Исключение

Рассказ основан на реальных событиях,имевших место в советские времена,
однако все имена, организации, нащиональности, религии, обычаи и правила
вымышлены автором, и любые совпадения с реальными являются случайными.


Рабиновича исключали из евреев. (*)

Началось с того, что как-то утром Изю вызвали к главному раввину НИИ, попасть к которому простому смертному было практически нереально, - будучи почетным и действительным членом около трехсот различных организаций, он стал настолько недосягаем, что даже директору НИИ приходилось записываться к нему на прием за несколько месяцев наперед. Все еще не веря в свое счастье, Изя вошел в приемную, где около двадцати человек терпеливо ожидали своей очереди, и тоже хотел было сесть, но секретарша без слов кивнула ему и провела прямо в заветный кабинет. Раввин стоял прямо у входа, и, в первые увидев его вблизи, Изя поразился, насколько испуганными были у того глаза. Однако, осмотревшись, заметил, что за спиной раввина, прямо за его столом, по хозяйски расположилась какая-то парочка в штатском и без кип. Раввин просительно посмотрел в их сторону, и один из них, который потолще, небрежно кивнул в ответ. Словно опасаясь, как бы не передумали, раввин осторожно бочком прокрался из своего кабинета.
 
- Рабинович? Исаак Рабинович?
- Да, я.
- Подойдите ближе, у нас к вам дело. Догадываетесь, зачем мы вас вызвали? - и они сунали Изе прямо в нос свои удостоверения.
 
Изя изнутри весь похолодел, - оба оказались гинекологами**, с донельзя более подходящими фамилиями Волосатько и Лобков.
 
- Нет, понятия не имею.
- Ну, ладно, тогда вам придется проехать с нами, может, по пути догадаетесь и кое-о-чем вспомните.
 
Изю по-конвоирски повели к проходной, и, казалось ему, весь НИИ эту картину наблюдал. В машине сидел гинекологический щофер, - наверное, какой-нибудь Вагинов, - сострил про себя Изя. Его привезли к обычному зданию, похожему на жилое, недалеко от Октябрьской. "Вагинов" остался в машине, а Волосатько и Лобков повели Изю к подъезду, где бритый охранник, которого Изя тут же нарек Маткиным, отдал своим коллегам, но не Изе, честь, и пропустил всех вовнутрь.
 
Времена настали почти либеральные, так что Изю никто внутри не пытал, хотя угроз он выслышал немало. Лобков играл роль злого, а Волосатько - доброго следователя. Примитивно, но проверено практикой и временем: злой давит на то, что все ясно, имеем дело с врагом, его надо сгноить в лагере; а добрый уговаривает, что давай попробуем еще, ведь человек все-таки, а человек может ошиабаться-заблуждаться, но надо ему просто дать возможность осознать, покаяться, загладить, искупить, исправить.
 
Через несколько часов перед Рабиновичем поставили вопрос прямиком: он должен публично признать свои ошибки и заблуждения, покаяться, осудить кое-каких наносящих урон государственной безопасности лиц, а, главное, чтобы он больше никогда ничего не распространял и не сочинял, не рассказывал и не пересказывал, не изображал и не тому подобное. А НЕ ТО! На удивление самому себе, Изя категорически отказался от публичных выступлений, сославшись на свою природную скромность и застенчивость. В ответ ему зачитали и дали подписать официальное предупреждение, заготовленное явно заранее. Получалось, что его все-таки не сажают, и что решение о нем уже давно было принято, а все остальное - просто спектакль. Изя все еще про себя опять и опять благодарил новые времена, а Лобков уже вызывал в кабинет "Маткина", который без промедления вывел Изю вон.
 
Обратно пришлось добираться на метро, - судя по всему, у органов просто не хватало средств на его транспортировку.

"У них теперь не только машин не хватает, но даже пятака на билет нет, надо будет об этом всем рассказать", - подумал было Изя, но потом вспомнил, про А НЕ ТО!
 
Вскоре от "конторы" в раввинат НИИ пришла соответсвующая телега; в ней сообщались факты об общественно-вредной деятельности Исаака Рабиновича и мягкой мере пресечения, вследствие чего местным общественно-религиозным организациям предлагалось дать должную оценку происшедшему со своей стороны. Это означало, что дело Рабиновича следовало раздуть так, чтобы о нем в НИИ и за его пределами все услышали. Раввин, привыкший не реагировать, а упреждать, и без того уже заранее с кем нужно посоветовался-проконсультировался-посовещался, в результате чего раввинат смело и решительно поставил вопрос об исключении, и об этом тут же узнали все.

Все сотрудники НИИ теперь имели полное моральное право в открытую не работать, а вместо этого обсуждать, осуждать, одобрять, ободрять. Сам Рабинович ходил с видом святого мученика, которому скоро суждено умереть за правое дело. С поникшей головой, согбенной спиной и опущенными руками, которыми он даже почти перестал размахивать, когда с кем-либо говорил, Рабинович казался заранее раздавленным и конченным, хотя, формально, ничего еще и не произошло. Но все-таки время от времени он бросал в окружающее пространство непокорные, даже где-то вызывающие взоры.

- Изя, пойдем, поговорить надо, - хватал его в очередной раз кто-нибудь за рукав и отволакивал в сторону. – Ну что, Изя, доигрался, дохохмился, допросился, допрыгался, досовался своим носом? Как теперь дальше жить-то будешь, а? Нельзззяяя, Изззяяя!

Обычно такие разговоры мало чего давали: Изю убеждали во всем каяться, подавать апелляции, признавать себя виновным частично, либо попробовать вообще все напрочь отрицать. Изя со всеми спорил, ни в чем ни с кем не соглашался и тем самым быстро снижал количество сочувствующих. В результате возобладало общеее мнение, что Изя сам во всем виноват, потому как слишком уж он всех достал и своими каверзными вопросиками, и своими ядовитыми замечаниями, и своими едкими шуточками. Тем не менее, с Изей все обращались теперь как никогда аккуратно и осторожно: еще, не дай Бог, если что будет не по нему, возьмет да и запишет тебя в свои сообщники, соратники, или друзья, и поди потом что докажи!

Версии, почему на Изю наехали, ходили самые разнообразные. Самой распространенной стала та, по которой, якобы, указание шло с самого верха, - там почему-то сочли, что именно Изя является автором всех анекдотов про Рабиновича, и что этому пора положить решительный конец. А если даже и не он лично, то все равно надо, чтобы все другие сочинители шуток о рабиновичах впредь боялись и сидели себе смирно. Ну, а чтобы Рабиновича раздавить, надо, конечно же, сначала исключить его из евреев, так как иначе любые действия против него могут выглядеть как антесемитизм, а этого слова даже советские власти побаивались: стоит только всем заграничным еврейские организациям заступиться за Рабиновича, и шума будет немало. Другое дело, если наказывать нееврея, - тогда этим самым организациям не должно быть до этого никакого дела! Поговаривали еще, что после серии строго секретных переговоров эти самые организации согласились отдать Рабиновича на расправу, выторговав за это у советских властей разрешение на отъезд сотни семей отказников.

- Ты, Изя, тэйк ит изи, - говорил ему очередной советчик. – Думай о том, как сотня-другая семей скажут тебе спасибо, ноги тебе цевовать будут! Может, даже на свой отвальный банкет они тебя пригласят. Очень многим людям ты поможешь! А евреем можешь ты и не быть! Какая тебе, по большому счету, разница? Главное, не сорви все это дело, пусть все идет, как идет, главное, чтобы процесс начался, чтобы прецедент был создан, а дальше увидим. Гордись, Изя, ты сейчас делаешь историю, тебе весь еврейский народ еще спасибо скажет и памятник при жизни поставит!

Изя в ответ чесал макушку, обещал подумать, но, как и обычно, казался непредсказуемым.

И вот назначенны день настал. Открытое чатсь собрания, как и положено, началась с доклада раввина об успехах, достигнутых за отчетный период. Речь его в положенных местах прерывалась продолжительными апплодисментами, особенно когда были названы цифры по обрезаниям и бар-мицвам, на 11 процентов превысившие план. В конце своего отчета раввин призвал ознаменовать следующий пейсах новыми достижениями и вообще встретить его досрочно. Бурные, продолжительные апплодисменты зала перешли в овации, и раввин, часто лишь поправляя свою каракулевую кипу - подарок делегации горсксих евреев – сидел себе довольный и расслабленный.

После этого собрание приветствовала группа детишек, проникновенно продекламировавших стишки об Аврааме, Сарре, Иакове, Юдифе, Моисее и других патриархах и матриархах.

- К пришествию Мессии будьте готовы! - призвал их раввин.
- Всегда готовы! - бойко отвечали они.

Изе вспомнилось, как когда-то в их школе всю власть узурпировал триумвират, состоящий из задиристых пацанов Каца, Коханюка и Каневича. С его легкий руки их прозвали коганцами-поганцами, за это ему доставалось гораздо больше, чем всем другим, но власти их он так и не подчинился. Так вот, как-то эти коганцы выступили с инициативой, что молодежь должна не пассивно ждать, а проявлять активность - короче, они послали главному раввину письмо, где просили изменить старый добрый клич на более воинтсвующий "К БОРЬБЕ за пришествие Мессии будьте готовы!". Письмо никто подписать, включая самих коганцев, не осмелился, однако тем не менее их каким-то образом вычислили, провели с ними воспитательную работу, а затем на всякий случай развели по разным школам. С тех пор Изя явно недолюбливал всех коганов, и уж, тем более, не хотел бы от них получить опять. Но раввин, судя по слухам, начинал свою карьеру простым мохелом и, стало быть, к коганам не относился (***), - Изя облегченно выдохнул.

Затем были отчеты разных замов, обсуждавших задачи по работе с молодежью и неевреями, а также об отдельных недостатках, как то о нарушении некоторыми несознательными лицами правил шаббата, кошерности, делания гешефта, а также недостаточном чтении торы. Было признано необходимым больше работать в этом направлении, шире вести разъяснительную работу, особенно среди молодежи.

- А теперь последний, пятый пункт нашего собрания, эта часть будет закрытой, так что попросим остаться только избранных, - строго объявил раввин.

Зал не четверть опустел, а атмосфера собрания сразу же наэлектризовалась настолько что, казалось, вот-вот во все стороны засверкают молнии и грянет гром. Но даже в такой среде раввин не хотел упустить шанс немного просветить массы, например, в анатомии, поэтому он начал издалека.

– Сотворив Адама, Творец наделил человека таки лишь пятью чувствами, - это зрение, слух, вкус, обоняние и осязание. Для каждого из этих чувств у нас имеется свой орган, - это глаза, уши, рот, нос и кожа. Недавно, кстати, вышла интересная монография доктора Блудсона, в которой показывается, что пятикнижие Моисея состоит именно из пяти книг, потому как каждая из них рассчитана воздействовать больше всего на одно из этих самых наших чувств, но это так, к слову. Так вот, таки у нас имеются еще и другие органы, - эти органы занимаются нашими внутренними делами, и эти органы гораздо важнее всех пяти, вместе взятых. И, как вы, наверное, все уже слышали, от этих органов нам поступил очень тревожный сигнал о вызывающем образе жизни и мыслей Исаака Рабиновича, - здесь Изю взяли под руки и вытащили на на сцену для всеобщего обозрения. – Приведу здесь только один пример так называемого хохмачества пасквилянта Рабиновича, но этот пример показывает нам всю его сущность. – Раввин произносил Щ довольно твердо, у него получалось почти Ч. – Вот он, это образчик, судите себе сами:
Ты Богом избран, ежль еврей
Для полученья... кренделей.
Хммм... Вот так вот, значит, взять и высмеять и евреев, и выпавшую им честь быть избранными для донесения до человечества Завета, и все остальное... Есть ли желающие выступить?

Желающих нашлось предостаточно. Сначала выступали согласованные: они монотонно читали по своим бумажкам, что Рабинович своим поведением бросает тень на весь коллектив, распространяет вокруг себя нееврейские, а порой даже антиеврейские мировоззрение и идеологию, чем разлагающе действует на малообразованную часть коллектива. Потом на сцену полезли все желающие, и Изе припомнили и частые разводы, и все его сексуальные похождения, и пьянки в рабочее и внерабочее время, и бутерброды с колбасой и сыром, и как он, почти не таясь, ел свинину. Процитировались также некоторые его незрелые и провокационные выссказывания, наглядно демонстрирующие морально-религиозную шаткость и неустойчивость его позиций. При этом все выступающие говорили одновременно, яростно размахивали руками, и каждый обращался то к одной, то к другой части аудитории, а то и друг к другую. Когда сцена была уже не в состоянии разместить на себе всех выступающих, новым ораторам пришлось выступать прямо из зала. Раввин почувствовал, что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля и всенародный гнев перейдет все допустимые границы. Поэтому он сначала пару десятков раз призвал всех к тишине, а когда это не помогло, попросил своих помощников силой прогнать всех выступающих со сцены, а тех, кто в зале, усадить на место. Кое-как это удалось, и на сцене остался только Изя. Казалось, он готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не испытывать всего этого позора. Наступило подобие тишины, и раввин сурово спросил, есть ли что Рабиновичу сказать в свое оправдание. Изе стало совершенно ясно, что все уже давно предрешено, что любое слово, сказанное им, может и будет использовано против него же. Но не молчать же! И Изя, к огромному изумлению зала, начал говорить легко и свободно: он вспомнил древние Шумер, Египет, Вавилон, Рим, и как там евреев всегда изгоняли, исключали, отлучали. И так было не только в древности, и не только в Шумере, Египте, Вавилоне, Риме, - то же продолжалось и в средние века, и в новые, и, как все сейчас только что имели возможность увидеть, продолжается и сегодня, и прямо здесь, и прямо сейчас, и прямо с ним, с Изей! Еще бы немного, и Изе удалось бы протолкнуть мысль о том, что из всех собравшихся он и только он – самый достойный еврей, а все остальные – так, только притворяются. Но договорить Изе не дали: сообразив, к чему Изя клонит, и явно не соглашаясь выступить в роли гонителей евреев, зал зашумел и зароптал так, что все дальнейшие слова Изи утонули в волнах народного негодования:

- Пьяница! Дебошир! Свиноед! Мешугенер! Шлимазл! Шайгец! Шмак! Клоц! Шкоц! Поц! Шлак! Шланг! Шлаб! Шмендрик! Шнук! Шмуц! Штик гой! Штунк! Юкель! Шмо!

Когда, постепенно, все подходящие слова стали иссякать, слово опять взял раввин. Зал немного утих, так как после такого перенапряжения все вдруг почувстовали усталось и захотели домой. Да и раввину хотелось того же. Нахмурив лоб так, что над его переносицей морщины четко обозначили букву Алеф, он подвел итоги:

- Итак, только что Исаак Рабинович показал нам всем свое истинное лицо, которое он столько времени от нас скрывал. И, как вы все увидели, лицо это – явно не еврейское! Предлагаю поставить вопрос на голосавание: кто за то, чтобы исключить Исаака Рабиновича из евреев? Против? Воздержался? Так, против никого нет, - принято большинством голосов, при одном воздержавшемся.

Воздержавшимся был сам Изя, и он злорадно подумал, что, по крайней мере, формулировочка «принято единогласно» у них не прошла, и теперь им придется долго объяснять вышестоящим инстанциям, почему.

- Мы также хотим ходатайствовать перед руководством нашего НИИ о том, чтобы рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшей трудовой деятельности Исаака Рабинович в нашем уважаемом институте. Но прежде, чем проголосовать, еще раз прошу всех неизбранных покинуть зал!

Раввин в упор смотрел на Изю, до которого все никак не могла дойти, что это теперь относится к нему. Трое раввинских прислужников подскочили к Изе, бесцеремонно сорвали с его головы кипу и, под улюлюканье зала, потащили к выходу.

В последующие дни, когда Изя все еще ходил на работу, вокруг него всегда образовывалось пустое пространство. Так что приказ о своем увольнение он воспринял чуть ли не с облегчением, еще не совсем понимая, какое будущее ему припасла судьба. А лишившись работы, он сочинил и отправил в вышестоящие инстанции несколько апелляций, но все они были, как и следовало ожидать, решительно отклонены. Какое-то время он тешил себя мыслью, что передовая общественность, узнав о происшедшем, глубоко возмутится, и тысячи, нет, десятки-сотни тысяч человек, пойдут демонстрациями прямо на Красную Площадь с огромным множеством плакатов, на которых будет написано: ТРЕБУЕМ ВОССТАНОВИТЬ РАБИНОВИЧА В ЕВРЕЯХ! Но время шло, демонстраций не происходило, а деньги быстро кончались. Изя пробовал устроиться на новую работу, но, едва взглянув на его недавно выправленный пятый пункт, в котором теперь значилось «Исключенный из евреев», кадровики испытывали шока: их рот кривился как от ожога, словно они взяли в руки бомбу, или ежа, или обоюдоострую бритву, или гремучую в двадцать жал двухметровую змею.

Через год Изе таки удалось найти работу, устроившись младшим охранником памятников. Организация, в которой он оказался, называла себя общественно-патриотическим движением «Квас», и занималась она пропагандой этого замечательного древнего напитка, а также взятием под охрану и присвоения статуса памятника всем историческим местам, связанных в его производством. К сожалению, руговодство организации попыталось использовать Изю в своих мелких политических целях, выставив его на всеобщее обозрение как очередную жертву всемирного еврейского заговора. Уже были готовы статьи для газет и журналов, уже была спланирована пресс-конференция с участием журналистов, но когда в последний момент об этом удосужились поставить в известность Изю, то он просто заболел и пробюллетенил почти месяц, так нигде и не выступив и ничего не подписав. Но даже после этого Изю не выгнали, надеясь выведать у него некие сенсационно-страшные еврейские тайны. А потом стало не до него: в руководстве произошла очередная свара, приведшая к расколу всей организации, - в результате радикальное крыло откололось и создало свою собственную организацию «Медовуха». Но потом об Изе опять вспомнили. Он, сколько мог, тянул, но когда лидер «Кваса» Степан Закаблучный уже занес было ручку, чтобы подписать приказ о сокращении кадров, Изя уступил. Все еще имея зуб на коганов, - зуб, с детства ставший по вине триумвирата щербатым, - Изя поведал о тайном знаке, которым они иногда пользуются. Изя даже попытался его изобразить, вспоминая, как это делали перед дракой, для пущего гонора, коганцы: руки подняты, ладони открыты, и на каждой из них безымянный и указательный пальцы плотно прижаты друг к другу и как можно дальше оттопырены от трех других польцев, которые тоже плотно прижаты друг к другу. Но у Изи этот знак никак не получался, по-видимому, в его роду не было ни одного когана. Тем не менее идею Степан Владленович усек. Он тоже попытался было состроить тайный знак, но и его пальцы никак не могли разъединиться на две части нужным образом. Закаблучный остался этим чрезвычайно доволен, - иначе получалось бы, что у него в роду могли затесаться какие-нибудь коганы. В последующие дни Закаблучный вызывал каждого сотрудника к себе и как бы невзначай интересовался, может ли тот так-вот-и-так сделать пальцами. А затем каждого, кто мог, под разными предлогами из «Кваса» уволили. Это положило начало карьеры Изи в «Квасе», дослужившегося до должности финансового директора. Тем не менее, через несколько лет его оттуда все же выгнали: по слухам, он отбил любовницу у самого Степана Закаблучного, и тот решил, что личная обида гораздо важнее дел финансовых.

О дальнейшей судьбе Изи известно мало, разве что скудные факты о том, что он развелся с очередной женой и уехал на свою бывшую историческую родину.

Любопытно, хотя и не исключено, что это простое совпадение, но вскоре после Изиного исключения в нескольких лучших московских ресторанах всю неделю закатывались отходные-отъездные банкеты большой группы евреев, получивших разрешение на выезд. Приглашались только самые-самые избранные, к числу которых Изя, конечно же, не относился. Это был первый случай, когда «созданный волей народа» Совок дал слабину, позволив просверлить в Железном Занавесе маленькую дырочку, от которой затем пошли огромные трещины, приведшие к полному обвалу всего сооружения. Это ставили в заслугу Горбачеву, Ельцину, Рейгану и другим официальным лицам. Однако до сих пор только самому узкому кругу лиц известно, что началом Великого Развала, на самом деле, стало исключение Изи Рабиновича из евреев.

----------------------
Прим.
* См. еще раз примечание о случайных совпадениях.

** Т.е. работающими в органах

*** Мохелы совершают обрезание; коганам же предписывается не прикасаться к крови.