О романе Сон Сципиона

       О романе «Сон Сципиона»

Это сложнейшее произведение Йена Пирса невозможно проанализировать подробно в рамках короткой критической статьи, оно заслуживает полноценной научной работы, а то и диссертации – постоянным читателям и поклонникам этого автора такие вещи даже не нужно объяснять. И объем знаний в разных гуманитарных областях для этого требуется куда больший, чем у меня. Но мне хотелось бы обратить на данный роман внимание тех людей, для которых этот писатель – что-то еще неизведанное. Много я лично сказать не смогу, но приоткрою завесу, за которой – уникальная личность, целиком и полностью заслуживающая славы, признания и внимания.

Творчество автора у нас в стране представлено серией арт-детективов и тремя философскими романами. Арт-детективы Йена Пирса достаточно интересны и своеобразны, но это все-таки явно – дань коммерции. Кража, подделка произведений искусства (живописи, скульптуры) в Италии является основной темой произведений, и само по себе искусствоведение явно интереснее автору, чем конкретное преступление и его раскрытие (сюжеты этих романов с трудом потом можно вспомнить – кто украл, кто убил, кто подделал и почему). А вот рассуждения о картинах и скульптурах как таковых – это некая смысловая доминанта. Случайно так получилось или это было продуманно, трудно судить, потому что по большому счету это не те произведения, в которых раскрывается автор.

Романы «Перст указующий», «Сон Сципиона» и «Портрет» - это уже высокохудожественные произведения. В каждом из них тоже есть загадки, интриги, тайны, признаки детективного жанра, но это уже продуманные во всех деталях романы совершенно другого уровня. Автор тщательнейшим образом исследует и творчески осмысляет религиозно-философские, исторические, научные, искусствоведческие проблемы.

Главный герой «Сна Сципиона» в какой-то степени приближается к автопортрету писателя (если судить о мировоззрении персонажа). К Жюльену Барневу, как достаточно скромно определяет это Йен Пирс, «боги не прикоснулись, и он всего лишь изучал тех, кто был ими взыскан», рассуждая о том, что миру «требуется только горстка гениев. Цивилизацию поддерживают и распространяют души поменьше, которые берут в тиски великих людей, связывают их толкованиями, и сносками, и аннотированными изданиями, объясняют, что именно они имели в виду, когда им самим это было неизвестно, показывают их истинное место в грозно-величавом движении человечества вперед и вперед». Талантливым и умным исследователем Жюльен, безусловно, являлся, а кого считать гением? Создателей шедевров? Создателей целых направлений в искусстве? Людей, совершивших научные открытия, перевернувшие мир? Это всегда будет вопросом, на который в полной мере и максимально точно ответить нельзя.

По собственному определению Жюльен Барнев считал себя не сухарем, научным педантом, а «в малом масштабе крестоносцем, защищающим истинные ценности цивилизации, пылающим любовью к жизни и знанию в эпоху, не ценящую ни то, ни другое». Свою деятельность он называл «трудом страсти и любви». Поэтом он не стал, был для этого слишком самокритичен, хорошо разбирался в литературе. Ушел на первую мировую войну добровольцем, будучи в какой-то мере идеалистом, и получив ранения и награды, приняв участие в битве под Верденом, прозрел, изменился. «Его идеализм оказался среди потерь, понесенных в этой бойне», - констатирует автор. Теперь Жюльен воспринимал и осознавал свой долг перед человечеством иначе. А полученные медали его нисколько не занимали.

Интересен экскурс в детство героя – отец его был антиклерикалом, гордился тем, что свободен от предрассудков, и категорически возражал против вмешательства церкви в жизнь своей семьи. Мать верила в бога. Конфликт между родителями, битва «за душу Жюльена», привела к тому, что мальчик так и не был принят в лоно церкви. Доводы отца сын вполне готов был воспринимать как отчасти разумные, логичные и понятные, но его неприязнь ко всему иррациональному казалась излишней, чересчур агрессивной, как будто в ней таился какой-то страх. А вдруг он в чем-то не прав? И что вообще важно людям – истина или победа? Отцу Жюльена – победа, признание своей правоты, своего авторитета. А для Жюльена Барнева, как и для автора, – истина.

Основных, стержнеобразующих героев в романе – три. Частично двое других тоже воплощают авторские черты: Манлий Гиппоман, воин, епископ и литератор, живший в эпоху падения Римской империи, которого чтили как чудотворца, обратившего в христианство евреев из Везона. Он был натурой разносторонне одаренной, мощной и властной. Жажда власти в конечном счете и свела на нет все лучшее, что было в этом человеке. И его философский труд «Сон Сципиона» - та самая нить, которая связывает Манлия с исследователями, впоследствии изучавшими этот документ эпохи. Вторым возможным воплощением автора в лице юного поэта Оливье де Нуайена, жившим в эпоху эпидемии Черной Смерти XIV века (сам век называли проклятым), и, собственно, Жюльеном Барневом в XX веке, который сумел пережить ужасы первой мировой войны, но сломался и покончил с собой, не выдержав испытаний второй.

Это истории жизни трех одареннейших людей, но, по сути, мировая драма из трех актов. Написан роман методом краткого чередования эпизодов – кинематографически: вот кадр из жизни Жюльена, вот кадр из жизни Манлия и его современников, вот кадр из жизни Оливье де Нуайена. Идея проста для понимания, ее легко выразить даже плакатно, но дело в том, что автор идет сложнейшим путем выявления истоков, первопричин исторического явления, он ищет не крайних, не тех, на кого легко свалить вину за деяния той или иной эпохи, а истину. Это всегда тяжелее всего.

Первый акт исторической драмы: Манлий ради утверждения своей власти и достижения своих честолюбивых целей добивается того, чтобы Церковь получила полное право преследовать евреев. (Это при том, что сам Манлий христианином в глубине души не являлся, считал эту религию примитивной и тяготел к античной философии, но Манлий-политик скрывал от толпы свои истинные взгляды и предпочтения, ему нужно было завоевание авторитета.) Второй акт драмы, спустя столетия: во время Чумы папа Клемент берет евреев по свою защиту, категорически запрещая преследовать и уничтожать их. Оливье де Нуайен, влюбленный в девушку, выдающую себя за еврейку (но ей не являющуюся), желая спасти ее и ребе, предпринимает массу усилий, чтобы обезопасить дорогих ему людей. И как результат – великая булла «Сum Natura Humana» (о природе человеческой – лат.). За это поэт поплатился жизнью. И третий акт драмы: XX век, фашизм, массовое, официально разрешенное и оправданное, уничтожение целого народа. Попытки Жюльена Барнева спасти знакомых, друзей и свою возлюбленную художницу Юлию Бронсен от смерти в концлагере терпят поражение. И он не хочет жить дальше.

Начало и конец романа – сцена смерти Жюльена в собственном доме. Принцип обрамления. Воспоминания, «кадры», смена эпох, переосмысливание акцентов… Сюжет в деталях достаточно запутан и хитроумен, в романе много интриг, это калейдоскоп, непростой для неподготовленного читателя, хотя язык, на мой взгляд, достаточно ясный и легкий.

Оливье де Нуайен, который изначально производил впечатление самого легковесного из трех основных персонажей, в конце воспринимается совершенно иначе. Он, единственный, достиг своей цели, пусть ценой потери здоровья и, в конечном счете, – жизни. Хотя и цель его – не глобальная, а простая, его интересовали не высшие ценности, а жизни двух конкретных людей (до судеб народов ему было мало дела). Но именно этот человек, пренебрегший почестями, выгодами, даже своей страстью к научному Познанию, ради того, чтобы спасти бедную девушку, смог добиться создания исключительного исторического документа, по словам автора, имевшим нескольких предшественников, но никаких параллелей: «Да, его призыв потонул в хоре других, более пронзительных, голосов; призывы к насилию, впервые подстроенные в Провансе Манлием, привлекали и соблазняли больше. И все же заключенная в нем мерцающая искра, вобравшая в себя частицу души Оливье де Нуайена, не угасла и передавалась в веках, пока не коснулась Жюльена Барнева, когда он устало брел последние несколько километров до своего дома».

«Оливье восстал против великих идей во имя малой человечности и освятил ее своим страданием. Жюльен не сумел даже этого. Его жизнь была уже кончена, а с ней кончилась возможность совершить что-то стоящее. Ему уже ничего не осталось – только показать, что он хотя бы понял, как ошибался, и надеяться, что кто-нибудь в свой черед поймет его», - говорится в конце романа. Он сгорел в собственном доме – задохнулся, как пленник концлагеря, добровольно выбрав именно такую смерть.

Помимо основной идеи в романе – столько интереснейших подробностях о движении мысли, научных и философских спорах в разные эпохи. Античная философия и зарождающееся, воинственно утверждающее себя христианство. Разные стороны личности Манлия, который пытался одновременно остаться интеллектуалом-аристократом, защитить Свободную Мысль, и добиться популярности и уважения у христиан, политиков и плебеев. Как политический деятель он был талантлив и понимал, что прежняя эпоха расцвета Римской Империи невозвратима, но какие-то ценности сохранить можно, только пойдя на компромиссы: «И все потому, что Манлий был способен перешагнуть через прежние понятия и увидеть, что римская цивилизация представляла собой нечто большее, чем власть Рима. Он оберег суть в готовности пожертвовать внешними признаками».

Отдельный пласт в романе – отношения Манлия и Софии, женщины-философа, у которой он учился, и чьим одобрением дорожил. Конец этой дружбы был закономерен:

«- Я принес этому краю мир и безопасность, - начал он.
- Ну а как твоя душа, если хитроумными аргументами ты прикрываешь такие преступления? Ты думаешь, мир для тысяч уравновешивает неправую смерть одного? Это может быть желанно, может принести тебе похвалы тех, кто тебя благополучно переживет, извлекая выгоду из твоих деяний, но деяния ты совершил бесчестные и был слишком горд собой, чтобы в этом сознаться. Я терпеливо ждала здесь, надеясь, что ты придешь ко мне. Ведь если бы ты понял, их последствия можно было бы смягчить. Но вместо этого ты прислал мне сочинение, горделивое, поучающее и доказывающее только то, что ты ничего не понял.
- Я вернулся к деятельной жизни по твоему совету, госпожа, - сухо сказал он.
- Да. Это был мой совет. Я сказала, что раз уж учености суждено умереть, то пусть у ее одра будет заботливый друг. А не расчетливый убийца.
Она подняла на него глаза, в которых стояли слезы.
- Ты мой последний ученик, Манлий. И то, что ты сделал, ты превратил и в мое наследие, а не только свое. Ты взял все, что у меня было, и извратил. Использовал то, чему я тебя научила, чтобы убивать и оправдывать свои убийства. Этого я никогда тебе не прощу. А теперь, прошу, оставь меня».

Личность самой Софии довольно противоречива – характер у нее отнюдь не ровный и не лишенный упрямства и даже капризов и не только на бытовом уровне. Вообще Йен Пирс не идеализирует своих героев, даже самых положительных из них. Но образы достаточно своенравных героинь присутствуют у него всегда.

Живопись – это отдельная страница в жизни автора романа, какое место она занимает в его исследовательской или творческой деятельности, я не берусь судить, но и роман «Портрет», посвященный художникам, и образы живописцев в «Сне Сципиона» заслуживают отдельного искусствоведческого анализа. Еще одна (из множества подобных) тонкая сюжетная связка – Юлия Бронсен во время гитлеровской оккупации, прячась у Жюльена, находит в старинной церкви средневековые фрески, это служит для нее источником вдохновения и внутреннего обновления:

«Они начали с противоположных концов. Пизано, мастер формы, стремится к реальности. Юлия силится сбросить тиранию реальности и достичь лежащей за ней сути. В тишине часовни они встречаются. Ненадолго и лишь однажды. В панно святой Софии, исцеляющей слепца – откинутая голова, выражение лица, заимствованное из Византии, пришедшее через Рим и сотню лет сиенского мастерства, но проникнутое духом Оливье (в тот раз, когда итальянец перехватил его взгляд, обращенный на Ребекку), - Пизано почти достиг своей цели.
А Юлия начала с его росписи, высвобождая то, что было в ней заперто почти шесть веков. Закончив (час был поздний и свет давно потускнел), она поняла: вот то, чего она так долго искала.

Она подстегнула Жюльена, а он подтолкнул ее. Он связал Софию «Сна» со святой в часовне, намекнул, что они одно и то же лицо или, во всяком случае, восходят к одному образцу. А она это использовала: слепец – не объект христианского чуда, а человек, приходящий к знанию; София – не евангельская святая, а носительница этого знания».

В истории самого Жюльена Барнева и его деятельности во время войны меня заинтересовало отношение героя (возможно, авторское) к движению Сопротивления, о котором я раньше читала только восторженные ура-патриотические излияния. Здесь, возможно не о самом партизанском движении как таковом, а о конкретных его представителях, говорится с откровенным презрением. Это – авантюристы, примазавшиеся к победе, от деяний которых больше вреда, чем пользы. Друг Жюльена, работавший на фашистов, предстает ничуть не в худшем свете, чем другой его друг, который связался с бойцами Сопротивления. Они совершают мелкие диверсии против немцев, а потом страдает от этого мирное население, ни в чем не повинные люди, которых оккупанты за это убивают.

«- Сопротивление? – презрительно сказал он. – Что я о них думаю? Да кто они, собственно, такие? Коммунисты? Голлисты? Даже монархисты, насколько я понимаю. И их ряды что ни день пополняются оппортунистами, готовыми рисковать жизнью других людей, лишь бы потом, когда другие выиграют за них войну, строить из себя героев. Они пекутся о Франции и готовы во имя нее приносить в жертву французов», - утверждает Марсель, и с ним трудно не согласиться. Во всяком случае, это звучит вполне убедительно. И спор по этому поводу возможен только среди людей компетентных и непредвзятых, не ангажированных.

Жюльен выбирает смерть, потому что проиграна его личная война: он не сумел отстоять свои ценности, пытаясь выжить в тяжелых обстоятельствах. И самих ценностей тоже уже не осталось. Он больше не верит ни в цивилизацию, ни в человеческий разум, ни в спасительную силу искусства, науки и техники. Все, что существовало, что было достижением человечества на протяжении веков, стало инструментом уничтожения, разрушения, великого зла. Тотального, беспощадного и бессмысленного.

Но, невзирая на финал, книга не беспросветна – история человечества не закончилась. Личная трагедия опустошила, лишила сил одного человека. В то время как самый молодой и, возможно, самый наивный выразитель авторских дум и чаяний, Оливье де Нуайен «умер почти счастливым». Он верил в вечность и веру свою сохранил.