Автомобиль

       Михаил Окунь


       Автомобиль


Трудился я инженером в НИИ, скромно посещал вечера так называемых молодых литераторов в ленинградском Доме писателя и о лучшей доле не мечтал. И вдруг, как гром если и не среди ясного, то вполне однообразно-серого неба, - зовут работать литературным консультантом в Союз писателей.
На литконсультантов-референтов ленинградской писательской организации всегда смотрел снизу вверх. Одни фамилии – говорящие! – чего стоят: Горячкин! Рубашкин!* И вот, ощутимо потеряв в заработке, лишившись квартальной премии, тринадцатой зарплаты и бесплатной летней профсоюзной путевки, я оказываюсь одним из посвящённых (замечу, что решающую роль в принятии решения сыграла, казалось бы, мелочь – ходить на службу надо было к двенадцати часам, а не к жёстким восьми тридцати, как в НИИ).
О, как скоро наступило прозрение! (Вечно я так – очаровываюсь моментально, но прозреваю, подчас, еще быстрее). Что там интриги мадридского двора с его инфантами, фердинандами и изабеллами, что тайны подвалов Сант-Оффицио в сравнении с тем, что протекло за последующие два года пред очами!
Я стал свидетелем эпохального раскола писателей–«патриотов» и писателей– «демократов» (как тут не вспомнить деление надвое ставшего нарицательным представителя животного мира надкласса корненожек**), образования и скорой гибели летучих писательских группировок (продолжая аналогию – появление у того же организма псевдоподий-ложноножек, служащих для движения и захвата пищи). А последние, уходящие в небытие страсти «квартирного вопроса» (жилищная комиссия – тема отдельного романа), а поспешная грошовая приватизация «будок» (термин А.Ахматовой) в Комарово? Битвы за новые садовые участки, аромат продуктовых заказов... А приемные катаклизмы – выпихивание из списков очередников инертных и срочное впихивание активно-талантливых (или талантливо-активных)? А шторма (в стакане воды) балтийского писательского круиза?
Упомнишь ли всё?.. Организация, коллективным шестым чувством уловив скорое и бесповоротное отсечение от государственных льгот, жадно выбрасывала во всех направлениях эти самые псевдоподии, силёнок у которых, однако, оставалось лишь для судорожного захвата последних крох пищи, но никак не для движения...

Престарелый писатель Иван Мускусов пришел на заседание секретариата просить вне очереди автомобиль. Номер у него был лишь в пятом десятке, ждать пришлось бы еще несколько лет, а возраст уже весьма преклонный. Одет писатель был в парадный темно-синий костюм-тройку. На лацкане пиджака красовался значок типа лауреатского (но не лауреатский).
Иван Мускусов являлся одним из старейших членов Союза писателей, так сказать, членом-учредителем. Он участвовал еще в первом писательском съезде в 1932 году, когда различные писательские группы с бедовыми подчас наименованиями слились воедино и по воле Иосифа Виссарионовича образовали монолитный Союз советских писателей, а генеральным методом литературного творчества был объявлен соцреализм.
В незапамятные те времена Мускусов написал двухтомный роман «Наш великий век», который, говорят, сильно приглянулся руководителю ленинградских коммунистов Кирову. Что такого еще написал автор этой эпопеи, неведомо. Однако, думается, в истории литературы он останется – своим знаменитым «коза закричала нечеловеческим голосом», приведенным Сергеем Довлатовым в «Записных книжках». Не исключено, впрочем, что Сергей Донатович мог придумать это сам. Но не перечитывать же теперь весь «Наш великий век» для установления окончательной истины!
К слову, старшие советские писатели весьма уважали размашистые названия. Вот, например, «Омоложённый гигант». Это о Кировском заводе. Но название вызывает вполне определенные ассоциации с популярными в начале века операциями по пересадке пожилым сластолюбцам яичек молодых шимпанзе (помните аудиенции на квартире профессора Преображенского?). Кстати, эффект был бурным, но чрезвычайно кратковременным – наступало быстрое старение и скоропостижный распад.
Ясно, что в любви к подобным названиям-«этикеткам» сказывался свойственный той эпохе всепоглощающий сиюминутный журнализм. У каждого времени, однако, свои мутанты, и нынче газетчики наряду с двумя другими категориями – личностями мафиозного толка и тружениками уголовного розыска – ринулись в изготовление романов детективного характера, являя умилительное триединство и на этом поприще. Как-то раз на свое робкое редакторское замечание на полях рукописи, адресованное автору-журналисту, - почему, мол, крутой герой его детектива, репортер по профессии (читай: сам автор), выпутывающийся из любой провальной ситуации почище Шварценэггера, вдруг начинает именовать себя писателем, - я получил вразумляющую отповедь: «Писатель – это тот, кто пишет». Так-то. Вполне по-голливудски. Остается утешаться словами Варлама Шаламова: «Писатели – судьи времени, а журналисты – подручные».
Заседание секретариата проходило в библиотеке, хотя гостиных в Доме писателя было предостаточно – для соблюдения, вероятно, большей конспиративности. Как новоиспеченный референт был призван и я (сладкое чувство сопричастности – знать бы еще, к чему?..)
Представители младшего поколения шестидесятников, составившие, совместно с двумя-тремя срочно перестроившимися певцами БАМа и сельской тематики, недавно избранный демократический секретариат, тесно обсели старинный овальный стол. На собратьев по перу взирали бюсты Гоголя и Лермонтова, исполненные в манере какой-то дурной псевдоантичности – с голыми шеей, плечами и атлетической грудью. Каким образом увязать обнажёнку и спортсменство с вечно кутавшимся, болезненным Николаем Васильевичем и бледным, большеголовым и малорослым Михаилом Юрьевичем? Не за то, как говорится , их любим...
Заседание объявили открытым и предоставили слово хлопотуну. Иван Мускусов светло улыбнулся, выказав белоснежные искусственные «клавиши», уставил блеклые голубые глазки на оргсекретаря Тамару Павловну – смольнинскую даму, направленную на эту определяюще-распределяющую должность из обкома (и через некоторое время, когда Союз писателей совсем уже стал дышать на ладан, туда вернувшуюся – обком, правда, к тому времени стал именоваться мэрией), - и сказал:
- Завёл я на участке пасеку...
Некоторые из присутствующих раскрыли рты.
Долго повествовал Мускусов о своих дачных успехах, вовсе не чуя сгущавшейся атмосферы. Члены секретариата, почерпнувшие из этой речи множество полезных сведений по пчеловодству, яйценоскости кур, парниковому выращиванию огурцов и помидоров, тем не менее переглядывались, сдержанно покашливали, делали друг другу мимические знаки.
Наконец, когда докладчик сделал короткую паузу, поспешно поднялся бывший комсомольский поэт Зосимов – видимо ему, как и в прежние времена, «было поручено» - и огласил сообщение, вернувшее собрание на автостезю. Оказывается, очередную машину автор «Нашего великого века» получил сравнительно недавно, но ухитрился ее разбить, а ремонтировать не желал. Или, как проклюнулось из глухого ропота, прокатившегося по рядам, разбил не он, а кто-то из родственников, ездивших по доверенности. Что, учитывая возраст основного автолюбителя, не было лишено смысла. При упоминании о вредоносном родиче писатель обиженно заморгал, а глаза сопровождавшей его невестки возмущенно засверкали из угла.
Внезапно в дело вступило еще одно лицо, до того молча сидевшее на стуле у стены. Крепкий рослый мужчина лет пятидесяти решительно выступил вперед и зычно и напористо, вне прямой связи с обсуждаемым вопросом, заявил:
- Мне, как блокаднику, положена внеочередная машина! Я самолично выбил ее в Москве! Вы обязаны предоставить ее мне!
Теперь рот раскрыл писатель Мускусов.
Блокадник был рыжеволос, рыжебород и, строго говоря, для блокадника чрезмерно молодцеват. Впоследствии я узнал, что это писатель-юморист, имя которого никому ничего не скажет, но при этом зять крупного писателя-почвенника В., и, действительно, блокадный ребенок. О железной хватке этого человека свидетельствовала следующая история. В новом писательском садоводстве под Рощино он получил участок и с помощью бульдозера военных строителей, готовых на всё, вырыл на своих сотках самый нстоящий котлован под фундамент будущего строения. Вскоре, однако, котлован заполнился водой и заболотился. Участок пришел в полную негодность. Писатель, естественно, выбил новый, на котором пошел другим путем: наглухо зацементированная площадка с какими-то беспорядочными бетонными столбиками получила у окрестной литературной общественности название «мусульманское кладбище». Однако, тут замечательно другое: на заседании правления садоводства юморист заявил, что если его прежний участок передадут какому-нибудь вновь вступившему члену, то означенный член должен будет компенсировать ему стоимость работ военностроительного бульдозера (направленных, вообще-то, на уничтожение плодородного слоя почвы). И это был отнюдь не юмор. Вот она, писательская смекалка! Вы бы, читатель, до такого додумались? Если да , то мои вам аплодисменты.
Стоит добавить, что упомянутое садоводство при общем обзоре производило впечатление несколько странное – на всей территории возвышались только два ладных, крепко скроенных, окончательно готовых к проживанию особнячка, принадлежащих «директорскому корпусу», а именно директору кафе Дома писателя и директрисе Книжной лавки писателей. Тех самых писателей, которые в это время суетно копошились по всему остальному пространству с лопатами, досками, жёрдочками, кирпичиками, безнадёжно застряв на нулевом цикле.
На очередное заявление о внеочередной машине поднялась Тамара Павловна и сдержанно и корректно, ровным тоном сообщила, что никаких автомобилей сверх установленной квоты Москва не выделяла и выделять не собирается.
Пришла очередь раскрыть рот рыжебородому. В душе он, вероятно, проклинал столичных чиновников-динамщиков. Михаил же Юрьевич явно одобрительно глядел на тёзку одной из своих героинь, так же спокойно осадившей навязчивого Демона: «Зачем мне знать твои печали, зачем ты жалуешься мне?»
Худо-бедно, заседание по отработанной технологии прикатило к голосованию на тему «давать-не давать», результаты которого оказались не в пользу писателя Мускусова. После их обнародования Николай Васильевич имел возможность наблюдать немую сцену, весьма схожую с заключительной своего бессмертного произведения – в том виде, как ее традиционно ставят на театре. Роль городничего играл незадачливый проситель…

Впоследствии я узнал, что писатель Мускусов автомобиль всё же исхлопотал – иными, неторными путями.
Вскоре распался СССР, а немногим позже и союз его писателей. Автомобильная очередь потеряла всякий смысл – все эти «тройки» - «шестерки» стали продаваться без ограничения, однако число желающих купить их за «свободную цену» как-то само собой истаяло.
Лично для меня этот период завершился пропажей членского билета Союза писателей СССР, украденного вместе с бумажником. Впрочем, к тому времени обладание сиим документом уже не имело значения – появились различные новые «корочки», соответствующие союзам, возникшим из осколков единого. И всё же, призна’юсь, я сожалею об утрате этой ярко-красной книжечки с розовыми внутренностями, с золотым тиснением букв и орденом Ленина на обложке. Уж больно благоприятное впечатление производила она при случае на ментов. Возможно, внешней своей схожестью с каким-нибудь эмведешно-кагебешным удостоверением (а может, не только внешней?). Думаю, и на проходной Центрального дома литератора в Москве билет по-прежнему создает должный эффект. Хотя мой-то теперь, скорее всего, за бесполезностью для похитителей находится точно в том же месте, где и СССР.
Знающие люди, кстати, утверждали, что когда-то в семидесятых обмен членских билетов СП был затеян лишь для того, чтобы вручить ало-золотой шедевр за номером один автору «Малой земли» и прочей трилогии.
 
       
 * Фамилии здесь подлинные. Покорнейше прошу прощения у их носителей, бывших коллег, но что взамен этому пиршеству жизни может предложить бедное воображение автора? Вообще, по моим наблюдениям, фамилия подчас очень точно дополняет род занятий ее обладателя. Работали же в ТАССе начальники Загладин и Замятин, в Лениздате – Набирухин. Орудовал клинком известный фехтовальщик Кровопусков. Знавал я и труженицу женской консультации по фамилии Бездёнышева (попробуйте произнести быстро несколько раз подряд).

** Амеба.
       1990, 1998

Опубликован: "Крещатик" (Германия) №2(40)-2008, сб. "УРАГАН ФОМИЧ" (Гельзенкирхен, 2008).

На снимке: Белый зал Дома писателя после пожара, 1993 г. Фото С.Подгоркова.