Физ-н-рок как актуальное направление в искусстве

Говоря (переиначивая фразу Курехина), что естественные науки (а не политика) – самое актуальное искусство, я не имею в виду непосредственно то, что ученые-естественники, такие, какие они есть теперь в своей массе – это что-то передовое и основополагающее. Скорее, наоборот. В своей массе это закоснелые ремесленники с секториальным сознанием, тяжелые на подъем, с узкими горизонтами, и часто совсем не романтики: гуманитарная культура их коснулась в незначительной степени, поверхностно. Их нельзя в том упрекнуть: своим нелегким ремеслом они добывают хлеб насущный, обслуживают утилитарные нужды техногенной сферы, без которых цивилизация остановится. Конечно, есть и исключения – именно такие люди помогали мне найти себя в реальной жизни. Благодаря им, я несу свою ношу с надеждой, что мой труд востребован обществом…

Однако наличие хорошо осознанной гуманитарной составляющей моего менталитета, большой опыт общения в гуманитарной среде, делает меня не совсем типичным представителем естественников. По собственным ощущениям, я не совсем свой среди них, но и не совсем чужой среди гуманитариев: журналистов, прозаиков, поэтов, критиков, философов, «инженеров человеческих душ».

 

Более того, по своему первичному импульсу я ощущаю себя гуманитарием философского склада. Просто с самых ранних лет, увлекшись романтикой межпланетных путешествий, в отроческом возрасте избрал своим поприщем естественные науки, физику, ощутил к ним вкус, открыл их красоту, увидел в них обширное поле деятельности для творческого человека, множество неразгаданных тайн. Но в годы развала науки закончил заочное отделение Литинститута (и благодарен за это судьбе, людям, которые мне помогли, какими бы мотивами они не руководствовались), и несколько лет после этого литературный заработок был для меня основным, пока я не разочаровался в современном литературном процессе (именно в процессе, а не в людях), пока не понял свою с ним несовместимость. Столкнувшись после Литинститута с реалиями литературных и окололитературных взаимоотношений (возможно, к настоящему времени частично изжитыми), когда гоголевские хари и рожи выдавали себя за блюстителей чистоты литературных рядов, когда новые Фамусовы учили жизни молодежь, которую в глубине души ненавидели и которой завидовали, которую использовали в своих разводках, я понял, что не смогу в это вписаться, какие бы материальные выгоды мне не предлагали за соглашательство и пособничество, и именно потому не смогу, что выгоды предлагались за подлость и раболепие. Мне не захотелось тратить жизнь на служение таким чиновникам и фирмачам, и на воспитание в себе их подобия. Мне не нужна ни тогда, ни теперь, известность скандального типа, я не желаю куда-то «пробиваться» (по мерзкому выражению, бытующему среди самопиарящихся выскочек), входить в какие-то существующие тусовки, группировки, союзы, профсоюзы, печататься, как самоцель, в престижных литературных журналах, и уж совсем чураюсь политически окрашенных группировок. Уходя, карету себе не требовал, шибко умным себя не мнил, и рад, что удалось уйти на своих ногах, чтобы больше никогда не иметь дело с «профессиональными литераторами» или теми, кто под этим подразумевается, - не потому что не верю, что нет настоящих среди них (они, конечно, есть, хотя часто не на виду), и что совсем никому из них нельзя доверять или метать перед ними бисер, – я просто больше не имею права на ошибку. (Забавно, что приходилось наблюдать и тех, кто требует карету, как Чацкий, но не уходит, даже получив ее.)

Теперь литература для меня романтическое измерение основного естественнонаучного поприща. И без этого измерения мне было бы плохо и неуютно, плоско и безлико. Некоторый навык композиции помогает писать научные статьи. Некоторая гуманитарная широта кругозора помогает находить новые подходы. Конечно, я не могу рассчитывать, что широкая аудитория это узнает или оценит. Я просто должен делать в науке то, что в моих силах, то, что я, в соответствии с моим опытом, считаю нужным и правильным.

Мне не нравилась ситуация (1960-70-е годы), когда бытовала поговорка: «что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», - это дешевые «понты», какая-то фарсовость, поверхностность подхода, аспект моды, а не духа, не глубинного стиля. Все, что от моды, а не от духа, не от внутреннего стиля – заурядная пошлятина, и мне противны физики, которые выставляют свои успехи напоказ, особенно, если в этом сквозит презрение к гуманитариям.

Поэтому я полагаю, что и физика, и лирика теперь обе в загоне, что во многом связано с дискредитацией понятия о романтизме. Чтобы оживить их, реанимировать, нужно вернуться к первоистокам творчества, которые одни и те же для естественных и гуманитарных наук.

Гуманитарий Курехин протягивал руку физикам, призывал вывести науку из лабораторий. Но он имел в виду не какие-то экзерсисы вроде публичных (и очень скучных) демонстраций экспериментов на днях открытых дверей в технических вузах, а демонстрации сил природы, в которых раскрывается их глубокий, в том числе и гуманитарный смысл, когда они приобретают особое, неутилитарное значение, становятся творческим актом. И это есть прямой путь к настоящему «внедрению» научных результатов, когда становится понятным и их цивилизационное значение, и место в культуре.

Научный эксперимент, научный поиск – это диалог с природой, которая достаточно ревнива. Возможно ли тут публичное шоу? Только в тех областях, которые надежно изучены: пример – левитация сверхпроводящей таблетки над магнитом. Довести научный эксперимент до совершенства, – значит, довести его до «state of the art» (прекрасное выражение в английском языке), т.е. превратить по существу в законченное произведение искусства. И здесь Курехин был абсолютно прав: внедрение доведенного до совершенства научного принципа, технического изобретения – это своего рода шоу. И здесь нужен искушенный вкус, чувство меры, чувство юмора, реминисценции – все то, что отличает (должно отличать) именно гуманитария от прикладника.

Итак, я полагаю, что в наше время назрела необходимость синтеза научного и гуманитарного творчества с некоторым даже приматом гуманитарного подхода, который обуздывает в изобретателе манию величия, поспешность, секториальное сознание и другие неприятные черты технократов. Я бы искал новых физиков-лириков именно в среде способных гуманитариев, которые могут непредвзято и творчески изучать естественнонаучные дисциплины из общекультурных и романтических соображений, самодостаточны в своих стремлениях, чтобы получать людей искусства в науке, романтиков, а не скучных ремесленников. Пусть будут их кумирами Пифагор, Ньютон, Леонардо и Эйнштейн, о трех последних известно, что они были лично скромными и очень трудолюбивыми людьми, которые совмещали в себе в едином синтезе черты физиков и лириков.

Обучать лучших современных гуманитариев новаторской физике, а незашоренных физиков-химиков гуманитарным искусствам – задача актуальная, но почти нереализуемая по одной причине: у нас мало мастеров такого уровня, которые могли бы взять на себя предводительство, имеющих вкус, такт, интеллект, репутацию гения. И все же несколько научных школ такого типа создать возможно…

Этот стиль в науке, по крайней мере, как идеал, я назвал бы «физ-н-рок» (phys-n-rock). Здесь первый слог обозначает физику в широком смысле – как науку о природе, т.е. естественные науки как таковые, а последний – ритмизированное гуманитарное измерение, - в общем, музыку в широком смысле слова, как романтическую музу, лежащую в основе всякой свежей идеи, гуманитарное искусство, в котором и звук, и цвет, и слово, и научная формула являются измерениями одного мира.

Именно поэтому я открыт к тому, к чему призывал Курехин, да и сам, без всякого Курехина, давно сознаю необходимость формирования в среде естественников или в среде гуманитариев некоторой синтетической прослойки, которая придает естественным наукам гуманитарное измерение и наоборот.

Меня не устраивают ни современные физики, ни современные лирики. Романтический гений, кажется, покинул науку, не осеняет он и гуманитарные науки, поглощенные «пробиванием», совращенные «рынком».

Уникальность Курехина была в том, что он представлял собой тип универсального гения, прообраза человека с синтетическим гуманитарно-естественнонаучным мировоззрением, с мощнейшим романтическим запалом, который создавал около себя насыщенную энергией творческую атмосферу, призывая дерзать, экспериментировать, открывать новое. Это тип гения, который так необходим современности, который одушевил бы и физику, и лирику. Его романтический гений создавал среду, которая, к какой бы области культуры не прилагалась, побуждала к новаторству, к открытиям. Он давал ту слышимую и неслышимую, но осязаемую музыку, чувство стиля, которые в основе всякой мысли, и основой чему является романтизм,

Курехин мечтал о невиданных космических кораблях, об открытиях, которые перевернут наши прежние представления, о том, что наука выйдет из лабораторий, избавится от чисто академического или чисто инженерного аспектов, которые связаны или с фундаментально-умозрительными или с филистерски-прикладными аспектами человеческой жизни, но обретет гуманитарное, поэтическое измерение, которое и превратит науку в род высокого искусства, как было при Пифагоре, как было у Ньютона, Леонардо и Эйнштейна, которые, как и Курехин, несомненно, были главными представителями физ-н-рока, - моего ориентира в науке и искусстве, направления, которое я считаю своим призванием.