Гетеротроф

Каждый данный вид, крупный или мелкий,
пожирает один или несколько видов
 и пожирается одним или несколькими видами.

Закон Пожирания
Роберт Шекли, «Координаты чудес».


Гетеротроф

Часть 1

 – Нет, вы не понимаете! Вы не можете со мной так поступить! Вы должны меня выслушать! Говорю вам, подожди, да выслушайте же меня!
Эти вопли, издаваемые в прошлом уважаемым человеком, преподавателем истории в местном университете, человеком в высшей степени интеллигентным и образованным, а ныне – хулиганом, дебоширом и, как постановил суд, умалишенном Вольфгангом Аусмагеном были слышны на всех четырех этажах старого, давно уже требующего реконструкции здания городской психиатрической лечебницы Шверина. Худой, с болезненным лицом и выпученными глазами, герр Аусмаген кричал, извивался, кусался и царапался, так что трое рослых, крепких санитара еле задерживали его в руках помощи и поддержки современной медицины. Самое сложное, конечно, было уже позади, ведь его довезли сюда, а это было очень непросто, особенно когда Аусмаген выбрался из наручников и попытался задушить водителя. Но сейчас он был уже в больнице и трое санитаров вели этого свежеиспеченного параноика в его, по выражению одного из санитаров, новый дом. Проходя по длинным коридорам, Аусмаген видел своих новых соседей – пациентов, которые, услышав шум, высунулись из палат, ведь не каждый день в старую больницу прибывает новый постоялец! Аусмагена, уже порядком подуставшего, довели до конца коридора и повели на лестницу, лифтов в здании старой больницы, конечно же, не было. С лестницы спускался пожилой господин в черном пальто, он едва заметно кивнул головой в ответ на приветствия санитаров и с интересом посмотрел на Аусмагена, Аусмаген же с интересом посмотрел на него. Ему было приятно видеть этого человека в черном среди всей этой белизны: белые стены, белые пижамы пациентов, былая форма санитаров, конце концов его белая смирительная рубашка, которую надели на него еще в машине скорой помощи. Черное, добротное пальто этого господина было отголоском той жизни Аусмагена, к которой он привык, которую он вел совсем недавно, когда еще преподавал историю. Тогда он тоже носил костюмы и пальто, а не белые смирительные рубашки.
– Эй, Зигмунд, окликнул пожилого господина другой не менее пожилой господин, не по возрасту ловко спускавшийся по лестнице, – неужели нельзя подождать несколько минут? Не могу же я оставить кабинет не запертым, эти чертовы психи все разгромят, если конечно будет что громить, когда все растащат санитары.
  – Добрый вечер, доктор Боссе – почти хором сказали санитары, при этом они старались, не отпуская Аусмагена, вытянуться по стойке смирно.
– Да-да – проговорил доктор Боссе – сделаем вид, что вы действительно желаете мне доброго вечера и разойдемся, хорошо? Пойдем, Зигмунд, обратился он к человеку в пальто, час уже поздний.
Санитары, питая тайные надежды, что доктор Боссе скоро покинет свой пост начальника больницы и превратится в пациента, а его друг и, по иронии судьбы, полная противоположность доктор Зигмунд Шни займет этот пост. Конечно, доктор Шни был не без причуд, так, например, он славился тем, что любил общаться с пациентами: с Эриком Шпильманом он любил играть в нарды, у Пауля Регера спрашивал советы по уходу за комнатными растениями… Но кто в наше время без причуд? Зато у него не было той искренней ненависти к своей работе, какая была у доктора Боссе.
Наконец господин Аусмаген был доведен до своей палаты на третьем этаже, его, все еще упирающегося, но уже переставшего кусаться и царапаться, втолкнули внутрь и закрыли за ним прочную металлическую дверь. Вообще-то, двери большинства палат этой больницы были деревянными, но для буйных, к коим и относился герр Аусмаген имелось шесть палат с тяжелыми железными дверьми и стенами, обитыми матрацами, дабы больной не нанес себе физических увечий.
Затолкав вновь прибывшего пациента в его палату, санитары отправились делать то, ради чего они, собственно, и пришли на работу: играть в девятку, ведь Оливер, самый старший из санитаров, копил на машину: ему шел уже пятый десяток, а он, как мальчишка, ездил на общественном транспорте, Рихард просто страдал от скуки, а что лучше всего развлечет человека, если не карты? Самый младший из санитаров – Том уже три месяца должен Оливеру крупную сумму, но вот сейчас-то он точно отыграется…
Между тем, доктор Шни и доктор Боссе вышли из здания больницы. Был поздний зимний вечер, слегка подморозило и мокрый, липкий снег лежал белым ковром. Доктор Шни закурил.
– Вы на машине? – спросил Боссе
–Да, а вы? – отозвался его коллега
– И я. Ну так пойдемте.
И Боссе пошел к машине, стоявшей на служебной стоянке. Шни же продолжал стоять и задумчиво курить.
– Скажите, - окликнул он Боссе, - а этот парень, которого вели санитары, кто он?
– Псих, конечно, кто еще может быть в лечебницы для умалишенных?
– Он мне показался очень интересным…
– Они вам все, почему-то, кажутся интересными, и вы меня этим очень пугаете. Была бы моя воля, я бы их всех отправил в крематорий, они отбросы общества, хуже самых ужасных преступников, они…
– И все же – прервал страстную речь своего коллеги доктор Шни, - кто этот молодой человек?
– Это Аусмаген, он раньше преподавал в университете, пока не спятил. Два месяца назад его арестовали, когда он крушил витрины на Бисмаркштрассе, в полиции он твердил про то, что нас поедает какой-то жуткий монстр, и что все мы в опасности, про то, что кругом иллюзии и ничему нельзя верить, в общем, он вам должен понравится. Хотя была бы моя воля, я бы…


Любой живой организм для своего существования должен есть. Едят все, от растения до человека. Растения – продуценты, им достаточно углекислого газа и воды, но мы не растения, мы консументы. И это ли не повод для гордости? Мы не какие-нибудь там растения, мы не будем сыты каким-то газом и водой! Возможность вкусно поесть – одна из привилегий, дарованных нам природой! Что может быть лучше и приятнее, чем съесть аппетитный, хорошо прожаренный ростбиф? Возьмем филею свиного мяса, промоем, срежем сухожилия, посолим, целым куском положим на разогретый с маслом противень или сковородку и слегка обжарим. Затем поставим в духовой шкаф и будем жарить до готовности. Через каждые десять минут будем поливать мясо образовавшимся соком. Если сока будет мало, можно подлить немного бульона. Когда ростбиф готов, его следует снять со сковороды, нарезать ломтиками и уложить на блюдо. Мясо следует полить процеженным соком, образовавшимся при жарении, и растопленным маслом.


Палата для буйных больных отнюдь не представляла собой образец совершенства меблировки и убранства: стены, пол и потолок были выложены мягкими, местами порванными белыми – по крайней мере, они явно задумывались как белые – матрацами, дверь тоже была мягкой, напротив нее, высоко, почти под потолком, было, нет, даже не окно, застекленная и зарешеченная узкая щелочка, утопленная глубоко в стене. Через эту щелочку в комнату попадал свет уличного фонаря, позволяя увидеть многочисленные пятна самого разнообразного цвета на матрацах и узкую, откидывающуюся койку, вмонтированную в стену напротив двери, прямо под окном-щелкой. На койке лежал такой же грязный и рваный матрац, как те, что покрывали стены, пол и потолок. Больше в комнате не было ничего. Аусмаген осмотрел свое временное – по крайней мере, он на это надеялся – пристанище и лег на койку. В матрацах явно обитали клопы, они не давали Аусмагену и минуты пролежать спокойно. Прошло около часа прежде, чем он смог наконец привыкнуть к болезненным укусам клопов и собраться с мыслями. Как же так произошло, что он, преподаватель истории в университете, всеми уважаемый человек, попал в палату для буйных психиатрической лечебницы? Он стал вспоминать, что же произошло тогда, почти два месяца назад, когда он еще жил своей прежней жизнью, от которой его теперь отделяла целая вечность?
Аусмаген жил один в уютной квартирке почти в центре города, ранее принадлежавшей его отцу. Его мать умерла от острого плевроза легких, отец скончался после очередного сердечного приступа. К счастью, Аусмаген к тому времени уже успел встать на ноги, получить диплом историка в Берлинском университете и устроится работать в государственный архив. Он удачно защитил докторскую, бросил пыльную и скучную работу в архиве и перебрался назад, в Шверин, откуда и был родом, в полученную от отца квартиру. В этом маленьком городке он без труда устроился преподавать историю в местный университет и за короткое время получил репутацию интеллигентного и образованного человека. Бывал он обычно всего в трех местах городка: на работе, дома и в библиотеке. Понятно, что о личной жизни Аусмагена при таком биоритме говорить не приходится, а ведь, как говорили многие, ему уже давно бы пора жениться. Ни то чтобы у него не было интереса к противоположному полу, просто он уже привык не обращать на этот интерес внимания. С тех пор, как умерла мать – а ему тогда было двадцать – он был вынужден усиленно учиться и много работать, чтобы, с одной стороны, проложить себе дорогу в будущее, а с другой – не умереть с голоду в настоящем. В конце концов, он не мог возложить все трудности на одного отца, который и так из кожи вон лез, чтобы дать ему образование, а у него, между прочем, было больное сердце, которое дало о себе знать через четыре года после смерти матери Вольфганга. Затянувшаяся холостятская жизнь Аусмагена сначала несколько удивляла жителей Шверина, но вскоре все привыкли к ней, к тому вреда от такой жизни не было никому.
Аусмаген любил тихую, размеренную жизнь, когда каждый новый день похож на предыдущий. Он всегда с жалостью говорил об авантюристах, прикладывающих так много сил ради новых ощущений. Зачем? Если постоянно появляется что-то новое, то можешь не успеть осмыслить старое, а глубокое, фундаментальное, длительное осмысление есть путь постижения абсолютной истины. Так думал Аусмаген, и по этим принципам он жил. Вот и тогда, два месяца назад, был обычный день, похожий на сотни других дней жизни Аусмагена. Он, как обычно, провел лекции, зашел в университетскую библиотеку, где взял семнадцатый том «Полнейшей истории Древнего Египта» Тиля Линдеманна, и направился к машине. Он приехал домой, зашел, сделал себе кофе и пару сандвичей и, удобно устроившись в кресле, начал читать.
Закон подлости действует во всех уголках Вселенной, наверняка сверхновая взрывается именно тогда, когда жители обращающейся вокруг нее планеты наконец-то решаются завоевать Землю. И сейчас этот закон не замедлил сработать: стоило Аусмагену прочесть всего две страницы, как раздался дверной звонок. Если бы тогда он не пошел открывать, возможно, вся его дальнейшая жизнь сложилась бы иначе. Но он пошел открывать. За дверью оказался Генрих Бальд, лучший друг Аусмагена и, как водится, его полная противоположность. Они были знакомы с самого детства, и Аусмаген всегда знал, что Генри – а именно так его называли друзья – никогда не будет учиться, и уж тем более работать. Он вечно гнался за новыми впечатлениями и скучная рутинная жизнь была создана явно не для него. Кое-как, почти насильно, Аусмаген затащил своего друга в Берлинский Университет, но того оттуда выгнали уже через полгода за систематические нарушения дисциплины. Недолго думая, Генри автостопом отправился в Голландию, где, как он сам говорит, приобрел много хороших друзей. Сейчас, с помощью этих самых друзей, он перевозил из Голландии в Германию различные предметы широкого потребления, такие как крэг и ЛСД, экстракт стрихнина и синильную кислоту, поддельные документы и пистолеты Вальтер-45. Несмотря на то, что пути их с Аусмагеном явно разошлись, Генри не забывал старых друзей и нередко наведывался в гости к Вольфгангу. Они отправлялись в бар, и Аусмаген на время забывал о своей обычной жизни типа «Работа – библиотека – дом» и позволял себе немного расслабиться. Вот и сейчас он оставил чтение и отправился со своим другом в бар, где не был уже три месяца. Город Шверин был неплохим местом для любителей посидеть в хорошей компании за кружкой пива, на каких-нибудь пятьсот тысяч жителей приходилось аж двадцать пивных и баров и ради удовольствия редкой встречи они, конечно же, отправились самый лучший – бар на Бисмаркштрассе. Что может быть приятнее, чем выпить кружку пива со старым другом, которого давно не видел! Оказалось, что Генри заехал в город ненадолго, он приехал из Голландии только накануне вечером и уже через три дня он собирался отправится в Венгрию. Аусмаген не спрашивал Генри о делах, он вообще старался не думать о том, что его друг – наркокурьер. Впрочем в маленьком Шверине не было особенной разницы, наркокурьер ты или школьный учитель, главное, чтобы ты плотил по счетам, был вежлив и любил пиво, а эти черты у Генри были развиты очень хорошо, так что в Шверине он пользовался некоторым уважением.
Опрокинув по паре кружек, друзья решили сыграть в бильярд, конечно же не на деньги, Аусмаген вообще никогда не играл на деньги, потом они выпили еще по паре кружек, а потом началось самое страшное… Как бы не любил Аусмаген свою спокойную и размеренную жизнь, иногда ему все же хотелось какого-то разнообразие, какой-то новой волны в жизни, и случалось это как раз тогда, когда приезжал Генри и начинал рассказывать про свою интересную жизнь, полную впечатлений. Он говорил про то, как он уходил от таможенников на западе Германии, как он обходил все ночные клубы Амстердама, скупая новые синтетические наркотики, как он встречал рассвет в постели с горячей брюнеткой где-то на юго-востоке Франции… Умом Аусмаген понимал, что все это не для него, но сердце его жаждало перемен, и он, сидя за барной стойкой и слушая увлекательный рассказ своего друга опрокидывал кружку за кружкой, потом пиво сменилось мартини, и затем появился коньяк. Аусмаген еле держался, чтобы не упасть со стула. Генри тоже пил, причем пил столько же, но он, казалось, был совершенно трезв. Перед глазами Аусмагена все плыло, он чувствовал, что вот-вот упадет на пол, и в нем боролись два желания: выйти на улицу, поймать такси, доехать до дома и лечь спать или выпить еще стаканчик, ведь каждый стакан приближал его к той жизни, которой он, не признаваясь в этом себе, страстно желал. И если еще одна рюмка и не даст ему возможность побегать от таможенников или оказаться в ночном Амстердаме, то проснуться с горячей брюнеткой он уж точно сможет, главное – выпить эту последнюю рюмку, еще сто грамм Мартини и все, надо только не упасть со стула, нет, не упасть…


Мясо есть один из важнейших компонентов питания человека. Никогда не понимал этих вегетарианцев, этих пищевых извращенцев! Разве может быть такое, чтобы вид, скажем, поджаристого ромштекса не вызывал аппетит? Что может быть лучше, чем взять мясо, промыть его, очистить от сухожилий и обязательно – слышите, обязательно! – отбить его тяпкой, чтобы оно не было жестким. Отбивные куски мяса посыпать солью и перцем, смочить во взбитом яйце и обвалять в сухарях с обеих сторон. После этого нужно положить мясо на сильно разогретую сковородку с маслом и жарить до полной готовности. О, я чувствую запах, это же великолепно!



– Черт бы тебя побрал, Вольф, пусти меня за руль, ты же спишь, мы из-за тебя сдохнем!
С величайшим трудом Аусмаген продрал глаза и попытался все вспомнить. Так, Большой Взрыв уже миновал, Солнечная система возникла и Земля тоже, он человек, немец, живет в городе Шверин, что неподалеку от Берлина, он встретил своего старого друга Генриха Бальда, и, кажется впервые в жизни, напился. Но почему Генри орет на него, и какой дебил так ведет машину, что они едва не сшибают фонарные столбы? Еще через пару секунд он понял, что машину ведет он, и именно из-за него они едва не сшибают фонарные столбы, и это и является причиной того, что на него орет Генри! Вот, он все понял, теперь весь мир у него как на ладони, ключи от любого знания в его руках… Так, нужно аккуратно выехать на правую полосу… Повернуть руль… Только сначала закрыть глаза… Лишь на секундочку… Он уже так устал… К тому же он уже молодец, он понял, что ведет машину… Что-то движется поперек дороге, большое толкает малое… Какое извращение… Что это? И зачем оно на дороге, зачем оно мешает ему проехать? Ладно, он разберется с этим позже, не может же он… Что-то с силой выдернуло руль у него из рук и рвануло влево, послышался крик, мат, визг откуда-то взявшейся женщины… Он больно ударился головой о стекло дверцы… Генри, будь он проклят! Я его убью… Да, убью… Но потом, позже…
Аусмаген проснулся у себя дома на кушетке в гостиной. На этот раз ему не пришлось вспоминать, что большой взрыв уже миновал, и что он немец из Шверина, он вспомнил сразу все, вплоть до того момента, как отрубился в баре. Но как же он попал домой? Наверное Генри помог ему, но где же тогда сам Генри? Аусмаген с трудом приподнялся и сел, голова, казалось, весила целую тонну, он протер глаза и встал. Затем, опираясь на стены, он побрел на кухню. Он налил себе стакан воды и осмотрелся: на кухне явно что-то было не так, хотя на первый взгляд все вещи на своих местах: большой двухдверный холодильник, плита, часы на стене показывали пол девятого утра, благо было воскресенье, стол у стены, за столом сидит Генри, отрешенно уставившись в стену, раковина… Стоп! Генри! Так, значит он не ушел. Аусмаген сел перед Бальдом, тот не по-прежнему отрешенно смотрел в стену.
– Эй, Генри, ты меня слышишь? – поинтересовался Аусмаген. – Очнись!
– Вольф, ты знаешь, что ты сделал? – отозвался Генри. – Нас посадят! Ты это понимаешь?
– Посадят? Что ты мелишь? За что?
Между тем, Аусмаген начинал вспоминать, что вчера произошло что-то. Что-то, что не хотелось вспоминать, что-то ужасное.
– Ты ничего не помнишь? – говорил меж тем Генри. – Конечно не помнишь, ведь ты был мертвецки пьян, ну, я просвещу тебя.
Из путанного, наполненного междометиями рассказа Генри Аусмаген понял, что за прошедшую ночь совершил больше, чем совершил за всю жизнь. После того, как он упал на пол бара, пытаясь выпить последний Мартини, он уже ничего не помнил. События же развивались так. Пытаясь выпить очередной бокал с Мартини, Аусмаген свалился со стула и мерно захрапел на полу бара. Генри вытащил бесчувственного друга из питейного заведения, посадил его на скамейку возле входа и стал ловить такси. На это ему потребовалось более двадцати минут: в маленьком городке такси редко можно увидеть проезжающую пустой по улице, а позвонить в таксопарк Генри просто не пришло в голову – он уже привык к большим, шумным городам, годе достаточно выйти к дороге, вытянуть руку и возле тебя тут же остановится машина. Пока Генри ловил такси, Аусмаген успел прийти в чувства, осмотреться и, не слова не говоря Генри, добраться до своей машины. Еле держась на ногах, он все же сумел выключить сигнализацию и сесть в машину. Аусмаген выехал со стоянки, сшибив при этом декоративный фонарик в форме гладиолуса, и с визгом тормозов выехал на улицу, затем он подрезал такси, уже спешащую на беззвучный зов Генри, и едва не отдавив последнему ногу, резко остановился.
– Ты едешь или нет? – осведомился Аусмаген у друга. Тому ничего не оставалось, как сесть в машину. Генри пытался убедить Аусмагена доверить управление ему, но тот кричал что-то невразумительное про то, что Генри хочет забрать все лавры себе и продолжал вести машину сам. Несмотря на все убеждения Генри, Аусмаген решил ехать домой не кругом по окраинам города, а на прямик, через Бисмаркштрассе – главную улицу Шверина. Выехав на нее на красный свет и едва не врезавшись в огромный грузовик, перевозивший мясо, Аусмаген заснул прямо за рулем. За счет усилий Генри, который отобрал руль у полуспящего Аусмагена, и самого Аусмагена, который держал ногу на педали газа, им удалось проскочить Бисмаркштрассе, никого при этом не убив и не расставшись со своими жизнями. Затем, машина подскочила на лежачем полицейском, и Аусмаген проснулся. Он оттолкнул пытающегося контролировать если не движение машины, то хотя бы направление этого движения, вцепился в руль обеими руками и снова начал погружаться в сон.
– Черт бы тебя побрал, Вольф, пусти меня за руль, ты же спишь, мы из-за тебя сдохнем! – кричал на него Генри. Аусмаген поднял голову, без всякого выражения посмотрел в лобовое стекло и снова стал засыпать.
Грюнштрассе была тихой улочкой, на ней сейчас не было ни души. Шверин вообще был очень спокойным городком, последнее крупное преступление здесь случилось шесть лет назад, когда дворник по имени Шпильман задушил своего брата. Шпильмана признали невменяемым и отправили на лечение в психбольницу, что в двадцати километрах от Шверина. Безопасность маленького городка усыпляла бдительность его жителей. Вот и теперь Анна Нищтс, возвращаясь от подруги домой, совершенно не беспокоилась о времени. Маленькая Хельга безмятежно спала в коляске. Анна вышла к улице, не было ни одной машины, она спустила коляску с бордюра и начала переходить дорогу.
В это время Аусмаген как раз свернул на Грюнштрассе, вернее он направил машину на витрины магазина мясных изделий, но Генри рванул руль и машина, лишь слегка задев за фонарный столб, вписалась в поворот. Генри пытался вырвать руль, но Аусмаген, свесив голову, вцепился в него мертвой хваткой. Генри посмотрел на дорогу, женщина с коляской остановилась прямо посреди улицы!
– Какого дьявола она не уходит?! – подумал про себя Генри и с силой рванул руль на себя.
Анна остановилась, она не могла пошевелить и пальцем, ноги не слушалась ее, единственное, что она могла – это недвижимо смотреть в приближающиеся, движущиеся к ней с огромной скоростью ярко светящие глаза смерти. Вдруг эти глаза, которые на самом деле оказались всего лишь фарами автомобиля, резко дернулись в сторону.
– Нет! – закричал Генри как раз тогда, когда левая часть капота выбила коляску из рук женщины и отшвырнула ее. Коляска трижды ударилась о дорогу – на асфальте показалась кровь младенца – и влетела в ближайшую витрину, разбив стекло. Машину тем временем занесло, она развернулась и, ударившись о столб, остановилась. Анна, пытаясь удержать коляску, упала на асфальт. Она была в шоке: приподнявшись на локтях, она бессмысленным взглядом смотрела на осколки витрины. Она, казалось, не понимала, что происходит. Когда машину занесло, Аусмаген ударился головой о стекло двери, разбив триплекс и окончательно заснул. Прежде чем Анна успела опомнится, Генри вышел из машины, обошел ее, открыл левую дверь, выпихнул Аусмагена на сиденье пассажира и уехал. Они приехали к Аусмагену домой, Генри бросил машину у подъезда и перетащил хозяина квартиры на диван, где Аусмаген и проснулся.
– Я перевожу наркотики, Вольф, – продолжал Генри, – и загубил, наверное, уже не одну жизнь, но я никогда не убивал детей…
– И что нам теперь делать? – спросил Аусмаген, он был растерян и опустошен, он не мог поверить во все это. Как мог он, спокойный, рассудительный, напиться, сесть пьяным за руль и сбить коляску с маленьким ребенком?!
– Я не знаю Вольф, я просто не знаю… Тут Аусмаген заметил маленькую белую баночку, все это время стоящую на столе. Баночка была пластиковой, в таких обычно продают аспирин, но на этой не было никакой наклейки. Генри взял баночку, открыл крышку и высыпал себе на ладонь горсть маленьких двояковыпуклых таблеток ярко оранжевого цвета.
– Что это? – спросил Аусмаген.
– Это самое лучшее успокоительное. Это новый вид синтетических наркотиков. Изготовлен на базе ЛСД, но гораздо сильнее. Практически исключена передозировка. Называется Рыжая Радость. Ты будешь?
– Наркотики?! Ты спятил?! Зачем ты принес их ко мне в дом? Их же могут найти… Тебя тогда посадят, и меня тоже… Черт, меня посадят, Генри, ты слышишь, из-за тебя меня посадят!
– Заткнись! – рявкнул Генри. – Тебя и так посадят. Ты сбил младенца, ты еще помнишь об этом?! Ты в дерьме, и я с тобой, ты это понимаешь?! С этими словами Генри взял одну таблетку из горсти и положил под язык.
– Твою мать, что ты делаешь?! – вскричал Аусмаген.
– Заткнись! – снова рявкнул Генри. Мне нужно успокоиться. Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и, казалось, уснул.
– Генри! Генри! О Боже, что же делать, что же делать… Аусмаген метался по квартире, его преследовали видения: то он видел окровавленный труп младенца, то полицейских с автоматами и собаками, ломающих дверь его квартиры, то Генри, который, с пеной у рта и с сияющими от дикого восторга глазами, вдыхает кокаин. Аусмаген бился головой о стену, у него кружилась голова, он понимал, что если сейчас не сделает что-нибудь, то сойдет с ума. Он открыл окно, встал на подоконник, посмотрел вниз – второй этаж, нет, он не умрет, разве что руку сломает. Но что же тогда делать? Может быть, перерезать вены? Он взял большой нож с пилочкой, уверенно поднес к запястью, но вдруг остановился: нет! Кровь… Боль… Нет, резать себе вены он не хочет, он вообще не хочет умирать! Он хочет жить как раньше! Так, нужно успокоится. Успокоится… Ну конечно, ведь у него есть самое лучшее успокоительное. Нет, это наркотики, он не станет употреблять наркотики. С другой стороны, он должен что-то сделать, иначе он просто свихнется! И чем он хуже Генри? Аусмаген взял баночку, высыпал на ладонь небольшую горсть таблеток. Генри не реагировал, казалось он очень крепко спал. Аусмаген взял одну таблетку из горсти, затем, немного подумав, взял еще две. Оставшееся он пересыпал назад в баночку и снова закрыл крышку. По примеру Генри он положил таблетки под язык. Он пошел в гостиную, сел на кушетку. Но он не мог просто сидеть, он хотел что-то сделать, он жаждал действия, здесь, сейчас, немедленно. Таблетки меж тем начали рассасываться. Какая-то неведомая доселе сила заставила Аусмагена выйти на улицу. Головокружение не прошло, наоборот, оно усилилось, чувство реальности совершенно пропало, Аусмаген не понимал кто он, где он и что он делает. Шатаясь, он вышел из внутреннего двора.


Принцип питания – один из фундаментальнейших принципов организации Вселенной. Каждое живое существо, независимо от места обитания, образа жизни и каких-либо других аспектов должно питаться, то есть получать энергию для обеспечения процессов своей жизнедеятельности. С точки зрения классической морали самоценность жизни не может вызывать ни малейших сомнений, следовательно, не может вызывать и ни малейших сомнений и принцип питания, так как жизнь без энергии невозможна. Пища – это не отдельный элемент природы, каждый, кто только что поедал, может стать поедаемым. Энергия проходит сложный путь: от Солнца к растению, от растения к животному, от животного к человеку, от человека к трупным бактериям. Без еды нет жизни, голод – это смерть. И, чтобы избежать этой смерти, возьмем свинину, обмоем ее, очистим от сухожилий и нарежем кусками в виде натуральных котлет, но без кости! Ради Бога, обязательно без кости! Каждой кусок отобьем тяпкой, посыпим солью и перцем, смочим во взбитом яйце и обваляем в сухарях. Подготовленные куски положим на разогретую сковороду и обжарим с обеих сторон до образования хрустящей корочки. И вот наш восхитительный, ароматный, питательный шницель готов!



Вскоре Аусмаген очень пожалел, что вышел на улицу. Голова у него кружилась, он едва держался на ногах, но все же он медленно плелся по улицам Шверина. Несколько раз он споткнулся на ровном месте, пару раз даже упал. Прохожие странно на него смотрели, одновременно с интересом, ненавистью и страхом, они, казалось, хотели заглянуть ему в глаза, но отворачивался от них. Их лица были для него чем-то далеким, нереальным, он шел, как во сне. Чем дольше он шел, тем более нереальным становился окружающий мир. Вот он уже потерял привычные очертания, больше не было домов, улиц, людей, были только пятна, которые становились все ярче. На синим пятне улицы красовались красные, оранжевые и зеленые пятна домов и не спеша передвигались лиловые пятна пешеходов. Пятна сливались – тогда из нескольких разноцветных и совсем не похожих друг на друга пятен образовывалось одно. Иногда из одного большого пятна появлялось несколько маленьких. Вдруг среди массы пятен Аусмаген увидел одно, которое показалось ему очень знакомым, оно не перемещаясь стояло у другого пятна больших размеров. Аусмаген остановился и стал пристально разглядывать знакомое ему пятно, он точно знал, что где-то его раньше видел, то не мог вспомнить где. Оно было темно-синего цвета и по форме напоминало амебу, пятно конвульсивно вздрагивало и шевелило псевдоподиями. Изучать это пятно показалось Аусмагену очень интересным и он взял лупу, чтобы лучше рассмотреть поверхность пятна. Точнее сказать, лупа сама появилась его в его руке, что ничуть не удивило Аусмагена, он знал, что все вещи созданы человеком, а значит должны быть послушны его воли, и появляться тогда, когда человеку этого нужно, нельзя позволять этим вещам своевольничать, этак они и мирового господства захотят! Поверхность пятна оказалось очень интересной: она была сплошь покрыта микроскопическими организмами, представлявшими собой маленькие красные – а, может и зеленые, Аусмаген толком не рассмотрел – точки, которые жили на этом пятне, даже не догадываясь, что живут на пятне, они строили города, вели войны, заключали торговые договоры… В Аусмагене проснулся историк, ему стало интересно побольше узнать об этих занятных красных – или зеленых, Аусмаген толком не рассмотрел – существах с поверхности пятна. Он достал – из воздуха, естественно – маленький целлофановый пакетик для лабораторных образцов и пинцет. Он попытался аккуратно пинцетом взять небольшой образец поверхности пятна, но пятно вдруг неожиданно дернулось, стало огромным, затмило собой небо, открыло огромную пасть, оно, казалось, хотело сожрать Аусмагена, который к тому времени сжался до размеров мыши, но от страха не мог бежать. Вдруг Аусмаген услышал ужасный, леденящий душу голос. Он что-то говорил, но слова невозможно было разобрать, от этого голоса у Аусмагена, который уже стал размером с песчинку, сжалось сердце. Звуковой волной его отбросило на сотни километров, он летел долго, может год, а может тысячу лет. В противоположную сторону летели какие-то доски, кирпичи, книги, однажды мимо пролетело кресло, в котором, укутавшись в плед, сидела собака, она читала свежий Вельт. Один из пролетавших кирпичей резко изменил направление и полетел прямо на Аусмагену, этот кирпич явно задумал что-то недоброе, он приближался к голове Аусмагена, тот попытался защитить голову руками, но слишком поздно. «Раммштайн» - прочел Аусмаген на кирпиче прежде, чем тот со страшной силой ударил его в висок и Аусмаген потерял сознание.
– Герр Аусмаген, герр Аусмаген, очнитесь! Вызовите кто-нибудь скорую! – кричал Эрик Зальцер, студент третьего курса Университета Шверина. Именно он был тем пятном, которое показалось Аусмагену знакомым. Естественно, ведь Аусмаген читал Зальцеру – равно, как и всем студентам третьего курса – лекции по древней истории. Студент покупал булочку с колбасой когда Аусмаген подошел к нему и стал внимательно его рассматривать. Зальцер поздоровался, но Аусмаген, проигнорировав приветствие, продолжал его изучающе рассматривать. Затем он занес руку, как бы выбирая место, и сильно ущипнул своего студента за шею. Обескураженный Зальцер, естественно возмутился и оттолкнул Аусмагена. Он толкнул его не сильно, только слегка отодвинул от себя, но Аусмаген отшатнулся, потерял равновесие и с силой грохнулся на асфальт, потеряв в сознание. Пожилая женщина с сумками в обеих руках в это время бросило на землю свои сумки и закричала:
– Убили! Убили! Спасите! Убили! – у женщины, видимо было не все в порядке с нервами. Между тем, вокруг лежащего без сознания Аусмагена и стоящего над ним Зальцера собиралась толпа. Кто-то (наиболее разумный) звонил в скорую, кто-то (наименее разумный, впрочем, это была лишь та пожилая женщина) обвинял Зальцера в убийстве. Толпа совершенно самодостаточна, если она собирается, то ей уже не никто не нужен. Возьмем хотя бы концерт: зрители из фан-зоны, перекрикивая артиста, практически весь концерт поют за него, я уверен, если он уйдет посредине песни, никто и не заметит. Та же ситуация была и сейчас, только зрителями из фан-зоны были обычные прохожие, а артистом – Аусмаген, и он решил уйти посредине песни. Пока толпа спорила, кто виноват, и соответственно, что делать, Аусмаген тихонько, на коленях – ибо встать на ноги он не мог, да и не видел в этом необходимости – прополз в какой-то переулок, а оттуда на другую улицу. Таким образом, когда подошел полицейский и приехала скорая Аусмаген уже скрылся.
Аусмаген очнулся после удара кирпичом и почти сразу понял все: он понял, что он собака, и что его сейчас будут за что-то бить, не дожидаясь этого неприятного момента, он, как можно незаметнее, скрылся. Но минутку: передвигаться на четырех конечностях ему не удобно, значит он не собака, а кто же он? Ну да, он человек, именно, человек, Homo Sapiens! Он встал на ноги, проделав огромный эволюционный скачок от собаки до человека, и отправился дальше. Он уже не видел тех занимательных пятен, но это и к лучшему, какие-то они дикие… Он шел по аллеи прекрасного парка, все было чистенько, аккуратненько, все радовало глаз. Было приятное, свежее, росистое утро.
– Bon matin! – поздоровался с ним какой-то неизвестной цветок.
– Bon matin, –ответил Аусмаген, а про себя отметил, что цветы в этом парке очень образованы. Вдруг пошел приятный, освежающий, теплый дождь, и все люди вдруг превратились в грибы! Какое диво! Вот идет молодая леди, куда-то спешит, в руке у нее зонт, вдруг раз! – и она уже прелестный грибок с забавной розовой шляпкой.
Аусмаген дошел до места, где пересекались две аллеи, одна вела дальше, вглубь парка, другая обрывалась перед низеньким заборчиком, у входа за который красовалась табличка: «Garde de pomme. Pomme pour gerr Ausmagen». Аусмаген уже давно ничего ни ел и решил, что перекусить ему не помешает. Он зашел в сад. Подойдя к первой же яблони, он сорвал с самой нижней ветви красное, сочное зрелое яблоко и откусил кусок. Яблоко оказалось червивым.
– Зачем ты съел моего братика? – спросил червь из яблока. – Все вы, Аусмагены, такие! Червь скорчил рожу и спрятался назад, в яблоко. О каких Аусмагенах говорил червь Аусмаген не знал, да и что слушать червя? Важно то, что он, Аусмаген, съел его «братика», то есть другого червя, и теперь червь у него внутри.
– Эй, где я? Выпустите меня отсюда! – услышал Аусмаген голос червя. – Что это все значит? Я буду жаловаться! Я… Я… Я задыха… Воздуха нет…
Есть больше Аусмаген уже не хотел. Его тревожила мысль, мысль, поглотившая все остальные мысли и все остальные желания. Эта мысль стала новым смыслом его существования. Что чувствует тот, кто находится в желудке? Понимает ли он, где находится и что с ним происходит? Конечно же, тот, кто в желудке – мертв, измельчен зубами, смочен слюной, сожжен панкреатическим соком, но это лишь тело, разум же, как известно, бессмертен, так что чувствует разум, попавший в желудок, другими словами, что чувствует тот, кого съели? Этот вопрос был не из легких, и Аусмаген отправился на ближайшую скамейку, чтобы обдумать его хорошенько. Он представлял себя на месте червя, которого вырывают из знакомой обстановки и отправляют в огромную пасть какого-то прожорливого чудища, такого как он, Аусмаген. Он думал о том, какой это, наверное, ужас – понимать, что тебя съели. Но тут Аусмагену пришла на ум новая мысль: а понимает ли тот, кого съели, что его съели? Осознает ли он то, что стал пищей, хотя еще недавно питался сам? Он снова представил себя на месте червяка, он живо вообразил, что должен чувствовать червь, когда из его родного, уютного яблока он попадает в Нечто, темное и влажное, как он падает по глубокой еще более темной шахте и задыхается в абсолютной темноте, после чего его безжизненное тело попадает в огромный резервуар с кислотой. Аусмаген, конечно, многое напутал с анатомической точки зрения, но анатомия никогда не была его сильной стороной. Он понял, чего боится больше всего на свете: он боится быть съеденным. Страх усиливался, крепнул, и вот Аусмаген встал со скамейки и пошел по аллеи прочь от яблочного сада, он шел все быстрее и быстрее, затем перешел на бег. Парк уже не был приветливым, сгустились сумерки, подул холодный воющий ветер, освежающий дождик превратился в ливень. Аусмаген бежал, постоянно оглядываясь, людей в парке он не больше не видел, но он ясно чувствовал чье-то присутствие. За каждым деревом, за каждым кустом, за каждым поворотом может быть хищник, который сожрет Аусмагена, который проглотит его еще живым. Нет! Во что бы то ни стало этого нельзя допустить! Бежать! Бежать, не останавливаться! Вдруг Аусмаген поскользнулся на скользкой от ливня дорожке и упал, растянувшись во весь рост. Хищник на заставил себя ждать, в мгновение ока Аусмаген оказался у него в пасти. Ужасные, желтые отвратительные зубы ударяли по нему еще и еще, послышался хруст кости: зубы, видимо, сломали ему ребро, а может два, в полумраке он увидел розовое нёбо, с которого капала слюна и огромный розовый язык. Язык подхватил Аусмагена, зубы сомкнулись и Аусмаген оказался проглочен.
Дальше Аусмаген не помнил ничего. Должно быть, он опять потерял сознание. По крайней мере, он помнил, что его съели, но где же он теперь? В желудке? В кишечнике? Он собрался с мыслями и понял, что лежит на чем-то жестком и сыром. Аусмаген открыл глаза и приподнялся на локтях, испытав при этом ужасную боль и ломоту во всем теле: зубы не оставили на нем живого места. Оказалось, что Аусмаген лежит на холодном асфальте, прямо в неглубокой грязной луже, осмотревшись, он понял, что находится в каком-то безлюдном тупике, всюду валялся всякий мусор, справа от Аусмагена валялся опрокинутый мусорный бак. Подул ветер, и одна из грязных, промокших газет, какие валялись здесь вперемешку с консервными банками и мусорными пакетами, заскользила по асфальту. Аусмаген схватил ее, бумага размокла и было трудно что-либо прочесть, но Аусмаген разобрал заголовок: «Вельт. Шверин». Значит, он в Шверине, но как он сюда попал? Заволок ниже гласил: «Автокатастрофа на Грюнштрассе: погиб младенец».
– Значит, про меня уже газеты пишут, – подумал Аусмаген, – наверное, меня ищет полиция, но мне сейчас не до этого, я ведь съеден. Головокружение прошли и к Аусмагену вернулось чувство реальности, но голова раскалывалась как после тяжелейшего похмелья, даже хуже. Аусмагену казалось, что его мозг с огромной скоростью растет, что ему становится тесно в черепе, и он пытается его проломить. С трудом Аусмаген сумел заставить свой растущий мозг работать. Аусмаген хорошо помнил, как он бежал от хищника, как он поскользнулся, как хищник заглотил его в свою мерзкую пасть, как огромные зубы – при воспоминании об этом у Аусмагена заболели все косточки – пытались его искромсать, как он смог от них увернуться и попал в пищевод… И теперь он здесь, снова в Шверине. Но как же он попал сюда? Быть может, он уже переваренная пища? Как бы ни было неприятно об этом думать, но это многое бы объясняло, к тому же Генри любил его так называть, в более грубой форме, конечно, когда Аусмаген отказывался дать ему в долг «всего на месяцок» или отказывался приютить его у себя дома на недельку с его «новой единственной любовью». Но если его, Аусмагена, уже переварили, то почему он тогда жив? Это размышление привело его к новому вопросу: а жив ли он? Аусмаген хотел было ощупать свое тело, дабы проверить наличие оного, но ничего ощупывать не пришлось: стоило Аусмагену пошевелить рукой, как ужасная боль пронизала все тело, давая Аусмагену понять, что он живой человек, а не какой-то бестелесный дух. И все же он в Шверине. Может быть, его просто выплюнули? Нет, это невозможно. Слишком долго хищник за ним гнался, чтобы потом плеваться им. К тому же, если бы его выплюнули, то его тут же бы сожрал другой хищник. Итак, Аусмаген жив, и других хищников – Аусмаген это точно знает – поблизости нет. Из этого всего можно сделать только один логичный и правильный вывод: Аусмаген и сейчас находится внутри хищника! Да-да, именно так! Аусмаген как-то давно читал о ядовитых пауках, которые, будучи сытыми, не поедают пойманную муху, а впрыскивают ей яд, который погружает ее в коматозное состояние. Муха висит, прочно связанная паутиной, в паучьем складе, а ей кажется, что она летает по помойкам, на свободе под веселым весенним Солнцем. А что мешает схожим железам быть и у того хищника, который сожрал его, Аусмагена? Такие железы могут располагаться, например в пищеводе или в ротовой полости… Вдруг Аусмаген заметил небольшую рану на левом плече. Одежда там была разодрана и сквозь дуру виднелась глубокая царапина. Так вот как яд попал к нему в кровь! Видимо, этот токсин вызывает какое-то воспоминание из тех, что были в его голове и создает иллюзию реальности, в то время, пока хищник его переваривает. Но его, Аусмагена, не проведешь! Нет, он не позволит, чтобы его переварили, он убьет хищника изнутри! Аусмагена охватила жажда разрушения, да, он убьет эту зверюгу, он разрушит и эту иллюзию, и её создателя!
Аусмаген встал, превозмогая боль слабость, и пошел к выходу из тупика. Он попал на освещенную огнями многочисленных вывесок и витрин Бисмаркштрассе. А зверь хитер, как ловко он использует его воспоминания! Но Аусмаген не позволит себя одурачить! Он подошел к первой же витрине, там продавали телевизоры. Аусмаген со всей силы ударил кулаком по стеклу, потом двумя руками, еще и еще раз, но толстое стекло не поддавалось. Тогда Аусмаген вбежал в тупик, схватил опрокинутый круглый мусорный бак, снова выбежал на улицу и швырнул его в витрину. Стекло с грохотом разбилось, и бак влетел в магазин. На Аусмагена уставился потерявший дар речи продавец, мужчина средних лет, рано полысевший, в огромных очках. Аусмаген, не теряя ни минуты, продолжал уничтожение иллюзорного мира. Через разбитую витрину он пролез в магазин и стал швырять телевизоры с полок на пол. Разбив несколько телевизор, он заметил плазменную панель, которая показывала передачу о животных. С секунду Аусмаген смотрел как львица догоняет антилопу, а потом с криком «нет!!!» швырнул все тот же мусорный бак в экран. В это время продавец оправился от шока и бросился защищать имущество магазина, но в Аусмагене проснулась уже давно дремавшая ярость, адреналин добавлял ему сил, он легко оттолкнул продавца и с разворота ударил его в висок. Удар оказался такой силы, что продавец отскочил, налетел на большой аквариум, служащий украшением интерьера магазина, разбил его и свалился без чувств. По залу магазина растеклась вода, Аусмаген, разбив еще несколько жидкокристаллических дисплеев, вышел в большую двустворчатою прозрачную дверь. Только тут он понял, что находится в торговом центре Шверина. А зверь не слаб! Какую подробную иллюзию он ему создал! Выйдя из павильона телевизоров, Аусмаген оказался в главном холле, кругом сновали люди, в центре холла бил небольшой фонтан, а к Аусмагену уже спешили двое охранников. Они хотят остановить его, но ничего не выйдет! Аусмаген схватил одну из пальм, стоявших по обе сторону от выхода из павильона, и с размаха ударил ей подбегающего охранника. Второй охранник тут же вырвал у него пальму и хотел нанести удар шокером, но Аусмаген изловчился и вырвал у первого охранника из кобуры на поясе пистолет.
– Стоять! – закричал Аусмаген, направляя пистолет по очереди то на первого, то на второго охранника. – Еще шаг – и вы оба трупы! Думали остановить меня, но не выйдет! Затем Аусмаген поднял полные безумия глаза к небу, точнее – к прозрачному куполу торгового центра и закричал:
– Я – не твоя еда!!! Аусмаген стал беспорядочно стрелять. Послушался визг, покупатели легли на пол, из-за каждого угла выглядывал охранник, державший Аусмагена на мушке, послышался звук полицейской сирены. Четыре пули пробили триплекс купола, оставив след в виде аккуратных круглых дырочек и расходящихся от них в разные стороны трещин. Еще две пули Аусмаген пустил в двух охранников, выглядывающих из-за перил эскалатора и явно старающихся целящихся в Аусмагена. Одна пуля попала в лампу, освещающую эскалатор, и та, бросив сноп искр, лопнула. Вторая угодила в локоть прицелившемуся охраннику, и на его сияющей белизной рубашке появилось темно-алое пятно. Еще одну пулю Аусмаген пустил в плазменный экран над фонтаном, предлагающий отведать «Schmack Weisses Fleisch» – еду для всех! Восьмая пуля Аусмагена полетела в пытающегося попасть в него из-за парапета второго уровня торгового центра охранника. Тот не успел сделать выстрел – Аусмаген направил на него оружие и он кинулся на пол, считая, что лучше остаться живым, но не героем, чем героем, но не живым. Аусмаген выстрелил, пуля отрекошетила от металлических перил и разбила одну из витрин первого этажа. После этого все охранники, как будто сговорившись, выскочили из своих укрытий и направились на Аусмагена. Через главный вход ворвались полицейские. Аусмаген не понимал, что произошло, ведь у него по-прежнему оружие! Он направил оружие на стоявшего рядом охранника, того, кто пытался ударить его шокером. Аусмаген приставил пистолет ко лбу охранника и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Он нажал еще и еще раз – ничего! Охранник же снова взял шокер, который он бросил на пол, когда Аусмаген достал пистолет, и притронулся двумя его иголками к шее Аусмагена. Это была особая, сравнимая разве что с предсмертными судорогами боль, на мгновение каждый мускул сократился, и Аусмаген не мог контролировать собственное тело, но затем оно стало как будто ватное, Аусмаген очень захотел спать и упал прямо под ноги охранников. На него, бесчувственного, одели наручники и посадили в полицейскую машину.


Пищеварительная система у разных организмов устроена совершенно по-разному. Так, например, у низших из многоклеточных – кишечнополостных ее нет вообще. Они пользуются уже переваренным органическим веществом. А вот уже у плоских червей пищеварительная система состоит из двух отделов: передней и средней кишки, заканчивающихся слепо. Очень интересны протонефридии печеночного сосальщика и метанефридии дождевого червя. А вот у членистоногих имеется два желудка: кардиальный и пилорический. В кардиальном желудке пища перетирается, а в пилорическом происходит прессование пищи и ее частичное переваривание. Но, без сомнения, самой совершенной пищеварительной системой обладают млекопитающие. Пищеварения начинается в ротовой полости, затем следует глотка и пищевод. По ним пища попадает в желудок. Затем она движется в среднюю кишку и толстою кишку. Перевариванию пищи способствуют такие железы, как печень и поджелудочная железа с ее панкреатическим соком… Как подумаешь обо всем этом, сразу аппетит просыпается, не так ли? Ну что ж, потешим наше пищеварение! Нет ничего проще, и вместе с тем, вкуснее, чем жареные цыплята. Возьмем тушки цыплят, посолим их, обжарим со всех сторон на подогретой сковородке и поставим их в духовку. Готовых цыплят разрубим на части, уложим на блюдо, польем прокипяченным соком, полученном при жарки и украсим веточкой петрушки. Bon appetit!

Все остальное Аусмаген помнил так, как будто это было во сне: он помнил, что просидел три дня в камере полицейского управления, как его допрашивали, как обыскали его квартиру и нашли там «Рыжую радость» (Генри там не оказалось), как к нему пришел государственный адвокат, затем – психиатр, как его судили и как его признали невменяемым и постановили отправить на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Аусмаген поражался силе токсина, который ввел ему хищник, прошло уже столько времени, а эта иллюзорная реальность не желала прекращать свое существование. Пока он сидел в камере, ему в голову пришла новая мысль: а вдруг все эти полицейские, охранники, адвокаты и судьи – не часть его, Аусмагена, иллюзии, а такие же жертвы, как и он, которых тоже проглотил ужасный хищник? Аусмаген долго думал – благо, времени у него было много – над своей новой теорией и пришел к выводу о ее правильности. Он счел необходимым объяснить всем им, где они находятся. Он рассказал всем: сначала – полицейским, потом – адвокату, потом психиатру, а потом – и судье о том, что они находятся в огромном желудке, и что какой-то огромный зверь их сейчас переваривает, а весь их мир – огромная иллюзия. Он привел доказательства: то, что за ним гнался хищник, то, что он проглотил его и то, что он оказался здесь, в этой иллюзии. Он рассказал им о «запасливых» пауках, которые впрыскивают своей жертве токсин, погружающий ее в сон. Но его не желали слушать! Вместо того, чтобы всем вместе начать искать способы выбраться из чрева ужасного хищника, они обвиняли его, Аусмагена, в сумасшествии. Они называли его безумцем и хотели посадить в психушку, его, того, кто знал правду! Это они были психи, их переваривает чудище, а они и знать об этом не желают! Аусмаген понимал, что нужно что-то предпринять, ведь процесс переваривания не вечный, и вскоре он закончится. Но что можно предпринять, когда сидишь за решеткой и мимо тебя каждые пятнадцать минут проходит вооруженный охранник? Аусмаген пытался сбежать, когда его вели в зал суда, но он был в наручниках, а его сопровождали шесть полицейских, и побег, конечно же, не удался. Новый шанс представился Аусмагену, когда его отвозили в клинику для умалишенных. Он слышал, как из-за него спорили врач Скорой и начальник полицейского управления. Из их разговора он понял, что они не могут решить, кому же везти Аусмагена: полицейский говорил, что не даст машину для перевозки больного, машин и так не хватает, город-то кто-то должен патрулировать! Врач говорил, что он не повезет уголовника, да еще и буйного, будь он хоть тысячу раз больной, возить уголовников до мест заключения – дело полиции! После получасового спора был найден компромисс: Аусмагена решили везти в машине скорой помощи, но в сопровождении трех полицейских офицеров. Кроме того, на углу Рихардштрассе и Фриденвэг к машине скорой помощи присоединится патрульная машина в качестве эскорта.
Трое офицеров вошли в коридор, где располагались камеры временного заключения, и подошли к камере Аусмагена. Они открыли дверь, двое полицейских вошли, один остался ждать. Аусмаген не терял ни минуты: он ударил головой одного из полицейских, тот отскочил в угол камеры, затем что есть мочи впился зубами в руку второго, который потянулся за оружием. Полицейский закричал от боли, а Аусмаген мертвой хваткой сжимал челюсти. Тупые ложнокоренные зубы Аусмагена прокусили кожу, показалась кровь, через секунду послышался хруст кости. Но третий охранник не медлил: он ударил Аусмагена в висок, он выдержал этот удар и не разжал челюсти, но полицейский нанес еще удар и Аусмаген отскочил, повалившись на пол. Первый полицейский, который к тому моменту поднялся сильно пнул Аусмагена в живот, потом с локтя ударил в лицо, и Аусмаген услышал, как хрустнул его нос. Второй полицейский ошалело смотрел на свою руку, и пробовал пошевелить большим пальцем. Прибежали еще стражи порядка, на Аусмагена одели наручники и посадили его в машину Скорой, приковав его к каркасу сиденья, выступающему через разодранный дерматин. Двое полицейских село с ним, они зло на него посматривали, та же сидел и доктор, он попытался сделать Аусмагену укол успокоительного, но тот кусался и брыкался, и доктор решил, что укол можно сделать и в больнице. Третий полицейский сел в кабину с водителем, врач забинтовал ему руку, но он все равно стонал. Минут через пятнадцать Аусмаген услышал сзади вой полицейской сирену: машина сопровождения следовала за ними. Аусмаген дергал наручники все время, пока они ехали, но безрезультатно. И тут вдруг он обратил внимание на еще одну дырку в обивке сиденья, через нее было видно, что каркас, к которому Аусмагена пристегнули, был не сварен, а прикручен болтами. Аусмаген нагнулся, изображая к краю сиденья, делая вид, что собирается спать. Полицейские переглянулись, но мешать ему не стали. Аусмаген почти открутил гайку, но когда оставалась лишь пара витков резьбы, гайку заклинило. Поняв, что рукой ему гайку не отвернуть, он еще положил голову на сиденье, сделав вид что совсем заснул, и вцепился в гайку зубами. Гайка поддалась. Аусмаген взял ее в руку, ронять ее нельзя, это может привлечь внимание охранников. Он аккуратно, стараясь не греметь, просунул цепь наручников через открученную часть каркаса сиденья, теперь он свободен, руки его все еще скованы, но он уже не привязан к сиденью. Но что предпринять теперь? Напасть на доктора или полицейских – бесполезно, он может атаковать только одного, остальные его забьют. Нужно напасть на водителя, если повезет, они врежутся, и он сможет бежать. Смерти он не боялся, если живешь в иллюзии, то и смерть иллюзорная. Аусмаген привстал, держа наручники так, чтобы полицейским казалось, что он все еще скован. Вдруг Аусмаген неожиданно прыгнул к кабине и накинул цепь наручников на шею водителя. Водитель от неожиданности рванул руль влево, они вылетели на встречную полосу, чуть было не столкнувшись с огромным грузовиком. Охранники стали оттаскивать Аусмагена, но он крепко держал свою жертву, которая кашляла и задыхалась. Аусмаген не испытывал ни малейшей жалости, он почему-то был убежден, что водитель не такая же жертва иллюзии, как и он, а часть этой иллюзии. Это было чисто интуитивное знание, но Аусмаген доверял интуиции. Водитель уже закатил глаза, он был на гране гибели, когда сидевший рядом с ним полицейский, тот самый, с прокушенной рукой, ударил его рукоятью пистолета в висок, где от предыдущего удара уже успела образоваться внушительная шишка. Аусмаген почувствовал, что не может напрячь руку, которая стала как ватная, охранник быстро снял цепь с шеи водителя, и полицейский в салоне ударил Аусмагена в уже сломанный нос. Водитель, почувствовав приток живительного воздуха, посмотрел на дорогу, машина неслась прямо навстречу новенькому Порше. Проявив чудеса реакции, водитель нажал на тормоз, и машина с визгом остановилась. Остановилась Скорая. Но следующая за ней по пятам машина сопровождения нет. Дабы избежать столкновения, она резко рванулась в лево, объехала Скорую и, не успев затормозить, влетела в двигающуюся ей навстречу старенькую «Ауди».
Аусмаген лежал на полу Скорой не в силах пошевелиться. Ему сделали укол, и он теперь действительно засыпал. Проснулся он только через час, когда его собирались выводить из машины. Из здания больницы вышли санитары, они крепко схватили Аусмагена и потащили его к зданию больницы.
Так он оказался здесь, в этой палате с узкой полосочкой-окном и мягкими стенами.

Часть 2

В размышлениях и воспоминаниях Аусмаген просидел всю ночь, так и не сомкнув глаз. Ко сну не располагали и клопы, которые – какая неожиданность! – тоже бодрствовали всю ночь, и истошные вопли какого-то психа, который кричал так, что казалось, что это не больница, а камера пыток. Впрочем, для Аусмагена так и было. Он находится в плену иллюзии, он не может ее побороть, его переваривает ужасный монстр, а его лечат от паранойи. В окно забрезжил утренний свет, он попадал к комнату узким лучом, но все же довольно неплохо освещал ее. Аусмаген встал с кишащего клопами матраца, прошелся по комнате, размер которой не превышал шести квадратных метров, и уселся на полу. Надо подумать… Надо подумать… Должен же быть какой-то выход, не может он, Вольфганг Аусмаген, стать отходами мерзкого зверя! Надо подумать…
Вскоре в комнату Аусмагена зашел молодой человек, он был худой, невысокий, рыжий с многочисленным веснушками на лице. Аусмаген знал этого юношу, три года назад он подал ходатайство об исключении его, тогда еще первокурсника, из Университета. Он был старательный, Аусмаген не разу не видел его в коридоре за каким-либо занятием, кроме как чтением конспектов. Но чтение это не шло ему впрок. Он ничего не запоминал. Не мог усвоить элементарных вещей, при этом постоянно просил Аусмагена о дополнительных занятиях, от которых не было никакого толка, откровенно говоря, Альфред Цейннёт – именно так звали юношу – был туп, как бревно. Аусмаген так измучился с ним, что решил не тратить свое время и силы для обучения бревна, а сконцентрироваться на нормальных студентах, которые, хоть и не хотят получать знания, но зато могут это делать. Ходатайство Аусмагена было удовлетворено, и Альфреда исключили.
– Здравствуйте, господин Аусмаген, - тепло поздоровался Альфред. – Мне искренне жаль, что Вы попали сюда. Я уверен, что это какая-то ошибка, и вскоре все встанет на свои места, тогда Вас, конечно же, выпустят, они еще пожалеют, что обидели такого человека как Вы. Я принес Вам поесть, Вы наверное проголодались?
Он протянул Аусмагену поднос, на котором была тарелка с отвратительного вида кашей и какое-то бледно фиолетовое питье. Аусмаген уже привык, что токсин, который ввел ему его пожиратель, воспроизводит жизнь такой, какой она должна быть. Поэтому у Аусмагена периодически возникало желание есть, спать и так далее. Сейчас как раз Аусмаген проголодался. Он взял поднос, поставил его на пол и с жадностью набросился на еду. На подносе была намалевана надпись красной краской: «51». Ниже чем-то острым, скорее всего, гвоздем, было накарябано: «Dick. Ha-ha-ha! Sie abschneiden mein Dick!». Аусмагена не пугала это надпись, не потому что он сомневался в ее серьезности, просто, ему было все равно что тут с ним будут делать, будут ли его пытать или делать ему массаж – все это все равно иллюзия. Альфред стоял у входа в комнату и смотрел на Аусмагена, поглощающего пищу.
– Что ты над душой стоишь? – спросил Аусмаген.
– Жду, когда вы позавтракаете, чтобы забрать поднос и посуду и дать Вам таблетки. Мне запретили оставлять Вас одного с посудой, мало ли что Вы можете сделать. Я то, конечно, понимаю, что все это – бред, но разве этим полудуркам втолкуешь…
Аусмаген чуть не подавился. Иллюзия подстроена так, чтобы вводить ему новые порции токсина, не нарушая иллюзорную реальность. Таблетки! Ну конечно же! С помощью этих «таблеток» и «уколов» хищник вводит ему токсин. Они называют это лекарством от паранойи, но на самом деле это способ заставить его поверить, что вся эта иллюзия – реальность! Нет, он не станет пить никаких таблеток, ни за что! Подумав, он заявил об этом Альфреду.
– Ну, если Вы не хотите, то я, конечно, не буду Вас заставлять, – ответил юноша. – Я ведь знаю, что Вы совершенно нормальный, просто эти придурки ошиблись, но ничего, скоро они поймут, что ошиблись и Вас выпустят, обязательно, Вам нужно лишь немного подождать.
Затем Альфред забрал посуду и вышел. Через час явился пожилой доктор, тот самый, что не по возрасту ловко спускался по лестнице.
– Меня зовут доктор Боссе, – представился он, – а вы Аусмаген. Вы псих, я это знаю, вся больница это знает, и, в глубине души, вы сами это знаете. Но я неудачник, да, Аусмаген, я неудачник! Я работаю в этой чертовой больнице уже десять лет, я каждый день вижу перед собой ваши тупые, бессмысленные рожи, вижу ваши истерики, вижу, как вы гадите под себя, вижу, как вы пытаетесь трахнуть друг друга, слышу ту чушь, что вы несете, то про летающие тарелки, то про говорящих мух в супе, то про голоса… Была бы моя воля, я всех вас бы забил на хер собственными руками, будь вы прокляты! Аусмаген слушал эту страстную речь совершенно спокойно, ведь он знал, с чем связана такая вспышка ненависти. Он отказался пить таблетки и не получил порцию токсина, это тоже самое, что заядлому курильщику весь день не курить, что-то вроде ломки. Эта вспышка злости – хороший знак, зверь начинает терять контроль, нужно и дальше не позволять себе что-либо колоть и не пить никаких таблеток.
Закончив свою речь, доктор Боссе как будто удивился собственным словам, затем внимательно посмотрел на Аусмагена и спросил:
– А у вас что? В карте написано: «Паранойя». И что же? Вы слышите голоса? Вас хотят убить? Кругом заговоры, так? Ну, говорите, что же вы молчите?
Аусмаген рассказал ему в вкратце все то, что уже рассказывал полицейским, адвокату, судьям. Под конец рассказа доктор Боссе расхохотался.
– Аусмаген, я не верю ни одному вашему слову! У вас точно паранойя, правда весьма занятная. Значит мы все находимся в чреве какого-то хищника, который нас переваривает? О, занятно, очень занятно!
– Нет, – спокойно поправил его Аусмаген, – это я нахожусь в чреве хищника, а вы часть этой иллюзии. И вы это прекрасно знаете.
– Я иллюзия, – ухмыльнулся доктор, – ну надо же! Чего только не узнаешь от психов… Вдруг он резко сделался серьезным.
– Вы забыли упомянуть, что принимали редкую форму синтетических наркотиков, вот от чего ваши бредовые идеи, вы психи и наркоманы, вас надо в крематории сжигать! Я вас ненавижу! С этими словами он ударил Аусмагена в ухо, тот упал на спину. Доктор Боссе харкнул в лицо Аусмагену.
– Ненавижу вас!
С этими словами он вышел из палаты, заперев за собой тяжелую стальную дверь.
Аусмаген поднялся. Он потер ушибленное ухо, вытер слюну с лица рукавом и зло улыбнулся. Зверь явно нервничает, он теряет контроль, еще немного и он, Аусмаген, сможет выбраться.
Еще по крайней мере три часа в палату к Аусмагену никто не заходил. Затем явился Альфред, он принес обед.
Обед был ничем не лучше завтрака и состоял из грибного супа (Аусмаген не поручился бы, что суп приготовлен из съедобных грибов), причем суп этот давно остыл, ведь, судя по вкусу, он был приготовлен отнюдь не сегодня, а подогревать его конечно же не стали. В качестве второго блюда была котлета, на четверть состоящая из мяса (скорее всего, из кошатины), а на три четверти – из хлебного мякиша, на гарнир было картофельное пюре со вкусом украшенное вареными картофельными же очистками. Еще был воняющий носками капустный салат и то самое бледно фиолетовое пойло, которое присутствовало и в завтраке. Аусмаген был не очень голоден, помешав ложкой суп и насладившись ароматом салата, он заявил, что сыт. Альфред опять предложил ему таблетки, Аусмаген опять отказался, и Альфред опять не стал настаивать. Аусмаген уже было обрадовался, что еще немного и его огромная галлюцинация исчезнет, тогда он наконец выберется из утробы хищника, нужно только продолжать отказываться от таблеток. Но зверь был хитрее. Поняв, что Аусмаген знает о тайном смысле таблеток как средства для введения в его организм новой порции галлюциногена, хищник решил ввести ему токсин другим способом. Примерно через полчаса после обеда в комнату вошли четверо санитаров. Это очень удивило Аусмагена, ведь чтобы сопровождать его в туалет обычно приходил один. Они схватили его под руки и вытащили из комнаты.
– Куда вы меня тащите? – спросил у санитаров Аусмаген.
– На уколы, ты ведь таблетки не пьешь, стало быть и на уколы по доброй воли не пойдешь, вот мы и отведем тебя. Не бойся, это как комарик укусит, - усмехнулся здоровенный рыжий санитар, его Аусмаген еще не видел.
Аусмаген сопротивлялся как мог, но четверо санитаров оказались сильнее. Медсестра ввела ему новую порцию галлюциногена, и Аусмаген почувствовал, что хищник успокоился. Иллюзорный мир стал как будто мягче, двое санитаров ушли, двое других довели его до палаты, положили на койку, и Аусмаген заснул.

Мы редко задумываемся над тем, что организмы, у которых нет рта и кишечника, тоже едят. Даже амеба питается мелкими частичками питательных веществ, взвешенных в воде. Она подплывает к ним очень близко, после чего цитоплазма ее единственной клетки начинает в определенных областях давить на мембрану. Образуются псевдоподии, которые захватывают частичку пищи, и та с помощью фагоцитоза проникает в клетку. Частичка пищи переваривается за счет ферментов, находящихся в лизосомах. Паразитические черви, живущие внутри человека, тоже питаются. Они едет уже почти переваренную пищу, поэтому пищеварительная система у них атрофирована. Они едят то, что не усвоили из своей пищи люди. В конечном счете, их пища напрямую зависит от нашей. Давайте же побалуем червей в наших кишках, а заодно, и себя. Мы приготовим блюдо для настоящего мужчины, впрочем, это не значит, что его не могут есть женщины, оно одинаково понравится всем любителям подкрепить свой организм очередной порцией горячего аппетитного и, что самое важное, высококалорийного, мяса. Возьмем сердце быка – знаете, как в старой немодной песенки поется «hab es aus ihn Brust gerissen». Сердце вымоем, высушим на салфетки, нарежем небольшими кусками, посолим и обжарим на разогретой сковородке с маслом. Перед окончанием жарки куски сердца посыпим мукой, обжарим еще в течение пары минут, сложим в неглубокую кастрюлю, а на сковородку нальем бульон и вскипятим. Соус процедим в кастрюлю с кусками сердца, накроем крышкой и поставим на слабый огонь на три часа. Отдельно на сковороде с разогретым маслом слегка поджарим мелко нарезанный лук, прибавим томат-пюре, немного уксуса, сахара, пару лавровых листочков. Затем выльем полученную смесь в кастрюлю с сердцем. И вот это восхитительное блюдо готово! Прямо слюнки текут! Этим блюдом можно удивить самого взыскательного гурмана. «Мit diesem Herz hab ich die Macht»…


Аусмаген проспал до следующего утра. Его разбудил Альфред, который принес завтрак. Он очень извинялся за то, что проболтался про таблетки, точнее про то, что Аусмаген отказывается их пить. Впрочем, Аусмаген и сейчас отказался пить таблетки, и Альфред как обычно не стал настаивать. Аусмаген прожил в больницы почти две недели, за это время у него сформировался определенный режим дня: завтрак и отказ от приема таблеток, лежание на койки в раздумьях о хищники и поиск способов победы над ним, обед и отказ от приема таблеток, уколы, (сначала Аусмаген сопротивлялся, но потом понял всю бессмысленность сопротивления и ежедневно в рамках лечения его паранойи получал от хищника в лице медсестры новую порцию токсина), дневной сон, ужин, отказ от приема таблеток, сон. Аусмаген очень много спал и очень много думал. Он по-прежнему ни на йоту не сомневался в том, что находится в чреве хищника, а весь мир вокруг – галлюцинация. Иногда, после уколов, в полудреме у него возникало ощущение, что он врет сам себе, что мир – это мир, а не какая не иллюзия, но Аусмаген прекрасно понимал, что это влияние токсина и уничтожал в себе эти мысли. Вскоре Аусмагена перестали сопровождать в туалет, а потом и вовсе стали держать дверь его палаты открытой. Затем ему разрешили питаться в столовой, правда таблетки ему по-прежнему приносил в палату Альфред, и Аусмаген по-прежнему их не пил. С молчаливого согласия врачей Аусмаген стал гулять по больницы, как другие пациенты. Он познакомился со Шпильманом, человеком, умеющим играть во все игры на свете. С помощью потрепанной колоды карт, которую подарил ему доктор Шни, сам любитель поиграть, Шпильман мог разложить полторы сотни пасьянсов. С доктором Шни они играли в нарды, с Аусмагеном он сыграл в шахматы и в мау-мау, при этом Шпильман ни разу не проиграл, впрочем, как говорили пациенты, он никогда не проигрывал. Шпильман попал в клинику потому, что слышал Голос. Голос исходил из ниоткуда, и именно этот Голос говорил Шпильману о том, какой сейчас нужно сделать ход или какие у противника карты. Шпильман говорил, что этот Голос он начал слышать давно, он уже и не помнил когда. До этого ему страшно невезло в картах: он проиграл дом. Правда голос иногда пропадал, Шпильман привык воспринимать Голос как часть себя и не мог сказать когда это точно бывает, но знал точно, что Голоса нет, когда он играл в нарды с доктором Шни. Поэтому Шпильман обычно проигрывал, доктор Шни был единственным, кто мог одолеть непобедимого игрока. Аусмаген подружился со Шпильманом, он точно знал, что Шпильман настоящий, что он не часть иллюзии. У него было и свое объяснение этому Голосу: Шпильману не везло в картах, и, когда хищник проглотил его, токсин создал ему иллюзию побед там, где раньше он проигрывал. Шпильман не верил Аусмагену, но того это не обижало, он хотел вытащить и его, и себя из чрева хищника, вот тогда Шпильман увидит, что Аусмаген был прав!
Гуляя по больнице, Аусмаген невольно задумывался: «а почему бы отсюда просто не сбежать?» Прогуливаясь по пустынным переходам, Аусмаген приходил к мысли, что пациентов вообще не охраняют. Однажды он высказал эту идею Шпильману. Оказалось, что пациентов не стерегут по двум причинам. Во-первых, больница была окружена высоким бетонным забором с колючей проволокой, не хуже, чем в тюрьме. На окнах стояли решетки, двери на улицу всегда были заперты. Да и куда бежать, без паспорта, без денег? Конечно же, последнее Аусмагена совершенно не интересовало. Во-вторых, из больницы уже четыре года никто не пытается сбежать. Все боятся. Дело в том, что если беглеца ловили, то его отправляли комнату 51. Никто не знает, что там происходит. Беглецы проводят там, не выходя, пять-шесть дней, после чего выходят с темными кругами под глазами, бледными и похудевшими. Они говорят, что там им вскрывали череп, били током, ставили загадочные эксперименты, но, при этом, они выходят живыми и невредимыми. Местный старожил Рихард Круспе рассказывал, как последний, кто попытался совершить побег, Кристиан Флаке, был пойман и отправлен в комнату 51. Четверо суток оттуда доносились вопли, он кричал, что ему режут половой член. Сначала всем было страшно, потом это начало раздражать, но потом пациенты стали подсмеиваться над Флаке, «надо же, сколько режут!» Конечно, на самом деле ничего ему не отрезали, что наглядно доказывал ребенок, родившийся от него у изнасилованной им медсестры ровно через девять месяцев после того, как его выпустили из комнаты 51. Этот случай долго был больничным анекдотом, но потом Флаке умер: у медсестры оказался сифилис, и шутка забылась. Правда в память о ней осталась надпись, накарябанная гвоздиком на подносе каким-то шутником: «Dick. Ha-ha-ha! Sie abschneiden mein Dick!»
Комната 51, казалось, была в больнице всегда. Не было не одного пациента, кто бы помнил клинику без этой комнаты. Шпильман сообщил, что комнату придумал доктор Шни. Как-то раз он вскользь упомянул об этом во время очередной партии в нарды, но тут же перевел разговор. Пациенты-старожилы замечали, что в то время, когда ловили беглецов, доктор Шни не появлялся в больнице. Скорее всего, он тоже был в комнате 51.
Однако ни высокий забор, ни решетки на окнах, ни загадочные пытки в комнате 51 не пугали Аусмагена, ведь он понимал, что все, что с ним происходит, происходит лишь у него в голове, а на самом деле его переваривает хищник. Аусмаген задумал побег. Его план был прост: он попросит Альфреда выкрасть для него ключи от чердака. Получив ключи, Аусмаген поднимется на чердак. На чердаке не было решеток: маленькие окна были просто забиты досками, которые, как считал Аусмаген, должны были давно сгнить. Одно из окон было расположено так, что от него можно было дотянуться до пожарной лестницы. Аусмаген намеревался выбить доски, по лестницы спуститься на землю, а затем попытаться перелезть забор, он надеялся воспользоваться остатками досок как подножкой. На случай, если перелезть через забор не удастся, Аусмаген собирался припасти спички. Их также стащит Альфред. С помощью спичек Аусмаген может поджечь хлам, которого на чердаке должно быть много. Приедут пожарные, ворота откроют и он Аусмаген прошмыгнет в суете. Преимущество этого плана заключалось в том, что по пожарной лестнице можно всегда вернуться обратно в случае неудачи. Конечно, Аусмаген понимал, что хищник может помешать ему осуществить этот план, но до сих пор он стремился максимально подстраивать иллюзию под реальность. Если план не удастся, скажем на его, Аусмагена, пути вырастет огромная гора, то хищник выдаст себя, а этого, как считал Аусмаген, он не хотел. Так или иначе, но попробовать стоило. Прошло уже много времени, Аусмаген чувствовал, что еще немного – и пожиратель его переварит.
Когда Альфред принес ему очередной завтрак, Аусмаген начал неспеша подходить к теме ключей.
– Посмотри на меня, Альфред, – издалека начал он, – посмотри, как я страдаю тут, среди психов, я, нормальный человек! Я хочу домой, Альфред, хочу преподавать в Университете, хочу гулять по городу, но я заперт в этой больнице! Это ужасная несправедливость! Меня лечат, Альфред, да, меня лечат, но когда меня вылечат? Да и как можно вылечить здорового человека?
– Конечно, господин Аусмаген, – с сочувствием отвечал ему Альфред, – я Вас очень хорошо понимаю! То, что человек Вашего уровня находится здесь – это просто унизительно! Эти чиновники сами идиоты, если не могут отличить психа и нормального человека! Но, поверьте мне, пройдет немного времени, и Вы вернетесь к своей обычной жизни, они еще будут в ногах у Вас валяться, моля о прощении!
– Да-да, я знаю. Но вот в чем дело: я здесь уже две недели, а у меня нет ни одной книги по истории, если так пойдет и дальше, то к тому моменту, когда меня выпустят я совершенно забуду всю историю! И кому я тогда буду нужен? Вот если бы я мог выйти из больницы, ненадолго, я бы сходил к себе домой и принес кое-какие книжки…
– Я могу что-нибудь принести Вам, – услужливо предложил Альфред.
– Нет, Альфред, ты не можешь. Мне нужны совершенно особые книжки, только я знаю где они лежат… Но, видимо, придется мне обойтись без них. Разве что… Тут Аусмаген изобразил вид человека, которому пришла на ум потенциально блестящая идея, только он еще е уверен в ее правильности. Он подергал нижнюю губу о продолжал:
– Не мог бы ты принести мне ключи от чердака? Я бы вылез из больницы ночью, а наутро вернулся бы и принес книги. Никто ничего не узнает. Ведь я же нормальный человек, не убегу же я, в самом деле! К утру я обязательно вернусь и …
Такого Аусмаген не ожидал даже от Альфреда. Паренек, конечно, и в Университете был далеко не Эйнштейн, но сейчас он превратился в какого-то Дауна. Он с готовностью принял идею Аусмагена и обещал принести ему ключи этой же ночью.
Ночью в больнице царила совершенно особая атмосфера. Было тихо, так тихо, что можно услышать, как пищит в предсмертных конвульсиях мышь, проглотившая яд. Звуки, доносившиеся из комнаты отдыха персонала, где санитары играли в карты, казались частью этой тишины, настолько гармонично с ней сливающийся, что уже и нельзя было представить себе другую тишину, тишину без периодических негромких фраз:
– Шестерка бубей, шестерка треф, туз и я вышел…
– Пиковый король…
– Нету, ходи…
Изредка тишину прорезал вопль, подобно тому, как яркий свет маяка прорезает тьму над океаном. Это кричал один из пациентов. Томас Ляйд страдал редкой формой шизофрении, днем он был совершенно нормальным человеком, несколько застенчивым, мало общающимся с остальными пациентами. Но ночью на всю больницу был слышен его крик. Он кричал от боли, ему казалось, что кто-то с садистским удовольствием издевается над ним: загоняет под ногти спички, протыкает кожу, выкалывает глаза. Ляйд испытывал самую настоящую боль, не выдуманную. Он знал, что все это ему лишь кажется, но боль была настолько реальной, что он ничего не мог с собой поделать. В больнице все уже привыкли к этому и перестали обращать внимание на ночные истошные вопли.
Альфред жил в больнице. До Шверина ехать было далеко, и он оставался на ночь в подсобном помещении на третьем этаже. Ему приходилось жить в микроскопической комнате, темной, пыльной, заваленной швабрами, старыми газетами, ведрами, провонявшей дихлофоссом. Среди хлама, хранящегося в этой подсобки, лежал матрац на подобии того, что покрывали койки в палатах пациентов, такой же рваный, такой же грязный, с таким же количеством клопов. Рядом с матрацем лежала высокая стопка тетрадей. Это были конспекты, сделанные Альфредом еще когда он учился в Университете. Эти конспекты он перечитывал каждый день, перед тем, как лечь спать. Он надеялся когда-нибудь узнать историю так же хорошо, как знает ее Аусмаген. В подсобки не было света, и Альфред, накопив денег, купил себе прекрасный люминесцентный фонарик с аккумулятором. Он очень любил этот фонарик, обращался он с ним исключительно бережно, храня его в защитном футляре на полке, с которой специально убрал то, что было на ней раньше: чистящие средства и хлороводородная кислота. На этот фонарик, который освещал тернистый путь Альфреда к знаниям, он копил больше полугода, ведь большую часть денег Альфред отправлял домой, ведь его больной матери постоянно нужны лекарства, а лекарства в наше время не дешевы… Его отец не работал – матери нужен постоянный уход, поэтому работать приходилось Альфреду, который вкалывал в больнице без выходных, совмещая в себе функции уборщика, разнорабочего и сиделки.
Прочитав половину толстой тетради, где говорилось о том, как трудно проходила революция в Германии и как сложно было Эберту прийти к власти, Альфред встал с матраца, смахнул клопов со старой, найденной им в этой же подсобки рубашки и вышел в коридор. Никого не повстречав, он дошел до комнаты, табличка на двери которой сообщала, что это «администрация». На самом деле это была маленькая каморка, где сидела фрау Шульц, комендант здания больницы. Сейчас, ночью, ее, конечно же, не было, но дверь в ее каморку была открыта. Дело в том, что в этой каморке находились ключи от всех помещений в здании, ключи эти постоянно были кому-то нужны, и если бы дверь запирали, то либо ключи были бы недоступны, либо пришлось бы делать массу дубликатов ключей о двери самой этой каморки, что было слишком накладно. Поэтому дверь просто не запирали.
Альфред подошел к двери, толкнул ее и дверь распахнулась, издав характерный скрипящий звук, который так ненавидела фрау Шульц и так любил доктор Боссе, который ненавидел фрау Шульц. Альфред вошел внутрь и включил свет. Прямо у двери стоял небольшой столик, на нем – лампа, а над ним на стене висел большой деревянный ящик со стеклянной дверцей. В этом ящике на многочисленных крючочках были развешены ключи от всех палат, кабинетов, кладовок, и – самое главное – чердаков. Ящик был закрыт на маленький замочек, который лучше бы смотрелся на в виде брелока, чем в качестве настоящего замка. Ключ от мини-замочка был спрятан в тайнике. В стене было место, где штукатурка давным-давно осыпалась и теперь на ее месте красовались кирпичи. Один из кирпичей вытаскивался и оказывалось, что он с отбытым краем. Таким образом в нише, где должен был быть этот кирпич, образовывалось пустое пространство, в котором и лежал ключ. Альфред знал это. Он ни раз приносил ключи от той или иной палаты по просьбе санитаров или врачей. Он вытащил кирпич, достал ключ, сдул с него цементную пыль и открыл замочек. Он взял связку ключей, на кольце которой болтался кусочек линолеума с надписью «Boden» и, закрыв шкафчик и выключив свет, отправился в палату к Аусмагену.
– Господин Аусмаген, – я принес Вам ключ. Теперь Вы можете бежать.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарил юношу Аусмаген, я… Бежать? Я не собираюсь бежать. Мы же с тобой договорились, я вернусь утром и…
– Заткнись! – перебил его Альфред. От уважительной интонации и пресмыкающейся манеры не осталось и следа. В глазах Альфреда сверкали злые огоньки. – Ты, сучье отродье! Из-за тебя меня выгнали из Университета! Ты загубил мою жизнь! Моя мать не выдержала позора, когда меня исключили, теперь она медленно умирает, а я круглые сутки работаю на лекарства, и это из-за тебя! Я тебя убью!
С этими словами Альфред вцепился двумя руками в шею Аусмагена. Горло сдавило, воздуха не хватало, Аусмаген начал кашлять. Он отвел кулак в сторону и сильно ударил Альфреда в ухо. Юноша отскочил, выпустив шею Аусмагена. Тот нанес еще удар, и Альфред вылетел в коридор, повалившись на лопатки. Аусмаген понимал, что это его единственный шанс сбежать. Он поднял уроненные Альфредом ключи и рванул к лестнице. Альфред поднялся и с силой ударил по кнопке, находящейся возле двери палаты. По больнице раздался звук сирены. Санитары бросили карты и поспешили ловить беглеца. Альфред подошел к зарешеченному окну в коридоре и ударил по нему кулаком. Стекло разбилось, на руке Альфреда показалась кровь. Он взял крупный осколок так, чтобы им можно было пользоваться как ножом, и побежал за Аусмагеном.
Шпильман проснулся от звука сирены. Он протер глаза, быстро слез с койки, отодвинул столик, на котором лежал разложенный Паук и запустил руку под матрац. Порывшись там, он извлек телефон. Он нажал кнопку Телефонная книга, появился всего один номер.
– Доктор Шни, простите за поздний звонок. У нас побег. Да. Видимо, Аусмаген. До свидания.
Аусмаген добежал до двери на чердак. Да, ловко хищник действует! А, главное, как реалистично! Трясущимися руками Аусмаген вставил ключ в замок. Только один ключ из трех подходил по форме замочной скважины. Но замок не открывался! Он был старый, и сейчас его в очередной раз заело. Аусмаген ковырял ключом около минуты, пока замок наконец с глухим щелчком не открылся. Но в этот самый момент его нагнал Альфред. Он прыгнул на Аусмагена, сшибив его с ног, прижал его к полу, не давая подняться, и направил осколок стекла на горло Аусмагена. Аусмаген перехватил руку Альфреда, но тот ловко вращал осколком, и вскоре на руке Аусмагена показалась кровь. Аусмаген уже не мог держать руку своего потенциального убийцы, осколок был в сантиметре от кадыка Аусмагена. Альфред злобно скалился, его глаза сияли яростью. Аусмаген закрыл глаза и вдруг… Он почувствовал, что Альфреда нет. Открыв глаза, он увидел две вещи: валяющегося рядом с ним Альфреда и кулак санитара, стремительно приближающийся к его носу. Послышался звук переламываемой кости, затем в плечо Аусмагена вонзилась игла шприца.
– А зверь хитер! Еще одна порция галлюциногена… А, главное, как все реалистично, как все похоже на реальность… Голова кружится… Вот меня и переварили…


Борьба за пищу – главный стимул, заставляющий организмы конкурировать между собой. Голод – основная причина убийства одного живого существа другим, основная причина невыполняемости лозунга «Миру мир!». Такова жизнь: кто-то насытится, а кто-то умрет. Но то, что разобщает, при определенных условиях может и объединять. Организмы, которым трудно бороться за пищу в одиночку, объединяются в симбиозы. Наиболее тесное симбиотическое взаимодействии приводит к потере способности симбионтов существовать друг без друга. Классическим примером могут служить термиты и паразиты, обитающие в их пищеварительной системе. Я уже давно думаю о Грибе. Может быть, его отношения с человеком также можно назвать симбиотическими? Гриб ведь не просто питается человеком, он создает ему особую среду обитания, вне которой человек немыслим. Грибы вообще склонны к симбиозам, вспомнить хотя бы лишайники… Жаль, что я не могу осмотреть Гриб снаружи, отсюда мне сложно делать какие-то выводы. Если бы я мог исследовать Гриб, то сумел бы определить все особенности его взаимодействия с человеком. Гриб ест людей, но и человек может есть грибы. Лучше всего грибы жарить. Возьмем шампиньоны, очистим их, промоем, ошпарим горячей водой и обсушим на полотенце. Нарежем их крупными ломтиками, посолим и обжарим с обеих сторон на разогретой сковородки. После этого посыпим их мукой и еще раз прожарим. Подать, посыпав зеленью. Кстати, из чайного гриба много приготовить замечательный напиток, прекрасно утоляющий жажду и богатый необходимыми человеку витаминами и минералами. Мы един грибы, а Гриб ест нас – какая ирония, не правда ли?

Аусмаген очнулся в небольшом кабинете. Он сидел в глубоком старом кресле. Аусмаген попытался встать, но ноги не слушались его. Он качнулся и упал обратно в кресло. Осмотревшись, он увидел, что напротив кресла стоит большой массивный письменный стол, судя по всему, красного дерева. На левом краю стола стояла лампа под зеленым грязным стеклянным абажуром. На столе валялась целая кипа бумаг, в центре стола был старый письменный прибор. Когда-то, наверное, он был очень красивым, но теперь позолота почернела, одной ручки не хватало, а подставку покрывало большое чернильное пятно. На правом краю стола стояла большая стеклянная банка, наполненная желтой жидкостью, в которой плавало нечто отвратительное: бесформенное тело, занимающее почти треть банки. Аусмаген понимал, что это нечто живое, он смотрел, не отрываясь, на банку. Аусмаген ненавидел это существо, оно было омерзительно, но при этом источало скрытую угрозу, Аусмагену казалось, что оно смотрит на него, хотя ничего похожего на глаза у существа не было. Аусмаген чувствовал ярость, он хотел уничтожить это, что бы это ни было. Держась руками за подлокотники кресла, он поднялся на ноги, затем правой рукой об стол. Ноги не слушались его, он чувствовал, что сейчас упадет. Аусмаген в вспышке слепой ярости взмахнул левой рукой и легко скинул банку со стола. Она разбилась, желтая жидкость растеклась по полу, а существо, белое, гладкое, омерзительное, лежало рядом со столом. Аусмаген чувствовал, что оно умирает. Он ненавидел его больше всего на свете, он со злостью растоптал существо. Оно оказалось примерно такой же консистенции, как торт. Вроде бы твердый, но от одного удара превращается в бесформенную кучу грязи на ковре в гостиной… Растоптав существо, Аусмаген почувствовал, что не может стоять на ногах. Он чуть было не упал, но сумел все-таки сесть на стул, стоящий за столом. Ноги Аусмагена были босые, и он поспешил вытереть остатки существа о боковую крышку стола. Теперь его внимание привлекли бумаги, в беспорядке валяющиеся на столе. Он взял верхний лист, весь исписанный мелким почерком, с многочисленными кляксами.
«Борьба за пищу – главный стимул, заставляющий организмы конкурировать между собой. Голод – основная причина убийства одного живого существа другим, основная причина невыполняемости лозунга «Миру мир!». Такова жизнь: кто-то насытится, а кто-то умрет. Но то, что разобщает, при определенных условиях может и объединять. Организмы, которым трудно бороться за пищу в одиночку, объединяются в симбиозы. Наиболее тесное симбиотическое взаимодействии приводит к потере способности симбионтов существовать друг без друга. Классическим примером могут служить термиты и паразиты, обитающие в их пищеварительной системе. Я уже давно думаю о Грибе. Может быть, его отношения с человеком также можно назвать симбиотическими? Гриб ведь не просто питается человеком, он создает ему особую среду обитания, вне которой человек немыслим. Грибы вообще склонны к симбиозам, вспомнить хотя бы лишайники… Жаль, что я не могу осмотреть Гриб снаружи, отсюда мне сложно делать какие-то выводы. Если бы я мог исследовать Гриб, то сумел бы определить все особенности его взаимодействия с человеком. Гриб ест людей, но и человек может есть грибы». Далее следовал рецепт жарки грибов, который Аусмаген читать не стал. Его внимание привлекли строки о том, что гриб питается человеком. Что это за гриб? Уж не тот ли самый это хищник, который его, Аусмагена, съел? Но как гриб может питаться человеком? И, если Гриб – это и есть хищник, тогда зачем он упоминает о себе в этой иллюзорной реальности? Уж не признак ли это конца? И кто вообще делал эти записи? Аусмаген посмотрел другие бумаги. Тут были всевозможные планы, сметы, справки и прочие административные бумажки. Аусмаген обратил внимание, что на всех них было имя доктора Шни и его мелкая, с непременной кляксой, роспись. Среди прочего, Аусмаген нашел и другие исписанные мелким почерком листочки явно не административного назначения. «Пищеварительная система у разных организмов устроена совершенно по-разному. Так, например, у низших из многоклеточных – кишечнополостных ее нет вообще. Они пользуются уже переваренным органическим веществом. А вот уже у плоских червей пищеварительная система состоит из двух отделов: передней и средней кишки, заканчивающихся слепо. Очень интересны протонефридии печеночного сосальщика и метанефридии дождевого червя. А вот у членистоногих имеется два желудка: кардиальный и пилорический. В кардиальном желудке пища перетирается, а в пилорическом происходит прессование пищи и ее частичное переваривание. Но, без сомнения, самой совершенной пищеварительной системой обладают млекопитающие. Пищеварения начинается в ротовой полости, затем следует глотка и пищевод. По ним пища попадает в желудок. Затем она движется в среднюю кишку и толстою кишку. Перевариванию пищи способствуют такие железы, как печень и поджелудочная железа с ее панкреатическим соком…». Далее следовал рецепт жареных цыплят. «Любой живой организм для своего существования должен есть. Едят все, от растения до человека. Растения – продуценты, им достаточно углекислого газа и воды, но мы не растения, мы консументы. И это ли не повод для гордости? Мы не какие-нибудь там растения, мы не будем сыты каким-то газом и водой! Возможность вкусно поесть – одна из привилегий, дарованных нам природой! Что может быть лучше и приятнее, чем съесть аппетитный, хорошо прожаренный ростбиф?». Далее следовал рецепт этого самого ростбифа. Таких бумаг была масса. Это было похоже на какой-то дневник. Аусмаген взял было очередной мелко исписанный лист, как вдруг дверь распахнулась и в кабинет вошел человек в добротном черном пальто, невысокий, лысый, в круглых очках. Аусмаген уже видел его, когда только прибыл в больницу. Он знал, что это доктор Шни. Раньше они с Аусмагеном не разговаривали. Аусмагена наблюдал доктор Боссе. Доктор Шни же вообще никого не наблюдал. Он был автором всевозможных новаторских методик, чудаком и, это признавали все врачи, гением. В отличии от Боссе, лютой ненавистью ненавидевшего свою работу, Шни, казалось, получал удовольствие, работая в клинике.
– Простите, что заставил Вас ждать, господин Аусмаген. Я смотрю, Вы ознакомились с моими записями. Тут он обратил внимание на пятно на полу, огромную лужу и кучу мелких осколков. – Вы убили мой чайный гриб?! – с расстройством проговорил доктор. – Как жаль, я его столько растил…Как ваше самочувствие, господин Аусмаген? – вдруг неожиданно спросил он. – Вам ввели сильное успокоительное, поэтому вы можете ощущать тошноту и головокружение, но, я думаю, вы скоро придете в норму.
– Где я? – сдавленно спросил Аусмаген.
– Вы в психиатрической лечебнице. Вы попытались бежать, но вас выдал господин Цейннет. Вас поймали, и теперь вы здесь.
– Где здесь?
– В моей лаборатории. Хотя пациенты сказали бы «в комнате 51». Это дело вкуса.
– Чертов юнец выдал меня… Сейчас Аусмаген ненавидел Альфреда даже больше, чем хищника.
– О, не держите на него зла. Ему сейчас гораздо хуже, чем вам. Впрочем, у него вся жизнь – не сахар. Знаете ли, он страдает отстающим психическим развитием, это у него гормональное. Я особенно не старался исследовать этот его недостаток, мне это не слишком-то интересно. Он очень старательный юноша, даже слишком, и это временами раздражает. Вам это, как я понимаю, тоже надоело, ведь он, кажется, учился у вас? Когда вы его исключили, у него заболела мать, что-то с сердцем… Вы не думайте, я вас не виню, учить такого юношу сложно, с ним и работать-то непросто… Отец Альфреда вынужден был бросить работу, чтобы сидеть с матерью, которая нуждалась в постоянном уходе. Я говорю в прошедшем времени, потому что она умерла полтора года назад, отец Альфреда не выдержал этого – и повесился. Альфред пришел к нам сразу после исключения, у нас не хватает сотрудников, и мы с радостью его взяли. Знаете, он очень хочет, чтобы его мама выздоровела. Он не ходит домой, и, поэтому, ничего не знает о судьбе родителей. Мы ему, конечно же, не говорим… Видимо, в вас он увидел корень своих проблем. Согласитесь, он проявил удивительную сообразительность: столько времени корчил из себя раба у ваших ног, придумал хитроумный план, принес вам ключи… Но ярость взяла свое: он захотел убить вас самолично. Изначально он хотел, чтобы вы попали сюда, он почему-то думал, что я здесь буду вас пытать… Хм… Странно… С чего бы это? Его сейчас поместили в камеру временного заключения в полицейском управлении.
– Откуда вы знаете, что я учил его? Откуда вы знаете, как он вел себя со мной?
– Ну, о том, что вы его учили, он сам говорил всем: и врачам, и медсестрам, и даже пациентов. А о том, как он ведет себя с вами…Знаете, без ложной скромности, могу сказать, что я знаю в этой больнице многое… Быть может, даже все. Видите ли, господин Аусмаген…
С этими словами доктор Шни прошел за стол, наклонился и извлек из ящика ноутбук. Он раскрыл его, экран засветился, отражаясь на круглых очках доктора, Шни нажал несколько кнопок и развернул компьютер экраном к Аусмагену. Экран был разделен на девять прямоугольников. По-видимому, это было изображение с девяти камер слежения. В верхнем левом прямоугольники Аусмаген увидел Шпильмана, который играл с каким-то неизвестным Аусмагену пациентом в мау-мау. Пациент, по всей видимости, был вновь прибывшим. Кто же еще мог играть со Шпильманом? Но Шпильман явно проигрывал. Камера позволяла видеть карты обоих игроков, и у Шпильмана были только крупные пики и дама. Если он сейчас положит любую карту пик, то его противник выложит семерку пик, шестерку пик, туз пик, туз треф, туз бубей, семерку бубей – и он выиграл. У Шпильмана был лишь один выход: положить даму и заказать червей, которых у его противника не было. Но Шпильман взял за угол короля пик и собирался выложить его на игровой стол! Шни вышел из-за стола, посмотрел туда, куда смотрел Аусмаген, затем резко дернулся, нагнулся под стол, достал из ящика меленький наушник с микрофоном, вставил провод в гнездо ноутбука надел наушник.
– Даму, нужно положить даму, – произнес он в микрофон. – Закажи червей, черви!
Шпильман больше не сомневался, какую карту положить. Он не задумываясь выложил и даму и быстро, но отчетливо произнес: «Черви». Противник взял карту, потом карту взял Шпильман. Ему попался король червей. Доктор Шни довольно улыбнулся. Шпильман положил короля и стал наблюдать, как его противник набирает пять карт. Шни был поглощен игрой, он давал советы в микрофон, сверялся с какой-то книжкой, извлеченной им из-под стола. Аусмаген в это время силился понять, что же происходит.
– Значит, – думал он, – у Шни везде камеры. Он следит за больными. Но разве это законно? Но здесь, в иллюзии, это не столь важно. Аусмаген точно знал, что он еще не переварен, а, значит, еще можно бороться. Он больше не следил за игрой. Все что он видел: видеокамеры, микрофон, по которому Шни дает советы Шпильману, этот кабинет, который на самом деле – легендарная комната 51… У Аусмагена болела голова. Веки его тяжелели, и он погружался в полудрему. Он как будто со стороны наблюдал за доктором, который время от времени говорил что-то вроде «Семерка червей, потом – шестерка, потом – туз, теперь возьми карту»…


Генри уже две недели сидел в камере временного заключения в полицейском управлении Шверина. Адвокат, приехавший из Берлина, был, конечно, хорош, но не всесилен. Генри еще раз вспомнил, как он попал в эту грязную темную камеру.
Обоснувшись после приема «Рыжей радости», он заметил, что Аусмагена нет. Он решил пойти на улицу и найти его, в конце концов Шверин – не такой уж большой город. Нужно было вместе решить, что врать полицейским, если они вдруг появятся. Генри положил баночку с наркотиком в карман куртки и пошел искать Аусмагена. Он уже не помнил, как его угораздило зайти в автовокзал. Зато он помнил, как к нему подошел кинолог с собакой, как она обнюхала его и залаяла, как его досмотрели полицейские, как они нашли баночку… И вот он здесь, а чертов адвокат не может его вытащить. Что теперь скажут его друзья в Голландии? К его камере подошли полицейские, они открыли дверь и впихнули туда юношу лет двадцати, невысокого, худого, рыжего с веснушками. Его лицо украшал фингал, а рука была окровавлена. Он дрожал и смотрел вокруг себя как животное, которого только сто привезли из джунглей в зоопарк.
– Ты кто такой? – спросил его Генри, который до этого был единственным обитателем камеры, если не считать крыс.
– Я… Я Альфред… Он… Он все разрушил… Я хочу отомстить… Аусмаген… Убить…
– Аусмаген? Ты знаешь Вольфганга Аусмагена? – фамилия была довольно редкая, к тому же Генри нутром чуял, что малец говорит именно о его друге. – Где он сейчас?
– Он разрушил мою жизнь… Аусмаген.. Убить…
– Где ты его видел? Где?! – Генри раздражал этот психованный малец, если он сейчас же не скажет, где Вольф, то Генри разнесет ему голову.
– В клинике… Он в клинике… Его лечат… Думают, он псих… Я хотел его зарезать, но он ушел, я его не смог убить… Но я его найду…
– Что ты мелишь? Что ты хотел с ним сделать? Говори! Я из тебя сейчас душу вытрясу!
Генри взял Альфреда за шкирку у ударил головой о стену, потом еще раз. Альфред не сопротивлялся. Тут в камеру ворвались полицейские, они ударили Генри дубинкой, он повалился на пол. Они стали бить его ногами. Потом Генри подняли и перетащили в другую камеру. Генри лежал на полу и думал.
– Что же случилось с Вольфом? Неужели он правда в психушке? Нет, не может быть, этот парень сам псих. Но почему тогда Вольф меня не ищет? Или ищет, просто не там? Хорошо, что они меня избили.. Теперь адвокат меня точно вытащит, но искать Вольфа будет некогда. Нужно будет сразу ехать в Голландию. Впрочем, можно найти его и оттуда, даже если он в психушке…
Примерно час Генри пролежал в тишине, нарушаемой только писком крыс. Затем дверь, отделявшая коридор, выводящий в камеры, от столов полицейских.
– Вот так, Фридрих, правильно, – послышался голос полицейского откуда-то издалека. – Открой эту чертову дверь, а то мы сдохнем от жары! Эти уроды из котельной вечно топят так, как будто мы в России. В камерах стены тоньше, и эти ублюдки нежатся в прохладце, пока мы тут от духоты дохнем! Пускай воздух обменяется.
– Да, топят действительно чересчур, – послышался голос другого полицейского где-то ближе. Не знаете, что писать этому юнцу с веснушками про родителей… Тут какая-то путаница… Сейчас вот поставишь прочерк, а потом проверка нагрянет…
– Сейчас я посмотрю, в психушке что-то говорили про это, – отозвался Фридрих. Он открыл блокнот:
– Что за… Короче его родители умерли: мать от сердечного приступа полтора года назад, а отец повесился через три дня после смерти матери.
– Нет!!! – закричал Альфред. Который все это время неподвижно лежал и слушал разговор полицейских. – Это вранье!!! Моя мама жива и папа тоже! Зачем вы врете?! Они живы! С ними не могло ничего случится! Не могло! Они должны быть живы! Мама!!!
– Он точно псих, – подумал про себя Генри.
– Может вы его заткнете? – отозвался один из заключенных.
– Эй, ты, парень, успокойся, – обратился Фридрих к Альфреду. Успокойся, я тебе сказал! – произнес он уже с угрозой. – Я сказал: заткнись!. Фридрих ударил Альфреда дубинкой по руке, которую тот просовывал между прутьев решетки, как бы стараясь до чего-то дотянуться… Альфред отскочил от решетки и упал на пол. Он забился в угол. Он был весь в холодном поту. Его зубы тряслись. Он сидел и повторял, уставившись одну точку:
– Мама… Мама… Мама…
– Вот ****ь, – сказал с досадой Фридрих и закрыл дверь в коридор, ведущий в камеры: лучше сдохнуть от жары, чем слушать этого ебнутого.
Фридрих вернулся еще через час. Он прошел мимо камеры Альфреда. Тот по-прежнему сидел в углу и твердил: «Мама…» Фридрих даже не посмотрел на него. Полицейский подошел к камере Генри:
– Тебе посылка.
Фридрих просунул между прутьев решетки бумагу и ручку, чтобы Генри расписался за посылку, а затем – небольшой сверток. Обертка была разорвана и наспех склеена скотчем: полицейские проверяли. Вдруг напильник, взрывчатка или деньги… В свертке оказалась записка и пакет сока. Как это мило, Генри тут загибается, а они ему шлют пакет какого-то поганого апельсинового сока! Он развернул записку, она была на голландском:
Не о чем не беспокойся. Завтра мы тебя вытащим. Адвокат тебе передаст билет на вечерний поезд от Берлина до Амстердама. Завтра тебя выпустят под залог. Сразу отправляйся в Берлин, а оттуда – в Голландию. Не задерживайся в этой дыре!
– Отлично! – думал Генри, – Наконец-то меня выпустят, не прошло и полугода… Он открыл пакет сока и сделал большой глоток. Сок был вкусный, он приятно освежал горло. Но желудок Генри уже успел привыкнуть к тюремной баланде, и сейчас его вдруг скрутило. Генри сел на корточки, прислонившись спиной к стене. Вскоре он покрылся холодным потом. Он хотел позвать полицейских, но голос не повиновался, и получился только сдавленный хрип. Через полчаса Генри умер.


– Господин Аусмаген, господин Аусмаген, вы меня слышите?
Аусмаген очнулся от полудремы и увидел над собой лицо доктора Шни, который пытался разбудить его. У Аусмагена было много вопросов, все они копошились в его голове, но никак не могли сложиться в членораздельные фразы, поэтому Аусмаген задал самый простой вопрос, который сумел более или менее сформулировать:
– Шпильман… Он что, шулер?
– О нет! – улыбнулся доктор Шни, – он обычный игрок. Просто в карты он играет не так хорошо, как принято думать. Да и не только в карты, я, вот, например, выигрываю у него в нарды… Я вам сейчас объясню. Понимаете, господин Шпильман наверное говорил вам, что слышит голос, который подсказывает ему правильные ходы? Так вот, этот голос – мой. Я наблюдаю за ним с помощью камер, и, когда он садится играть, эээ… немного помогаю ему. Но он не шулер. Он действительно думает, что этот голос исходит из его головы, но на самом деле в его наружном слуховом проходе находится микроволоконный приемник, кстати говоря, очень дорогостоящее устройство. Вот вы не замечали, что господин Шпильман глуховат на левое ухо? Так вот, это из-за приемника в его ухе. Хе-хе… Доктор Ор, наш отолоринголок, каждые три месяца вытаскивает из его уха старый приемник и кладет новый, батарейка, знаете ли кончается… Конечно же, когда он играет со мной, ходы ему никто не подсказывает, и он обычно проигрывает.
– Так значит, Шпильман из-за вас попал сюда?
– Нет-нет, что вы! Он попал сюда двадцать лет назад. Понимаете ли, он несколько мешал своим детям и жене, которые хотели быстрее поделить его дом. Они заплатили доктору Боссе, и тот согласился приютить старика. Сам Шпильман, конечно же отказывался, но его родственники заявили, что он ходит о сне, а однажды ночью взял нож и попытался их зарезать. Они даже легкие раны себе сделали… Доктор Боссе провел исследование и заключил, что господин Шпильман – псих, вот его к нам и положили. Здесь его накачали разными препаратами, вот он и не помнит, как сюда попал и когда появился его Хе-хе.. Голос. Он думает, что проиграл свой дом в карты, а жена с детьми ушла от него, согласитесь, интересная теория. Мы с ним очень подружились, именно он позвонил мне, чтобы сообщить о вашем побеге. Вообще я совершенно не пожалел, что подарил ему телефон, это знаете ли, очень удобно…
– Но зачем вам все это? – прервал доктора Аусмаген.
– О, это от скуки… Знаете, она здесь одолеет любого, и каждый борется с ней, как умеет. Вот доктор Боссе оскорбляет и избивает пациентов… Хотя в этом тоже некоторая доля моей вины… Видите ли, он человек холерического темперамента, всегда хотел стать, как он выражается «настоящим врачом», а стал… Ну, вы понимаете. Поэтому он очень импульсивный и раздражительный. Я даю ему успокоительное на травах, по крайней мере, он так думает. На самом деле, это конечно же препараты, понижающие устойчивость нервной системы, вот он и бесится… Хе-хе…
– Вы псих! – с жаром бросил Аусмаген.
– И что, вы – тоже.
– Но зачем все это с ними делать? Они же живые люди!
– Вы в этом уверены, а разве они не могут быть частью иллюзии, которую создает для вас хищник? А разве я не могу быть частью этой иллюзии? Вы же сами говорили, что весь мир – галлюцинация, так почему бы не позабавить себя, не сделать эту галлюцинацию чуть повеселей?
– Не делайте вид, что верите мне!
– А мне и не нужно верить вам, господин Аусмаген. Я знаю правду. Если честно, то в вашей теории, несмотря на общее сходство с истиной, есть пара ошибок. Вот, например, вы говорите, что вы «в чреве зверя». Это не совсем так. Ваш, впрочем не только ваш, но и мой, и господина Шпильмана, и всей больницы, и всего мира хищник – это не зверь, это гриб. Вы находитесь ни в каком не в чреве животного, а в теле Гриба, опутанный грибными гифами. И еще: вы полагаете, что хищник проглотил вас примерно месяц назад (кстати, не находите, что это слишком медленное пищеварение для зверя), но на самом деле все уда сложнее. Знаете, вас вообще никто не глотал. Наркотики, которые вы приняли, на время заглушили действие галлюциногенов Гриба, и вы смогли лишь на мгновение увидеть правду, которая заключается в том, что вы перевариваетесь. Ваше воображение нарисовало вам эффектную сцену, как вас пережевывали, хотя я полагаю, что вас просто избили грабители, которые не смогли найти у вас ничего ценного. Вам эти грабители показались зубами, но процесс пережевывания и проглатывания – лишь плод вашего воображения. И уж, конечно, за вами никто не гнался. Понимаете ли, господин Аусмаген, как бы это вам объяснить… Гриб существовал всегда, а вы всегда были в нем. Вы родились в нем, вы и умрете в нем. Все человечество, а, может, и весь мир существует только в Грибе. Гриб находится с людьми в симбиотических отношениях: он питается людьми, чтобы переварить человека ему требуется порядка шестидесяти-семидесяти лет, хотя бывают и исключения. Гриб же дает нам среду обитания: все, что мы видим вокруг, все, без чего мы не можем жить. Конечно же, он не предоставляет нам этого, но нам кажется, что это существует, а разумному существу этого достаточно. Ведь важно не то, что есть, а то, что должно быть.
Аусмаген был в шоке: значит все эти стремления человечества к счастью, к свободе, к истине – всего лишь жалкие потуги скованной грибными гифами пищи какого-то мухомора-переростка? Конечно, могло быть так, что все, что говорит этот странный человек – бред обезумевшего старого врача. Но Аусмаген верил доктору Шни. Ведь все сходилось. Аусмаген понял, что нужно что-то предпринять, он стал лихорадочно водить глазами. Ничему нельзя верить, все – обман, все – иллюзия, нужно найти выход… Найти выход…
– Но если вы все это знаете, – обратился он к доктору, – то почему не пытаетесь остановить? Прекратить действие галлюциногена, уничтожить этот Гриб?
– Господин Аусмаген, вы с ума сошли! Я же сказал вам, что человеческая цивилизация существует только внутри Гриба, точнее, только как, иллюзия, создаваемая грибом. Без гриба жизнь человека невозможна! Вся та история, которую вы так скрупулезно изучаете, все эти тысячи лет – огромная иллюзия! Но эта иллюзия – наша жизнь!
– Мне не нужна такая жизнь, я хочу на свободу! Помогите мне!
– На какую свободу? Что там, вне гриба? Вы знаете? И я нет. Там нет людей, городов, еды… Там может не оказаться воздуха или воды – и вы погибнете.
– Я хочу увидеть реальность, – твердым голосом произнес Аусмаген, мне нужна настоящая жизнь, а не какая-то иллюзия.
– Ну что ж, – сдался доктор Шни, – у этого есть и свои плюсы. Я ведь и сам хотел посмотреть на Гриб снаружи. Правда, у вас уже не будет возможности вернуться и рассказать об увиденном, но раз вы так хотите… Я долго изучал галлюциноген гриба. Я не могу быть полностью уверен, но эта ампула должна прекратить его действие. С этими словами он достал из шкафа с химической аппаратурой над столом баночку из-под аспирина. На ней была наклейка с нарисованным на ней белом крестом на красном поле.
– Это наркотический препарат, и я не могу вам гарантировать…
Но Аусмаген выхватил банку из рук доктора и открыл ее. Внутри был порошок бледно оранжевого цвета.
– Мне глотать? – спросил он у Шни.
  – Вам нужен очень сильный эффект. Я приготовлю вам раствор и вколю его вам в вену.
Доктор Шни достал пробирки и начал готовить препарат.
– Знаете, в этой комнате я помог уже многим пациентам, – говорил доктор Шни. Я имею в виду по-настоящему помог, а не как эти врачи недоучки. Вот был например такой Кристиан Флаке. Он страдал очень редкой фобии. Он… Как бы это вам сказать… Боялся половых отношений. Он видел секс как нечто грязное, мерзкое, отвратительное. Он считал, что сама жизнь не должна продолжаться, раз для ее продолжения нужен такой процесс. Собственно, поэтому он и поджог роддом, после чего его привезли к нам. С помощью препаратов я внушил ему мысль, что он лишился своей возможности продолжать род… Ну, то есть, решился инструмента продолжения рода… Хе-хе… И что вы думаете? Человек ценит что-то только тогда, когда это что-то потеряет. Это старая истина. Флаке избавился от своей фобии, уже на третий день после того, как я его выпустил, он изнасиловал нашу медсестру, и у него родился ребенок, представляете? Другой человек – имени я уже не помню – думал, что его периодически похищают инопланетяне и ставят на нем опыты. С помощью препаратов я внушил ему одно из таких похищений и пообещал – в лице инопланетянина, конечно, хе-хе – что больше его похищать не будут. И этот человек выздоровел, еще пара дней – и я бы выписал его, жаль парня убили.
– Убили? – переспросил Аусмаген.
– Да, знаете ли, он решил, что послан инопланетянами для начала захвата Земли, выхватил у охранника больницы пистолет и начал полить направо и на лево. Другой охранник его, естественно, пристрелил. Все, ваш препарат готов. Давайте руку.
Аусмаген засучил рукав больничной рубашки и положил руку на стол. Доктор Шни нашел вену и вколол огромную дозу препарата. Перед глазами у Аусмагена все закружилось, превратившись в сплошное пятно. Руку жгло, словно на нее вылили серную кислоту. Он зажмурился и вдруг как будто ударился головой обо что-то твердое. Голова больше не кружилась. Аусмаген открыл глаза.
Здесь было светло. Свет слепил глаза, привыкшие к тусклому освещению комнаты 51. Аусмаген лежал на чем-то белом и гладком, но при этом упругом, как волейбольный мяч. Он встал и осмотрелся. Во все стороны, на сколько хватало глаз простиралась эта белая и гладкая равнина. Небо было тоже белым, только несколько светлее. С него ярко светило Солнце. В пейзаже не было совершенно ничего примечательного, только в паре метров от Аусмагена в белой упругой поверхности зияла дыра. Она была словно рваная рана на чьем-то исполинском теле. Аусмаген подошел к дыре. Яма оказалась не больше пяти метров в глубину, на ее дне валялись обрывки грибных гиф. Края дыры пульсировали, и Аусмаген заметил, что она уменьшается, словно затягивается. Прошло около десяти минут, и дыры словно и не было. Теперь Аусмаген уже и не мог точно сказать, где на этой белой гладкой громаде была рана. Аусмаген долго решал, куда ему идти. Солнце светило прямо над головой, никаких ориентиров не было. Он просидел в раздумьях около получаса, пока, наконец, не решился идти в ту сторону, куда он сидел лицом. Поход был долгим.
Аусмаген устал, он шел, казалось, вечность, но вокруг ничего не менялось. Его ноги болели, его раздражал этот однообразный пейзаж, эта бесконечная пружинящая белизна, которой не было конца. Он не знал, куда идти, к чему стремиться, ведь здесь не было ничего! Он шел очень долго, а, между тем, Солнце по-прежнему было над его головой, и он не мог быть уверен, что не ходит кругами. Но он шел дальше (а, может, просто дольше), преодолевая усталость. Наконец, он выдохся. Аусмаген чувствовал, что не может больше сделать ни шагу. Он сел на белую, гладкую, пружинящую земля.
– Шни был прав, – думал он. – Здесь ничего нет, здесь некуда стремиться, здесь невозможно жить! Шни все знал… Он ведь так помогал многим своим пациентам, и все они сейчас могли бы – если бы были в живых – пожалеть о том, что он им помогал. Вдруг Аусмагена пронзила мысль. Даже не мысль – озарение.
– Доктор Шни, – размышлял он, – в своей комнате 51 воплощает все параноидальные идеи пациентов. Но ведь меня тоже считали параноиком. Доктор Шни мне не верит, ну конечно, он ввел мне какие-то психотропные препараты, чтобы показать абсурдность моих стремлений вырваться из тела хищника, он меня лечит! Так же, как и Флаке! Он мне не верит! Он такой же слепец, как и все! ЭТО НЕ РЕАЛЬНОСТЬ!!! НЕ РЕАЛЬНОСТЬ!!!
Аусмаген кричал так, что у него самого зазвенело в ушах. Солнце сдвинулось со своего положения и полетело на землю, белая поверхность, на которой сидел Аусмаген, стала черной. Аусмаген поднял глаза к небу закричал еще громче:
– ЭТО НЕ РЕАЛЬНОСТЬ!!!
Звон в ушах стал нестерпимым, земля и небо закрутились в бешеном танце. Вдруг Аусмаген почувствовал под собой опору, потом увидел очертания комнаты 51 и понял, что сидит в кресле. Вдруг комната стала четкой, а звон в ушах пропал. Аусмаген увидел доктора Шни, который удивленным взором смотрел на него.
– Ты обманул меня! – крикнул он доктору, встал с кресла, и схватил со стола неизвестно откуда взявшийся там револьвер. Курок уже был взведен, Аусмаген выстрелил дважды в живот, как он думал, доктора Шни. Вместо крови Аусмаген увидел желтую, воняющую гнилью, отвратительную слизь, которая сочилась из ран доктора.
– Я знаю, где реальность! – произнес Аусмаген и в ту же секунду пустил себе пулю в лоб.
Доктор Боссе умирал. Кровь, вытекающая спокойной темно алой струей из его живота уже образовала лужу на полу. Говорят, что в такие минуты вся жизнь проносится перед глазами, но Боссе вспомнились почему-то только последние полчаса. Он помнил, как санитары сообщили ему о новом беглеце, которого доктор Шни как всегда велел отвезти в свою комнату 51. Доктор Боссе теперь знал правду. Он проверил то успокоительное, которое давал ему Шни. И оно оказалось совсем не успокоительным. Два года Шни скармливал ему под видом успокоительно психотропные препараты. Чего он добивался? Чтобы Боссе повесился? Чтобы он переубивал всех пациентов? Чтобы он сам сдох от собственной агрессии? Но теперь Боссе мог мстить. Он проверил патроны в барабане своего маленького револьвера, взвел курок и отправился в комнату 51. В комнату не имел права входить никто, кроме доктора Шни и санитаров, приводящих беглеца. Боссе догадывался, что Шни хранит там наркотики. Когда доктор был уже почти у двери комнаты, из нее послышался крик:
– Это не реальность! Не реальность! Этот крик еще больше укрепил уверенность доктора Боссе. Он распахнул дверь и направил револьвер на Шни, но тот как будто ждал этого. Он отвел оружие в сторону, и пуля разбила стеклянный шкаф позади доктора Шни. Потом Шни выбил револьвер из рук Боссе и попытался повались его, но Боссе был от природы сильнее. Он оттолкнул Шни к разбитому шкафу, потянулся было за револьвером, который упал на стол… Но в этот момент человек, сидящий в глубоком кресле, и казалось, мерно спавший, вдруг резко встал.
– Ты обманул меня кричал он ничего не понимающему доктору Боссе! Человек схватил револьвер и дважды выстрелил в живот доктору Боссе, после чего произнес «Я знаю, где реальность» и застрелился сам. Сейчас доктор Боссе лежал, истекая кровью. К нему подошел Шни и нагнулся над ним.
– Зачем? – спросил у него доктор Боссе, – зачем ты так поступал?
– Тебе не понять.
Доктор Боссе не был уверен, что правильно понял последние слова, мозг его уже не слушался, он видел свет в конце туннеля…
– Вызовите полицию! – обратился доктор Шни к прибежавшим на звук выстрелов санитарам. – У нас ЧП.

Аусмаген очнулся на песочном пляже. Ярко светило Солнце, на небе не было ни облачка. Ласковый океан накатывал свои волны на песочный пляж. Значит, расчет оправдался. Чтобы перестать жить в иллюзии, надо покончить с жизнью в иллюзии. Аусмаген встал. На нем была просторная гавайская рубашка и шорты. Кругом была вся красота, на которую только способна Земля: голубой океан, безоблачное небо, песчаный пляж… Это был остров где-то в тропиках… Хм… Аусмаген всегда хотел жить в тропиках. Он побрел к своему дому – небольшому сооружению на пляже, где Аусмаген ел и спал. Не один, конечно… Хелена встретила супруга теплыми объятиями, как будто они не виделись целую вечность, хотя не прошло и двух часов. Какая же она все-таки удивительная женщина… Она чертовски хороша собой… Этакая страстная брюнетка… Да, Аусмаген всегда любил брюнеток…
Жизнь на острове была похожа на рай. Аусмаген делал что хотел и когда хотел. Он мог часами лежать на пляже, плавать в теплом океане, строить замки из песка… Если ему хотелось освежить свои исторические знания, он брал ноутбук. Впрочем, ему редко этого хотелось… Продукты – на острове были только фрукты – и свежую прессу привозил раз в неделю Готфрид, старый моряк. Он ничего не просил в замен, просто привозил продукты и уплывал. Да, жизнь на острове была просто сказкой, тем более жалко было с ней расставаться. А расставаться пришлось, когда Аусмагена укусил ядовитый тарантул, забравшийся к ним с Хеленой в постель. Через три дня Аусмаген умер. Жена долго оплакивала мужа, и не соглашалась покидать остров. Что ж, Аусмаген насладился прекрасной жизнью и умер не самой мучительной смертью. Правда, валяясь в бреду, уже когда старуха с косой поглядывала на часы, он на миг подумал: а что, если и это не реальность, а только еще одна иллюзия… Но старуха-смерть не дала ему закончить мысль…
Тело Аусмагена было очень питательным. Кокон, в котором оно было, начал отмирать с головы. Галлюциноген перестал поступать к телу Аусмагена. Теперь это просто тело, тело без разума, а галлюциноген нужно экономить: здесь еще много разумов… Все сразу съедать нельзя, следует оставлять что-нибудь в запас. Этот Аусмаген был не лучшей пищей, он не успел оставить потомства, съешь его – больше от него никакого проку. Но он слишком много знал…Грибная гифа, подобно змее, проползла ко рту Аусмагена, вползла во внутрь и проросла там сотней маленьких отростков, потихоньку высасывающий питательные вещества из Аусмагена. Рядом висел на гифе уже иссохшей высосанный труп Генри, насквозь пронизанный, словно почва корнями какого-нибудь могучего дерева, грибными гифами. Невдалеке было тело доктора Боссе, тоже высосанное… Да, Грибу нужна свежая пища… Аусмаген… Теплая кровь… Восхитительно….

– Похоже, господин Шпильман, вы снова проиграли.
– Увы, это так.
Шни и Шпильман сидели в палате и в очередной раз играли в нарды. После инцидента с двумя смертельными случаями больницу хотели прикрыть, но больных девать было некуда, и клиника продолжила свое существование. Теперь главным врачом, к неописуемой радости санитаров, был доктор Шни.
Послышался стук в дверь, и в палату вошла молодая медсестра.
– Доктор Шни, к нам новый пациент. Из полицейского управления. Может, посмотрите?
Медсестра привела доктора в палату, где, зажавшись в угол, сидел Альфред.
– Мама…. Мама…. Мама…
– Кроме этого, он ничего не говорит, – прокомментировала сестра.
– Что ж, – отозвался доктор Шни, – будем лечить. А про себя подумал: надо же, как все забавно получается, мозг огромного Гриба будет лечить человека… Хе-хе…