Игрой воображения не назовешь абстракцию мыслей

ИГРОЙ ВООБРАЖЕНИЯ НЕ НАЗОВЕШЬ АБСТРАКЦИЮ МЫСЛЕЙ
( Из пародий на ремэйки )

       Довелось. Довелось в предвкушении всей прелести чувств к готовой вот-вот отдаться красавице, раскинувшейся на брачном ложе, остаться в одиночестве, перед опустевшей кроватью, с чуть смятыми, но свежими простынями, и вдыхать только запах духов, и ощущать только легкое движение воздуха и больше ничего, кроме тишины и темени.
       Кто украл любимую – спознал я скоро. И скоро ли, долго ли, но с помощью таких же ведьмаков, как и вор, добрался я черт знает куда, где томилась ли не томилась моя суженая ли не суженая.
       В сказочных палатах, описанных не раз ( понимай, как хочешь), спала Людмила безмятежным сном девственницы. А вокруг перебежками-шажками туда-сюда топал мелкий горбун, видимо не зная, как подступиться. От вожделения он ронял слюну на свою роскошную, длиннющую бороду, и путался, и спотыкался. И барахтался в скопище волос. И неизвестно, что ему было приятней: ожидаемое обладание нежной девой, или прикосновения к своей же бороде.
       Вот оно! Даже не ревность взыграла во мне, когда схватил я карлушу за бороду. Вихрь закружился. И мы понеслись, минуя дворцовые своды, навстречу небу. Удивленно-выпученные глаза деда светились «огнями Эльма» в лысом черепе. Старичок напоминал « летучего голландца», но летал явно не по своей воле. А с такой «левой» нагрузкой, как я, ему это было вдвойне неприятно.
- Куда девал сокровища убиенной тобой тещи? – взвыл я голосом отца Федора*.
       Задумавшийся в полете, старичок от неожиданности ухнул в воздушную яму. И, еле выправившись, закосил на меня с еще большим изумлением и даже ненавистью. Я думал -он не поймет. Но он понял и твердо, со старческой хрипотцой и непреклонностью, крякнул: - Не отдам!
- Дед, дед – пошто тебе молодая девка? – не унимался я с тайной мыслю достать лысого. Может, утомится да присядет где-нибудь? Однообразный полет успел мне надоесть, да и висеть на одной руке, на бороде было скучно.
       Как назло попали в полосу сплошной облачности. Не стало видно ни земли. Ни полей, ни безмолвствующего народа.
- Дед?! Ты еще не вмер? – крикнул я куда-то в «молоко».
Дед невпопад опять крякнул: - Не отдам!
А-а, глухой хрыч…Заладил. Все о своем.
- Дед, а дед?! А я тебе бороду-то отрежу…
-Упадешь.
-Дед, а ты не глухой!
-Не глухой, не глухой…еще посмотрим, на кого Людмила глянет!
-Ах ты ж сучок, уел. Я тебе покажу Людмилу, страдатель несчастный!
       Со зла я тряхнул деда за бороду так, что карлу сорвало с воздушного потока, и мы пикирующим бомбардировщиком засквозили вниз. Земля вынырнула из облаков неожиданно, необъятно и страшно близко. Стало вдруг отчетливо видно каждую травинку, каждого жучка. Испугаться мы толком не успели и плюхнулись в озерцо, спасшее наши «бессмертные» души. Кстати, и Людмилу от потери каких ни есть женихов. – Не случись, так бы и спала «соломенной» вдовой в карловом замке.
       Дед не умел плавать, и мне, привыкшему к нему за это время, пришлось вытаскивать старика из воды. Борода его, намокнув, потеряла волшебную силу. Благородную лысину облепила зеленая тина.
- Дед, а ведь ты не волшебник. Дай-ка я тебя побрею…
       Дед молчал, видимо не оправившись от удара. Безропотно он стерпел унижение и только беспомощно шарил по подбородку, где когда-то была роскошная растительность. «Бедный, плюгавый старик, -подумал я. – И всего-то какая-то борода…»
       С волшебной бородой дед потерял возможность не только летать, но и способность двигаться вообще. Впав в транс, он молчал и изредка, судорожно, поглаживая воображаемую бороду, подвывал.
       А я, положив в мешок это бывшее всесильное, но ставшее никем и ничем, «чудище», чтоб снести его позже в кунсткамеру на забаву народу, поспешил к своей спавшей любви… испытать то, что я так и не испытал.