А... а, моё похмелье

А…а
(моё похмелье)

Вот почему мир так устроен, что нам постоянно приходится мучиться? И среди этих «нам» – мне в том числе? Не побоюсь эгоистично выставить здесь личное местоимение 1 л. ед. ч. – я ж не письмо пишу, а так, бумагомаранием занимаюсь. Я, вообще, никогда не веду и не терплю вести дневник – слишком однообразно, утомительно. Куда интереснее заниматься коллекционерством. Например, коллекционировать воспоминания (слово-связка – уже попёр навучный стиль, который теперь не так-то просто вычеркнуть из жизни). Хм, печально. А что, собственно говоря, печального?

Я прекрасно устроилась:
Дом, квартира, уют…
Или как там было в песне? Тьфу, не помню уже. Свинство, абсолютнейшее и ничем не прикрытое свинство с моей стороны – вот так начинать заметку «сам-не-знаю-о-чём». Поменьше надо читать (хоть и так мало читаю, меньше уж некуда). Сплошная видимость. Тьфу, то есть всё это глупо или, как герои Чехова говорят, чего я не приемлю ни под каким бешамелем, «ПОШЛО». Ну что это за слово – «пошло»? То, о чём я сейчас напишу, тоже кому-то обозначится в сознании большой пошлостью. Но ведь чеховская пошлость куда глубокозначнее, чем современная пошлость, хотя бы уже потому, какое значение считать первым и основным. Почему сейчас так не пишут: «А не зазрите мне, грешному, ежели кто горазнее сего напишет». Точнее, почему самоуничижительные авторские отступления считаются излишними? Во-первых, автор так видит мир и своё в нём место, а во-вторых, мой текст, что хочу, то и делаю. Хотя, насколько он мой – тоже вопрос. Может, он принадлежит моему бреду… (дочитавший до этого места может считать свою миссию выполненной: он познакомился с самым бездарным зачином исповеди в письменном виде в двух экземплярах, какой только видело бедное изобретение китайцев; в общем, до свидания!).

Раскрою вам сразу свою цель. Мне просто грустно, и ничего не хочется. Одна persona поставила мне диагноз: сплин и хандра. А мне оба эти слова не нравятся. Первое английское, а мне l’anglais не по душе, хотя и не имею морального на то права по роду деятельности. За этимологией другого лень лезть в душу к Фасмеру, который свесил ноги с полки напротив и уныло качает головой в позолоченных очках на кирпичного цвета носу.

«Спи, усни, моя любовь», –
Алкашу нахрюкивал
Сизый бес, пришедший вновь
Коньяком баюканный.

Чертовщина, особенно если у абсолютно тре-езвого человека следующая симптоматика: словесный понос, разлив застоявшейся желчи злопамятства и душевное похмелье, как полагается, с «сушняком» и «вертолётом».

Ровно год назад у куста малины стою и думаю: вот как будет хорошо, через пару месяцев увижу …у, к сердцу прижму, всех прочих к чёрту пошлю. А оно возьми да и вывернись наизнанку, от души до экстралингвистической ситуации: ни тебе …ы, ни тебе сердца, одна ведьма зеленоглазая, про которую и без меня уже хорошо и крепко написано и сказано во Франции.

Волосы вьются, тёмные, вьются…
…и мне на плечи не ложатся. Никудышный из меня случайный попутчик. Вижу слёзы и понимаю, что лучшее – не мешать. Знаю, что ни одной общей темы, и сажусь рядом, как будто в ноябрьский день сдохну (какое, однако, наслаждение коверкать собственный стиль, которого нет), не посидев подле кожаных перчаток, обнявших руки гораздо лучше, чем у меня бы получилось.

А ты опять сегодня не пришла.
А я так ждал, надеялся и верил,
Что зазвонят опять колокола, колокола
И ты войдёшь в распахнутые двери…

Пять лет назад это пелось другой, которая абсолютно другая, на эту не похожая, и, главное, справедливая. Justice – это не основное качество, за которое её можно любить, но одно из ценнейших, за которые стоит быть преданным. У меня сейчас выходит иначе – предающим, изменяющим, но помнящим.

Что, собственно, было? Мечта поцеловать на прощание глаза другой и руку первой (которая была пять лет назад и сейчас есть, и вечно есть и будет). Первое – глаза – неосуществимо. Второе было, когда мы ещё не были знакомы, а теперь невозможно. И вообще, через 38 дней мне ехать, на 39-й, на рассвете. А сороковой день я встречу в пути. И так не найдена могила, на которой мне дОлжно быть по никому не данному обязательству. Вчера два года было.

И всё же другую не могу упрекнуть в неблагодарности. Она не захотела быть обязанной. В этом мы схожи. И она всегда платит по совести (тоже доля справедливости). Тысяча – однажды. Теперь молчание, это тоже верная плата. И тот горький шоколад 7 числа – она умеет запоминать мысли и читать слова, что одинаково непросто, поскольку даже в языке по-другому.
За справедливость!..

Главное, что было забыто: не сметь навязывать себя людям. Забывшись, ныне скорблю, ибо духомъ слабъ есмь.

Уже пятая страница крупным почерком, и ни одной дельной мысли. Их нет. И не надо. И это при том, что tabula rasa уже давно не является таковой.

Прерываю намёк на поток сознания, потому что дальше всё равно ничего не было. Всё будет.

Au revoir, малиновый куст, который на дорогу преподнёс мне стрихниновую оскому: мы так и не простились.

16. VII. 2008