Часть восьмая. Печка

Печка в доме – это, ну, как центр мироздания. Никак не меньше.

Это – и тепло, и еда, и – кровать. А когда-то, в относительную старину, – ещё и баня…

Печка – это большая и добрая гора. Нет! Это – дракон, который питается душистыми дровами. Он широко раскрывает свою чёрную, бездонную пасть…и ждёт, когда же его покормят…

Я садилась возле окна, на скамейку, как раз напротив печки. Руки складывала на столе. На руки – голову. И подолгу следила за тем, как бабушка колдовала на кухне, крутясь возле печки.

Сначала – надо было выгрести кочергой всю золу, которая осталась от прошлого раза. Потом – правильно и аккуратно расположить дрова в глубине печки. Каждое полено бабушка укладывала на ухват и отправляла в темноту. Когда, став взрослой, я жила в деревне первое лето одна, я поняла, как это сложно – построить из дров этот вот…колодец. При этом – ничего не уронив, не сломав и не швырнув в приступе бессильной ярости ухват – на пол, а непослушное полено – в окно!

Бабушка всё это делала шутя. Вообще не затрачиваясь. И мне казалось, что это так же легко, как в кубики играть. Только – намного интереснее…

Как только дровяной колодец был готов, в самую его середину на ухвате въезжал шарик из бумаги. А потом – бабушка поджигала лучинку и – забрасывала её туда же. И – уже через считанные секунды - в печке становилось тепло и ярко. Колодец слегка дымился, дрова отдавали последнюю свою влагу…А потом – начинали потрескивать…И – сгорать.

Запах был таким волшебным, что я начинала дышать носом и ртом одновременно. Было сладко, дымно, вкусно…

Я не любила помогать готовить обед. Мне это занятие казалось скучным и отчасти даже бессмысленным. Так много возни! И всё это – для того, чтобы сесть, съесть всю еду за какие-то полчаса, а потом – ещё столько же времени прибираться и мыть посуду. Нет. Я лучше пойду погуляю…Ягод поем…Пока обедать не позовут…

Ничего не пробовала я вкуснее, чем суп из печки. Любой. Главное – из печки. Или – картофельная запеканка. В жизни нигде и ни за что есть не буду. А бабушкину – за обе щеки. И – с добавкой. А так же – и макаронную…

Я долго не могла согласиться попробовать топлёное молоко. Что-то я не доверяла его внешнему виду. Очень мне было подозрительно – как это, почему белое молоко вдруг становится жёлто-коричневым? Да ещё – с корочкой! Или корочку кладут отдельно? Тогда – зачем? И из чего её делают? Но однажды, когда на кухне никого не было, я осмелилась и попробовала. Прямо так. Из чугунка. Ну, пока никто не видит…Это было тааааак вкусно! Особенно – корочка. Как печенье, но только – не сухое. Хотя – и немного твёрдое, плотное. С тех пор право на поедание корочки было только у меня. И я, честно скажу, не помню – делилась ли я с кем-нибудь. Вполне возможно, что и нет. Вот ещё! Столько лет ели, пока меня не было. Теперь – моя очередь. Вот.

Пироги бабушка пекла довольно вкусные. Самые разные. Больше всего я любила – с капустой и с творогом. Причём – с творогом мне нравились маленькие ватрушки. А бабушка предпочитала печь большие. Чтобы было меньше работы. Тогда я на неё обижалась. А теперь – понимаю. Ещё как понимаю. Печёшь-печёшь эти сочни. Противень вымыть не успеешь – а на тарелке только два твоих пирожка и остались!

Бабушка была доброй. Она всегда делала специально для меня несколько маленьких пирожков. Чтобы я не капризничала. И – чтобы её ещё больше любила. Я так думаю. И я любила…Что не мешало мне, впрочем, требовать расширения ассортимента.

- А вот тётя Маруся Архангельская ещё с картошкой печёт. Она меня вчера угощала. Очень вкусно. Бабуля, испеки и ты, а? Ты же умеешь с капустой или с морковкой. Сделай так же всё, только внутрь пюре надо положить. Вкусно. Такие маленькие, очень тоненькие пирожки, а внутри – мягкое…А? Ну, бабушка, ну, я хочу…

Но она так и не сдалась.

Взяла, и в следующий раз испекла – «шарики». Такие маленькие круглые сладкие булочки, смазанные сливочным маслом и посыпанные сверху сахарным песком. Ой! Как мне было вкусно! Пока они были ещё горячие и масляные, я умудрилась ещё и макать их дополнительно в сахарницу. Да, и Бог с ними, с этими пирожками с картошкой. Я их могу же у тёти Маруси потом ещё попросить…

Булочки-шарики с топлёным молоком – вот что нужно было для счастья. Для самого полного искреннего счастья.

Когда дрова прогорали, оставались маленькие угольки. Которые сияли, как звёзды, в тёмном, бескрайнем пространстве…Угольки тлели долго, упрямо не соглашаясь угасать. Я снова садилась напротив печного экрана и смотрела, смотрела на них…Чёрное и тёмно-красное…Внутри. Там, куда мне не забраться. Остаётся – только наблюдать за борьбой огня за свою жизнь, ценой гибели всего того, чего этот огонь коснётся. Иногда, жалея о том, что угли как-то слишком быстро затухали, я подходила к печке и дула на них. И – тут же глаза начинали слезиться от золы. И – от дыма. И – от обиды, что – всё равно, всё скоро закончится. А я так и не насмотрелась. Хочу ещё! Долго! И спать – не буду…Не буду-у-у!!! У-у-у…

А ещё печка давала свой жар самовару. Через специальную кривую трубу. Тому самовару, который не электрический. А – настоящий, на углях. Самовар всегда ставили совсем рядом с печью, на табурет. И, пока он не закипал и не был унесён из кухни, мне строго-настрого запрещалось входить в неё.
Но – не родился ещё тот ребёнок, который не нарушил в своей жизни какого-нибудь самого страшного запрета.

В тот год мне было не больше шести лет. Что я забыла в тот день на кухне – я не знаю.
Но мне просто жизненно необходимо было попасть туда и, с огромным трудом, затаив дыхание, протиснуться между столом и табуретом, на котором стоял закипающий самовар...
...который мгновенно перестал стоять, свалившись на меня и излив на меня всю свою кипящую ярость…

Я помню этот момент совершенно отчётливо. Прекрасно помню, КАК мне стало вдруг горячо, а потом – больно. И уже совсем потом, буквально на секунду – страшно. Ведь нельзя же было мне на кухню! Но эта мысль была заглушена душераздирающим воплем, который я же сама и издала. А моя бабушка, услышав грохот падающего самовара, уже была готова к тому, что сейчас услышит:
- А-а-а!!! Бабушка-а-а-а-а-а-а!!!

Меня сразу же раздели и уложили на кровать. Наверняка, я какое-то время плакала. А бабушка – успокаивала и ругала меня одновременно…Скорее всего…Не помню точно.
Зато – отлично воспроизводятся в моей памяти какие-то фантастические, просто гигантские пузыри, которые образовались на моих руках и на груди. Ужасного размера и невыносимо противного цвета.
- Дуйте на меня, дуйте!!! - просила, умоляла, требовала я каждую минуту. И все дули и махали полотенцами. Как только уставали одни люди, тут же им на помощь приходили другие. Почти вся деревня билась за мою жизнь. Дедушка так старался дуть, что чуть не потерял сознание. Он так меня любил, так за меня боялся, что готов был дуть и махать без передышки…
- Дедушка, дуй! Дедушка, дуй!!!
- Да, Сонечка, я дую, дую! Только не кричи, девочка! Только не плачь!

У меня на теле не осталось ни одного шрама, ни одного пятнышка, ни одного малюсенького намёка на то, что однажды почти всё содержимое кипящего самовара оказалось на мне. Повезло, видимо. Да и дедушка помог...Да и все вообще...


В мой последний приезд в деревню я не очень часто топила печку. Дни были тёплые. Еду для себя одной я готовила на плитке. Возиться с печкой ради маленькой кастрюльки супа – напрасная трата времени. И тогда я поняла, что печка – это когда большая семья, когда то и дело гости, когда – пироги с начинкой по сезону…

В холодной части дома у бабушки стояла своеобразная такая хлебница, сделанная из ящика, в котором кто-то однажды прислал нам посылку. На ящике даже был написан адрес – наш и отправителя…Я всегда очень любила нюхать этот ящик. Он пах хлебом и пирогами. Даже когда в нём совсем ничего не было.

А в то, последнее моё лето…там ничего не было и не от куда даже было взяться. Мне только и оставалось, что, сидя на скамейке, открывать и закрывать крышку фанерной хлебницы…И вспоминать…И дышать её сдобным теплом.