я называю малую Родину деревней...

Перед второй мировой войной у дедушки с бабушкой остались в живых пятеро детей. Во время войны младшая дочь Настенька умерла от тифа, старшего сына Андрея убили на войне, а из-за разыгравшейся в семье трагедии, не стало ещё и двоих сыновей.

 Деда на фронт не взяли, поскольку к этому времени ему было за шестьдесят. Он никогда не сидел на месте, всё время был в делах и заботах. После смерти моего отца мы какое-то время жили одной огромной семьёй. Тётя наша, или как мы её звали Лёлька, детей своих не имела, хотя замужем была не единожды. Озорная и весёлая, она любила разыгрывать всех, придумывая разные истории. Но стоило дедушке недовольно посмотреть на неё из-за нахмуренных бровей, как она сразу же прекращала свои шутки и болтовню. Иногда Лелька обижала маму каким-то словом, и дед, видя назревавший конфликт, не повышая голоса, говорил ей: «Цыц, окаянная! Никаноривну не трожь!»- так уважительно он относился к маме, работающей учителем. Даже в семье они называли её по имени-отчеству.

 Дело в том, что перед войной в деревню прислали молоденькую учительницу, поразившую сельчан двумя толстенными косами за плечами, красным беретом и скромностью. Папа без памяти влюбился в неё, ухаживал, но она долгое время согласия на брак не давала. Тогда он послал бабушку Ульяну с ультиматумом, что если мама замуж за него не выйдет, он наложит на себя руки на виду у всех. Но видно папа всё же нравился ей, и она согласилась. А овдовев, мама ещё долгое время жила с нами в доме деда…

Бабушка к старости располнела. Её лицо светилось добротой и лаской. На ней всегда был чистый фартук, белая косынка и неизменная широкая юбка до пят. Когда она смеялась, то сложенные на животе руки смешно колыхались, она откидывала голову и уморительно морщилась. Затем уголком фартука вытирала выступившие от смеха слёзы. Мы заражались её звонким смехом, и весь наш небольшой дом словно веселился с нами.
- Отец, передохни. Сядь со мной,- приглашала она его иногда. И, дед, бросив на какое-то время свои дела, садился с ней рядом и они неспешно говорили, не обращая внимания на детский шум. Строгий прилюдно, дед клал руку на плечо бабушки или поглаживал её по спине и крутым бёдрам, думая, что за ними никто не наблюдает. Сейчас я вспоминаю, что нежные прикосновения были неотъемлемой частью их отношений. Даже в преклонном возрасте он очень по доброму относились друг к другу. Как они часто говорили – жалели.

Если дед уходил с внуками в лес за дровами, бабушка не находила себе места. Она металась возле окон, сокрушаясь, что их долго нет, и боясь, как бы их не поймал лесник или не поранились топором. И только увидев, как с пригорка мужички гуськом спускаются к дому с вязанками дров, она тут же ухватом вытягивала из печи щи и радостно хлопотала у стола. Помню, как дедушка учил моих братьев рубить дрова. Под колени он стелил им по холщовому (крапивному) мешку, давал в руки по маленькому топорику и по тонкой палке и зорко следил за тем, чтобы они не рубанули себе по коленям и направляли топор под правильным углом. При этом успевал показать, какой длины должна быть отрубленная палка.

Нам дед был и отцом, и другом, и защитником. Помню, как в восьмом классе он решал мне задачи по ненавистной математике. Я совершенно не понимала, как вытекает и куда девается вода из двух труб, а дедушка терпеливо объяснял мне решение. Его природная смекалка, отличная память, неторопливая, с достоинством, речь, привлекала односельчан. К нему часто приходили за советами и он, как третейский судья, внимательно выслушивал и тут же давал дельные советы. Уже, будучи подслеповатым, сидя на завалинке, дед по шагам узнавал, кто идёт.
- Доброго здоровьица!- отвечал он, на приветствие, привстав, и приподнимал картуз в знак уважения к проходившему мимо односельчанину…
 
 В праздничные дни в доме стояли немыслимые запахи вкусных блюд. Пироги готовились с разными начинками. Но особенно бабушка любила пироги с рисом, яйцами и луком, а весной со щавелем, росшим за деревней в лощинах. Собирать его было делом ребятишек. Обычно все садились обедать за деревянным большим, выскобленным ножом столом. Команду подавал дед, опуская первым ложку в щи в алюминиевой чашке. В эти дни к нам обязательно приходила Марфуша – нищенка из соседнего села. Бабушка ласково называла её Марфенькой и сажала за стол рядом с собой. Издревле на Руси существовал обычай – кормить нищих и бедных. И это беспрекословно соблюдалось нашими предками. Бабушка щедро угощала Марфеньку и, вдобавок, накладывала в её холщёвую сумку хлеба, яиц, картошки, сала. Своим примером она преподавала нам уроки доброты и милосердия.

-Никогда не выпускайте из дома человека, не накормив его, и не напоив чаем. Человек в пузе много не унесёт,- говорила моя мудрая бабушка. Эта традиция продолжается теперь и в наших семьях.
 
Обычно к празднику гнали самогон, или как говорили, «турили брагу». Дед занимался этим редко. Сам он выпивал по половинке маленькой гранёной рюмке «для аппетиту» и заедал варёным салом, поскольку зубов у него не было, и он шамкал еду дёснами. Однажды с ним произошёл забавный случай. Заправив самогонный аппарат в хлеву, дедушка спокойно «турил» самогон к очередному празднику. И когда первачок уже весело зажурчал в банке, а дух пошёл гулять по всей округе, открылась дверь в хлев и молодой милиционер, новый участковый, возник на пороге.
- Что, дед, гонишь?
- Гоню, сынок, гоню, - обречённо ответил дед.
-Что делать с тобой? Акт составить? Посадить на пятнадцать суток? – начал запугивать его милиционер. А сам в это время раздумывал, что к старику жаль применять строгие меры. Все знали, в том числе и милиционеры, что дед никогда торговлей самогона не занимался.

 Участковый приказал размонтировать аппарат и в его присутствие вылить брагу, что дед и сделал, опрокинув чугун с почти невыгнанной брагой на навозную кучу. На том и разошлись. К вечеру бабушка не только не нашла в гнёздах ни одного яйца, но на насесте не обнаружила и ни одной курицы. Обеспокоенная, она подняла на поиски живности всю семью. Мы тут же обнаружили на куче навоза лежащих без признаков жизни кур. Бабушка, заплакав, рубить им головы не разрешила, решив, что они отравились протравленным зерном или крысиным ядом, или брагой. В доме стоял траур. Больше всех переживал дед, видимо осознавая, что имеет к дохлым курам непосредственное отношение. Но ранним утром во двор начала сходиться мотающаяся из стороны в сторону, с опущенными крыльями, пьяная птица. За ночь они отошли и решили вернуться во двор. Этот случай долгое время вызывал хохот у всех…

Когда бабушка заболела и стала внезапно худеть, бледнеть и слабеть, дедушка весной сделал ей лежанку в крыльце, на свежем воздухе. Им в это время было уже за восемьдесят. Он садился рядом на скамеечке, аккуратно заправлял ей волосы под платок, брал её исхудавшие руки в свои и, наклонившись, согревал их своим дыханием. Они тихо о чём-то шептались, пока бабушка не закрывала глаза. Дедушка поправлял одеяло и тихо отходил от неё, чтобы не разбудить. Умерла она тихо, не потревожив никого.
Дедушка прожил после неё более десяти лет. На девяносто четвёртом году жизни он сломал шейку бедра, которая не срасталась из-за хрупкости костей. Промучался в больнице несколько месяцев, убедился в беспомощности врачей и попросил дочь отвезти его домой.
Умирал, сгорая от температуры и боли, но ни единым словом, ни вздохом не показал своего бессилия....
Недавно я посетила малую Родину. Долго стояла у родных могил. Мне казалось, что души близких витали рядом, придавая силы...

Я часто перебираю старые фотографии, с которых на нас смотрят мудрые и добрые глаза наших предков, которые своей праведной жизнью, поступками без нравоучений подавали нам пример доброго отношения к людям.Вечная им память...

На фото бабушка Ульяна