Пространство и Лис не фантастическая, не повесть

Пространство и Лис (не фантачтическая, не повесть).
       
 

 друзьям юности, Елене Кругловой и Михаилу Крамаренко- посвящаю
...не фантастическая, не повесть...

 
«То, что случится перед смертью,
будет продолжать случаться и
после смерти...»
«Белый лотос»:
(Ошуа, Бхагават шри Раджниш, учитель жизни)

„Сердце подвластно разуму. Чувства подвластны сердцу. Разум подвластен чувствам. Круг замкнулся. С разума начали, разумом кончили. Вот и выходит, что всё мироздание- это суть игра моего ума. А если вы со мной согласитесь, то и вашего тоже.»
(Граф Калиостро, персонаж фильма «Формула любви», Мосфильм 1984 год)


День отъезда.

       Пространство открылось...
       Мягко завалившись на бок, переломилось трижды, втянув глубоко вовнутрь свою середину. Сомкнулось вновь у себя за спиной. Просочилось на щеку теплым летним "зайчиком".
       - Эй, пора вставать. Потягуси на растуси, доктор-соня! И дальше уже развязнее, - «ой-вэй, и танки наши быстры... А, ну, ротка, подъем! И далее с армянским акцентом замкомвзвода Казаряна: «Вставай, блад нерусский, пока глаз на жопа не натянул, нет, жоп на глаз, нет, былад нэрускый...“ И еще что-то невнятно командовало ошмётками армейского сна. Слабоумно, по-армейски бесцельно, перебирало лоснящиеся листья клена, растущего под окнами, любимой всем сердцем, хрущевской пятиэтажки. На дворе буйствовал всеми цветами лета, кажись,- начало восьмидесятых…
Это был долгожданный день отъезда.
       От Харькова до Питера поездом, а уж потом , до Петрозаводска Карельского края , почти до самой турбазы, на стареньком и шатком ЯК-40. Разумеется, на него ещё нужно будет умудриться как-то достать билет. Да, ещё как умудриться! Желающих же вылететь из бывшей северной столицы империи в Карелию этим летом будет раза в три больше, чем мест на этой Ан-тилопе Гну с пропеллером.
       Лисовский живо, с тоской в животе, представил себя застрявшим в питерском Пулково,с отрёхдневной небритостью на фэйсе рожи. Что есть тоже шик эдакого походного волка...
       Как говаривал друг и в дальнейшем невторостепенный и незаменимый герой этого повествования Миша: «Главное, чтобы поход был не очень далеким и обязательно удобным. В кустах поставим...нет, не угадали,-... унитаз». Шутил так ехидно, с поддёвкой. А как ещё? Умный, потому что, очень умный, этот друг, надо понимать... Эта привычка изливать желчь, даже, когда не спрашивает никто, так и осталась с ним навсегда, сильно повлияв в дальнейшем на «векторную направленность» произошедших событий, как впрочем, и на всю дальнейшую жизнь-жестянку, которую стоит любить и холить, пока не отобрали совсем, нахрен...
       Тимур Лисовский с самого утра активно убеждал себя с утра позвонить Мишке и отменить своё скороспелое решение ехать поездом. Чтоб затем, сдав билет в общем вагоне, слиться с другом в едином парении до Ленинграда. Застрять в Питере,- так вместе… Быстро, удобно, но не дёшево...
       Лис, кажется, знал, наверняка знал, что это его, лукаво-игривого Пространства рук дело, но так уж скроен был этот день, что все случилось в дальнейшем так, как случилось...
Изначально обезличенное во всех ипостасях Пространство, беспардонно набросило на свои плечи весьма измятый, со времени беспредельного гудежа в общаге, белый халат Лиса- эскулапа и скромно присело на край стула прямо посреди комнаты. Выдохнуло театрально:
- Милый Лис, что говорить, ты и сам знаешь, что было бы правильно никуда не ехать. Скажем, просто остаться в Харькове, полистать братьев Вайнеров или Чейза, или на худой конец «Сутры Патанджали»,хотя одна сплошная заумь, замечу. Видишь ли, милый,- теперь уже не боюсь сказать это вслух- доктор , есть последний шанс надуть судьбу-злодейку... Знаешь, проглядывая иногда вместе с тобой анатомический Атлас, не могу отделаться от мысли, что вся эта публика, как бы, обречена… Пространство повесило себе на шею, как заправский лекарь, фонендоскоп, и стало расхаживать по комнате, заложив руки за спину - да, именно обречена предаваться в ночи или рано утром, тихо, так, чтобы не разбудить детей, робкому, быстротечному, почти запретному и бесцветному оргазму, эдакому никому не нужному "уф-ф-ф!". Так что лично я не берусь им помочь что-то изменить в этом, дорогой коллега. Сами знаете, нет такой терапии... Бревнышко этой жизни просто надо весело взять и весело понести, можно с легкого конца, конечно, если повезет... Шутка. В другом случае, если они не утруждают себя тяжелой работой поиска своего истинного пути «назад домой», дружочек, тогда сердце с каждым годом становиться все меньше и меньше, как иссохшаяся виноградина. а еще этот изюм становится жестоким, суетливым, не узнающим свой путь домой. Бог мой, они меняют фамилии, работу, партнеров по сексу, мебель, гражданство... Не могут сменить только личное Пространство. Извините-подвиньтесь, но я-то всегда самодостаточно, -выдало высокомерно, глядя куда-то сквозь Тимура, глупо красуясь в стеклах книжного шкафа (иначе откуда такое познание его литературных пристрастий). Потом, вдруг, наиграно обидевшись, фыркнуло: - А кто меня послушал хоть раз? Даже странно как-то... Почему они меня не любят? - спохватилось, - Извините, доктор, все понимаю! Орднунг- юбер аллес! Хотя это ещё тебе рано… Лады. Ясненько. Тебе уже пора на вокзал? Никаких больше разговоров «о главном», просто давай присядем на дорожку и, как говорится, с Богом... Ничего ты не понял, докторишка… «А мы тебя догоним и перегоним»,- как говаривал Бармалей Айболиту-66. Может, по бутылочке Роганского пивка светленького? Ну, на дорожку, нет?
       Оставив фонендоскоп и халат на стуле, Пространство заперлось в темноте, в совмещенном санузле, ранее безраздельно принадлежавшем только Лису и его маме.
       
 - Сынок, почему ты не едешь вместе с Мишей?, - донесся из кухни её голос.
       - Мам, Мишка до Питера захотел лететь, а мне по кайфу рвануть поездом.
       - Ты что любишь поездные флирты или это из чувства соперничества?..
       - Мамуля, милый ты мой философ, можно ли ненавидеть кого-либо больше, чем того, с кем просидел за одной партой все десять школьных лет, списывая по слабохарактерности алгебру и физику, да и после уже сколько лет вместе...
- Боже, Вадим, что ты говоришь? Какие твои годы? Тебе ж ещё жить и жить! Сколько лет вместе? По стариковски как-то, ну правда…
 -Ничего, мамуся, он займет домик на турбазе получше, а там и я, глядишь, подтянусь.
       
 Пространство, покинув мечтательную расслабленность сортира, облегченно опрокинуло чашку со вчерашним лисовским кофе прямо на письменный стол. Чем заставило липко вспузыриться нечто, начертанное вчера врачебным почерком в желтушных лучах настольной лампы. Кажется, это было начало повести, пока с не совсем ясными очертаниями. Просто ему очень хотелось написать обо всём сразу. И о том, что кончились эти конспекты и никому не нужные рефераты по истории партии, и о том, что так и не привык к виду смерти в больницах. В анатомичке вообще тошнило до сих пор. И о том, что Юля, демонмтрируя своё мастерство во «французской» любви, делал это как-то скучно, без души, и уж точно без любви к нему, интерну, Вадиму Лисовскому. Но с любовью к себе и к предмету своей ненасытной страсти.. И много чего ещё хотелось втиснуть в нехитрый литературный опус. Но теперь у него было не много шансов вынырнуть из кисло-сладкой среды пролитого Пространством кофе.
Рукописные осколки догнали вскоре в мусорном ведре разрозненные островки когда-то единого континента кофейной чашки...
       Изрядно нашкодивши, Пространство растрепало бежевый кустарник гардин, выпрыгнуло в распахнутую форточку. Но не сгинуло, не провалилось от стыда, не кануло в Тартарары, наоборот, - прильнуло к оконному стеклу, расплющив свой бесформенный нос по всей прозрачности стекла.

Поезд.Осколки сновидений.

       Потянулось, поёрзало, перевернулось с бока на бок, шумно вздохнуло и еще раз кувыркнулось лениво. Протсранство…
       Пространство никуда не ехало, не стучало колесами, просто стояло на том же самом месте, никогда не рождавшееся, жило-было само по себе для всех, и хорошо, что было.
«Жил-был Шышел,
жил-был Мышел,
погулять однажды вышел...
Только вышел, - и пропал,
может, с лестницы упал?»,-
написал Лис в девятом классе на литературном конкурсе, правда тогда не все поняли, что же он имел в виду на самом-то деле... Как говорится, в успехе произведения автор виноват не был. И вообще, с соцреализмом его произведение не подружилось, а значит, и с оценочной комиссией- тоже.
В статичной точке места и времени не слишком скорый «Харьков-Ленинград» гигантским калейдоскопом перекатывал внутри себя огни и осколки самой обычной человеческой жизни. Эти осколки, множась друг на друга, заполняли кубатуру поезда жизни обжигающей надеждой на какую-то иную, лучшую жизнь, которая вот-вот должна была в конце концов, но про¬изойти... Да и вообще, лязгающее и всхлипывающее на стыках, чудовище Министерства путей сообщения летело в направлении северной Пальмиры, зная почти наверняка во всех подробностях о том многом, что должно было непременно произойти с нашими персонажами, когда цветные стеклышки, сложившись в один из тысяч возможных узоров, симулировав полную свободу выбора, вновь разбегутся от центра к волшебной замкнутости окружности, много быстрее скорости света. Знало, несомненно, что будет, когда эти стёклышки там, за огнями последнего тамбура, назовутся чьей-то судьбой в этом все же очень ловко скроенном кем-то путешествии...
       А нет - так всё обернется по-иному. Это означало бы, что поезд-зверь ничего не может знать наверняка, а знает все только Пространство, только оно ведает, что творит со всеми нами и с самим собой. Ещё посмотрим, будет час...
       Духота временного дорожного сожительства дохнула в лицо, вздулась запахами яблок, описавшихся детей и чесночных колбас в общем вагоне, где Лис спал на третьей багажной полке общего вагона здоровым студенческим сном, даже похрапывая, втягивал бесформенные сновидения и без сожаления выдыхал их вновь в подрагивающий потолок.
       Часа в три ночи проснулся от порвавшей сон возни снизу. На первую полку укладывали женщину в толстой самовязанной кофте, отчего, очевидно, ещё молодая попутчица казалась толстенной бабехой. Лис думал теперь только о кофте посреди лета, в самом душном на всем невыносимо твердом белом свете вагоне. Думал так усердно, напрягая замыленные сном мысли, что не заметил главного: жительница нижней, привилегированной полки тихо постанывала... Проводник шепотом просил у дремотной публики чего-нибудь «сердечного».
       Лисовский десантировался вниз, достал свой нитроглицерин, протолкнул горошинку таблетки за расслабленную нижнюю губу пассажирки в кофте:
       - Я врач, - бросил коротко, - а Вы, голубушка, - с ней ласково, как с ребенком, как мама в её детстве, говорил, - не волнуйтесь, сейчас мы вашу хворь и выгоним, чувствуете, как уходит уже, уже уходит...
       Закуривая в обшарпанном тамбуре, думал, мол, ничего серьезного не произошло, пульс в норме, да и «габитус» в горизонтальном положении вполне обаятельный, исключая эту дурацкую кофту, разумеется. Зашла на маленькой станции, одна, в вагоне воздух, как кисель прокисший, тряслась тут часа четыре в обществе осчастливленных ряженой вокзальной водкой кавалеров, вот нервная система и дернула за ниточки.
-Молодэц, не растерялся, человеку жизнь спас, - расслышал за спиной легкий акцент, - ты что, правда доктор?
       - Тимур Лисовский,- представился не оборачиваясь.
       - Тимур? Грузин, значит? Наш чэловэк будэшъъъ. Ай, гэноцвале, ай молодэц, биджо…
       Лис обернулся. Перед ним маячил в полумраке элегантный «деловар» грузинской принадлежности в ярко-желтом галстуке. Он, явно подвыпивший, тарабанил третью или четвертую бутылку дорогого, но тоже ряженого «Арарата» из вагона-ресторана в своё купе, где клеил «какую-никакую» белокурую бледи или, на свой не слишком худой конец, все, что движется вокруг его любвеобильно-напряженной ауры...
       - Нет, не совсем грузин, - повеселел Лисовский,- мама у меня чисто русская, а вот папа, как говорится,- юрист...
       Еврей, - догадался грузин в галстуке, - ты только не плач, это даже очэнь хорошо, дорогой ты мой! Извини, уважаемый, ты же рыжий. И Тимуром назвался, и я, сам понымаешъ, подумал что грузин... Не обижайся только, - достал из кармана золотистую ручку и толстый кожаный блокнот, - а как будет по вашему, ну, по-еврейски, «я тэба лублу»? Послушай, биджо, дорогой, мне сейчас как воздух нужно, - и он заговорщицки вторгся за пределы дыма от лисовской сигареты.
       Бутылка выскользнула из объятий коллекционера интимной лексики и больно ударила Лиса по ноге. А за это, но не только, была очень скоро разделена честно на двоих. Стремительно уничтожена. После чего Лисовскому ничего не оставалось , как признаться случайному другу , что его познания в устной прелюдии к наслаждению и последующему раскаянию у венеролога на языке пророков не успели Прорости и созреть... Так что,- «сори», не успели развиться дальше ущербного лексического набора , типа «ай лав ю», «ай вонт трик-трак ю», причем , «нау» и «квикли». Да ещё что-то по немецки: «Тифэ,тифэ! Я! Я! О, Я-а-а-а-а!!!!!!»
Солидно нагрузившись, собрат господина Казановы, все же обиделся и как-то почти незаметно перетёк в своё, персональное пространство, своего же купейно-парного одиночества... с блондинистой юбочкой.
       Возвратясь к пристани покинутых трёх полок, Лис увидел принцессу в кофте, мирно посапывающую от счастья быстро миновавшего недуга. На второй все так же, ворочался мужик в необыкновенно дырявых носках, а на его третью уже укладывали двух ноющих мальчишек-близняток. Все это заставило сердце кольнуть его мыслью о мягком кресле в воздушном лайнере и о трижды неладной студенческой привычке всегда экономить... Стремительно протаранил храпящую общагу своего вагона и оказался в тамбуре купейного, где воздух был все же почище и явно прохладней. Половинка пузыря коньяка сделала жизнь временно прекрасной, а своего рикшу, начинающего «тамбурного шаровика», более решительным. Он распахнул, коротко постучав, дверь в купе проводников и вдохновенно пропел:
- Красавицы, хозяюшки дорогие, мамы родные, не откажите бедному эскулапу в ночлеге за разумное вознаграждение. Заболеете - мигом излечу...
       Про «эскулапа» - это он явно зря загнул, но отделался за ласку легко, чириком. Хотя этого слова «мамы родные» не знали.
Вспомнил сразу же народную украинскую мудрость: « Ласковый телок двоих маток сосёт! »
       Когда засыпал один в купейном кубрике, постарался улыбнуться Ему хорошему, своему Пространству, единственному попутчику, которому он, Лис, был небезразличен, которое, возможно, и помогло ему почувствовать себя не солдатиком неизвестной пока мировой войны, а просто тем кем он и был: молодым человеком , только что получившим заветный диплом врача на излёте века двадцатого , который хотел просто нормально поспать и только. А проснувшись, оказаться в Ленинграде. Там уж, правда, рукой подать до турбазы. Да, всего-то делов, полтора часа лету до вожделенного лодочного отдыха.
       Уже засыпая, подумал, что, мол, хорошо быть здесь, просто и хорошо.Да уж,- хорошо БЫТЬ...
       Укрылся с головой белым поездным одеялом и, отвернувшись к пахнущей новым пластиком стене, моментально уснул, засунув левую руку далеко под подушку.


       
Валаам. Обитель добра и зла.
       Пространство поскользнулось, не удержавшись за поручень, упало на колени, досадно перепачкав свои единственные парадно-выходные брюки, ударило чем-то тяжелым под колени и выбросило жизнь на мокрую палубу старенького речного ветерана, миновавшего полдень.
       Лена стояла, опершись спиной на канат ограждения, сильно запрокинув назад голову так, что, казалось, хотела набрать побольше воздуха в легкие и уйти на глубину, как аквалангист, спиной прямо в черную карельскую воду. Вдруг, резко подалась вперед и засмеялась, да так легко и лучисто, как он, пожалуй, никогда и не смог бы...
       -Морской Лис, не убейся, ты дорог мне, как память о хождении за карельские озера. Милорд-неряха испачкал светлые адмиральские брюки. Прости, но застирать здесь не возмусь, извини, сраму не оберемся... Да, и что подумает личный состав? Знаешь, смени-ка, Лис, белый низ на матросские шорты. Стань проще, и я к тебе, через некоторое время, понятно, не сразу, как приличная девушка, потянусь...
       Он подошел к ней очень близко, но не обнял, боясь запачкать легкое, с короткими рукавами голубое платье.
       Кораблик хлюпал всеми своими двумя винтами к Валааму. Где-то позади, над одуревшими лопастями, хлопал застиранный флаг речного и прочего водного хозяйства, суровый призрак, увы, не самой последней империи снов.
       Тимур все же решился, подошел к её огромным глазам и, легонько прижавшись, ощутил за легким платьем всё её тело близким, давно знакомым, но ещё никем не познанным, и потому особенно, до головокружения, желанным и дорогим...
       Пространство зажмурилось. Ханжество сейчас не входило в состав его планет, да и понятия о том, что позволено, а что нет, имело, вопреки Уставу ВЛКСМ, очертания совершенно отличные от...
Просто Солнышко, отразив пару миллионов лучиков от водной ряби, полоснуло по глазам всё вокруг чистотой движения и заставило зажмуриться...
       Но не тех, кто гоп-компанился в кубрике, лишая себя пейзажа происходящего, заменяя своё небо общим потолком, подпирая радость длящегося бытия чем-то всё ещё недопитым и, наконец, вкушающих Мишкин голос в невзыскательном дребезжании струн и тактах мотора этой посудины с полуразличимым названием «Ро-ди-на»...
       «Только пуля казака во степи догонит, только пуля казака с коня собьет...»,- тянул надрывно и обречённо вверх друг, товарищ и главный поучитель Лиса. Песня и гитара под руками были отвратительно далеко, но вот ощущение, что эти двое там, наверху, испытывают удивительное, обретённое незаслуженно, не по праву , счастье обладания друг другом . И всё это ощущение, а проще говоря, зависть, буквально затапливало внутренностии, как и всё естество Михаила, давя на горло и отзываясь болью в спине и пальцах на струнах...
Публика была в полном восторге, даже не подозревая, отчего пуля в этой песне догоняет и убивает казака так неистово, так зримо. Мишкино отчаянье и ревность затягивало всех слушающих в воронку их последнего и окончательного воплощения в этом мире...
       Лена подошла сзади, обняла Вадима двумя руками и спросила без вопроса:
- Мы будем вместе, - посмотрела испуганно в лукавый прищур Пространства, ответила сама, улыбнувшись, - У нас обязательно будет сын, тоже рыжий, значит ты будешь звать его Рыжик. Мне всё время кажется, что ты не Тимур, нет, я точно знаю, не знаю только откуда, - ты Сережа, Серёжка, Серёженька... А деток двое- девочка и мальчик, Рыжик.
       Прикоснулась кончиками пальцев к его чуть приоткрытым губам и спустилась стремительно по трапу вниз в кубрик к другим людям, песням, анекдотам и дурацким тостам. Нырнула прямо в жизнь там, внизу, где не было пока его, хотя, вот, было Пространство, прежнее, практически стоящее на одном месте, и почему-то никуда и никогда не спешащее.


       
        4.

       Валаам оказался буквально на краю света. Погода испортилась. Освещение на сцене стало серым и тревожным, как бы акцентируя какой-то там замысел самодеятельного режиссера. Два часа в этом долбанном корыте «туда» и столько же «обратно». А ведь и правда, так благостно далеко от всей неразберихи жизни , от нескончаемых планов и навязчивых надежд, которым , если сбыться , то только так, чтоб не быть узнанными самими авторами и исполнителями жизней в сумбурном спектаклике, где нет зрителей , только импровизирующие актеры, которые, может, просто не видят зал ,- слишком ослепителен свет . Далеко Валаам , точно говорят- «как у черта на куличках» , так далеко. Остров, вернее несколько островов, со всех четырех сторон вода и одна большая, ласковая и сильная мысль : затеряться, не возвратиться на облупленный плот Харона, выбросить обратный билет и остаться в этой точке Пространства навсегда. Неузнанным, забытым всеми и навсегда,бля. НАВСЕГДА. Понятно, более чем тривиально, но мыслишка эта скручивается в кукиш, становится нательным амулетом, раскачивающимся на ниточке строчек Хармса поближе к сердцу, а значит, «далеко – далёко». И на всём этом невообразимом протяжении Пространства от пропитанной брызгами рубахи до отчаянно сильного куска мяса, чья жизнь - «систола» плюс «диастола», кукиш шепотом распевает : «Дайте силу нам полететь над водой, Птицы. Птицы! Дайте мужество нам умереть под водой, Рыбы! Рыбы!»
       Жутковатая «хармсовость» сочилась здесь из всех щелей и было только не ясно, как же другие-то этого не видели. Да, и ещё одно: какой долбень выдумал возить в этот предбанник преисподней туристов-лодочников?
       Здесь базировалась школа юнг Северного флота во вторую мировую. Эпизоды добротного соцбоевичка с одноименным названием на острове частично тоже снимали. Лис ходил в театральную студию при Дворце пионеров и школьников, когда ассистенты режиссера будущего фильма «Юнга Северного флота» проводили пробы по всему великому СССРу. В маленьком просмотровом зале собрали человек пятнадцать мальчишек примерно одного возраста, и каждый по очереди показывал этюд, заданный ему по секрету от остальных. Зрители должны были догадаться, что пытается изобразить будущий киноидол, любимец школьниц, подумывающих, а не сменить ли банты на болгарскую сигаретку «Радопи». Тимур должен был начать рассказывать любое известное стихотворение, но вдруг забыть текст, да так натурально, чтоб все в зале стали ему подсказывать... С простым этим заданием он не справился, мало того, ребята решили, что от волнения ему срочно понадобился туалет, что означало полный провал, забвение у будущей публики и попросту крутой поворот в судьбе... Премьера была провалена, другими словами, окончательно и безпо... Из кружка театрального незаметно для себя и театрального коллектива перешел в биологический, где «подчитывал» тогда ещё доцент кафедры ХМИ Владимир Васильевич Воронцов, что и сыграло решающую роль в лотерее абитуриентов тремя годами позже. Значит , все же судьба судила, зачем-то ей нужно, отчего-то важно, не тогда , так сейчас, наполнить лёгкие Лиса воздухом заповедника одиночества , как места нормальной справедливости , уравнявшей аскетичных пастырей , революционных матросов , гадящих в храме , затем детей военной воды , а чуть попозже людей , чьи лица были так изувечены невообразимыми челюстно-лицевыми ранениями , что они завидовали красавцу Квазимодо и не могли жить в Пространстве обычных лиц...
       Да,кстати, о лицевых ранениях... Лисовский вспомнил, как однажды интерном дежурил в кардиоло¬гии и разговорился с пожилым мужичком, лицо которого было сильно изуродовано ранением, имя даже вспомнил - Леонид Романович Корнер, которому бессонница стала родной сестрой. Привычку дремать ночью и не больше двух часов он подхватил еще в госпитале, во время войны. В шестнадцать лет от роду лежал под Москвой Лёнька Корнер из харьковского призыва на черном снегу с одним противотанковым ружьем и двумя патронами на двоих. Ни тебе больше ножа или саперной лопатки, только ружье, два противотанковых патрона на поражение гусеницы и две жизни, его - шестнадцатилетняя и напарника из Вологды - сорок пять годков.
       Танк шел прямо на их расчёт. Лёня не боялся. Только лишь потому, что в свои шестнадцать просто не знал, что такое боль и ранение, и смерть в госпиталях, и как будут вонять его бинты, ведь его мама никогда об этом не рассказывала, а говорила всегда только о хорошем, светлом и добром. Не говоря уже о том, что он всегда хотел стать красным, значит отважным, лётчиком или командиром. После школы с золотой медалью, хотел подать документы в лётное. Командиром и тем более красным, Леонид Романович так и не стал, но кое-что на груди позвякивало позже, после сорок пятого...
       Чертова машина, обдавая копотью снег, как в довоенном фильме, выросла до размеров всей простыни экрана. Напарник отполз и, обмочившись, безумно кричал : -«Мамочка-а-а-а-а! Беги, Леньчик, беги, сынок!» Его убило быстро, моментально, просто на месте срезал танковый пулемёт. Хороший был человек, Лёне помогал, как за собственным ребёнком глядел, даже называл его не по имени, а просто «сынок». В шестнадцать лет у рассказчика было ещё все впереди, ро только от кончика ствола до гусеницы «Тигра». Это был его третий выстрел в жизни, после двух на курсах молодого противотанкового бойца.
       Стальной монстр был уже очень близко, отсвечивали очки механика-водителя. Он должен был бы промахнуться, у него не было ни одного шанса, но Пространство, знал ли, или не знал, рядовой Корнер об этом, невзначай, легонько подтолкнуло его в плечо, - и зверь закрутился на одном месте, гусеница разлеглась во всю длину, из люков осторожно вылезли черные жучки, у каждого по пистолету, короткому автомату с ножом и по паре гранат. Они увидели лицо своего противника так же быстро, как и его безоружность. Даже не решили кто первый пристрелит воробышка в пилотке... Он выбрал того, кого принял за командира и прицелился во второй раз. То ли Пространство перепутало где свои, а где чужие, то ли для него все были своими, но патрон заклинило и он взорвался прямо в стволе, оторвав солдатику пол лица. Остальное ему рассказал в госпитале Санёк по прозвищу Ангел- Черный, из похоронной команды, который отрыл его после артподготовки, начавшейся почти одновременно с моментом, когда Лёня Корнеру разорвало лицо. После артподготовки, перемешавшей с землей и железку и танкистов и самого Лёньку. Санек тащил его после боя и все подвязывал месиво подбородка, не слушая старшину, который орал: - Брось его, Сашка, он же совсем дохлый... Грех тебе ему жизнь оставлять.
- Оставляет или лишает- Господь, а я только, мать твою, грузчик Его!- заявил высокопарно и дальше по-простецки, - Отлыбись, старшой, здоровее будешь.
По госпиталям ошивался боец Корнер долго, хоть и изуродован был сильно, но годен же к нестроевой... Это была боль всех болей. Не помогала двойная доза морфия. Его жалели даже видавшие виды медики. Там, в госпитале он и встретил свою Аннушку, она была, конечно, постарше лет на пять, но ничего, понравился ей боевой характер и жизнелюбие тяжелораненого мальчишки, даже поехала с ним после войны на Валаам, но через два года уговорила его вернуться в Харьков. Очень его любила. Дети взрослые, выросли уже, кто где... А Анечка умерла уже как полгода, после чего и сердце зашлось от тоски в одиночестве, не привык один быть, без любви да заботы. Как ветерана в лучшую клинику определили, но что может интерн против пустоты и отчаяния в немолодом уже человеческом сердце, которому столько выпало на пути? Умер Леонид романович тихо, во сне, обнимая свою Аню...
       Лис оторвался от группы, оставив позади разрушенный храмовый комплекс, сараи и образцово убогие хижины поселенцев, а выйдя на косу, встретил то, что искал, - отблеск небесного металла, всаженного с размаху в водную мякоть. Казалось, отвердевшая гладь сама хотела покориться его желанию безотрывно глядеть на её красоту и поить, поить его свежим солнечным варевом лета. Он поднял руки и закричал что было сил : - Я люблю тебя, слышишь, я люблю тебя !!!
       В отвечающей тишине острова только ускоренно колотилось сердце, впрыскивая силу и радость в каждую мышцу, в каждую клеточку этого чудесного дня.
       Если все хорошо, как диктуют правила драматургии и вообще жизни, значит пришло время происходить чему-то такому-эдакому...
       -Надеюсь, ты орал не на меня, - иронично процедил невесть откуда взявшийся Миша, - и хотя границы между жизнью и искусством прозрачны, но не призрачны, как я полагаю, - Лена, уверяю тебя, весьма расстроена твоим отшельническим настроем на острове, так как на материке ты предлагал ей совсем иные условия игры... Нет? Лис, не надо обижать её. Увы, хотя ты не зеркален даже сам себе, глянь в воду, увидь там свою гадкую рожу и начни ненавидеть себя за это. Кожаный хлыст для бичевания сам подам...
-Стадии зеркальности, умник, всегда предшествует стадия прозрач¬ности, как гласит моя теория, - отпарировал Тимур, - а далее читай сноску внизу страницы, там же : «Прозрачность - есть сила власти, но только исключительно,блин, над самим собой!» Понимаешь, Миша, не над ней, не над тобой и не над кем вокруг, только над самим собой !
       Мишка надвинул на глаза козырную кепку «Турист» и, не ответив, зашагал обратно к группе, которая после осмотра развалин веры и следов хронической реставрации, облегченно пополнила в магазинчике испарившийся арсенал «саморобной медовухи» марочным дорогим «Кокуром», который был не всегда приемлем в быту местных аборигенов, «понеже, не покарману,местному чухонцу есмь...».
       Жители глухомани, бог весть каким ветром занесенные на сушу Валаама, автоматически держались подальше от отвязных туристов, горланящих песни пред пансионатом инвалидов ВОВ, в общем-то хороших в повседневной жизни людей. А хорошие люди допивали приторный «Кокур», искали туалет, рассказывали анекдоты про «это» и верили, что жить все же здорово.
       Лена не поддерживала компанию, бродила где-то тоже одна, разговаривала серьезно о чем-то с Мишей, заходила в магазин и кормила печеньем изумительно грязного барбоса чистокровной островной породы.
       Увидав возвратившегося его, обрадовалась, сразу подошла на минуту :
- Не сердись, Лис, я поброжу сегодня монахиней. Удивитель¬ное место, кажется здесь можно бы было всё начать сначала, - тронула, жалеючи будто, провела пальцами по его обветренным губам, - но я к тебе вернусь, обещаю, вот увидишь, лишь бы ты еще был со мной...
Ушла, опять столкнулась с хмурым взглядом Миши, но улыбнулась его выгоревшей кепке и не стала останавливаться, прошла мимо.
       На плечах Тимура повис Тюря, - «Такой фамилий смешняцкий выдали», - оправдывался при знакомстве, лет сорока, почти гениальный программист из Москвы. Все рассказывал, что делает программу для РС, которая пишет текст просто с голоса, под диктовку. Над ним подшучивали и не верили, такой простяцкий физиономий в придачу ему подсунули... Вот он, значит, повис на лисовских плечах весь укачанный и почти в соплях :
-Тимурище, как психиатр психиатру ответь мне, ну почему, что не талант - то чужая кровь ? Откуда они набрались, эти Визборы, Окуджавы, Высоцкие и Розенбаумы ? Просто в душу мне залезли, - он пьяненько икнул, - но сравни, дружочек, только истинно русский человечище может такое сотворить, но маланец, Тимурище,- он,- НИ-КОГ-ДА ! Братуха, ты охвати раздолье души, боль какая и тоска, вот,послушай, - и затянул фальшиво песню Розенбаума : «...только пуля казака во степи догонит, да, только пуля казака...» Нет, ты тоже слабак, бляха-муха, плюнул себе под ноги, хлопнул пробкой недопитого ещё «сухаря» и пошел искать себе более интелли¬гентную компанию, найдя в лице Тимура только лукавую, многозна¬чительную улыбку...
       В плане поездки после осмотра реставрационного бедлама бывшей духовной купели ,так называемой самостоятельной прогулки по окрестностям и очень краткого курса истории безобразий на островном Клондайке несчастий полагался еще поход зачем-то на местное кладбище , где судьба свела логично тех , кто вершил свой духовный подвиг , надеясь по-человечески , что это «во имя и для»... и тех , кто «во имя же и для»... все это к чертям собачим разворотил в поисках , видимо , новой правды или оправданий, или просто так, заполняя пустоты собственной жизни в ожидании следующего превращения.
       К кладбищу вела дорога, с обеих сторон охраняемая торжественно какими-то сказочными деревьями-великанами, каждое из которых имело на видном месте неохватного ствола жирный государственный номер. Группа была трижды предупреждена о категорической невозможности распилки этих особо ценных деревьев на сувениры.
       В каком-нибудь вещем сне такая аллея должна бы была упереться прямо в золотые ворота, возле которых ожидал пришедших кто-то седой и добрый с ключами, такой же огромный, как и деревья вдоль дороги...
       Аллея ж таки уперлась в отражение иного мира. Видимо это было очень искаженное или вовсе противоположное его отображение. Наши туристы не знали. Лис, Лена и Миша - тоже... Пространство ? Да, оно знало все наверняка, ну, просто как секретарь первичной партийной организации, только в отличие от него, Пространство о том, что знало, никогда не трындело понапрасну. Хотя, и могло, тихонечко так, гаденько, шепнуть на ушко пророчество.... Что, дескать,- сколько правду или тайную правду не ищи.- а всё одно пойдёшь, человечище ты по кругу. Можно и по кругу рождений и смертей, можно и «колесом Сансары» эту хрень обозначить. Всё можно и ничто не слишком.... Хоть все шесть миллиардов людей умори. Всё забудется и сотрётся. Прав ты был, Тимур-джан, прав: «Жил был Шышел, жил-был Мышел. Погулять тихонько вышел...» Это почти ключик. Но помни: всегда только почти.... Всегда, Тим. Главное же не конечная станция, где все ответы в таблице или в Книше Книг. Какое заблужденрие и глупость! Главное, мой хороший- это само переживание жизни, эмоции, воспоминания и даже фантазии. НО опыт, сын ошибок трудных, опыт, Тимур,- это бесценный груз, который вам и таскать в рюкзаке рождаясь и умирая снова и снова...
Так что: «Наслаждайся каждым мгновением ,мой друг, но и мотай на ус. Короче,- «Чуси!» что заначит «Пока!», на языке пока тебе не знакомом....»,- шептало пространство на ухо Лису, так и не разыскавшему на острове сортира типа «Мэ-Жо» и справлявшего свою малую нужду прямо за винным киоском под взглядом чуть изумлённой суки нежно рыжего окраса и неведомой породы местного собачьего замеса.
       Как оказалось позже, кладбище было обычным, если не вдумывааться. Тяжелые кроны деревьев нависли почти слившимся живым потолком над совершенно разрушенными временем монашескими могилами и чуть менее разрушенными послевоенными холмиками... На каждой могиле был скромный камень с обязательным фото, на котором люди были удивительно живыми, чистыми и опрятными, с ещё не изуродованными лицами и не сломанной судьбой. В основном были это медработники или пациенты дома инвалидов, как и прочий технический персонал.
       - Зачем они оставили нам свои лица ? - голос Миши звучал волнительно, но, пожалуй, громковато для этого места, - Какие отглаженные мундиры, нарядные платья... Праздник Первомая какой-то. Бред мохнатый. Они, как знали, что именно эти фото попадут на могильный овал и что они проведут остаток своих ночей в бессонной тишине дурацкого острова, так далеко от нормальных людей, от привычной жизни... Боже, как хорошо, что я не фотограф.
       Развернув козырек пресловутой кепки на сто восемьдесят, он решительно зашагал, но не прочь, как требовала того мизансцена, а вглубь кладбища, видимо, надеясь разыскать среди любопытствующих Елену. По крайней мере, Тимуру так показалось...
«Невростеник...»,- коротко откомментировал Лисовский, как поставил диагноз.
       В момент огорчений она оказалась все же рядом с ним, разыскала Тимура в полуразрушенной часовне, подкралась сзади, резко прижавшись всем телом, впитала энергию его напряжения...
- Знаешь почему я хотела побыть одна ? Я искала здесь могилу, свою могилу... Да-да, не удивляйся только. Вон там, среди проваленных монашеских. Чудное ощуще¬ние. Я была здесь раньше, правда. В этой часовне меня и отпели. Что же тогда произошло ? Нет, не помню теперь... Помню, здесь было чисто, прохладно, и стены расписаны так светло, почти акварельной легкости письмо ; знаешь, с любовью мастер писал, сам краски тёр, не доверял инокам своё утешение... Он меня любил... Когда-то, очень и очень давно...
Может, правда, надо было выпить вина со всеми на пристани ? Не бросай меня, Лис, а то уйду в монастырь, мужской... Я не шучу, я такая.
       Лена двумя руками смело обняла его, притянула к себе, дотянулась и приникла к его пересохшим губам, хорошо так, нежно, что он думал краешком себя, который она не успела заполнить своим желанием, мол, происходит это подле золотых ворот, а светлый страж всё видит, ведает обо всём и благословляет их на встречу с тем, кто ждёт их по ту сторону ключей... А она одним краешком себя заметила , как неловко он разомкнул губы , вяло , чуть подавшись вперед , был не с ней... Только с кем же? И так далеко сейчас был , именно сейчас. Уж слишком далеко , чтобы впустить в себя её пространство , переплести своё и её вместе и почувствовать, как старательно сердце толкает по трубочкам всего естества почти горячую кровь , ощутить её запах , проникнутся родством её кожи и перевести стрелку на пути мчащегося сквозь неподвижное Пространство скорого « Харьков - Ленинград».

Атлас анатомии прерванного Эндшпиля.
1.
       Пространство спросонья вскрикнуло, вскочило, да так и осталось сидеть на мокрой от полуночной росы поляне позади турбазы, даже не осознав, что же прервало его жизнь, наполненную снами. То ли огромный огненный шар был выплюнут соседним, не всегда дружелюбным и плохо воспитанным Пространством, задел сердце и мгновенно превратился в сотни бледных электроточек турбазы, то ли нестройный хор группы, окончившей славное плавание и покорение карельских параллелей и меридианов, разгоряченный ночным
костровым бдением, обломил пространное сновидение, кто знает...
Очевидно только то, что Пространство вновь прилегло, поворочалось немного в дрёме и, примостившись между пирсом и теплой ещё стеной сауны, совершенно ушло в себя.
       А группа уже поутихла , горючее было на исходе , правда , все с нескрываемым сожалением посматривали на деревянные срубы ласковой баньки с финским названием «Сауна» , в которой сегодня вечером были смыты немногочисленные походные грехи , но строго по инструкции , мужчины и женщины - раздельно . Так что коллектив , увы , не продемонстри¬ровал настоящей, тесной походной спайки , когда «финалом - апофеозом» становилось совместное омовение . Мужчины и женщины , не без отвращения к самим себе, вздёрнули на флагшток знамя целомудрия и мягкотелой псевдоморали домашнего приготовления. Честно говоря, было всё равно что вспомнить и что порассказать в Москве, Челябинске, Харькове, Питере... Сколько переговорено на привалах, перевидано мест изумительно диких, первозданной красотой одетых, заваленных осколками огромных камней, что с ледникового периода лежат здесь и ждут, ждут, ждут, терпение же иметь надобно, когда позволено будет дальше покатиться, впасть в иное пространство, превратиться, хотя бы в медузу, а затем снова и снова- дальше, дальше, дальше... Сколько возле костра песен перепето, медовухи, тихо с ног валящей, перепито... Короче, «лепота» и романтизм быстро пролетевшего отпуска. Жаль, но скромный рассказ об общей бане в этой летней коллекции, увы, если честно, то отсутствовал... НЕ похвастали мужички и
       Венцом же коллективизмабабоньки своими телесами друг поперед другом. Нет, увы. А символом единомыслия упомянутых мужчин и женщин стал на «пятачке» клубной сцены отчетный гала-концерт, обозначенный на афише как «Сортавальская хреновень».
 - Автор сценария, режиссёр, исполнитель главных и второстепенных ролей, он же продюсер и композитор шоу - непревзойдённый Михаил Коротченко! Остальная компашка - артисты массовки на подпевках, - объявил перед концертом угрюмого вида начальник турбазы, человек с чувством юмора и частым похмельным синдро¬мом.
       Капустник удался на славу. А на финальной песне, которую солировал Тимур, а Миша помогал, публика серьёзно прослезилась, такая щипательная оказалась, как всегда, про любовь, про несбыв¬шиеся надежды юных волос, про измену, ну и про окончательную победу добра над злом, возможно... Значит, оказывается, всё хорошо закончится, почему и плакать хочется, как в индийском кино, все поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день.Офигеть прямо.

       6.

       Лена лежала головой на его коленях и мёрзла. Рассветная сырость просочилась, кажется, под свитер, но взамен давала ещё чуточку времени. Через два дня последний из их группы уедет автобусом до Петрозаводска, а оттуда вскарабкается на свой шесток, и всё станет на место. Потому рассвет не спешил выскользнуть из дырявого кармана Пространства прямо на дымящиеся, уже безлюдные кострища, туда, где его не ждали и не хотели. Впервые за время похода Тимур закурил. Это было утро перед разлукой...
       Она села рядом и прильнула к его остывшему плечу:
- У меня был очень серьезный разговор с твоим другом.
- Он поведал тебе, что я жуир, бонвиван, строго научно говоря, просто, на самом-то деле, обыкновенный сукин кот «вульгариус». Ещё он, должно быть, утверждал, что я на тебе никогда не женюсь, так как я, думает он, нет, он точно знает, не способен на высокое и чистое чувство... Я понимаю, о нём так плохо не скажешь, он правда хороший парень. Наверняка о тебе все это время думал и самым серьезным образом может жениться. Он сделал тебе предло¬жение? Извини, но это игра у нас такая плохая. Просто ты ему нравишься. Очень.
- А тебе, Тима, тебе я тоже нравлюсь?
-Нет,Лена. НЕТ!
- Вот как? Это чудесным образом греет душу, знаешь...
- Дай сказать, а то сам испугаюсь и убегу к хренам собачим.
- Говори, раз начал.
- Нет, Лена, ты мне не просто нравишься. Я люблю тебя. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ,понимаешь?
       Пространство заёрзало от нетерпения. Всё летело к банальной развязке, а-ля «Зита и Гита», стоило только пальчиком повести ЕМУ (Пространству).
Собственно, стоило ему только изогнуться и, привычно дотянувшись, закусить собственный хвост, как стало бы совершенно очевидным, что к чему, кто с кем и сколько раз, во всех подробно¬стях, быстренько могло бы просмотреть нехитрый треугольный сюжетец. Нет, это было бы слишком скучно для такой увлекательной пантомимы. Впервые Пространству захотелось остаться обычным зрителем, наивным, сопереживающим экранную жизнь так, как будто она и есть единственная реальность. А потом, после кино, услышать хлопанье зрительских кресел, увидеть прищур собратьев по киношному приключению и, выйдя на свежий воздух из духоты зрительного зала, потянуться, может даже закурить и, все-таки, нет, бля,- закусить свой хвост....
       
 - На концерте в клубе вы с Мишей здорово пели эту песню : «Мы с тобой давно уже не те и все дороги нам заказаны...». Даже мы на сцене притихли. Раньше, у костра мы её не слышали. Всё же вы с Мишкой очень хорошие люди, оба...
       Последнее слово резануло Лиса, но он предпочел в тако почти уже утро не углубляться и не заплывать за буйки...
       - Очень может быть. Но, знаешь, у меня такое ощущение, что быть рожам битым. Не я ему, так он мне, но наши взаимоотношения имеют неинтеллигентную перспективу, а жалко...
       - Жалко у пчёлки, пчёлка на ёлке, а ёлка в лесу!
       Лена встала, взяла у Лиса окурок и выбросила его в предрассветную темноту. Тимур тоже поднялся, укутал её плечи ветровкой и пошел в сторону сосен.
У края лесополосы обернулся и выкрикнул: « А лес- на носу!»
       - Ты куда ?- спросила она испуганно.
       - За высокие горы, за глубокие реки... Сейчас вернусь.
       - Постой! Я хочу тебе что-то сказать, прямо сейчас. Потерпи пожалуйста... Когда вернешься, мы пойдём с тобой вон туда, за черный камень.
       - Ого! Зачем же так далеко? Там место дикое и безлюдное, от базы далековато будет - от волнения даже перехотелось отходить, - ближе нельзя, что ли?
       - Нет. Лис, нельзя, милый. Видишь какое утро холодное, значит вода тёплая. Мы сейчас пойдём за черный камень и будем там купаться голыми. Поторопись. А вдруг такого случая у нас с тобой больше не будет ? Я хочу, чтобы это был ты, только ты и больше никто. Вдруг никогда ничего больше и не будет ?

2.
       Пространство разжало зубы, - хвост, неспешно описав полуокружность, распластался где-то в белом киселе света и небытия. Отложив в сторону тёмные очки, оно посмотрело вниз или вверх, туда, где казался почти невидимой точкой некто, курящий в тамбуре скорого поезда Харьков - Ленинград, только что потерявший своё место на багажной полке общего вагона, выпивший со случайным попутчиком половинку пузыря поездного коньяка, решающий, сколько с него могут содрать проводники купейного за человеческий ночлег и сколько же тогда останется на гульбу и на дискотеки... Его друг уже занял два места на Сортавальской турбазе и жадно знакомился с прибывающими каждый день новыми персонажами будущего капустника и авторских скетчей. Девушка Лена, где-то там вверху или внизу Пространства, летела из Москвы, радостно забросив своё скучноватое Подмосковье Владимирской области, где передово, в качестве молодого инженера , выдавала стране «на гора» телевизоры «Рекорд» , цветные такие. Зелёные и красные...
       Два раза запотев дыханием стекла, Пространство протерло свои окуляры и, водворив на место солнцезащитные очки, решительно опустилось с небес на Землю, - хотя, может и наоборот, но «неэвклидову» геометрию оставим гурманам. А спустившись, не подавало долго признаков жизни, пристально глядя на Лиса, поглощенного струящимся за окном пейзажем и собственным одиночеством. Неожиданно чихнув и не имея больше возможности прятаться, оно уселось на корточки прямо в тамбуре, рядом со своим попутчиком, обретя размеры и форму дружелюбного собеседника Лиса.
       - Я знаю кто ты есть на самом деле... И что с тобою произойдёт. Я не шучу.
- Это не может не обрадовать благородного идальго, - ответил не обернувшись Тимур, - а я здесь, сам даже не догадываюсь ни о чём, блин горелый.
       Вскочивший в тамбур сквозняк небрежно перелистал машинопис¬ные листы в руках Пространства, которое в полной тишине ещё несколько минут что-то с интересом читало на последней странице....
       - Значит, писательствуете, доктор ? Думаете, это кому-то может быть интересно? О славе думаете? Не меньше, чем у Фёдора Михалыча, небось? Ну, и на здоровье. Кое-что мне определенно могло бы понравиться... Но , знаете , вот касательно последней части сочинения, касательно эндшпиля,предложенного мастером , я бы на Вашем месте не торопилось делать завершающий комбинацию ход,- интонации приобрели глобальность мэтровских , от большой литературы . Пространство подвесило свой жаркий для летнего купэ смокинг на почерневшую ручку двери перехода между вагонами и с третьей попытки развязало галстук-бабочку , засунув его в пустую коробку пепельницы . - Как вариант , можно было бы написать , что , да , больше в их жизни такой случай больше не представился , это было так , как бывает только однажды в жизни таких замечательных людей, ка наши,прости,- твои герои . Только один раз они получают возможность прикоснуться к тому , что другим людям , тем более на бумаге , передать нельзя . Написанное - оно всегда лживо , это можно только лично пережить , получить в награду необыкновенное , только впитать в себя раз и навсегда и запомнить , как приобретенный опыт , если позволите , истинной любви...
Но, как писал ваш,- простите,наш Антон Павлович,-«...жизнь ломает людей тихо, без криков и слёз... Вот тут-то и притаился фальш-эндшпиль, или прерванный, ка я его люлю называть,- финал.
       Тимур затянулся почти докуренной сигаретой. И вдруг, удивительно резко накатила тошнота и сдавила середину груди. Со странной силой захотелось лечь прямо сейчас, здесь, на заплёванный пол. Вагон, казалось, мотало нестерпимо сильно и каждый удар колес об огромные ступени стыков рельс наполнял всё вокруг почти жидкой пустотой...
       Тиражирующее ценные советы для начинающих литераторов, не очерченное, Оно сбежалось к центру и став горячей ладонью, застыло напротив боли.
-Ну и что, что сердце ? Думаю, коллега, клапан у вас барахлит. Только, чур,- не трусь. Страх отберет сразу все силы. А колет, так и у меня часто колет. Пря вомо вот здесь, - сказало, ткнув себя пальцем где-то под потолком. А мы сейчас , доктор, кислороду напустим, - без ключа приоткрыло двери , за которыми стук колес сливался в сплошной беспрерывный вой ,- так что возвращайся домой ,- продолжило печально глядя на протиснув¬шуюся в тамбур проводницу , внимательно и с подозрением взглянувшую на Лиса и быстро исчезнувшую в следующем вагоне ,- а дома , за столом , в спокойной обстановке , так и напиши всё , как было , без зауми , без изысков и нравоучений . Жизнь кроит сюжет быстро, правил нет, и ломает нас удивительно тихо и бесшумно, как бы не спеша...
Итак , значит , мол , расстались наши герои , согласно купленным на транспорт билетам , разъехались по своим городкам , работали , потом, позже, иногда писали друг другу шуточные письма , катались зимой на лыжах, дружили с кем попало , может даже спали с кем-то , спорили , праздники справляли , курили в коридоре , песни хорошие пели при свечах , помнишь , все же слова перепи¬сал у меня, про «Мы с тобой давно уже не те». А ещё через год , зимой , было минус 22 , позаим¬ствовав у Мишки роскошный длинный кожаный плащ , он приехал в подмосковный городок , где она передово продолжала давать стране телевизоры "Рекорд" , и знаешь , вопреки моим умозаключениям и предположениям , эти двое были еще один раз счастливы в маленькой паршивенькой провинциальной, зачуханной гостинице , куда она зашла , сгорая от стыда , ловя на себе липкие взгляды дежурной по этажу . А вышла через три дня просто счастливой и не думающей больше ни о чём, только о нём и том хорошем, что родилось как-то само собой внутри неё... Раз и навсегда. Потом он уехал, а весной подписали его назначение зав. отделением интенсивной терапии кардиологической клиники, крупнейшей не только в харькове, но и на всей тогдашне-советской Украине. Разумеется, помог мамин давний приятель и профессор Воронцов поддержал когда пробил час, не забыл своего воспитанника из Дворца пионеров. Много работы, трудностей, впервые нужно и лечить, и организовывать других людей, многие из которых опытнее и старше... Жизнь, как я и говорило прежде, всё делает логично, правильно и без лишней спешки. Просто вы, люди, часто спешите всё обобщить и разложить по полочкам.
Как само собой разумеющееся и неизбежное, письма стали более редкими, а перспективы совместного будущего ещё более расплывчатыми...
       А что дальше, можешь и сам домыслить, вариантов же - море разливанное вот как песка среди лета. Пиши-выдумывай, как душеньке твоей заблагорассудится...,- и Пространство высыпало песок на раскачивающийся пол тамбура. Лис почувствовал, как ноги по щиколотку погрузились в его вязкость и песок стал проникать в обувь и забираться даже в носки, моментально проник в нос и горло....
-А ещё через пол года,- уже почему-то шипело Пространство прямо в ухо Лису,- извини, всё слишком сложно и вот так, сразу, всего наспех не объяснишь. Только наш герой женился на очаровательной, очень милой женщине, враче из соседнего отделения. Потом родилась чудесная девочка Мария, Машенька, стало быть... Вот и всё. Даже не знаю, что такого можно умного в финале добавить. Ваша пишущая братия так толком и не осилила описание счастливой, извини, семейной жизни. Всякие Джульеты да Лауры совместно с Аннами Карениными, понимаешь, невестились себе потихоньку, и то сказать, бестолково, а как в семье лямку тянуть, так великий писатель норовит героиню под поезд засунуть или отравить...
Ну, да, забыло совсем, в подмосковном её городке, разумеется, стараниями Михаила, всё-всё знали и через него же, просили никогда больше не беспокоить, не звонить, не писать и не мучить, больше никогда ...
       Вот теперь, пожалуй, действительно точка. Конец повести.
       Пространство махнуло рукой как-то безнадежно, пожало плечами и, обернувшись облаком серо-зелёного тумана, выскользнуло в приоткрытую лазейку, как пассажир, решивший почему-то сойти до срока, даже не затворив за собою, сиротливо развевающийся на дуге поворота, черный язык двери.
       Песок засыпал тамбур уже примерно на четверть, но все ещё прибывал, сыпался и сыпался из всех щелей, завладевал абсолютной полнотой объёма. Раздвинув с усилием сыпучую твердь, Тимур дотянулся до ручки, собрал силы, дёрнул раз, потом ещё и ещё. Дверь не поддавалась, она была, естественно, заперта...
       В одно мгновение боль выросла до размеров окружающего его пространства, ударила в грудь и, усиленная страхом, метнулась молнией в похолодевшие ноги и руки, уверенная в победе, вошла в голову и успокоилась только тогда, когда налила волшебным свинцом веки и язык...

... ... ... ...

       ... На сцене было темно, только прикрытая козырьком из газеты, в глубине, там, за порталом, ещё теплилась лампочка помощника режиссёра, ведущего спектакль, как кукловод держит ниточки в театре марионеток. Да это была, кажется, сцена оперного, где он, будучи студентом медицинского, подрабатывал недолго в массовке артистом миманса... Посередине декорация фонтана. Он нагнулся и поднял монету. Вокруг незнакомого профиля прочёл: «Ты обещал мне вернуться!» Кто-то незримый зажег с обеих сторон пару выносных прожекторов. Крутилась одиноко праздничная карусель, ленты и шары развевались, подхваченные вентилятором, всё изображало праздник. Нет, скорей это была совершенно другая сцена, а декорации не напоминали ни о чём виданном прежде. Он стоял один и больше ни о чём не думал. Пальцы сами собой разжались, монета выпала и, набирая скорость, начала своё стремительное падение. Он так и не прочёл надпись на её кромке. Слова и буквы вращались уже слишком далеко, сливаясь в одно нечитаемое прохладное ощущение, вместе с монеткой иного царства летели себе, не беспокоясь особенно куда и зачем, но зная себе цену, ибо на кромке выброшенной монетки очень давно правитель велел отчеканить единую для всех живущих главную заповедь : « Ты плюс Простран¬ство = Любовь», так просто, как всё, что мальчишки часто выцарапы¬вают на крепостных стенах и, повзрослевших вместе с ними, заборах.
       Музыка была незнакомой, но мощной и светлой, из какой-то неизвестной оперы. Единственное, что он упел уловить и отразить в мыле-форме, так это то, что все исполняли свои партии почему-то по-немецки. Сцену заполнили люди, артисты хора, балета, миманса, и он покорно совпал с ними, в который раз смешался с новым действием о любви, счастье, предательстве и смерти...

3.

       Вода оказалась действительно тёплой, а утро спокойным и прохладным. Далёкий, но оказавшийся уютным, Черный камень закрыл их от случайных взглядов и нежелательных встреч. С ней почему-то это было так, как начинается только однажды, со всей лавиной новизны и чистоты ощущений, с искренностью и беззащит¬ностью свершившегося счастья, если, конечно, всё это достаточно назвать именно таким словом...
       Карие глаза её улыбались.
       Дотронулась кончиками пальцев до его небритой щеки, другой же, властно обвила его шею и с неотвратимой силой прильнула губами к его губам, теперь уже раз и навсегда... ... Который раз и навсегда ... ...

Открытый Эндшпиль.
1.
       Было раннее утро, около шести. Пространство лениво потянулось от туалета до туалета купейного, зевнуло, перевернулось с боку на бок, примяв фирменную занавеску с изображённым на ней памятником великому украинскому Кобзарю. И продолжило лениться, невзирая на снующих поутру в туалет сонных пассажиров 31-го скорого Харьков-Киев.
       Где-то в тамбуре относились без уважения к раннему утру и к его ещё неокрепшим лучикам, цепляющимся зайцами к летящему сквозь утро поезду,- двое девчонок и парень, чей возраст прорастал из любезных Вагантов. А было ли дело «...во французской стороне, на чужой планете...» или же в ином месте, Пространство не знало точно, да и знать спросонья не желало... Они, юные скитальцы по «здесь и сейчас», были или уже не были студентами, но ещё шумели вовсю и заставляли лопаться утренние сновидения других попутчиков. Странствующий, предводитель кочующего дворянства сидел на корточках и щелкал по струнам, заставляя воздух превращается в незамысловатую мелодию, что-то вроде «Утренней зарядки» Владимира Семёныча Высотского. То была самая что ни есть молодость, чья сила кружит голову, и тогда предметы, мысли и явления приобретают на время очертания фантастические, как бы размытые скоростью происходящего. У них были впереди и отдых и студенческий «Гаудеамус игитур...», и настоящая искренняя и бескорыстная дружба, и любовь, и первые поцелуи в пылу походного костра и ещё многое, о чем можно рассказать, но уже в другой не фантастической не повести, впереди, можно сказать, вся жизнь... А слова у песни весёлые, просто совершенно отвязные...
       Из туалета Сергей не торопился вернуться и нырнуть в нагретую за ночь постель. Хотел присоединится бездумно к их великому загулу, к озорным попыткам совершенно чужих людей освободить своё «динамическое» Я. Попросил разрешения полу-шепотом, осторожно взял бездомную гитару и спел им песню почти неизвестного барда. И знаете, юным попутчикам очень понравилось, и атаман этой банды легко договорился с Сергеем, что обязательно перепишет слова и цифровку песни...
       Пространство же было окончательно разбужено хрипловатым голосом Сергея и словами песни, которые Оно когда-то уже, возможно, слышало.
- Где уж нам прежними оставаться, конечно, раз уж мы давно с тобой не те.., - подумало ностальгически и чуть не рассмеялось во весь голос. Но вовремя спохватившись, свернулось клубком пыли, взвешенной в лучах просыпающегося «сегодня» и юркнуло в чьё-то человеческое, одомашненное на время недолгого пути купе...



2.

Он открыл и закрыл за собой маятник двери почти неслышно. Осторожно сбросил кроссовки и мягко, по- кошачьи, не взирая на свои «где-то около сорока», запрыгнул на вторую полку , где с тревогой подумал как им будет там , на новом месте , в Германии , с языком, с работой, с надеждами на, пусть нелегкое, но счастье, в том месте, из которого больше года мама писала восхищенные письма. Каково будет им с Ленкой, как сложится судьба детей?
       До Киева поездом, а там уже до Франкфурта на самолёте, в новую, совершенно неизвест¬ную, но, скорее всего, тоже не простую жизнь. Да и ладно. Бог не выдаст, а свинья не съест... «Жил-был Шишел, жил-был Мышел, погулять тихонько вышел....»,- как пелось в старинной песенке. А шотландцы, надо думать,- совсем не дураки...
- Серёженька, это ты ?- спросила Лена шепотом.
       - Спи, Ленчик, ещё рано, Рыжика разбудишь да и Машку тоже...
       В купе сонно вздохнул один ребенок, другой смешно потянул носиком в себя Пространство, а Оно посмотрело на всё происходящее сверху и улыбнулось, как может улыбаться только тот, кто по настоящему любит.
 - Серёжа, а мне страшный сон приснился...
       - Посмотрела, - дай посмотреть товарищу, - оборвал шутливо, укрываясь с головой серым поездным одеялом, затем, отвернувшись к пахнущей новым пластиком стене, моментально уснул под утро, засунув левую руку далеко под подушку...


Харьков(UA) - Ганновер (DE), 1993 -2008 г. г.