Город ветров

Погаси свет в доме - меня обесточь,
унося дыханье к морю...
Krec
Вот он, дом мой, здравствуй, дверь открыта...
Прости, но скоро ночь позовет меня снова, слушать то, что было забыто...
Krec

В Стикстауне наступило утро. Оно было странным - и не холодным, и не теплым, и не весенним, а более похоже на странную майскую осень, со всеми перепутанными последствиями такой мены времен года.
Последнее время Стикстаун стал другим. В нем изменилось за одну восьмимесячную зиму все: от погодных условий, до человеческих жизней. Может, в этом виноват был начавшийся год Собаки, а может, наконец, молодой город вступил в пору зрелости. Людям было сложно привыкнуть к такому новому, необычному городу, который ещё помнился всем прошлой ранней весной и радостными первыми побегами еще в середине апреля. Они чувствовали себя неуютно в этом новом пространстве и пытались угнаться за ним.

Стикстаун стал городом ветров. Это было первой главной причиной его мены. И меняться он стал в такт этому.
Все кругом было одним непрекращающимся ветром: изменчиво, стремительно, непостоянно. Странный ритм города поглощал все вокруг и был также страшен, как шквал, или, хуже того, ураган. Иногда, бывало, все это на несколько часов замирало - образовывался штиль. И снова город погружал себя в неизвестность, чтобы снова по истечении неизвестного срока понестись вперед: либо стремительным и теплым юго-западным, либо страшным и колючим северо-восточным.

Никогда в Стикстауне не было таких ветров. Казалось, что он стоит на берегу моря... Равнины Стикстауна заливало бесконечными порывами, которые неслись каждый в своем заданном направлении. И Стикстауна стали бояться. И люди, живущие в нем, и даже дома.
Такие неизвестные изменения повели в Стикстаун огромное количество людей. Они летели сюда, будто мотыльки, ждущие чего-то. И это ожидание было главной определяющей в нынешней жизни города. В отдельных районах повис страх, он был, так резко ощутим, когда ты пересекал один район за другим - где-то больше, где-то меньше.

Страх, неизвестность, стремительность, азарт - стали главными чувствами и течениями Стикстауна. И это озлобило, убило, разметало многих.

Я тоже боялась города. Нет, ни его самого, а того влияния, которое он оказывал на меня. Я не хотела бежать за ним, попадать в поток его безудержной стремительности, но это неизбежно происходило... У меня появилось чувство того, что я вживаюсь в это ожидание, впитываю этот страх и становлюсь просто новой моделью человеческого существа - девочка - очередное лицо города.

Странная сила тянула меня в поля. Там, ничем не защищенная от диких ветров, бушующих кругом, я освобождалась от ощущений Новой модели. На меня нападало какое-то странное чувство хладнокровия. Такого, которое просыпается в наблюдателе, видящем в микроскоп прогрессию бешенства в клетках чистокровной собаки.
И я принимала неизлечимую болезнь города, возникшую, видимо, как и бешенство - от неизвестной причины.
Атакуемая злобствующими ветрами, я бродила часами по застывшим сухостоем полям и видела, что вне города они не могут владеть мной.

А потом мне начали сниться странные сны... Луна вводила меня в состояние безумия, тем более что количество полнолуний увеличилось до трех в месяц, и она тоже была иной: бледно-красной с манящими провалами кратеров. И ночью я видела сон...

Чьи-то дикие глаза оставили огненную дорожку на моих плечах.
А потом было все: звериное сплетение рук, сатанинский ритм сердца, безумие, чистое безумие.
И если б мне сказали, что в этот момент я сплеталась в танце с самим дьяволом, я бы охотно согласилась.
Я не запомнила его имени, и только его дыхание оставило во мне какое-то невероятное ощущение боли.
Именно боли, которая будто сжигала его изнутри, когда он прикасался ко мне и оставлял истинное пламя на моих руках и теле.
Я хотела в некоторые секунды остановить это, так сильно, словно во мне просыпался зверь.
Зверь, который выглядывал исподлобья сквозь мои глаза и рычал моими губами, который ненавидел того, кто рядом и в эти моменты я впивалась в его плечи зубами, и алая кровь капала на мою грудь.
Мне хотелось выть и одновременно говорить ему какие-то нежные пошловатые слова, какими осыпают друг друга влюбленные.
Когда все закончилось, его руки обхватили меня железными змеями, и я не могла пошевелиться. Мы застыли, как каменная статуя, как дикие первородные камни.
И продлившись около минуты это слияние и молчание, заставило меня рухнуть. За эту минуту я будто получила в тело свое небольшую дозу яда, такую, чтоб и не умереть, и оказаться беспомощной...
Он усмехнулся и провел кончиками пальцев по моей спине.
Я была обездвижена, и чувствовала, как предательски тело подчиняет разум его движениям. Он, как опий, дурманил меня, заставлял терять голову. И ещё в его объятьях я до одури хотела умереть. А может, умирать. Каждую секунду. Каждый миг.
- Я буду с тобой всю ночь, я вижу, что ты хочешь этого... - он опять набирался неистовства.
Я обрела возможность двигаться и поспешно сместилась к краю кровати. Он напоминал вампира, такого, какими их обычно рисуют. Он тянул к себе, как на цепи.
- Кто ты? - на губах ещё держался его вкус. Мне захотелось истерически засмеяться, а ещё - самой протянуть к нему руки. И я сделала это. Его смех диким эхом понесся по этажам и загремел на крыше.
За окнами разрывался и хохотал фейерверк: освещая проспект и пытаясь покорить небо и хоть на метр приблизиться к звезде.
А он сводил меня с ума своим взглядом, пробуждал неистовый, первородный голод. Мы смешали кровь друг друга и потолок надо мной - треснул. А ещё я почувствовала безысходность и минутную ненависть к нему: он уйдет. Как и все до этого...
И неизбежно пришел рассвет и окрасил туманные поля за проспектом в молочный цвет. Я замерзла хоть и закутанная в шкуру, многочисленные раны оставили кругом красные пятна, и мне было уже безразлично: его это кровь, или моя. Я присмотрелась к телу, и оказалось, что я испещрена кровавыми знаками вся.
И мне было холодно и мерзко, когда он любил меня в последний раз, потому может, что делал это особенно страстно, словно хотел надолго насытиться, и прийти ещё раз потом.
Он вынес меня на подоконник и распахнул окно. Морозный воздух оковал меня, а он ласкал и ласкал мое подчиненное тело, пока оно не покрылось жаром и не вспыхнуло как желание мести.
Он дышал мне в шею, как разъяренный зверь, который ещё миг - убьет свою жертву.
Но он отпустил меня. Зачем?
Чтобы я окончательно лишилась разума и выкинулась из окна.
Я встала и отправилась в ванную. Но кровавые знаки не смывались. Они лишь поблекли настолько, чтобы их не заметил незнающий глаз.
И я от злости разбила зеркало... Зачем ты сделал это! я отомщу тебе за это и заставлю тебя убиться в моих объятиях.
А потом я ужаснулась своей мести. Я хотела отомстить только ради того, чтоб он пришел ещё раз...
Ещё тысячи раз рвал меня на части и заставлял меня ненавидеть его. Только бы пришел...

И я просыпалась от дрожи в теле, закутывалась в одеяло и боялась заснуть. Сон так умело сплетался с реальностью, что иногда у меня ломило все тело, но я знала, что это от холода. В такие дни я долго бродила по полю и искала ответ.

В один из дождливо-солнечных дней, когда ливень проливался при ярко палящих лучах солнца, я встретила в полях маленькую девочку. Она шла босиком по пыльной дороге. Её лицо было одухотворено некой целью, и вслед за ней она пролагала свой путь.
- Куда ты идешь? - спросила я её и она остановившись, обратила на меня свои небесные глаза.
- Я прихожу сюда искать ответы, - медленно сказала она. Я подивилась и обрадовалась тому, что не одна вижу истоки этого изменения вокруг. Мне отвечал ребенок, а ведь дети сильнее всех чувствуют мены привычного мира.
- А что тебя волнует? - снова обратилась я к ней.
- Не знаю точно... - ответила она будто в раздумье, - но когда я долго брожу здесь, то мне свободнее, и я чувствую, что какие-то вопросы исчезают, словно ответы сами находятся среди этого пространства. А ты? Ты здесь не полностью свободна, потому как для вас взрослых слишком важно одиночество... Вы избегаете этого чувства... Я могу гулять с тобой... Только мы все больше будем молчать, а потом, рассказывать друг другу ответы, найденные здесь...
Я протянула ей руку, и мы пошли. Ее голые ступни отбивали в пыли новую дорогу к поиску цели. Капли дождя завивали наши волосы и скользили по ее следам.
Многие потом спрашивали, почему я согласилась с ней. Я молчала, и размышляла, что почти все уже позабыли, что дети видят истину и принимают её. Они ничего не боятся, ибо ещё не познали первой боли внутри груди. И только им дано превратить нагромождения смысла в один простенький символ.
 
Через неделю мы встретились на вересковом косогоре, на краю обрыва реки. Так далеко мы заходили очень редко. Только тогда на ее маленьких ступнях красовались белые сандалии: кругом торчали острые куски известняка и горных пород.
- Я так люблю его, - тихо сказала я ей, наблюдая за свинцовым течением реки. В моих руках дрожала сигарета, а у ног лежали белые тетрадные листы. Мы договорились, что я буду записывать все, что меня гложет, а потом мы будем жечь эти листы с вопросами, если найдем ответ. У моих ног лежал только один чернильный завиток: "Почему?.."
- Нет, - добавила я, - это такое маленькое выражение моей любви... Слова пусты... Это какое-то нелепое выражение мыслей.
- Когда я пытаюсь сказать что-то, - откликнулась она на мой мысленный призыв, - я представляю какие-то картины... Они тоже всплывают сами по себе... Я понимаю, ты хочешь сказать, что хорошо бы общаться мыслями, представлениями... Тебе горестно и одиноко... Вот, о чем я говорила в первый раз: я не одинока - у меня есть птички, поле, река, ветер... Они понимают меня... А вы уже не умеете их слушать. - Она всегда сообщала меня с остальными взрослыми, я была для неё лишь иным представителем этого незримого сообщества... Как мне хотелось быть ею.
Но не могла. Не получалось внутренне. Что-то меняло мое я на протяжении двух лет. В какой-то момент я впустила в свою душу какую-то другую "я". И теперь она была главной внутри меня: принимала решения, выносила приговоры - а я наблюдала за собой со стороны. Иногда у меня возникало отвращение к миру, потому что внутри меня сидело это существо и издевалось надо мной... Совсем страшно мне было, когда я не могла его контролировать: и тогда оно пыталось уничтожить меня.
Его чувства преобладали во мне, иногда мне было больно дышать от отчаянья и страха, которые оно рождало во мне, иногда в печали на меня нападало дикое возбуждение, и я сходила с ума от безделья...
- Ты поддаешься Стикстауну, - прервала она мои размышления. - И ты умрешь в его течении, как многие до тебя: поборники власти, одичалые бедняки, мои родители...
- Почему я не могу его побороть? - спросила я туша сигарету об камень.
- Ты не хочешь... Ты уже прониклась ожиданием и страхом... Ожидание для вас главное: ожидание чуда, любви, хороших новостей и, наконец, смерти. Это итог вашего существования. И это оправдывает вечное ожидание всей жизни.
И я поняла... Конечно! это ожидание засело во мне и прорвало корнями мою душу. Оно не давало мне дышать и радоваться. Оно доводило меня до отвращения. Все так просто!
Ожидание смерти.
Мы расстались как обычно - не прощаясь. Просто разошлись по разным дорожкам.

Я вернулась в теплые стены своей войлочной клетки. Не медля ни секунды, я прошла на кухню, взяла стакан с водой и развела в нем восемь таблеток донормила. Их оказалось именно восемь. Знак бесконечности...
Ожидание радостно запрыгало во мне от ужаса, но я оставалась спокойной. Напиток получился чуть горьковатый, но терпимый. Я выпила его залпом, и методично помыв стакан, выкурила ещё одну сигарету. Голова медленно наполнялась пустотой, я прилегла на диван, обняла своего медвежонка и укрылась пледом.

Я уходила медленно и слегка неожиданно для второго я. Оно покинуло меня в мои полусонные минуты. И я настоящее удивленно сказало: "Господи! Что я наделала!? Нужно уходить отсюда, лишить всех кошмара моего ухода".
Я в полусне сползла на пол, но дальше двинуться не смогла. Медвежонок нежно упал на меня, но обнять его я уже не смогла... Почему- то мне показалось, что когда я последний раз курила, то не закрыла дверь - только щелкнула запасным замком. Я перевернулась на спину и увидела сквозь оконную раму кусочек багряного неба - солнце.


Маленькую девочку звали Линой. Когда я первый раз увидел её во дворе своего дома, я подумал, что ещё ни разу не видел такого красивого ребенка. Хотя, когда она посмотрела на меня, я понял: этот ангелочек не так прост. Её лицо несло печать глубокой мысли. Казалось, она в свои десять лет готова пойти на войну - столько было в ее глазах решимости.
Она подошла ко мне сама и спросила:
- Почему ты никуда не торопишься? - я улыбнулся.
- Не знаю даже... Просто люблю все делать неспеша. А ты тоже никуда не торопишься? - я присел на корточки.
- Я всегда успеваю делать все свои дела. - Это она сказала серьезно, и я даже представил себе своего начальника.
- А почему ты одна гуляешь?
- Ты можешь стать моим другом, но мне неплохо и одной...
- Ты очень умная... Да, хочу. Меня зовут Павел. А что для этого нужно? - она склонила голову набок и пристально смотрела в мои глаза, а потом сказала:
- Приди ко мне на помощь, когда мне будет это нужно...

Я вспомнил этот эпизод, потому что снова увидел ее на склоне холма, когда гулял со своей собакой. Я приблизился.
- Здравствуй, Лиина, - поприветствовал я её и сразу же был пригвожден железным, полным слез взглядом.
- Что случилось, - я протянул руку, дабы погладить ее по голове, но она увернулась и тихим голосом произнесла:
- Мой друг умирает... Ты обещал мне помочь, так помоги... - в ее голосе не было мольбы, только печатная жесткость.
- Кто, где? - мой голос дрожал, мне хотелось доказать ей, что я сильный и взрослый.
- Это девушка... Она гуляла со мной здесь... Это все проклятый город, он забирает ее с собой, в свое течение...
- А где она? С чего ты взяла, что она умирает? - я был в тупике.
- Я знаю, что она живет где-то возле военного магазина. Она всегда приходила оттуда... Я знаю, сейчас она умирает, я сама подсказала ей этот глупый выход... Я не хотела... я ... - и она горько заплакала, присев на корточки, и раскачиваясь, как настоящая славянская плакальщица.
Я решительно взял ее за руку. Что - то подталкивало меня вперед, как будто я знал, где живет эта неизвестная. И мы побежали. В бешеном ритме своего сердца что-то указывало путь. Дома проносились мимо, попеременно я оглядывался на Лиину, но она не отставала, и, видимо, была одухотворена верой в меня.
Мы оказались около военного магазина. Дальше шло несколько дорог, и я замешкался. Мне хотелось, чтобы Лиина верила в меня, мне хотелось увидеть ту, ради которой я летел, словно одержимый, но больше всего мне хотелось верить в то, что мы не опоздали.
Шквальный, юго-восточный неожиданно затрепетал в ближайшей березе. Стикстаун подвергался ветру, и я с жадностью кинулся в сторону его незримого потока, он будто понес нас за собой.
Мы оказались во дворе старого потертого дома, и увидели, как на втором этаже жутко гаркнуло стекло и слетело с рамы. Я был уверен, что это там.
Мы взлетели на лестницу, как испуганные голуби и я безошибочно приблизился к синей двери. Я нерешительно остановился. Что же теперь?
Придется ломать... Я надавил на ручку, но она неожиданно легко поддалась мне.
Я шагнул в незнакомое помещение, крепко сжав Линину ладонь. У меня возникло чувство, что я бывал здесь раньше. Комнатка была небольшой и уютной, а на полу, посреди солнечных зайчиков и осколков стекла лежала она. Лиина зажала рот кулачком и это движение не укрылось от меня. С этого момента она словно превратилась в статую, недвижную и белую, как мрамор. Я откинул белого медвежонка на диван и посмотрел в незнакомое и между тем, очень родное лицо. Я видел её, а может, знал... В другой жизни. Ветер загремел железным козырьком на окне.
Я схватил ее и потащил в ванную, под моей левой рукой ещё билось ее сердце. Скорее всего, она наглоталась таблеток, значит нужно вызвать рвоту. Я перевернул ее и влил ей в горло стакан воды, сначала не было никакой реакции, тогда я наполовину опустил ее в ванную вниз лицом и надавил ей на живот...
Я помню, как она кашляла, и как выворачивало ее под моими руками, как Лиина застыла в дверях и, верно, произносила какую-то молитву своему детскому Богу. Больше удивило меня то, что оставался я, совершенно, спокоен, и только, когда она вдруг открыла глаза, мои руки бессильно выпустили ее. Она молча разрешила напоить ее молоком, и снова я держал ее голову над раковиной... Потом она увидела Лиину и разрешила ей проводить себя до постели, и та баюкала ее и вытирала ей большие, словно горошины слезы. Я как дома варил себе кофе, и время остановилось в этой небольшой комнатке.
       Когда солнце склонилось к закату, она проснулась.
- Привет, - смущенно сказала она, потягиваясь. Лиина лежала у неё в ногах, свернувшись калачиком и сладко улыбаясь во сне. За эти несколько часов я разглядел ее, но так и не вспомнил, где мог видеть ее.
- Привет, ты в порядке?
- Да, вроде да... Как ты здесь оказался? - она отвернулась. Я понял, что ей стыдно смотреть мне в глаза - понятно почему.
- Вот твое спасение, - я указал рукой на Лиину. - Это она привела меня сюда. Она хотела сказать ещё что-то, но я опередил её: - Слушай, только не нужно спасибо говорить или оправдываться. Прошлое осталось за поворотом размером в минуту. Ошибки бывают у всех. Думаю, сейчас все пойдет по-другому - лучше. - Я попытался ободряюще улыбнуться. Получилось не очень, но она тоже нерешительно растянула губы.
Она села на пол и оказалась со мной лицом к лицу. Я почувствовал горьковатый запах ее духов и нежный аромат молока. Я знал эти черты, и не мог вспомнить. Она доверчиво протянула мне руку, а я, поддаваясь неизвестному порыву, поцеловал ее. Даже не могу понять, что толкнуло меня на это. Она немного удивленно вздохнула, но не оттолкнула меня. Я забыл про бесчисленные осколки, рассыпанные кругом, и оторвался от нее, только когда острое стекло вошло в мою ладонь.
И я проснулся.

Когда директор крупной фирмы ехал с работы домой, его внимание вдруг привлекло разбитое окно на втором этаже. «Странно, - подумал он, поправляя галстук, а потом раздраженно срывая его, - это дом сотрудников моего предприятия... Наверное, там что-то произошло». Он был очень ответственным человеком и не мог упустить такое происшествие. Он припарковался на стоянке перед домом и зашел в подъезд: консьержка знала его и, улыбаясь, встала из-за стола.
- Здравствуйте, - сказала она с радушной улыбкой. Но он строго и вежливо обратился к ней, не поддерживая, ее улыбки. Она сразу как-то сникла вся, но после его слов оживилась и попыталась помочь ему.
- У вас окно на втором этаже разбито... А вдруг, что-то произошло - грабители или хулиганы? Вроде бы здесь охрана содержится, или я ошибаюсь? Почему такой непорядок?
- Давайте, давайте проверим... - суетливо залебезила она, - может и ничего страшного... Я могу и одна. Вань! - позвала она крепкого парня из подсобки. - Из двадцать девятой никто не появлялся?
Он медленно вышел, пережевывая кусок пирога, от чего директор поморщился и расстегнул пиджак. Терпеливость была не его качеством. Это не укрылось от консьержки. Она незаметно покрутила охраннику у виска и кивнула на директора, картинно изобразив погоны, указывая на его, директора, величину. Ваня проглотил пирог и улыбнулся:
- Вчера, как девушка, которая там проживает, зашла, так и не выходила. А родители её уже давно уехали, с месяц назад, то ли отдыхать, то ли совсем съехали.
Директору стало жарко, когда он услышал фамилию владельца - это был компьютерщик, главный отдела. И, правда - месяц назад он попросил отпуск и уехал заграницу с женой. Странно, - снова подумал директор, - он никогда не говорил, что у него есть дочь.
- И что? - наконец гневно обратился он к ним. - Вы даже не проверили, как там дела? Человек сутки из дома не выходит и окно у него разбито и шума нет никакого... Это катастрофа просто! - он двинулся к лестнице и нервно застучал пальцами по портфелю, - если там что-то произошло, я с вас шкуру сдеру... - Ему было жарко и неспокойно. За спиной он слышал торопливые шаги консьержки и тяжелые - охранника Вани.
- Зачем вам платить тогда, непонятно, - снова распалился он, по мере того, как приближался к двери 29 квартиры. - Вы здесь нужны, чтобы люди в безопасности находились. Здесь и квартир всего 50! Давайте запасной ключ! - Консьержка опасливо протянула ключ на синем шнурке.
Дверь скрипнула и тихо открылась. Директор уверенно шагнул в коридор, слыша, как отчаянно бьется его сердце. Первое, что он увидел, была маленькая девочка, мирно спящая на диване. Из-под одеяла торчали ее маленькие пяточки. Весь пол был усеян мелкими осколками, которые, словно крошечные призмы оставляли на потолке тесно сплетенные радуги. Директору даже показалось, что они напоминают двух обнявшихся и целующихся людей. Ветер раскачивал занавески, и это создавало иллюзию, что эти двое на потолке - движутся.
Он повернулся к дивану и с изумлением понял, что это его дочь. Он потряс головой, но снова увидел свою девочку. Он шагнул дорогими ботинками на ковер и тут же нарушил очертания на потолке. Он нагнулся и тут разобрал, что эта девочка всего лишь сильно похожа на его дочь. Он попробовал разбудить ее. Она тут же раскрыла глаза и сначала взглянула на потолок, а потом, неожиданно сердито, на него.
- Привет, - сказал директор, и осознал, что давно забыл, как нужно разговаривать с маленькими девочками.
- Здравствуйте, - она села и грустно посмотрела на него.
- Ты обиделась, что мы разбудили тебя? Извини, но мы хотели узнать, почему ты здесь одна, и почему у тебя окно разбито...
- Окно разбил ветер... Так резко ударил и все. Я не одна... Здесь живет моя подруга. Я уснула, и они решили не будить меня. А вы кто? И зачем вы разрушили радугу? - она смотрела на него с обидой, и ему захотелось чем-то помочь ей.
- Я директор, - сказал он, снимая пиджак и присаживаясь рядом. Он вдруг почувствовал себя совсем мальчиком, будто бремя тяжелой работы унеслось вместе с ветром. - Мы не сможем ее починить? Я имею в виду твою радугу? - она склонила голову набок и улыбнулась. Потом протянула ему руку, и они безмолвно спустились вниз во двор, и директор бежал так же резво, как и она, и смеялся, забыв о графиках и отчетах, лежавших в машине. Они добежали до края проспекта, за которым начинались поля. Вдали белели цветущие яблони.
- Давай наперегонки, - сказал он, и она счастливо закивала головой.
       

Первый холодный летний дождь посетил город. Даже ветра куда-то исчезли, видимо, разрешая дождю час похозяйничать над зыпылившимися домами, уставшими деревьями и вольными полями. Я прижималась лбом к стеклу больничной палаты, и радовалась этому дождю. Мне хотелось, чтоб он безвозвратно унес мои воспоминания и черные мысли... Мне долго снился этот человек, а потом он вдруг стал говорить со мной, будто хороший друг, спрашивал, что меня волнует, и как я собираюсь жить в бешеном течении города. В следующий раз на приеме у психолога я рассказала ему все, и он решил посоветовать моим родителям, отправить меня на отдых.
И вот, я в санатории, который напоминает загородную больницу. Точнее, я думаю, это загородная больница, замаскированная под санаторий.
Впрочем, мне на самом деле стоит отдохнуть. Комната у меня большая, просто огромная, дверь закрывается на ключ, и есть все атрибуты нормальной жизни - ванная, туалет, телевизор, приличный бумбокс, даже холодильник. Просто мини квартира.

Сегодня ночью я ночевала не одна. Я медленно вспоминала ночь, будто разбивая ее на простую математическую формулу: вот, Антон толкает дверь, нерешительным шагом приближается к кровати, я полулежу, прикрыв глаза, он целует мои глаза, каждый по очереди, потом берет за руку... Большой коричневый медвежонок занимает место у моих ног и глупо мне улыбается. Раньше он принес бы мне много детской радости, но сейчас тупая горечь собирается в уголках рта, и мне хочется ее выплюнуть, подобно змее. Он пришел прощаться. Пальцы дрожат. Лучше молчать, думаю я. Лучше жить дальше в этом молчании. У всех ведь бывают трагедии. Он хочет поцеловать меня, хочет сделать это расставание ещё больней, ещё горше. Говорят, Бог посылает испытания только тем, кто может их выдержать. Любовь - это против разума. Не хочу помнить эти руки, прикосновения, слова, улыбку. НЕ ХОЧУ! И помню, слышу, чувствую. Вот ещё час пронесся мимо. Скоро рассвет. Скоро я снова закроюсь в свою раковину: буду истерить, мучать окружающих своим тупым одиночеством.
Я выйду из больницы и стану жить дальше. Есть, ходить на работу, засыпать у компьютера, пить кофе с друзьями, и улыбаться. Непременно, улыбаться.
Уже без его любви. Пусть уходит...
Я лежу, свернувшись калачиком, его рука в последний раз скользит по моей спине. Он как-то оправдывается, говорит, мол, можно ещё все изменить, но я уже не слышу его, я пережевываю свою горечь, как и все. Пытаюсь не сорваться, не наделать банальных глупостей. В таком состоянии я превращаюсь в шипящее создание, дерганное и непривлекательное. Но я знаю, что он будет терпеть меня. Последняя ночь и он будет терпеть.
На рассвете он выходит из палаты, тихо, не прощаясь. А я стою и смотрю. И вижу, что дрожат руки и губы, пульсирует жилка на шее. И жду. Жду, когда он хлопнет дверью, бросит вазу об пол, крикнет что-то гадкое. Чтоб я могла его ненавидеть. Но он не делает этого. Он тихо закрывает дверь. И, оказывается, по ту сторону. Все.
Хочу заплакать. И не могу. Заставляю себя: «Это же конец, ты не понимаешь? Все!»
Разбиваю руку в кровь об край кровати. Не могу.
Может, я не любила? Вот, он ушел, а я не плачу... Сбрасываю медвежонка с кровати, топчу его, рву мягкую ткань, а он улыбается уже немного грустно. Дескать, я же не виноват!.. И тут я зарываюсь в рваную ткань и плачу. Плачу без облегчения. Зло... И обещаю ему зашить его, извиняюсь...

Мои размышления прерываются скрипом двери. Это моя подруга. Лицо ее немного потерянное, будто она скажет мне сейчас что-то страшное. Я машу ей рукой, чтоб она молчала, мои плечи дрожат. В груди что-то сжимается. Что-то мешает дышать. Я беспомощно сползаю на пол и закрываю глаза.


- Это реакция мозга на общее состояние психики, - третий раз, повторяя, доктор встал и подошел к книжному шкафу. Бессмысленно рассматривая корешки таких знакомых изданий, он размышлял. Эту очаровательную, совсем еще молодую женщину он мог принять за сестру или подругу девушки из 29 палаты, но никак ни за мать.
- Причины комы еще не полностью изучены медициной. В основном это сильный болевой шок, - он исподтишка наблюдал за тем, как она нервно комкает кружевной платочек, глаза недвижно смотрели в стол, возраст ее выдавали только руки, хотя и они были по-своему красивы с аккуратным маникюром. Доктор поймал себя на мысли, что отвлекся. - В этом же случае, видимо, сильные психологические переживания, - продолжил он. - Я не скажу, что это не опасно, но у нее абсолютно здоровый организм, хорошие показатели. Знаете, я не силен в психологии, но, в этом случае, мозг будто нашел определенный выход... Попробуйте успокоиться, - уже мягче сказал он. - Мы постараемся сделать все возможное. - И эта фраза прозвучала обыденно и безнадежно.
Женщина кивнула и вышла из комнаты. Она поднялась на третий этаж и ещё раз взглянула через холодное плотное стекло на свою дочь. Свою маленькую девочку, которой было уже 25 лет. А она вроде бы мечтала стать писательницей. А мы подшучивали над ней. А теперь она не сможет осуществить свою мечту. Это очень страшно, когда мечта не сбывается. Женщина прижала платочек к губам, в спазме сжалось горло. Она мысленно пообещала своей дочке тысячи радостей, как в детстве, когда она болела.
Услышь меня, - шептала мама, - хочешь мороженое? Ты же так его любишь? Я куплю тебе много-много, всех сортов. И мы пойдем с тобой в кино. Купим тебе новое платье и те красные туфли... Слышишь? И мы обязательно, обязательно пойдем в издательство и напечатаем все твои рассказы! Слышишь, моя маленькая? Нет. Я сегодня отнесу их туда! И когда ты выйдешь отсюда, то тебя уже будут узнавать, ты только проснись... Ведь есть люди, которые очень тебя любят. Ты хотела собаку? Я куплю тебе! Я больше никогда не упрекну тебя за рассеянность. Моя малышка...
Девушка не шевелилась, искусственное электронное дыхание тихо попискивало на экране.
Женщина направилась к выходу, утирая слезы. Она знала, что, что бы она ни пообещала ей, если она не вернется, то она исполнит только одно обещание. Ее маленькая девочка будет жить в своем творчестве. И она не пожалеет за это ничего...


Паша проходил мимо книжного магазина. Там была презентация какой-то небольшой книжки. Интерес увлек его внутрь. Людей было много. Паша разглядел не только обывателей и зевак, но и местных поэтов и театральных деятелей. Он взял книгу с полки. С обложки сверкнули яркая улыбка и бездонные глаза молодой девушки. Он смутно припоминал, где же он видел это лицо? Он оглянулся - презентацию вела другая. Взрослая женщина. Он разглядел в толпе своего знакомого Илью. Он был актером. Паша приблизился к нему.
- Привет, - рассеянно произнес Илья. - Ты тоже, смотрю, пришел?
- Да я так, мимо проходил. А что, интересное что-то?
- Не знаю, Паш. Вот у нас в театре один человек есть. Хороший очень, режиссер-постановщик. Он пришел в понедельник и сказал, что в санатории отдыхал и видел саму эту молодую писательницу там, и вроде она в коме, что ли... или присмерти. А ее мать решила так ее мечту исполнить. Ну, все кругом жалостливые видно. А может и правда, что хорошее написала. Ведь много таких мечтателей. Бьются, отсылают куда-то - и ничего: «сыровато, непонятно и т.д.», а потом - случайно умирают, так и не исполнив свои желания... Я вот думаю, тут главное, надежда... А в ее положении, видимо, и надежды нет. Я тут так пролистал, неплохо вроде. Возьми, они ж бесплатные...
- Знаешь, я тоже верю в искреннее исполнение мечты.

Паша зашел домой и погладил пса. Его звали Медвежонок. Это была единственная родственная Паше душа. Он уже съехал от родителей, а девушку так и не нашел. Он не чувствовал ни в одной своей знакомой чего-то особенного. Все они были хорошими, добрыми и милыми, и Паше казалось, что они пустые, как красивые статуэтки.
Он заварил чай, накормил собаку, которая легла у его ног, и взял книгу в руки.
Наугад пролистал страницы и прочитал первый попавшийся абзац:
«Маленькую девочку звали Линой. Когда я первый раз увидел её во дворе своего дома, я подумал, что ещё ни разу не видел такого красивого ребенка. Хотя, когда она посмотрела на меня, я понял: этот ангелочек не так прост. Её лицо несло печать глубокой мысли. Казалось, она в свои десять лет готова пойти на войну - столько было в ее глазах решимости.
Она подошла ко мне сама и спросила:
- Почему ты никуда не торопишься? - я улыбнулся.
- Не знаю даже... Просто люблю все делать неспеша. А ты тоже никуда не торопишься? - я присел на корточки.
- Я всегда успеваю делать все свои дела. - Это она сказала серьезно, и я даже представил себе своего начальника.
- А почему ты одна гуляешь?
- Ты можешь стать моим другом, но мне неплохо и одной...
- Ты очень умная... Да, хочу. Меня зовут Павел. А что для этого нужно? - она склонила голову набок и пристально смотрела в мои глаза, а потом сказала:
- Приди ко мне на помощь, когда мне будет это нужно...».

Он подумал, что ему это снится. Он снова перечитал его. Потрогал голову картинным жестом. И снова перечитал. Он открыл книгу с первой страницы и провалился во времени. Он даже не заметил, как уснул, прижимая пальцем последнюю страницу.

Илья нервничал всю репетицию. Режиссер был в плохом настроении, и все чувствовали это. Илья нервничал, потому что знал, что что-то с этой девушкой произошло. И далась она режиссеру? А книга у нее на самом деле была душевная, много-много боли он прочел на страницах. Настоящей, невыдуманной. Простой, человеческой. Он вышел покурить на площадку и увидел Пашу, поднимающегося по лестнице.
- Привет, - удивленно произнес Илья, исподтишка радуясь его приходу, - а ты с чего это пришел?
- Да, знаешь, Илья. Книгу я ту прочел и решил на девушку эту посмотреть...
Илья немного растерялся и разозлился. Как он теперь ему скажет?
- И что? - он прикурил еще одну сигарету.
- Хотел с режиссером вашим поговорить.
- Паш, он нервный сегодня очень. Из-за нее, кстати. Она вроде умерла...
Паша не ответил ему. Он вдруг как-то сник весь, прощально махнул рукой и стал спускаться.
Как же так? - думал он. Как же так она ушла? И оставила меня одного, а я ведь только несколько дней назад прочитал твою душу. Я так долго тебя искал...
Наверное, ее мама сейчас тоже задает этот вопрос.
Он проходил мимо часовни. Нужно свечку поставить, мелькнуло в голове. Он зашел в пахнущий ладаном мирок и медленно вкрутил в песок трехрублевую свечу. Смотрительница посмотрела на него и участливо с какой-то светлой улыбкой произнесла:
- Милок, за здравие ставишь, а лицо скорбное! Ты думай, и улыбайся человеку, о котором просишь. Господь тебя и услышит...
И Паша купил ещё десять свечей. И ждал, пока они догорят. И улыбался.
 

Я выходила из больницы после долгого сна. Не хотела просыпаться. Не хотела жить. Но должна была. Мы ведь гости в этом мире. Или эмиссары, если хотите. А я, получается, еще не выполнила свою миссию. Да и не могла я бросить свою маму. Я же взрослая. Кома, подумаешь. Я не чувствовала и не помнила ничего из той своей жизни. Это было что-то другое. Вечером мне разрешили прогуляться в парке. По-моему, в прошлой жизни я курила. В этой уже не хотелось. Осень.
Природа умирает, а я только родилась. Как птенец я потягиваюсь и раскидываю руки. Где-то в полупрозрачных кустах движение. Собака. Собака-маскировщик. Она рыжая, и ее почти не видно среди желтых и оранжевых листьев. Это чау-чау. Я всегда хотела такую собаку, потому что они похожи на медвежат, а я очень люблю медведей.
- Иди сюда... - я зову ее. У нее очень грустный взгляд. - Ей... Ты просто медвежонок какой-то... - Собака поворачивает голову и настороженно - робко с надеждой смотрит на меня.
- Медвежонок?! Тебя так зовут? - собака медленно идет ко мне. - Ты потерялся?
Медвежонок. Иди сюда, я не обижу. - Он просовывает голову под мою руку. По-детски доверчиво.
- Не бойся! - приговариваю я. - Мы зайдем поесть, а потом обязательно, слышишь, обязательно найдем твоего хозяина! Ведь у собаки должен быть хозяин! пойдем!
И он пошел со мной. Я разговаривала с ним и боялась обмануть его доверие. Для собаки хозяин - смысл жизни. Это я ещё помнила из прошлой жизни: не все так сложно в жизни, если найти ее смысл.

Паша бессмысленно бродил по незнакомым улицам. Он уже не считал повороты и переулки, он просто вышагивал в беспорядочном пути.
Как я мог потерять собаку!? - проклинал он себя. А ему, наверное, холодно. Его может кто-нибудь обидеть. Бросить в него камень. А я ведь, нес за него ответственность!
Он завернул за ограду городского парка и увидел багряное осеннее солнце, уходящее за край горизонта. А ещё он увидел своего пса у входа в парк. Какая-то девушка разговаривала с ним и ласково улыбалась ему. Он радостно перебежал дорогу. Медвежонок несся ему навстречу и лаял взахлеб. Он обхватил его и поднял голову.
- Вы нашли мою собаку, спасибо...
- Не за что, - ответила я, греясь радостью незнакомца, как последними лучами солнца. - Мы как раз пошли вас искать.
- Можно, мы проводим вас до дома? Я, по-моему, видел вас раньше... - Паша присмотрелся к худенькой девушке с бездонными, синими глазами. Ну, конечно! - Точно, вы же писательница!
- Да, нет, вы путаете меня. Какая я там писательница, - подавила я смешок, хотя сердце сжалось от странной нежности к этому доброму парню. - Но домой проводить меня сможете.
И мы, как говориться в книгах, пошли. Стикстаун блестел стеклами окон и молчал. Он вдруг замер и наблюдал за нами. Будто хотел прислушаться к нашим словам, будто решил дать нам каждому шанс.
Только ещё не знал, какой именно.