Пойдём со мной

(исповедь дефектолога)
Алине, Гоше, Маше – с благодарностью за все наши дневные и ночные разговоры

       Он не видел себя в зеркале. Он почти не говорил – кроме странных, невнятных слов на странном, щебечущем птичьем языке. Взгляд его безучастно отражал окружающий мир, скользя по всему, ни на чём не останавливаясь, не встречаясь с глазами окружающих. Каждое прикосновение, казалось, вызывало боль – такой резкой, полной отвращения была его реакция. Казалось, каждая ниточка одежды невыносимо давит на него – он не признавал никакой одежды. Душе – нездешней, непривычной, казалось, невыносим был весь этот мир, она, заключенная в тело, рвалась отсюда – сама не зная куда, кричала – из огромных, нездешних глаз, из странной, застывшей мимики, из невозможных, пластичных, скользящих движений, которые сменялись невозможной, грубейшей неловкостью. Вот почему он то застывал на месте, улыбаясь странной, застывшей улыбкой и тихонько перебирая кончики пальцев, то метался по комнате, сметая всё на своём пути, не замечая боли, когда натыкался на предметы, и крича – как кричит животное в клетке – ещё надеясь, всё-таки надеясь на что-то…
       Если ваш ребёнок – «человек дождя», аутист – страшен не диагноз, нет. Страшна не бирка, повешенная на него. Страшно другое – он никогда не посмотрит на вас, не заглянет вам в глаза, рассмеётся на ваши слёзы – и никогда – слышите – никогда – не назовёт вас мамой. И так будет день за днём, из года в год – вы не будете знать, прекратится ли это когда-нибудь – или до конца жизни он будет рядом с вами – за тысячу миль, глухой, слепой, безучастный ко всему, кроме его собственного мира, того самого, куда он не пускает вас. И лёжа без сна, когда слёзы уже кончатся – вы будете душить в себе тот же самый звериный крик, как и у вашего ребёнка…
       Женщина открыла дверь и устало замерла у порога. Это… Она не сможет помочь – она не сможет помочь моему ребёнку – о чём думали её знакомые, когда давали телефон этого существа, утверждая, что это – педагог. Она сама совсем девчонка – короткий, почти мужской «ёжик» на голове ярко-рыжего цвета, простая чёрная футболка, джинсы и дешёвые кеды. Никаких украшений, кроме неприметных часов, даже серёжек нет. Никакой косметики. Неприметные, неяркие черты лица, тени под глазами. Подростковый, туго набитый рюкзак на плечах. Она тоже не сможет помочь – как и все до неё, кто через месяц отказывался от занятий – за любые деньги, ставя, раз за разом, один и тот же диагноз – «необучаем», как и те, кто был старше и опытнее. Глупо было надеяться, глупо соглашаться…
       Она присела на корточки, рядом с неподвижно замершим ребёнком – и было непонятно, видит ли он постороннего человека в комнате. Перехватила его руки, перебирающие что-то в воздухе, за запястья…
       Ну же – все мысли прочь. Ощутить комнату – не словами и мыслями – только чувствами. Боль, густым, едким сгустком – мать. Потом, прочь, прочь, прочь. Подумать об этом после. Прочь… Ну же… блуждающий взгляд на минуту повернулся в мою сторону. Я перехватываю его. Вот она я, малыш. Я за тобой. Лишь на какую-то долю секунды я вижу мир твоими глазами – полный страхов и шёпотов, мир, где затягивают в себя двери., где поток непонятных звуков охватывает тебя, иногда причиняя почти физическую боль. Мир, который давит на тебя, мир, который чужд тебе… Ну же, малыш, пойдём со мной. Пора в реальность.
       Руки чуть вздрагивают в моих ладонях. Это ничто – только миг, и ты снова ускользаешь к своим теням.
       - Будем работать, мамочка…
       Она не верит мне. И ещё долго не будет верить – такие изменения не происходят быстро. Я ещё долго буду приходить в этот дом со своим рюкзаком. Занятия изо дня в день – и для меня, и для всех, кто рядом – постоянно. И время будет меряться не часами, минутами, месяцами – теми событиями, которые происходят впервые. Впервые улыбнулся. Впервые заплакал. Впервые обнял… меня… маму… И самый невероятный страх – заговорит или нет? Странные, непохожие на обычные занятия – смесь шаманства и бессмысленных, на первый взгляд, манипуляций – часам пересыпать крупу из баночки в баночку, размазывать краску по бумаге… Учить тебя – видеть, слышать, чувствовать наш мир – быть в нём и с нами. Твой мир не пускает тебя. Ты плачешь и рвёшься в него обратно – не хочешь выходить ко мне навстречу, не хочешь сидеть за столом, не хочешь выполнять инструкции и слышать меня. Я улыбаюсь и в сотый, тысячный раз повторяю тебе: «Возьми, возьми…» Тихий, спокойный, размеренный голос. Я подумаю обо всём после…
       Я подумаю обо всём потом. Так и в этот раз – я спускаюсь в метро, и, наконец-то, плюхаюсь на свободное место – естественно, чтобы услышать «Девушка, уступите…» Ничего, постою – не впервой. Скоро, совсем скоро буду дома. Я прикрываю глаза, зацепившись за поручень. И тут же возвращается страх, почти животный, на грани паники – неужели так и не заговорит – неужели всё напрасно? С каждым новым учеником этот страх возвращается заново. Никто – никто никогда не даст никаких гарантий - нет прогнозов для детей-аутистов. Только кропотливые занятия – когда учат слышать речь, учат повторять, учат смотреть в глаза и на губы, не бояться лица напротив… Господи, как долго, как долго каждый раз тянется время – кажется, ему не будет конца. Время и мои сомнения, которые не закончатся никогда. Сомнения, на которые у меня нет права. Только улыбка – только слепая вера в моих детей – и их родителей. Как это порой сложно – просто верить. И не только верить – но и говорить с родителями, что во много раз сложнее. Улыбаться им – так же сложно, как повторять изо дня в день – «Всё будет хорошо, у вас всё будет хорошо…» И душу разъедает – как кислотой – их боль. А я… я улыбаюсь – так часто, что иногда, как сегодня, к концу рабочего дня сводит скулы. Я не имею права – на сомнения, на плохое настроение и самочувствие… И каждый раз, собираясь на очередную консультацию – складывая все эти картиночки, альбомчики, матрёшки – я надеюсь, что это ошибка – просто неправильно был поставлен диагноз, и я не увижу такой знакомой и такой страшной картины, что не придётся ловить ручки, что-то перебирающие в воздухе – и снова освобождать голову от мыслей, освобождая, выпуская подсознанку – потому что твоё сознание в иной плоскости и иной реальности – и по-другому ты пока общаться не можешь. Вот она я – открыта перед тобой. Пойдём со мной, малыш. Пора в реальность…
       Как это редко бывает – и как часто я говорю совсем другое: «Будем работать» - и улыбаюсь. Потому что нельзя, нельзя по-другому… А в душе – липкий, холодный ужас – опять то же самое, сколько можно, сколько же таких в этом мире, который творит что-то невероятное с людьми, выкидывая детей из реальности…
       Я выхожу на улицу. А там так много счастливых людей – которые и не знают, как они счастливы – они могут смотреть в глаза, их не пугают открытые двери – мир не разрывает на части своей непонятностью и неподатливостью…Многие ведут за руки детей - я вижу, как их дети улыбаются – открытой, наивной улыбкой, слышу, как они говорят «Мама»…
       Есть ли в мире что-то страшнее этого – больной ребёнок? Но нет, они не больны, мои дети – они просто совсем другие. Из иного мира, из иной реальности. Реальности, в которую я ныряю в моих снах. Он снится мне – ваш мир. И иногда, в дни, кода не хочется никого видеть, когда я выключаю телефон – а люди, кажется, заполоняют весь мир, и невозможно давит их шум, их чужие липкие прикосновения – мне кажется, я становлюсь ближе к вам. Рисовать. Пить снотворное. И работать – работать без конца – потому что только это позволяет на что-то надеяться…
       … А потом – взгляд навстречу мне – светлых глаз. Первый взгляд – глаза в глаза. И первые слова – смазанные, нечёткие, к которым непривычны с трудом произносящие их губы… И ещё много-много дней счастья и боли – лучше-хуже-опять лучше… И – снова ловлю руки в руки – и – не дать прорваться раздражению и усталости – ты не виноват, что ты такой. Ты не просился в наш мир. Я сама пришла к тебе… Пойдём со мной…
       Громом в ясный день: «У этого ребёнка нет аутизма» - диагноз на очередной комиссии по инвалидности. Нет, нет, нет… Это стучит в такт с моими подошвами. А я бегу по улице, как будто мне снова 16 лет – ликование, счастье… Но – кому это объяснишь? Я и сама себя до конца не понимаю. Ты в нашем мире – ты пришёл со мной… Какой повод для такого ликования – для того, у кого нет ни дома, ни семьи? Заговорил очередной ученик? Полноте, это ваша работа, мадам, давно пора поставить процесс на поток, а не вкладываться в каждого… Лучше озаботиться своей внешностью и своей жизнью, а не чужой… Вот хотя бы перестать всех утешать по два часа, а выспаться, наконец, и надеть юбку вместо стареньких джинсов, в которых удобно перехватывать ребёнка, несущегося на острый угол… Но… Я бегу по улице – и никто мне сейчас не нужен. Я смогла, я смогла это! Мы – смогли это – я и родители чужого, абсолютно чужого мне ребёнка…
       Бывает по-другому – никак не получается – ребёнок застыл, замер в своём мире. Я беру руки – и нет контакта, нет ответа, а освобождённое от лишних мыслей подсознание прощупывает пустоту… Пойдём со мной – и тишина в ответ… И я перестаю спать, и плачу тихонько ночью на кухне – полноте, есть ли повод для расстройства педагога – чужой ребёнок должен интересовать ровно до момента окончания рабочего дня. Но – никуда не деться от сосущей боли и чувства вины – я не могу, не могу, что я делаю не так?.. И надо брать себя в руки – и улыбаться, и заставлять себя верить – потому что без этой веры нет смысла вставать утром и идти на работу…
       …Мои дети – которые никогда не были мне чужими – стоят и смотрят мне вслед. Мои дети – ради которых вертится весь этот мир. Мир, в который они пришли, чтобы научиться жить здесь заново. Я закрываю глаза. Пойдём со мной… Пойдём! И, чёрт побери, ради этого стоит жить – и больше ничего не надо – только этот взгляд в ответ, только этот неуверенный голос… Только – шаг навстречу мне из пустоты…