Наши

I
Людмила Васильевна жила одна, с год как овдовела. Взрослые, работающие уже, дети – две хорошие девочки - предпочли жить отдельно от мамы, благо есть где. Квартира у Людмилы Васильевны отдельная, приватизированная, солнечная, малогабаритная, двухкомнатная. Дом блочный, этаж двенадцатый, последний, постоянно ломающиеся и нерегулярно починяющиеся домофон и лифт.
Своё жильё они получили давно, при советской власти. Девять лет молодая семья простояла в очереди на большие квадратные метры, все эти годы лихо ютясь вчетвером на двенадцати.

***
Когда однажды вечером из почтового ящика вынули «смотровую» - ордер на право посмотреть предлагаемое жильё, глазам своим не поверили – двухкомнатная квартира! Хохотушка, заводская девчонка Людочка здесь же, на площадке, уткнувшись в мужнину фланелевую рубашку в клеточку, расплакалась.
- Викочка, не может быть! А вдруг они ошиблись?! Мне наши в отделе говорили, будто нам только две комнаты в коммуналке светит, и отдельную квартиру нам не дадут ни за что, а только за что-то могут дать, а у нас с тобой ни льгот, ни денег… А? Вика, скажи, что они не ошиблись!..
А Вика-Викочка – для жены, Витюша – для родителей, Витя – для всех и Виктор Алексеевич Порохов – по паспорту, стоял и от растерянности, вдруг нахлынувшей, не знал, что ответить.
- Кто?
- Что, кто?
- Кто не ошибся, Люся?
- Кто «смотровую» прислал.
- Государство не ошибается! – Муж наконец-то пришёл в себя, обрёл всегдашнюю уверенность, погладил жену по голове. – Ошибаются твои, отдельческие. Не бойся! Завтра с утра поедем смотреть. Ну, чего ты! Пойдём звонить, отпрашиваться у начальников.
- Отпрашиваться, отпрашиваться … - ворчала Людмила, - а ты слышал такое: «государство – это мы»? А «мы», значит, они, а они говорят, что не дадут…
Квартиру дали.
***

Прошло восемнадцать лет, а Людмила Васильевна, до сих пор вставляя ключ в замок входной двери, шепчет: «Ох, пожалел нас боженька. Не видать нам квартиры вовек, если б не милость божья. Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!».
Спасать и сохранять, в общем-то, было нечего - семья жила более чем скромно, и главной семейной достопримечательностью, основным недуховным богатством считались сорок квадратных метров полезной площади. Полезной! Подумать только, что какой-то сантиметр площади в квартире можно считать бесполезным!
Восхваляя боженьку, Людмила Васильевна как-то забывала вспомнить то самое государство, в котором жила и которое, не ошибившись всё-таки, дало ей это благо. При советской власти очередникам, стоявшим в районных отделах по учёту и распределению жилплощади, реально, как сказала бы современная молодёжь, предоставлялась бесплатная жилплощадь.
Безмерная благодарность женщины обусловливалась ещё и тем, что положенный срок (кем-то ведь он полагался!) семья Людмилы Васильевны так и не отстояла. Номер очереди при получении смотрового ордера был … 1890.
Народная статистика гласила: за первые два – три года очередь уменьшалась на пятьсот, а то и на семьсот номеров. И это так обнадёживало настоящих коммунальных мучеников, что они не могли понять, почему люди стоят в очереди на квартиру по десять – пятнадцать лет?! Лишь спустя три – четыре года «стояния» ситуация прояснялась: чем ближе к первым номерам, тем медленнее продвигалась очередь. С каждым последующим годом номер уменьшался примерно на сто единиц, а день получения ключей от счастья отодвигался всё дальше.
По самым простым подсчётам, после девятилетних обязательных (раз в год) хождений по административным кабинетам, чтобы отметиться, представить чинушам новые старые формы, характеристики, справки и стать обладателями сократившегося очередного номера, Пороховы получили бы ордер минимум лет через … столько же.
Но Людочка была не только хохотушкой, она была большой оптимисткой и верила в чудеса. И чудо произошло! Совершенно ничего не значащее для тех, кто затеял капитальный ремонт соседнего жилого дома и, недолго терзаясь вопросом: каким образом поставить башенный кран на узкой улице старого города, решил разместить его во дворе дома, где жила Людочкина семья. Поскольку Людочкин дом состоял из большого здания и маленькой пристройки – двухэтажного четырёхквартирного флигеля, то кем-то решено было водрузить кран и перекинуть стрелу прямо над флигельком. А чтобы жильцы не оказались под угрозой - мало ли, какой! – другим кем-то решено было расселить четыре квартиры, снести флигель и устроить общую - на два дома - дворовую территорию с последующим её благоустройством.
Как оказалось, благоустройство сделали не для всех, а для избранных. Избранными стали владельцы автомобилей, которые сами себе и друг другу разрешили ставить во дворе по одному автотранспортному средству. Так, просто, по-нашенски, разрулили гаражную проблему любители фауны – лошадиных сил. Правда, среди последних оказался ещё и любитель цветочков. Он водрузил рядом со своим парковочным местом большой вазон, в который каждую весну его тёща высаживала анютины глазки. А потом выяснилось, что этот вазон был поставлен не из такой уж большой любви к северной флоре, а по расчёту - сыну мотоцикл купил.

В конце восьмидесятых годов прошлого века, на закате советской власти, в преддверии перестроечных перемен Пороховы получили двухкомнатную квартиру в одной из безликих ленинградских новостроек. Флигельные коммуналки расселили, осчастливив сразу и навсегда несколько семей.
Среди везунчиков была подруга-соседка Люси - Вера Константиновна, предпенсионного возраста женщина, энергичная настолько, что запаса её энергии хватило бы, наверное, на подпитку целого энергоблока промышленного предприятия. Она тоже жила одна в крохотной комнатке точно в такой же, как у Пороховых, коммунальной квартире, на первом этаже.
Получив свою «смотровую», Вера Константиновна, неожиданно для всех, заплакала: ей предлагали комнату в коммуналке на соседней улице с той лишь разницей, что метраж новой комнаты составлял теперь положенную для жителя Ленинграда санитарную норму жилой площади. Слёзы скатывались по щекам, приземлялись на маленький клочок бумаги и размывали судьбоносные буквы и цифры, небрежно вписанные в бланк равнодушным служакой. Для одинокой женщины этот документ был хуже смертного приговора. Приговор – что?! Вступит в силу и всё – больше не мучаешься. А жить всю жизнь в коммунальной квартире … Горько плакала Вера Константиновна, ведь с этой нормой её уже никто и никогда не поставит на учёт по улучшению жилищных условий, то есть в очередь на мечту.
Слов утешения говорилось много, но на деле никто из сострадающих изменить положение не мог. Невлиятельные и незнаменитые соседи достались Вере Константиновне. Только Миша-потный, как звали его не только в квартире, но и в доме за то, что не помнил никто дня, чтобы от него не пахло потом, категорически заявил:
- Ты, Вера, не пасуй, иди в исполком, и скажи, что хоть ковшами меня, то есть, тебя, зарывайте, а в коммуналку ты не поедешь! Хочешь, с тобой пойду!
Каково же было изумление жильцов (среди которых были искренние, как жильцы, так и изумления), когда через несколько дней Вера Константиновна, торжественно ступив на общую кухню, показала ордер на отдельную однокомнатную квартиру.
- Верочка Константиновна! Дорогая! Как это?! Кто сделал?! Заплатили?
Вера Константиновна с нескрываемым удовольствием и ярко выраженным чувством собственного достоинства рассказала, как и кто.
- Я пошла в исполком, нашла самого главного человека, который работает в комиссии по распределению жилой площади - председателя, записалась к нему на приём. Спустя десять дней он меня принял. – Вера Константиновна вдохнула поглубже, говорить стала чуть громче. - В его кабинете я была не больше десяти минут. Когда вошла, забыла всё, о чём хотела сказать. Столько репетировала, представляя себе эту встречу, слова подбирала, термины запоминала! И – бестолку. Даже про Мишкины ковши забыла. В общем, предложили мне присесть и изложить суть дела. Я села, не знаю, почему, вдруг оцепенела, будто обезразличилалсь сама к себе, и говорю таким невыразительным голосом, что так и так, вот мой ордер, вот такая у нас ситуация, льгот у меня нет, кроме того, что родилась в Ленинграде, всю жизнь здесь живу, работаю с семнадцати лет на одном и том же заводе, что в трудовой книжке у меня одни благодарности, а дома только почётные грамоты, что муж мой бывший ко мне не возвращается, а сын – военный, ездит по стране, что мне через год на пенсию, и я только по-настоящему жить собираюсь, какие ещё мои годы… Сказала, посмотрела на товарища председателя, и молчу. А он встал, подошёл ко мне и говорит так, с улыбкой: «Значит, на пенсии жизнь только начинается? Да-а, неправильно я думал. Идите, Вера Константиновна, напишите всё, о чём мне говорили, а в среду очередное заседание будет, рассмотрим Ваше ходатайство». Я вышла, там же, в холле, написала бумагу, отдала секретарю и ушла. А вчера меня вызвали и – вот, ордер на однокомнатную прямо в кабинете вручили. Я и смотреть не поехала, сразу подписала, что согласна. Вернее, побоялась, что передумают. Вот.
Все были рады за Веру Константиновну, некоторые даже поверили её словам.

Людмила Васильевна с мужем ненамного отличились от Веры Константиновны. Съездив и посмотрев свою квартиру, они тоже сразу согласились. Заразились коммунальным страхом.
Бедные люди! Их страхи не были безосновательны: имели место быть случаи, когда выданные ордера на жилплощадь отзывали или аннулировали. Государственные тайны. Или игры. Или ошибки. Или всё правильно?
Ровно через год как Пороховы въехали в новый дом, началась нехарактерная для многих советских людей эпоха. А спустя пару лет Люда и Виктор поняли, что если бы не кто-то, чьё решение поставить башенный кран над флигелем стало для них судьбоносным, они никогда бы не жили в отдельной квартире…
Дочери Людмилы Васильевны, посмеиваясь над мамиными причитаниями, мол, боженька их пожалел, и поэтому квартиру они получили раньше, чем подошла очередь, спрашивали:
- Мам, а ты под боженькой кого видишь? Уж не начальника ли башенного крана?
На что Людмила Васильевна, ничуть не обидевшись, отвечала:
- Вы хоть и родились в коммуналке, но не жили в ней, не понять вам.

* * *

Людмила Васильевна - женщина не робкого десятка и могла спокойно открыть дверь в квартиру, когда звонили или стучали, даже не спросив «Кто там?». Сколько раз муж говорил ей, чтобы она хотя бы в «глазок» смотрела! Тщетно. «Да не боюсь я никого, отстань! А ты дома на что?! Девчонки пусть спрашивают, а лучше, чтобы никому не открывали, маленькие ещё!», - отговаривалась жена.
Время шло… Незаметно перешли в группу среднего возраста родители Пороховы, выросли до полноправных российских граждан сёстры Пороховы. Вырос чей-то уровень благосостояния, и постоянно увеличивались потребности, почти у всех. В газетах и по телевидению стали больше показывать криминальных сюжетов, а квартирные кражи и уличные грабежи вообще стали притчей во языцех.
И общество добилось своего – Людмила Васильевна, начитавшись, насмотревшись, наслушавшись освободившихся от оков советской цензуры средств массовой информации и демократически перестроенных сплетниц дворового масштаба, упиралась носом в дерматиновую дверь на уровне «глазка» и спрашивала «Кто?!». Не «Кто там?», а именно «Кто?!». Это «Кто?!» вырывалось из неё как страшный рык мощной сторожевой псины, этот «гав» звучал не как вопрос, на который ждут ответа, а как предупреждение, что в квартире кто-то есть и этот кто-то вам не просто так, а очень даже может не открыть.
Виктор Алексеевич, возвращаясь однажды домой без ключей, и впервые услышав женино «Кто?!», так опешил, что не сразу сообразил, как представить себя.
- Люля, ну, что ж ты так грубо рявкаешь-то?
- От страха, Викуля, от страха. Пусть думают, что я ого-го, с ружьём по квартире хожу! – отшутилась жена.

Муж умер, дочери уехали к женихам, приезжая к маме по праздникам или с вопросами. Людмила Васильевна продолжала работать, хлопотать по хозяйству, подружилась с телесериалами, поседела, пополнела, пошатнула здоровье, и с ещё большим рвением на звонок в дверь гавкала «Кто?!». Большему рвению была своя причина: соседки по подъезду нарассказывали ужасов про то, что делают и как обманывают одиноких пожилых людей, причём не только настоящие бандиты, воры и жулики, но и «ненастоящие», по их мнению, это те, которые сидят не в тюрьмах, а в чиновничьих креслах.

* * *

Однажды будним вечером, когда основная масса жильцов отужинала и с ногами забралась на различные виды мягкой мебели, стоящей обычно перед телевизором, чтобы как следует отдохнуть перед новым рабочим днём, в квартиру Людмилы Васильевны позвонили. Звонок не умолкал до тех пор, пока хозяйка не подошла к двери и, откашлявшись и посмотрев в «глазок», прорычала «Кто?!».

II
Миша-потный еле-еле поднялся с матраца, сунул ноги в тряпочно-резиновые тапки и выгрузился в коридор.
- Мляха-муха… есть кто живее меня? Э! Народ! – Миша отправился по длинному узкому тёмному коридору на поиски людей.

Миша-потный, бывший сосед по квартире Веры Константиновны и по дому – Людмилы Васильевны, оказался единственным из их флигельной компании, кто не получил отдельного жилья. И хотя он долго и истошно грозился в исполкоме, что никуда не поедет, и пусть его зароют бульдозерными ковшами, крики не помогли, просьбу не удовлетворили и дали ему комнату в два окна с широченными подоконниками в старой коммуналке на Васильевском острове. Для успокоения Мишиной нервной системы ему пообещали, что дом в недалёком будущем пойдёт на капремонт и тогда-то уж он точно получит отдельную квартиру. Миша согласился и поступил хорошо. Плохо было то, что он начинал пить. Он становился алкоголизирующей личностью.

… Пройдя по всему коридору и не встретив никого на пути, Миша-потный сначала загрустил, потом понял, что денег на опохмел занять не у кого и начал лихорадочно соображать, где их взять. Перебрав с десяток приятелей и знакомых, у которых, в принципе, можно было бы стрельнуть на бутылку, но нельзя, потому что уже не дадут – задолжал столько, что лучше к ним не подходить, - Миша от переутомления мозговой деятельности лёг обратно на лежанку и начал думать по-другому - лёжа. Алкоголиком он был начинающим, и память ещё не пропил.
Напряжённые воспоминания привели его к старым знакомым. Среди них была Людмила Васильевна. Для Миши она как была Люськой, так и осталась, и в том, что она жива-живёхонька он не сомневался, потому как регулярно, а именно раз в 365 дней, звонил ей и поздравлял с Новым Годом. И только для неё (и сам удивлялся, почему?!) делал исключение в виде звонка на восьмое марта. Миша-потный вообще звонил в Новый Год всем бывшим соседям по коммуналке, и с чувством поздравлял их. А особенно любил названивать тем, кто отказывал ему в материальной поддержке, корил их, взывал к гражданской и товарищеской помощи и в конце разговора даже стращал, мол, добрые дела душу греют, а ваши, дескать, души заледенеют так, что ни одна собака не отогреет. Так, «не корысти ради, а токмо во исполнение воли больной …» души Миша иногда своего добивался: кто-нибудь да и одалживал ему энную сумму, а кое-кто, меньшинство, к Мишиному искреннему сожалению, даже забывал про долг.
- Люське позвоню, – вслух, негромко, решил Миша-потный. А через пару минут перерешил: - Не, поеду к ей сразу, а то по телефону откажет. А не даст денег, отыму. Ишь, нажилась в собственной квартире! – Уже в полный голос сделал он заключение.

Злой Миша вышел на улицу, сел в автобус. Принципиальный кондуктор через остановку ссадил его, потому что у Миши не было денег на билет. Миша злился всё больше и больше. И холодный ветер, и начинающийся дождь, и стеклянные витрины винных магазинов с такими вожделенными и такими недоступными спиртными напитками невольно помогали злиться дальше.
Полчаса Миша шёл, мокнул и ругался.
На Северную столицу вовсю наступала осень – прекрасная пора для лирических размышлений о вечном, для подсчёта цыплят.
Подойдя к дому Людмилы Васильевны, Миша в благородности своих помыслов не сомневался ни на йоту:
- Всё, мляха-муха, пусть только не даст, пусть только рот откроет, вякнет «нет»! Всё вынесу! Вообще, не знаю, что сделаю … Пусть только не даст … - так и шёл, читал речёвку, пока не оказался перед обитой вагонкой дверью, за которой мирно «наживалась» бывшая соседка.

III
Когда мокрый, холодный, голодный, обиженный на всех и вся Миша нажал на звонок, его решимость разбогатеть за счёт Люськи устаканилась на все сто.
Ни приближающихся шагов, ни голоса, ни каких-либо других звуков он не слышал. И вдруг - выстрел из пушки:
- Кто?!
Это было слишком даже для Миши. Рука отпрянула от кнопки, как от раскалённого железа, тело дёрнулось в сторону, беззвучно открылся рот.
- Кто-о! – Ещё более громогласно раздалось за дверью. Миша не «въезжал в тему»: этот голос не мог быть голосом экс-соседки.
Вместо ответа незваный гость глухо промычал одну из гласных букв алфавита, а потом залепетал:
- Эт-то… это я, … мне Люду. Мы … Я … сосед… бывший её сосед …Мы в одном доме … мы жили… - по нисходящей, постепенно замолкал мужской голос.
- Вы кто? … Наши?! – прогремело в ответ.
- Наши. – Напрочь сбитый с толку, Миша ответил скорее по инерции, нежели потому, что понял вопрос. Заготовленная речь испарилась. План повышения благосостояния отдельно взятой личности провалился.
Дверь широко открылась, за порогом стояла Людмила Васильевна с очками в одной руке и пультом от телевизора – в другой; перед порогом стоял абсолютно свободный мужчина почти шестидесяти лет, худощавый, высокий, с мокрыми от дождя руками.

Миша ржал так, что его занесло в бок, он ударился плечом о стену, чертыхнулся и дальше смеялся уже, не отодвигаясь от стенки.
Людмила Васильевна с трудом узнала бывшего соседа – звонить-то он звонил, а видеться им пришлось всего ничего, раза три.
- Миша! Ты? Ты что? – Она подошла к нему, взяла за руку, и с недоумением смотрела на уже икающего от смеха человека. – Ну-ка, пойдём в квартиру. – Людмила Васильевна попыталась оторвать Мишу от стенки, но он как будто прилип к ней. – Миша! Да зайди ты, холодно ведь!
- Люська, чёрт тя, партизанка, наши – ваши… - Сквозь смех поругивался Миша. - Откуда пароль-то взяла?
- Да не пароль это! Ничего же не понять, что ты лопотал! Я тебе говорю, тьфу ты, спрашиваю, то есть, «кто?», а ты молчишь! Страшно, Миш, я уж не такая храбрая, как раньше была. Мало ли кто на ночь глядя шастает! Вон, почитай, что пишут, а что показывают!
Миша честно рассказал Людмиле Васильевне, зачем шёл к ней.
- … Да только меня твои «кто» да «наши» в момент протрезвили.
Потом сидели, разговаривали, пили чай. Миша – покрепче. Воспоминаниям о прежней жизни, казалось, конца не будет.
- Миша, хочешь, оставайся на ночь, место есть. Только утром я рано встаю на работу, и тебе придётся со мной выйти.
Людмила Васильевна отправила его в ванну, постелила бельё на раскладушке и вынула из комода кое-какую одежду мужа. Мишин «гардеробчик» положила в полиэтиленовый пакет, туго завязала и выставила в коридор.

Утром опять шёл дождь. Но почему-то он не показался Мише таким холодным и неуютным. До автобусной остановки шли вместе. Миша нёс пакет со своими вещами, искоса поглядывал на спутницу и всё старался дотронуться до её руки.
- Ты работаешь? – Людмила Васильевна строго, как учительница, взглянула на Мишу.
- Подрабатываю. Декорации в театре ставлю. Деньги получу – пью. Приду в себя – плотничаю. Меня не оформляют из-за этого. Люсь, может тебе чего по дому надо сделать? Полки, там, нишки? Я и сантехнику делаю, и электрику. Только скажи, я мигом приду.
- О! Автобус мой выворачивает! – Людмила Васильевна снова внимательно посмотрела на Мишу, поправила воротничок рубашки, как когда-то поправляла мужу, и тихо сказала: - Оформишься на работу, бросишь пить – приходи. – И уже со ступеньки автобуса помахала рукой.
- Щас, вот именно так, по-твоему, всё и сделаю, только шнурки поглажу, - прогундосил Миша и тронулся в обратный путь, поближе к матрацу.
«Эх, Люська, если бы не «наши», - думал Миша, - уменьшилось бы твоё состояние, а так, что ж, наш человек, он и в Африке наш. Ну, уморила, даже и просить как-то не в тему стало».

… А вроде, говорят, видели тут наши люди недавно Людмилу Васильевну и Михаила Михайловича вместе, будто в магазине продукты покупали. В одну корзину складывали…