Гибель Шалого

ГИБЕЛЬ ШАЛОГО.
Два дня меня не трогали. Кормили, конечно. Я чувствовал, что за мной присматривают. На третий день пришел капитан Сарычев с кипой фотографий. Немного позже подошел майор-смершовец.. Фотографии были уже рассортированы. Я стал давать пояснения: это Готтш, это начальник «русской вспомогательной полиции», это следователь по особо важным делам Соколовский. А это генерал Латман...
-- Откуда ты знаешь, что это генерал Латман?
Я сказал, что Юлька была первой ученицей по немецкому в классе. Она слышала, что это генерал Латман. Что касается военных снимков, то тут я пояснений никаких дать не мог.
-Ладно, отдыхай…
Я подкормился, отоспался. Напомнил как-то Сарычеву:
-- Как же с заданием, товарищ капитан?
-- Подожди, -- сказал он.
Однажды Сарычев пришел сам.
-- Как, ты говоришь, фамилия твоего Спирки?
-- Родичев.
-- Жаль, что отчества не знаешь... Командир дивизии решил твоего Спирку к награде представить. Снимки оказались очень ценными.
-- Спирку? Вот здорово!..
-- А тебе, парень, придется с нами остаться. В Таганрог теперь не пройдешь. Немцы ледоколами разбили лед у берега. Наши ходили -- вернулись. Не прошли. Вот скоро начнется наступление, тогда с армией и вернешься.
«Скоро начнется наступление». Я верил в это. Верил капитану.
Мне подобрали обмундирование из Б/У. Выдали сапоги.
-- Ну, чем не солдат, -- увидев меня, сказал Сарычев. -- Шинель тебе надо еще подобрать.
Капитан явно опекал меня. Потом уже я узнал, что у него есть сын, мой одногодок, и что он тоже остался на оккупированной территории.
Наступил апрель. Я официально, конечно, не числился в армии, но выполнял все, что мне приказывали . Капитана Сарычева я видел не часто. Однажды он принес мне большой кусок сахара-рафинада.
-- На, возьми, -- капитан снял шинель, присел. -- А с твоим Спиркой что-то случилось, -- сказал он.
-- Откуда вы знаете?
-- Человек наш из Таганрога сообщил: мастерская его уже неделю закрыта. Не знаешь, что бы это могло значить?
-- Не знаю.
-- Может, Спирка заболел?
-- Спирка?.. Спирка никогда не болел... С чего бы это он заболел?
-- Ладно, подождем еще...
«Что же могло случиться со Спиркой?»
Прошло еще недели две. Это было перед самым Первым мая. На этот раз с капитаном пришел майор Калмыков из СМЕРШа(я уже знал фамилию майора). «Чего еще ему от меня надо?» -- с неприязнью подумал я. Если каждая встреча с Сарычевым меня радовала, то майор мне не нравился.
-- Родичев арестован немцами, -- сказал Сарычев.
-- Арестован?
-- Ты не знаешь, кто мог донести на него? – спросил майор..
-- Не знаю. За что его арестовали?
-- Это и я хотел бы узнать. Ну-ка, расскажи еще о девушке -- помощнице Спирки. И обо всех, кто знал или мог знать, что делал Спирка.
-- А Юлька не арестована?!
-- По нашим сведениям, арестован один Родичев, -- сказал майор.
-- Жаль, что твоего товарища арестовали, -- добавил капитан. -- Жаль... Он бы нам очень пригодился со своей фотомастерской...
«Спирку арестовали!..» Об этом я думал все время, эта мысль не давала мне покоя. И, конечно, думал о Юльке. Что с ней? Я не сомневался, что Спирка ее не выдаст. Но кто-то же донес на него. Кто?
Много лет прошло, прежде чем я все узнал.
* * *
Летом началось наступление немцев на Сталинград. Не домой, в Таганрог, а вместе с частью, где служил капитан Сарычев, я попал на Северный Кавказ. Сарычев мне, можно сказать, стал в то время за отца. Заботился обо мне, как можно было заботиться во фронтовых условиях. Что бы мы ни говорили о своей самостоятельности в пятнадцать-шестнадцать лет, но в эти годы мы еще очень нуждаемся в старших.
В конце сорок третьего мой год уже призывался в армию. Сарычев добился, чтобы меня оставили в части, где служил он.
       Потом была еще ВОЙНА…Госпиталь.. Я попал в другую часть.Но сразу после войны , уже когда наша 2-ая Ударная армия приехала в Союз на формирование Архангелського военного округа , в Онеге я получил письмо от Юльки…
 «Я очень рада за тебя! Очень! Рада, что ты жив, что ты в армии! У нас с тобой разница всего два года, но я всегда считала тебя мальчиком. А ты, оказывается, уже воин, защитник Родины! Я горжусь тобой!Теперь ты спрашиваешь о Спире и о том, почему я ушла в Федоровку и жила там, пока Таганрог не освободили наши? Когда ты ушел, мы, конечно, очень волновались, переживали за тебя. Но мы надеялись, что ты пройдешь и вернешься. Но минула неделя, потом -- вторая. … Немцы разбили из минометов лед на море у города...»
Оказывается, не ледоколом, а минами разбили они лед, опасаясь, видно, десанта да и лазутчиков тоже.
«Мы поняли, что ты теперь не вернешься. Или что-нибудь случилось с тобой по дороге, или ты почему-то задержался, а теперь уже пройти не можешь.
Нам хотелось думать, что с тобой ничего страшного не случилось, что ты не убит и не захвачен немцами. Но Спирка допускал и такой вариант. Это он мне приказал уйти к родственникам в Федоровку и ждать там, пока он не передаст мне, что можно возвращаться.
Я не хотела идти. Не хотела оставлять его одного. Не хочу скрывать от тебя: я любила его. И он любил меня. Поэтому я и не хотела уходить. Тогда он мне сказал, что это приказ. Что я должна уйти. Что он сделал дубликаты фотографий всех предателей. И если пленки, которые мы послали с тобой, почему-либо попали к немцам или засвечены, то фотографии все равно должны попасть к нашим, когда придет время.
Он убедил меня, что я должна идти. И я ушла. С мамой мы на всякий случай договорились, что если меня кто-нибудь будет спрашивать, то она скажет, что я на менке, и назовет не Федоровку, а Николаевку. Но в Федоровку тоже на «менку» пришла наша соседка-тетя Гаша и сказала, что Спирку немцы повесили.. Арестовали мою маму…. Потом выпустили. Она говорит, что за нашим домом следили. Больше всего она боялась, что я вернусь и немцы меня схватят.
Я много думала о том, как немцы узнали, что делал Спира. И решила, что ты, наверное, погиб, а пленки попали в руки врага. Когда наши освободили город и я вернулась, Иван принес мне листовку, которую он подобрал еще весной сорок второго года. Это была не совсем листовка. Скорее, газета. Фотогазета. В ней много фотографий и тексты, конечно. И когда я увидела одну фотографию -- у меня сердце замерло. Это была Спирина фотография. Помнишь, одна из первых: Готтш, а с ним немцы и полицаи расстреливают троих, и среди них та девушка, о которой нам рассказывал Спира. А под фотографией подпись: «Чудовищные преступления творят гитлеровцы на советской земле. Палачи не щадят никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. Кровавый след тянется за фашистской армией. Но сколько бы ни бесчинствовали людоеды двадцатого века на нашей земле, придет час, и возмездие грянет!»
Что я испытала тогда, когда увидела эту фотографию! Если она появилась в нашей газете, значит, ты жив, ты прошел! Но ведь эта фотография и погубила Спиру. Я больше теперь в этом не сомневалась. Раз газету подобрал Иван, ее подобрали и. немцы.. Или полицаи. Конечно, она попала к Готтшу. Пришла разгадка. Страшная разгадка. Я, конечно, очень разволновалась. Уже больше года, как не было Спиры в живых. Боль от этой потери не прошла, но несколько притупилась. Я подумала тогда о другом: если бы Спира знал, что он погиб не зря, что и он внес свой, пусть небольшой, вклад в нашу победу! Ведь мы все об этом так мечтали!..»
Я перечитывал это письмо несколько раз. Юля права. По фотографии Готтш, конечно, все узнал. Арестовал Спирку. Допрашивал, бил! Хотел узнать, как эта фотография попала к нашим. А Спирка ничего не сказал... Невольно на глаза у меня сейчас навернулись слезы. Если бы он сказал, они бы наверняка пришли и к моей матери. Но они не пришли. ..
       В армии я прослужил шесть лет. Демобилизовался. Вернулся домой. Поступил в ростовский
университет. Я знал, что Юлька вышла замуж.. У нее двое детей. После учительского института
работала она в начальных классах в Зимовниках..
       Летом после первого курса я приехал на каникулы, а она в отпуск. Мы встретились.
Нам было о чем поговорить. Я пригласил ее пойти к моей маме. Но Юля не захотела.
-- Мама твоя начнет расспрашивать. Нет, ты не думай, я всегда хорошо относилась к ней... Но сейчас мне хочется поговорить только с тобой. Давай посидим в парке. Там сейчас пусто. Никто нам не помешает.
-- А ты не хотел бы написать о Спире?- сказала она.
Я понял, что Юля не просто помнит Спирку. Она до сих пор любит его.
-- Знаешь, то, что было тогда со мной и Спирой, -- самое важное в моей жизни. И важнее уже ничего не будет, -- призналась она.
-- Ну почему же? Ты работаешь... Ребята тебя, наверно, любят... У тебя дети…
-- Перестань. Ты ведь прекрасно меня понимаешь: важнее ничего не будет! Мы были молоды. Был жив Спира, мы хотели что-то сделать и что-то сделали….
Да, я понимал Юлю. Я встречал многих людей, для которых война была самым главным в жизни. Вернее, не война, а то, что они делали на войне.
-- Ты бывал на Петрушиной балке? -- спросила она.
-- Конечно. И не раз.
-- Я не знаю даже, где его могила. Даже имя его нигде не значится. Там есть стела. На ней выбиты имена таганрогских подпольщиков, погибших в годы войны. А Спириного имени нет. Вот если бы ты написал…
Что?.
       Мысль о том, чтобы написать о Спирке тоже меня не покидала все эти годы…Капитан Сарычев..
Где его искать? Я знал, что он- ленинградец. Написал в адресный стол. Довольно быстро пришел ответ. Сарычев связал меня с бывшим редактором фронтовой газеты. Тот жил в Иркутске
«Я хорошо помню всю эту историю с фотографией, -- писал бывший редактор газеты. -- Я послал корреспондента-организатора младшего политрука Мишина с заданием под Ростов. Самолет, на котором Мишин возвращался в редакцию, потерпел аварию. Экипаж и Мишин -- все погибли. Среди вещей Мишина нашли несколько фотопленок. Мы решили, что они трофейные, что их отобрали у немецких солдат, которые попали к нам в плен. Решили так потому, что снимки на них ясно были сделаны за линией фронта -- следовательно, немцами.
Снимок, который мы в свое время отобрали для номера, был очень впечатляющий... Я надеюсь, Вы поймете меня... Если бы мы, конечно, знали...Потом уже мне майор Калмыков из СМЕРШа сказал мне ВСЕ. …Очень жаль Вашего друга, но если бы мы знали…
Вот как оно было..., вот как все случилось…
       ПОСЛЕСЛОВИЕ.
 Почему же только теперь, по прошествии стольких лет, я вернулся к этой истории. Конечно, я
помнил о Спирке всегда. .Но были еще ДОЛГИ…Их оказалось много…Один роман «Такая долгая
жизнь» занял у меня 10 лет только «писания», а если , так сказать, календарных, то и все двадцать..
       Потом- демократия…Не буду давать никаких оценок, но когда появилась возможность создать
собственное издательство, я его создал на свои гонорары. Было интересно. Книги тогда были нужны людям…Каждый месяц-книга в 10-15, а то и в 50 тысячным тиражом. Тут уж
не до «собственных писаний».Я мог напечатать любого. У Юрия Бондарева я взял «Последние
залпы» и «Батальоны просят огня», у Пикуля «Реквием каравану PQ-17» и «Крейсера».А кто
читал Дидро «Нескромные сокровища»??? А Краснова «Цареубийцы»? У Бунина «Темные аллеи» и «Митина любовь».Олег Михайлов привез мне из Парижа книгу русского эмигранта
Александрова «Дело Тухачевского»…Все не перечислишь. .И так почти 10 лет…Потом я все
в Ростове бросил, приехал в родной Таганрог.(Уже насовсем) Пошел на Петрушину балку и
тут –то все во мне и ожило…И тогда я сел и написал вот это…Игорь Бондаренко.