У них соглашение

Первый раз было страшно. Страшно, потому что она не знала, что это только первый раз. Отпечатки зубов на подлокотнике дивана потом еще долго будоражили память. Потому что она еще долго лежала на диване, упираясь красными глазами в экран стены, перечеркнутый искусанной линией подлокотника. Ей казалось, что она лежит под сценой и видит ее край. Врач приходил каждый день и заставлял ее думать о том, что будет завтра. Наступление этого завтра было для нее важнее, чем отступление боли. Для нее это было где-то за линией искусанного позвоночника. Родственники водили хороводы вокруг дивана и понижали голос, когда диван скрипел, выдавая ее желание встать. Гремели табуретки, шлепали тапки по полу и ее возвращали снова лицом к подлокотнику. На пятый день врач разрешил ей перевернуться, на седьмой – и Бог увидел, что это хорошо! – ей разрешили ползать. Сползать с дивана и перемещаться по замкнутому пространству было невероятным рассветом того невероятного завтра, которого она ждала. И пусть боль хватала липкими холодными пальцами за сознание, заставляя холодный пот капать солеными гроздьями за шиворот. Следующее в завтра было похоже на будни недавно умершего деда-инвалида: палка, чтобы ходить, стул, чтобы стоять и тихие голоса родственников – ей нельзя нервничать, иначе опять полотенце в зубы и святых выноси. В конце первого месяца врач принес гимнастическую палку и лупил боль от всей души. В глазах периодически гас свет, но она научилась поднимать руки и тянуться за палкой, как новорожденный за погремушкой. Завтра наступило окончательно, когда пришлось сложить танцевальные драпировки и атласные ленты в большой пакет и положить на антресоль чужого дома на вечное хранение. Нет, ей не было грустно, что она теперь только зритель, ей было хорошо, что наступило завтра. Потому что каждый раз забираясь с ногами на диван, тактильная память кончиков пальцев спотыкалась о следы зубов на подлокотнике дивана. Память подвела, одурачила надеждой, что блестящие платья не испортятся в нафталине и она снова вернется туда, где она была до первого раза.

Она вернула себе все: и атласные ленты и танцевальные туфли. Упрямство – плохой анальгетик. И понадобилось еще несколько раз, чтобы танец стал картинкой, а не графой в расписании ежедневнике: два выхода в среду, пять в субботу. Еще несколько раз мертвый экран стены, как будто под сценой, как будто опять первый непервый раз. И каждый следующий заканчивался обещанием пересесть в зрительный зал. Боль не поверила обещаниям, и даже когда она его выполнила, боль только рассмеялась. С ней они живут вместе. Медитируют друг на друга. Соревнуются в выносливости. Обмениваются уколами: она - иголками с витаминами, боль – прострелами вдоль спины прямо в центр сознания. Врачи разводят руками и говорят брейк! Тридцать секунд перерыва под пальцами массажиста к обоюдном удовольствию ее и боли. И все-таки они вместе. У них соглашение: она не лезет больше на сцену, боль не заставляет ее кусать подлокотники диванов. Осталась только одна проблема – он. Он – тихий и спокойный образ жизни. Это тоже часть контракта, боль уступит ему свое место…