Севастопольский вальс

Лето в этом году выдалось слякотное, и мужики, те, что постарше, сулили короткую осень; дескать, по приметам – холода, и сентябрю покуражиться не дадут – заморозят. Но приметы приметами, а природа знай себе на уме, и слово мужика ей не авторитет. Так что застоялась осень аж до декабря, ни тебе снежинки, ни морозца - благодать!

В эту-то благодатную пору и задумал Степан Миронович в райцентр смотаться, малость потратиться. По другим временам, может, и не посетила бы его такая мысль, потому как и в доме всё есть, и в хозяйстве достаток. Но, глядя на эти тёплые, солнечные деньки, приободрился старик, воспрял духом, скинул со своих семидесяти десяток-другой. И захотелось душе чего-нибудь нового да необычного. Вот и стал старик в дорогу собираться. Засуетился, по двору забегал, ревизию среди живности стал проводить - кур да уток считать. Заодно и в сарае прибрался, и в амбаре запасы на глаз примерил: мало ли какой вред приключиться может; шутка ли сказать, за полтораста вёрст от дома отлучается, порядок кругом оставаться должен.

Полдня хлопотал старик по хозяйству, убирал, чистил, мыл, стирал, всё равно как к гостям готовился. А под вечер даже баньку решил натопить, как бы забыв, что банный день суббота, а не понедельник.

Поздно за полночь уставший и разморенный банным духом, старик наконец-то зашёл в дом. Достав из укромного места свёрток, из прошлогодней пожелтевшей газеты, он раскрыл и извлёк из него, перевязанную тесёмкой пачку денег. Разобрав купюры по достоинству, он выложил на столе пять стопок: рубли, трояки, пятёрки, десятки, последняя состояла из одной купюры в двадцать пять рублей. Три раза пересчитав деньги старик вслух назвал сумму: ”Cто двадцать четыре рубля”.

Как молния, ударила эта цифра по памяти Степана Мироновича. Он вдруг отчётливо вспомнил свою последнюю поездку в райцентр прошлой весной, вспомнил, как не хватило ему девяти рублей, чтобы купить радиоприёмник “Океан”. А самое интересное то, что цена этого радиоприёмника - один к одному сто двадцать четыре рубчика! И вот сейчас старик держал в руках эту заветную сумму.

В предвкушении своего будущего приобретения Степан Миронович закрыл глаза и представил себе это блестящее металлическими деталями, светящееся большой, с названиями разных городов, шкалой, чудо современной техники. И комната постепенно стала наполняться различными звуками. Из сеней, гулко переливаясь басами, вливался “Севастопольский вальс”, любимая мелодия Степана Мироновича. С потолка снисходил хриплый голос какого-то иноземного мужика в сопровождении такой же иноземной мелодии, той самой, которую включал внук Сашка, когда приезжал на летние каникулы со своим “гармазаном”, от которого не было покоя ни днём, ни ночью. А внук смеялся;
- Темнота ты у меня, дед, дремучая темнота, если Челентано не понимаешь.

Всю ночь не стихали в голове Степана Мироновича разные радиопередачи, спектакли, концерты, выпуски новостей. Так и прослушал он до рассвета свой невидимый “Океан”.

Поднявшись с первыми петухами, отправился старик с поклоном к соседке Дарье Гавриловне, вдове его друга Михеича. Занял у неё шесть рублей на автобус, пообещав вернуть с первого же калыма, и направился в сторону деревенского клуба. Времени было пять тридцать утра, а на автобусной остановке не было ни души. ”Странно, - подумал старик, - автобус в шесть, а никто не торопится, ведь если опоздал, уже ничем не уедешь, попутка в этих краях редкий гость, разве что продуктовая раз в два дня пробежит, да и та с тремя в кабине”.

Целый час простоял Степан Миронович в ожидании автобуса, а его всё не было. Старик уже было стал грешить на свои часы, когда проходящий мимо сторож сельского гаража, дед Кирьян, спросил его:
- Чего тебе, Мироныч, в такую рань дома не сидится?
- Да вот, в райцентр собрался радиоприёмник покупать, “Океан”, а автобус задерживается.
- Ты что, с луны свалился? Автобус третьего дня на ремонте стоит, двигатель у него, что ли, полетел. Завгар сказал - неделя, не меньше.
- А как же приёмник? Я же деньги собрал, я ж готовился, я ж в баньке, я ж, я ж…
Старик замолчал и чуть не плача присел под дерево, опустив голову и зажав её руками.
- Я ж, я ж… - ещё раз пробормотал он.

Боль обиды сильно сдавила грудь. В голове всё перемешалось: посчитанные куры, убранный двор, “Севастопольский вальс”, сломанный автобус.
Обида перерастала в злость.
- Кирьян, чайная с семи?
- А то ж со скольки.
- Пойдём выпьем.
- Угощаешь?
- Ну…

Степан Миронович знал, что водка делает его щедрым и беззаботным, а посему от выпивки по возможности воздерживался. Но сейчас он был настолько зол, что ему было всё равно: пить, гулять, или умереть.

К полудню уже вся мужская половина деревни, побросав работу, собралась на гулянку. Пили под глупые тосты, весело смеялись, дружно орали песни, а больше всех Степан Миронович; после третьего стакана он уже не помнил ни о своей обиде, ни о злости, ни о деньгах.
Очнулся старик только под утро возле своей калитки. Весь в пыли, босиком, без пиджака и без денег, даже тех, что брал в долг. А в тяжёлой голове, больно ударяя по вискам, переливаясь басами, играл “Севастопольский вальс”.
1996 г.