Параноидальная шизофрения

"ПАРАНОИДАЛЬНАЯ
ШИЗОФРЕНИЯ"               
Copyright by © sepp_dietrich

Посвящается
Кристель и Карине Дитрих…


Когда ее не было рядом,               
у меня начинались ломки,               
я лез на стену, как наркоман без дозы.
Я сам не заметил, как стал наркоманом,
и у моего наркотика было имя,
голос и запах волос.


Ей казалось, что она видит рай:
за большой куклой сидели куклы поменьше,
и ей представлялось, что это феи и ангелы





Утро начинается. Когда. А никогда. Это только понедельники всегда начинаются в субботу. Рамки часов слишком условны. Чтобы быть критерием. Утро начинается в Вечность. Утренняя тупость. И - Камил Сен-Санс. С его безумным карнавалом животных. Не с тем карнавалом, который идет за окном. Животные снующие туда - сюда. С непросыпу. С недопою. С перепою. После депры. Хотя, у животных, по определению, ее не бывает. Значит, после тупого спаривания. В бутербродной позиции. Позиция без композиции. С самцом или с самкой. Удовлетворение самого себя. Самим собой. При помощи кого-либо. Сигарета. Чмок в щечку. И следующий за сим храп. Секс и сон животного в летнюю ночь. По кругу. Без мутаций и трансформаций. Без странностей, каких бы то ни было и отклонений. Без перверсий. Тупое сосуществование. С себе подобными. Жизнь животных. В условиях всеобщей тупости. Человек лежит на кровати. Еще не открыв глаза. Еще просто. Не желая их открывать. Ибо знает. И боится этого знания. Что увидит. Тот же колченогий стол. То же столетнее кресло. Те же картины на стенах. Пер - ма - не - нт. Посему - не открывает. Размышляет. Утренние размышления еще не обострены. Они еще притуплены - аморфны. От этого милы и ненавязчивы.
Я. Опять. Проснулся. Это значит, я еще не. Превратился. В полного и беспросветного дебила. Братца тех. Кто шоркается за окошком. Дауна. С перманентной улыбочкой. На бесформенном лице. Если это так можно назвать. Я еще здесь. Это - моя мастерская. Она, как лодка. Маленькая. Но достаточно прочная. На ней присутствует единственная ниточка, связывающая меня с теми, кто остался на берегу. Это - телефон. Подпитка для изуродованного паранойей мозга. Когда кажется, что стены вот-вот сожрут тебя. Тогда нервные пальчики. Тянутся к кнопкам. Ау, доктора. Хоть один. Ну, пискните что- нибудь. Обозначьте свое присутствие где-то там. Ан, нету их. Все спрятали свои рыльца под подушки. Залили ушки воском. Оставили снаружи только одни пятачки. И. Ни. В. Чем. Себе. Не. Отказывают. Вот и все. Клаустрофобия. А открывать глаза, тем не менее, надо. А все равно не хочется. Там ведь снова будет Ни. Ко. Го. Тошно-то как. Тоска беспросветная. Шторы задернуты. Плотно. Темно. Сыро. Склеп. Без надгробной плиты. Без дат и имен. Безымянная могила. С порядковым номером. И звонком. Кто желает разбудить мертвеца. Поговорить с ним. В конце-то концов. Может, выпить с ним. Сухого красного винца. Или планом раскуриться. Или марочкой подогреть. А то и вмазаться. Да никто этого не хочет, когда я хочу. И - наоборот. Хотя это бывает настолько редко. Что я забываю голос своего телефона. И звонка. Кругом - вещи. Ненужные. Обременительные. Но. Тем не менее. Прикольные. Но. Нет. Человека. Пусть. Даже. Некоей скотинки. В человеческом обличие. Которая бы поганеньким голоском что-нибудь потрескивала. Пошленько смеялась. Похотливо похрюкивала. Время от времени. И слушала бы группу На-на. Самую порнографическую группу на свете. На. И.Еще. Раз. На. Два в одном. Примешь и станешь нанайцем. Узкоглазеньким таким. Немытым. Но до ужаса похотливым. Что баба. Что олень. С табуреткой - все едино. Антология идиотизма. Махрового. Беспробудного. И.Никогда не заканчивающегося. Только скотинки-то никакой рядом нет. Она где-то вкалывает. С презрением отметает от себя ярлык пролетария. И гордо именует себя рабочей или служащей. Ей это импонирует. И слово «импонирует» ей тоже импонирует. Потом дает кому-то на несвежей простыне. А то и прямо на рабочем месте. Причем, исключительно без презервативов. Ибо в СПИД она не верит. Считает его продолжением сказок братьев Гримм. Или веря в то, что имеет место быть сия болезнь только у проституток. И гомосексуалистов. Которых наша скотинка презрительно величает пидарасами. И вообще. Презерватив, в глазах вышеозначенной скотинки, подрывает социалистические устои. Является западными происками. Давлением на умы. Ограничением сексуальных свобод и прав отдельно взятой за хер скотинки. С устоявшимся совковым менталитетом. И - не простудишься. И - влетишь. Может быть. А потом - замуж. Замуж за скота. Или быка. Васю, к примеру. Из кузнечно-рессорного цеха. У которого *** по колено.  Потом, глядишь - квартиру дадут. Выебков нарожать. Слюни. Нюни. Пеленки, в говне перепачканные. Скидки. Дотации. Пособия. Тридцатирублевые.  А потом. В перспективе. Купить выебку скрипку. Будет Великим Скрипачом. К примеру - Мардарий Васильевич Гоноррейкин. Лауреат Премии Ленинского Комсомола. Конкурса Молодые Таланты. Дипломант Фестиваля Юные Пильщики. А Будущий Великий Скрипач. Когда подрастет. Проткнет смычком брюхо своей единокровной мамаше. И. Будет. С. Тихим. Наслаждением. Смотреть. На вываливающиеся из единой утробы кишки. Дура ты, мать. Он патологоанатомом стать хотел. А не скрипачом. Интуиция дерьмовая. Оказалась. Вот такие мысли обуревают мозг человека по утру. Хорошенькое утро. Давно такого не припоминается. Двадцать шесть по Цельсию. В тени. В девять часов. В Москве. Засрали природу. Она и двинулась. В Москве - Африка. В Африке - Гренландия. Скоро будем как негры. Ходить в набедренных повязках. Пить кокосовое молоко. Из граненых стаканов. Извините - ничего уж не поделаешь - менталитет. Ну, в общем-то, философствовать, конечно, же, хорошо. Но и глазки. Глазки открывать надо. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Не открылись. Тогда попробуем по - другому. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Пуск. Вооооот… Ну, и разве я был не прав в том. Что этот стол будет стоять именно там. Где стоял и вчера. И злобно - ехидно ухмыляться, как бы говоря. Что, мол, брателло. Ты на что-то другое надеялся. И тут же раздается телефонный звоночек. Ну, это. Уже, по определению, неплохо. Значит. Кто-то помнит. Кто-то, значит. Не забыл. А номер не определен. Хочешь общения. А номер - не определен. И уходит восвояси. Ибо трубочка не поднимается. Может быть это враги. А это уже ни к чему. Враги - они везде. Это вам уже не скотинки похотливые. Перманентно трахающиеся. С кем не попадя. Это уже звери. С оскалом во весь рот. И всеми присущими зверячьими делами. Ходят под окнами. Щелкают зубками. Как бы тебя схавать, думают. Сырым. Без соли. Чтобы неповадно было мыслить. И презирать звероподобное быдло. Сожрать. Оставить одну голову. Тавро на лоб: се - человек. Голову - на кол. И по улицам - быдло веселить. Вот, братва. Еще одного счислили. Думал, не найдем. Не на тех напал. Всем смотреть. Смеяться. И приглядываться. Может, ходят еще где-то поблизости. Рядом. Эти. Ему подобные.
Одна необъятная клетка. В зоопарке, снятом с дотации. Пусть друг друга хавают. А сторожа за ними и дерьмо не выносят. А зачем. Удобрение. На этой благодатной почве вырастает новое поколение. Выебков с тупым взором. Уже полностью адаптированное к условиям выживания в дерьме и клетке с потолком метр двадцать. Маленькие, злобные уродцы. Хищные и хитрые. Бойтесь, оставшиеся в разуме. Это грядет ваша погибель. Спасайтесь в катакомбы. Там вас. Некоторое время. Не смогут найти. Но держите при себе стволы или яд. Ибо когда они нюхом вычислят вас, и будут приближаться. Лучшим для вас выходом будет самоистребиться. Ибо живые позавидуют мертвым. И мрачное Средневековье покажется эпохой Возрождения. По сравнению с этим. Встал. Подошел к косяку. И завыл. Кофе бы. Хорошего. Горячего. И - яичницу. С беконом. Или - без оного. Но. Лучше с оным. Можно без. Но с - лучше.


ТОГДА
Ты. Омут мой. Всегда была золотой. Ослепительной. Ночью становилось светло. Когда ты. Твой звонкий. Только тебе присущий смех. Убивал наповал. Заставлял собеседника смеяться вместе с тобой. Так. Было. Давно. Но ведь было же. А ты потеряна навсегда. Никогда не обрести тебя. Никогда не бросить к твоим ногам в  золотых браслетах охапку роз. Никогда не упасть пред тобой на колени. Ни. Когда. С.Т.Р.А.Ш.Н.О.

СЕЙЧАС
А собственно - за что. За что мне была тогда ты. Кто я такой, чтобы ты оставалась со мной. Наркоман, постоянно стонущий от ломок. Проводящий основное время жизни. В поисках дозы. Поэт. Которого никто не знает. Прозаик. Проза которого больше похожа на откровения постоянного клиента дурдома. И что я выставляюсь - тоже неясно. Как говорил один из моих кентов незабвенных. Фамилия твоя Никто. И зовут тебя. Никак. Грустно. Да, я ненавижу человечество. Вернее - быдловечество. Даже окончания. Овечество. Овцы. Стадо. Все закономерно. За что любить то. Когда ты выходишь на улицу. А тебе быстренько портят настроение. Влегкую. Кислой рожей. Хамством. Исковерканным русским языком. Матом.  Кайф у них такой. Подлость такая. Образ жизни такой. А я. В их окружении. Горю. Вернее - тлею. Как сигарета. Каждый шаг - затяжка. Скоро не останется ничего. А человечество - ненавижу. Мизантропия. Главное, чтобы душа чистая была. А пыль вытереть можно.
Покоя хочу. Покоя. Вечного. А вечный покой - такая же иллюзия - такой же бред. Как и вечная любовь. Как и бог элеатов. Ни того, ни другого. В природе не существует. Как кайфа. Все проходит. И Вечности, соответственно, тоже нет. И меня тоже нет. Это. Мой фантом. Злобствует. Мизантропствует. И слагает вирши о том. Как он ненавидит все и вся. Пышет этой самой ненавистью. А вот моя сестренка человечество любит. Все. Без исключения. И евреев. И негров. Такова ее позиция. Кредо, так сказать жизненное. Она - добрая. Я - злой. Как собака. Но. И как собака преданный. И ласковый. Глупо как-то. Я до сих пор не стал реалистом. До сих пор строю замки из песка. Придумал своих вас. Тем и тешусь. Играюсь в свои иллюзии. Только игрушка та злой оказалась. Я ей - пальчик в рот, а она за этот пальчик кусь, и полпальца оттяпала. Хагги - Траггер такой доморощенный. Поэта может обидеть каждый. Это слишком просто. Ибо он смолчит. Все плюют на поэтов. Плюют на поэзию. Шкала ценностей. Строившаяся многими поколениями. Сместилась. А. Может быть. Не. Строившаяся многими поколениями. А многими поколениями смещавшаяся.
Все плюют на дикий виноград. На стены старого замка. На белого скакуна. И прекрасного рыцаря.  И движутся в сторону замков соседних. Только что отстроенных. С охраной. С шестисотыми мерседесами. И стаффордширами у ворот. Но там гимны петь не будут. Ведь будут просто трахать и все. Попадалово в круг. А из него выхода, как известно. И будут малиновые девочки. Смотреть похотливее последней шлюхи. Потому, что понравится - не соскочишь.

СЕЙЧАС
Не для кого жить. Да и не для чего. Для себя не хочу. Какой смысл, если. Я себе надоел. День проходит.  Проходит просто так. Меня в нем не было. Ветер носился мимо. Искал меня. А меня не было. Я был Нигде. Фрагментарное исчезновение. Дематериализация без шапки невидимки. Сейчас-материализован. В деревню хочу. В глушь. Дабы не видеть вас, мерзкие рожи. С каждой весной накатывает депра. Праздники заканчиваются. И никто ничего не видит. А стрелочка секундная все бегает. Безжалостно таща за собой на поводу минутную. Уже пора бы и остановиться. Раны болят. Лечению не подлежат. Врачей нет. Да и денег на врачей тоже. Проще надо быть. Как моя сестренка. У нее все просто. До гениальности. Добровольное тело отдает молодое тепло. И ему от этого хорошо. Животное начало возобладало над рассудком. Милая моя девочка. Что ты будешь делать без меня. С ломтиком неба. Тяжело тебе будет. Но ты - сильная. Ты. Победишь. Хотя и будешь в окружении волков. Похотливых и беспощадных. К. Душам. Малиновых. Девочек. Они хавают их сырыми. А если ты умрешь, что я буду делать без памяти. Ты - мое сокровище. Ибо ничего ценней тебя у меня нет. Мое самое дорогое. Рубцы на твоей коже не заживают. На моей - тоже. Рубцы, оставленные тоненькими девочками с острыми коготками. Которые впивались в мою плоть. Рвали ее. И плевали туда стерильной слюной. Наполняя доверху. Полностью. Не оставляя места даже для меня самого. А потом зашивали раны и уходили. А я оставался. Тогда -  то я и пришел к выводу. Что всем моим близким. Я нужен только в качестве личного психиатра и психоаналитика. Короче - старая добрая жилетка. В которую можно поплакаться. По мере необходимости. Когда уже нельзя обойтись, тогда - жилетка. А потом. Когда жилетка становится мокрой и соленой от слез насквозь. Ее выбрасывают. И уходят. Искать другую. А старая встает. Идет отмываться. Сохнет. Отряхивается. Тогда ее находит кто-то другой. Что. И. Требовалось. Доказать.

ПРОСВЕТЛЕНИЕ
Жизнь-маразм. Но маразм - чудесный, божественный, забавный. Главное в том, что нет никакой разницы, хороший ли стеб или плохой. Потому, что все это стеб. Хочешь ты этого или нет. А раз это есть сейчас, то влейся в него, приколись к нему, неважно, что это - восприми  красоту происходящего с тобой, чистую эстетику, искусство реальности. А двери рая открываются всегда изнутри. И - никогда снаружи.

1 марта
Первый день последней весны. Первой. Второй. Последней. Предпоследней. Нужное подчеркнуть. Паскудная страна. Просыпается. Столица паскудной страны - Город 095. Мне нравится называть его так. Кому-то нравится по - другому. Кому – то - совершенно иначе. Этот город, как собака. Бездомный. Мокрый. Шерсть свалялась. Хочет жрать. И.Будет жрать. Что. Дадут. Он (она) - как я. Такой же неухоженный. Мы с городом – собакой – братья
( сестры). Такие же никомуненужные. Голодные, но свободные.
Виртуально свободные. Ибо реальной свободы не существует. Мы - вдвоем. Сегодня, в первый день весны. Я подарю городу-собаке букет цветов. Пахнущих бензином. Я. Могу. Ему их подарить. Он же мне может его только продать. А вообще, день сегодняшний - день праздничный. Сегодня собака обойдется без цветов. Сегодня я подарю его не собаке. А той шлюхе с Тверской. Которая давала мне вчера совершенно бесплатно. Безвозмездно. Т.е - даром. Понравился, бэби. Я найду ее вечером. Хотя. Что - шлюхе. Что - собаке. Суть едина. Дэн делает доброе дело. И. Ему. От. Этого. Хорошо.


МАРТ. После.
Конечно, Дэн. Где ты видел букет хороших цветов за стольник. Но шлюхе пойдет и такой. А что. Когда ей дарили цветы клиенты. Даже, такие как я. Которые не платят денег. Потому, что их просто нет. Рада ли. А то. Улыбка на лице. И слезы. И следующий за сим секс. Похоже - натуральный. Не вымученный. Спектакль. Финальный эпизод - оргазм. Похож на откровение. Имя. Мэри. Мэри кто-то. Кровавая Мэри. А вот это упущение. Надо было ее на прощание зарезать. И кровь бы была и прощание. Наутро газеты вышли бы с такими заголовками. Новый Джек - Потрошитель. Перерезал горло у шлюхи. От уха до уха. Бедная шлюха. Ее звали Мэри. Крайний звонок от двери.

ТОГДА. УРОВЕНЬ МРАКА
Кто я. Дэн. В этих трех буквах весь я. Менты кричат: иди сюда, сволочь. Шлюхи говорят: хай, бой. Так что не поймешь. Кто же я на самом деле. Все легко. Несколько лет назад я учился в МГИМО. Со второго курса меня просто-напросто выгнали за употребление, хранение, распространение, аморальное поведение и т.п. Из всех событий моей безалаберной жизни. Это было, наверное, самым значимым событием. Чему я учился. Быть настоящим патриотом своей Родины. В условиях враждебной атмосферы со  стороны иностранных государств. Потому - учился плохо. Я никогда не был патриотом. Мне всегда был безразличен Совок. С его непомерными амбициями. И. Имперскими замашками. Поэтому, меня, наверное, не хотели принимать в пионеры. Поэтому, наверное, выгнали из комсомола. Через два месяца после приема. Когда я заявил, что все ПОЛИТБЮРО, в полном составе, надо немедленно поставить к стенке. К Кремлевской, разумеется. И - из пулемета. Поэтому, меня не любили менты. Поэтому, меня держало на крючке КГБ. А мне было насрать и на тех, и на других, в абсолютно равной мере. Советский студент - стопроцентный отморозок. Ему - все равно. Таким был я. Мне было двадцать лет. Возраст, когда хочется трахаться. Трахаться перманентно. И.Со. Всеми. Сколько у меня их тогда было. Сложно подсчитать. Еще сложнее вспомнить. Лоди говорил, что у меня не было ни одной некрасивой сучки. И ни одной - старше восемнадцати лет. Это, на самом деле. Было так. Я не анализировал. А ему было виднее. Все мои девки, которых я кидал. Доставались ему по -  наследству. ****ство конвейерного типа. Самое трагическое то, что СПИД он подхватил, переспав с какой-то девкой со стороны. Я ему говорил, чтобы он не лез в этот ****юшник. Мои - проверенные. Не послушался. На могильной плите мы выгравировали ему. Надпись. Слушай старших. Обидно. Мы его очень любили. Очень. Подавляющее большинство этих самых девок не запомнилось. Потому, что все они были на одно лицо. Походка была одинакова. Фигуры - как правило - тоже. Цвет волос совпадал. Голоса не разнились. Героин делал свое дело исключительно мастерски. Но, тем не менее, одну я запомнил. Как бы хотелось сказать: не запомнил ни одной. Как бы хотелось потерять память навсегда. Чтобы наступила вечная. Перманентная амнезия. Хуже всего то. Что. Я запомнил все. Всю ее. Каждую клеточку тела. И это стало моим прижизненным крестом. Моей нескончаемой мукой. Мукой. От. Которой. Я. Не. Хотел. Избавления. Добровольным. Адом на земле.

ЧЕРНЫЙ БАРХАТ
Ее звали Катя Белкина - наследственное имя. Кэт Бэлл - так звал ее я. Было ей тринадцать лет. К моменту нашего знакомства. Она уже не жила дома около трех месяцев. Информацией о себе она делилась неохотно. По ее рассказам. Родители ее были какими - то. Ну, очень крутыми пассажирами. Бабок - лом. Дача. Машина. Самолет. Что ее и напрягало. Морально. Доставали сверстники. Завидовали. Но. Не. Более. При всей своей хрупкости, постоять за себя она могла.. И из ее рассказов. Становилось ясно. Что их крутость и навороченность. И были главной причиной. Ее к ним нелюбви. Она была слишком другой. Слишком отличной и непохожей на них. В чем-то они сломали ей жизнь. Их мировоззрение было явно не по душе. Маленькому красивому ребенку. Хотя, другой, на ее месте. Но то-то и оно, что - другой. Она же - нет. Птица в белых кружевах и шиншилловых мехах. Она напоминала мне куколку - фарфоровую куколку с черными волосами. И зелеными глазами. Чем она питалась все это время, с кем общалась - тайна покрытая тяжелым мраком. Она избегала. Я не настаивал. Я встретил ее на Ваганьковском кладбище. Меня. Старого мистика. Уже одно это должно было насторожить. Но - интуиция не сработала. Она стояла у могилы. Почему – то - Щелокова. Николая Анисимовича. Был такой министр внутренних дел в СССР. Я стоял чуть поодаль. Разглядывал ее безупречную фигурку. Все - таки я не зря держал «Лолиту» как настольную книгу. Набоков был перманентно прав. Нимфетки - это действительно самое лучшее и прекрасное, из того, что есть в запасниках  человеческого фонда. Небольшая упругая грудь. Совершенно явственно ничем не поддерживаемая. Стройные, покрытые нежным пушком ножки. И.Ко. Всему. Этому. Десерт, после основного меню. Зеленые глаза на бледном аристократическом лице. В обрамление черных как смоль. Местами, вьющихся волос. Что еще. Миндалевидные глаза. Когда я смотрел в эти глаза. Я всегда ловил себя на мысли. Что ощущаю запах горького миндаля. Не форма-запах. Тринадцать лет  сам по себе возраст восхитительный. И по форме. И по содержанию. Музыка в самой фонетике. Три - над - цать - лет. Колокольчик. А содержимое этой милой головки. Хрупко сидящей на нежных плечиках. Было и вовсе прелестно своей эклектикой. Она успела нахвататься всего. Юнг. Гегель. Кант. Шопенгауэр. Кроули. Папюс. Кастанеда. Вульф. Миллер. Бэрроуз. Бодлер. Де Сад. Ну. И. Конечно же. Арсан. И много - много другого. Она была Великим Теоретиком Секса. Во всех его проявлениях. Орального. Анального. Вагинального, естественно. Любого, короче говоря. Она практически наизусть цитировала все, что прочла. Она знала о сексе то, чего о нем не знал я. А я знал о нем все. При всем этом. Она умудрилась остаться девственницей. Не знаю. За что мне был послан такой подарок. Фаберже, по ценности, отдыхал рядом с ней. Промысел, наверное. Но, тем не менее, мне этот подгон был очень кстати. Мне, с моей наглухо прогероиненной головой.
Она совершенно спокойно отреагировала на  предложение пойти ко мне в мастерскую. Она, с совершенно милой детской непосредственностью, заявила, что два дня не ела. И что она - не шлюха. И, в принципе, с незнакомыми мужиками на улице не знакомится. И, тем более, никуда с ними не ходит. А уж в мастерские и подавно. И что она просто человек, ищущий свободу и взаимопонимание с окружающим ее миром. Цитата дословная.
И что я тогда подумал. Не надо. Мне ли эти проблемы. Мне, который до сих пор в себе то разобраться не может. Что же говорить об окружающем мире. Я был молод. В меру умен. Или - не в меру. Но. Не в меру сострадателен. К три-над-цати-летним девочкам. Конечно, мне бы отказаться. Просто накормить ее. И все.
Глупо. Тогда меня интересовал ее внутренний мир. Только в несколько ином аспекте. Мы накупили гамбургеров, пива. В ближайшем Макдоналдсе. Благо прайс у меня тогда  был. Милый Ламберт подкинул старому кенту достаточно лавэ, чтобы прожить полгода, совершенно ни в чем себе ни отказывая. И мы двинули ко мне домой. По дороге. Я с интересом следил за ее реакцией на местных дилеров. Которые в том районе, только, что под ногами не валялись. Они предлагали и нам. Реакции, со стороны милого ребенка, не было никакой. Это было странно. Я в это время уже не верил в наличие на нашей планете не вмазывающихся тринадцатилетних детей. Она была, наверное, призвана, дабы убедить меня в обратном. Как я этого хотел. Увидеть в куче всеобщего дерьма. Хотя бы один цветочек. Или хотя бы росточек, сквозь это дерьмо тянущийся к свету. Один. Этого было бы уже достаточно. Довелось. Ярко оранжевая футболка в обтяжку. Юбка. Короткая настолько, насколько позволяли правила приличия. И чуть-чуть сверху того. Это было реально даже для такого воинствующего эстета, каковым являлся я. И. Черные гольфы. Чуть выше колена. Лолитизм такой. Придумался на ходу термин. Чулки, и гольфы, длиной чуть выше колена, были неотъемлемой частью ее гардероба. На протяжении. Всего времени. Которое я. Ее знал…  Всю дорогу мы, в общем-то, молчали. Изредка. Короткие. Фразы ни о чем. А о чем. Когда мы. Знали друг друга. Чуть больше получаса. Она в этот момент жила одним. Предвкушением еды. Я же лениво пробрасывал в уме возможные варианты дальнейшего развития ситуации. В результате пришел к выводу, что пусть все идет, как идет. Сэндвичи были горячими. Гамбургеры тоже. И не грозили. Остыть до дома. За короткое время нашего знакомства. Я понял. По крайней мере, мне так показалось. Ее взгляды на жизнь. Она воспринимала все, как должное. Судьба то есть. Есть пища - о кэй. Нет - шит. Всё. Комментарии в обоих случаях отсекались. Я тогда уже долгое время жил в мастерской. Мама мужа моей мамы была членом  Союза Художников. Ей под работу выделили мастерскую на берегу Москвы - реки.  Она жила в деревне. Сын же ее жил с моей матерью в нашей квартире.  А я жил в мастерской. Достаточно просторное помещение. В двухэтажном домике. Первый этаж которого не использовался никак. На территории кондитерской фабрики "Красный Октябрь". Прямо на набережной Москвы-реки. Напротив Храма Христа Спасителя. Заваленное картинами и всяким разнообразным и прикольным хламом. Стопятидесятилетней давности. Главное в этой мастерской было то, что она имела выход на крышу. Что меня не могло не радовать. На крышу. Где я писал стихи. Периодически перечитывал Ницше. Трахал девок. Бахался. Фигачил ЛСД. И где, наконец, жил мой пес. Английский бульдог. Бэллдрик. Злой. Уродливый. Похотливый. И жирный. Как сволочь. Там еще был  Воздух. Тогда мне его очень не хватало. На крыше же он присутствовал в достаточном количестве. С нее открывался потрясающий вид. Можно было смотреть в три стороны. В одной было видно памятник Петру. И завод "Красный Октябрь". С которого по утрам всегда пахло шоколадом.  За ним. Парк Культуры. В другой - Кремль и Москва-река. Хотя, она была везде - куда ни посмотри. И. В третьей стороне. Стоял ХХС. Который я очень не любил. Он казался мне. Огромным монстром. Совершенно инородным. Данному месту и времени. А четвертой стороны не существовало.  Вернее. Она была, конечно. Но там ничего не было. Там был виден только завод "АЗАП". Как сия аббревиатура расшифровывалась. Так и осталось для меня тайной.  Да и внутри мастерской. Было здорово. Набор мебели состоял из дубового стола. Эпохи Александра Третьего. Кровати. Вернее, матраца от этой бывшей кровати. Размером три на три. Вот на этот матрац. Пересчитав все ступеньки. Старой, скрипучей лестницы. Она упала. Раскинув руки крестом. И. Секунду спустя. Она уже жевала что-то. Запивала пивом. И. Давясь. Звонко смеясь. Рассказывала мне о том. Что. Я симпатичный. И. Что. Она. Не. Прочь. Пожить. Со мной. Некоторое время. Что здесь. В мастерской. Явно не хватает. Женской руки. Что. Я. Смогу. Быть. Ее. Первым. Мужчиной. Что я ей подхожу. Как рубашка, честное слово. Что. Давать. Всем. Без разбора. Она не хочет. Что. Это. Не входит. В сферу. Ее жизненных интересов. Это, конечно, радовало. Но мне всегда хотелось борьбы. Сопротивления. Слез, может быть. А здесь все было так просто и буднично. Что впору было плакать самому. Все всегда бывает не так. Как. Дэн. Хочет. Я не делал первого шага. Да. Мне. Ее. Хотелось. Как всегда хотелось. Три-над-цати-лет-них девочек. Кому их не хотелось. Тот, по-моему,  не понял чистой красоты. И безупречной гармонии секса. Потому, что этот возраст остается еще. Практически невинным. И.Теоретически непорочным. Потому, что дети этого возраста. Девочки, разумеется. Еще. Должны быть. Кристально чисты. Да. Мне. Ее. Хотелось. Но все эти заявления насчет того, что "я могу". Как - то отстранили. Но она сама потянула меня на кровать. И.Остановилась. Великий Теоретик. Грандмастер Секса. Не. Знал. Как вести себя на практике. Я ей, конечно, помог. Я действовал по всем правилам Великой Науки. Ее мы усовершенствовали с братьями Шульц. Были в моей жизни два таких немца. Люди, беззаветно преданные сексу. Сексу нежному, чистому, гармоничному.  Они были академиками. Были, потому, что их больше нет. Они погибли, занимаясь сексом на сеновале с двумя девками. В них попала шаровая молния. Героически погибли в авангарде сексуального фронта. Начав поцелуй, я не прекращал его - он был слишком сладок. Слишком, чтобы его прекратить. Я теребил ее соски - нежные, мягкие - они становились под настойчивостью моих пальцев все более и более упругими. Пока не одеревенели совсем. Тогда я перенес на них губы. Оторвавшись от живительного источника-маленького, ненасытного, влажного ротика. Мой язык наращивал темп. Теперь она могла дать волю своим эмоциям. Стоны ее то нарастали, то затихали. То перерождались в крик. Во всхлипывание. Она затихала. А моя рука - мои гроссмейстерские два пальца - указательный и средний - нашли ее клитор. От этого легкого прикосновения волна стонов накатила вновь. Ее лихорадило. Била дрожь. Дрожь нетерпения. Дрожь. Ожидания. Великого. Первого. Кружевные трусики беспокойно теребились у щиколоток пальцами ног. Борьба ног  и нижнего белья. Наконец-то она не выдержала и стряхнула их. Я дотянулся и положил этот невесомый комочек на горящий ротик. Она стала бессознательно сосать эту черную паутинку. Пропитанную насквозь ее же собственным соком. Свободной рукой она ласкала. Нет. Уже. Теребила мой член. Можно было длить этот момент. Еще и еще. Но я почувствовал, что - это апогей. Если продлить эту нежную пытку. Можно перекрутить пружину. И тогда. Время, потраченное на подготовку. Будет потрачено впустую. Время и энергию было жаль. Я поднял свое тело над ней. Не выпуская моего члена из рук, она постаралась направить его во влагалище. Но я не давал. Как только он касался входа в нее, я чуть отстранялся. Давал потереться ему о промежность. И снова отводил. Это довело ее до слез. Она уже плакала от желания и неизвестности. Когда. Какое движение. Разорвет нить, связывающую  ее и детство. Она еще раз. Обреченно. Подвела меня к себе. И я вошел в нее. От неожиданности она выгнулась дугой. И я вошел в нее до самого упора. И тогда она закричала. Она кричала все то время, пока я вгонял в нее, жаждавший молодого три-над-цати-летнего тела, фаллос. Она сильно прижалась ко мне. Искала высохшими губами мои. Не находила. Шептала что-то невразумительное. Откидывала голову на подушку. Но не выдерживала. И снова тянулась к губам. В стремлении получить хотя бы каплю влаги на высохшие свои. Глаза ее. Были явно где-то не со мной. Они то закрывались. То открывались вновь. Она сжала. Откуда только сила взялась. Меня своими античными ножками. Мы стали целым. Я изменил схему. Глубокие фрикции. Неглубокие. Она кончала со скоростью буйного ветра. А я - нет. Мне было еще рано. Да и самому не хотелось. Бывает так. С тем, кого не любишь, и кончить стараешься побыстрее. А с. Тогда я об этом еще не задумывался. Просто не мог подумать. Мне было хорошо. Да и ей продлить это иступленное состояние не мешало. Я вышел из нее. Перевернул на живот. Поставил на колени. Раздвинул ягодицы. Провел влажным от смазки членом по второй. Еще меньшей дырочке. Анус  ее был в состоянии ожидания. Сжимался-разжимался. Я наставил головку члена на коричневато-розовое отверстие. И стал медленно входить в нее. Сфинктер сразу плотно обхватил ствол члена. Ощущение - на грани запредельного. Героин рядом не стоял. Кэт стала опускаться. Я лег на нее. Чуть подождал. Пока она не привыкнет. К новизне ощущения. И ввел его до конца. Резко. Она вскрикнула. Я остановился, чтобы не напугать ее. И. Спустя мгновение. Начал трахать ее уже безостановочно. И безжалостно. Она хрипела, как в агонии. И вдруг прошептала. Целуй меня. Целуй. Скорей. Я изогнулся. И впился в ее губы. Она кончала. И я уже не мог сдерживаться. Тугая струя моей спермы, наверное, достигла ее горла. Но. Она. Сбросила меня. Перевернула на спину. И стала ожесточенно. Отсасывать белый матовый сок из жерла моего члена. Она глотала его. И не могла остановиться. Это безумие продолжалось, пока сперма не иссякла. Она. Устав. Села на мой. Еще стоящий член. Верхом. И. Застыла. Измученная. Но очень довольная. Откинув голову назад. В этой позе. Статуя богини Изиды. Верхом на Аримане. Красивая. Но какой-то. Ледяной. Беспощадной красотой. Обессиленная богиня. Каждая клеточка ее тела пахла сексом. Я ощущал этот запах. И это был самый. Прекрасный аромат. Изо всех. Которые Я.когда-либо. Ощущал. Потрясающий запах. Этот первый раз в ее жизни навсегда запомнил и я. Навсегда, значит - навечно. Ибо уже тогда закралось подозрение, что со мной больше ничего подобного не случится. Мелькнула мысль. Но сразу же исчезла. Мысль о том, что это был случай, редко предоставляемый богами нам, смертным.

БЕГСТВО
Все то время, которое мы провели вместе. Я чувствовал себя очень легко. Но героин не отпускает далеко. Он держит на коротком поводке. И одергивает рвущихся с него. Одергивает жестоко. Она знала все это. Она видела все это. Она мирилась с этим. Она просто не могла. Что - то  изменить. Читала взахлеб Ницше. Взахлеб - этрусскую Книгу Мертвых. Взахлеб слушала Моррисона. Она. Вообще. Все. Делала. Взахлеб. Она была неуловимой вспышкой. Яркой. Слепящей глаза.  Уходила всегда внезапно. Исчезала. Не оставив записки. Не предупредив накануне. Не звонила. Также внезапно появлялась. И тогда это был ураган. Она врывалась в мастерскую, словно вихрь. Сметая все на своем пути. Выкрашенные в цвет воронова крыла волосы. Всегда одетая в черное. Черные шерстяные гольфы, чуть выше колен. Черная юбка, на двадцать сантиметров выше края гольфов.  Черная водолазка. Черное полупальто. Черный шарф. Черные ботинки. Черные перчатки. Ее дикая энергия подхватывала меня и кружила в сумасшедшем танце. В вакхически - безумном. Психоделически беспредельном. И так - во всем. В любви. В сексе. Которым мы занимались. С ней. Везде. На кровати. В ванной. На кухне. На улице. В кино. В автобусе и метро. На Манежке. На Пушке. В общем-везде.  Ее глаза… Когда она поднимала свои глаза. Пристально вглядывалась в мои. Тогда я ощущал, что меня, как будто бы, обволакивает растительным маслом. Нет другой ассоциации. Я замирал, не в состоянии сдвинуться с места. Сказать хотя бы слово. Просто - пошевелиться. Она смотрела не мигая. Секунду – другую. Но, казалось, что прошла вечность. И не одна. В этом взгляде был адский огонь. Райское тепло. Мощь многих тысячелетий, сконцентрированных в двух немигающих точках. В них было столько всего. Что становилось страшно. Но я не успевал испытать этого испуга. Потому, что этот взгляд длился всего лишь несколько секунд. Но была. И. Другая. Она. Когда. Редко. В последнее время - чаще. Она заходила в мастерскую с опущенной головой. Устало бросая на диван. Шарф. Пальто. Перчатки. Устало забивалась в кресло. И сворачивалась там калачиком. Маленький. Беззащитный. Пушистый. Черный. Котенок. Тогда мне хотелось обнять ее. Согреть. Погладить. Приласкать. Но. Я. Почему - то. Не делал этого. Как будто. Что - то сковывало меня. Не давало. Сделать этот шаг. Молча. Пожимал плечами. И. Уходил за баяном. Так. Было. И. День. За. Днем. Когда опускались сумерки. Вечерами и ночами. Ее. Изнутри. Грызла депра. С каждым днем, вгрызаясь все глубже и глубже. Она делала ее. Все бледнее и бледнее. Тоньше и прозрачней. Черные круги под глазами. Стали видны все отчетливей.  А я по своей природной слепоте. Не видел причины этого душевного СПИДа. Я жил вместе с ней. Но в каком - то. Своем мире. Телом я был с ней. А душа. Словно закрыла себя на сто замков. Ее - душу. Просто заколотило героином. И она онемела. Кэт любили все. Она излучала свет. Необыкновенный и ослепительный. Тепло. Которым, в течение секунды, она умудрялась согреть многих. Было бесконечным. Неиссякаемым. Идущим из самого сердца. Сердца. Маленькой. Хрупкой. Три-над-цати-лет-ней девочки. Мои близкие. Лоди, Ламберт, Гандлер, Рэф, девчонки - все, короче . Говорили. Судьба все - таки повернулась к Дэну лицом - он нашел то, что искал всю свою жизнь. Она никогда не пользовалась косметикой. Естественна до умопомрачения какого - то. Потрясающа в своем отказе ото всего фальшивого и ненастоящего. Мизантроп Бэллдрик. Кусающий всех и вся. Ненавидящий все движущиеся и неподвижные предметы. Любил ее. Ласкался. По его похотливым глазам. Было видно, что будь она сучкой. Он бы трахал ее по двадцать пять часов в сутки. И грыз бы глотку любому кобелю, просто посмотревшему в ее сторону. Да. Она и была сучкой. Но ее кобелем был я. С чем Бэлдрику приходилось мириться. И он мирился. Глаза ее. Тускнели день ото дня. Круги превратились в черные ямы. Она стала меньше улыбаться. Она просто перестала улыбаться. А я стал находить упаковки из-под "Тромала".  Сначала, где-то спрятанные. Потом уже - разбросанные, где попало. Мне было все понятно. И она смотрела на меня. Зная, что я все знаю. Она, наверное,ждала. Ждала, что я подойду. И. Поговорю. С Ней. Она ответит - почему. И все образуется. Все встанет на. Свои места. И в нашей жизни. Все станет хорошо. Так, как должно быть. Но. Я не. Делал этого шага. Она стала меньше разговаривать. Она просто перестала разговаривать. Практически перестала есть. Только пила минералку. Курила ментоловый "Салем". И, иногда, грызла фисташки. И лежала, свернувшись калачиком в углу дивана. С одной из книг Мураками. С выключенным светом. С горящей свечкой, оплывавшей на фарфоровом блюдечке. Стоявшим у нее в изголовье. 


ВСЁ ТАК
Однажды, возвращаясь в мастерскую. Я почувствовал, как мое сердце пронзила раскаленная игла. И я понял. Что произошло что-то непоправимо-страшное. То, что я уже не могу изменить. Я еще не знал-что это. Но уже знал, что это что-то-с ней. Я поднимался по старым, скрипучим ступенькам. Поднимался. Не желая знать правды. Но знал, что эта правда находится за дверью в мастерскую.
Поднявшись. На какое то мгновение. Я был обманут. Мне показалось, что все в порядке. Играла музыка. Моррисон. Это было нормой. Был слышен звук воды. Доносящийся из ванной. И только тогда. Когда я. Сопоставил эти части единого целого. Кэт. Моррисон. Ванная. Я понял все. И бросился туда. Там я ее и обнаружил.
 С перерезанными венами. На полу валялась бритва. И - Моррисон, на полную катушку. А она лежала в кирпичного цвета воде. Умиротворенная. Успокоенная. Лицо ее приобрело тот цвет. Который был раньше. Когда мы познакомились. Пропали черные круги из под глаз. И в этой картине. Как это ни было странно. Ничего странного не было. Казалось, что так и должно быть. Что это - в порядке вещей. Что тринадцатилетняя девочка. Лежащая в ванной. С перерезанными венами. Это нормально. Я упал перед ней на колени. Не было ни слез. Ни слов. Там. Я. И. Умер вместе с ней.


ПОСТОЙ, Я ПОДАМ ТЕБЕ РУКУ
Когда кома закончилась. Пришел прагматизм. Надо было похоронить Кэт. Я же не мог выставить. Труп на улицу. Приколов к груди. Записку. Похороните, плз, добрые люди. Единственное правильное решение. Было позвонить Ламберту. Он молча выслушав. Сказал свое вечное "йопт". И положил трубку. Через час он был у меня. Молча прошел в комнату. Где я тупо. Мерил ее периметр. Молча снял куртку. Достал баян. Усадил меня в кресло. И, также молча. Поймав вену. Вкатил мне героина. Затем, повторил операцию над собой. Через полчаса. Он спросил, где Кэт. Я попросил его выйти на кухню. Мое - это мое. И до. И после смерти. Ее тело принадлежало мне. И. Никто. Не. Должен. Был. Видеть. Его. Обнаженным. Кроме Меня. Я перенес Кэт в комнату. Уложил на. Наш. Любимый. Матрац. И застыл. Как камень. Меня всегда. Поражала ее красота. Безупречность формы. Отточенность линий. Настолько совершенное создание. Что невольно сердце. Колотилось все. Быстрее и быстрее, при виде ее. А сейчас. В смерти.  Эта безукоризненная. Потрясающая глаз красота. Проступила во всей своей силе. Тяжело было оторвать взгляд. Я надел на нее черное. Простое нижнее белье. Которое своей простотой. Заставляло хотеть ее еще сильнее. Черные колготки. Черную юбку. Черные шерстяные гольфы, выше колена. Зашнуровывая черные замшевые сапоги. Я остро понимал. Что больше никогда. Не прикоснусь. Не упаду. Не поцелую эти античные ножки в золотых браслетах. Которые скрыли гольфы. Дальше последовала черная водолазка. И черное полупальто. Перчатки и шарф. Затем, я, тупо. Сушил ей волосы феном. Вытирая слезы. Предательски падавшие из глаз. Когда с этим было покончено. Надел на голову черную беретку.
Я поднял ее на руки. Ламберт открыл дверь. В которую ей уже. Никогда не суждено было войти. И мы спустились вниз. Лам сел за руль. А мы с ней. На заднее сидение. Я положил ее на колени. Как маленького ребенка, который заснул на руках. Ехали мы в одно из самых мрачных мест. Которые я встречал в жизни. Мы ехали в крематорий. Там работал наш знакомый Ганс. Вообще, все наши знакомые. По какой-то странной случайности. Были людьми достаточно неординарными. В той. Или иной степени. Вот, и Ганс. Работал кочегаром в крематории. В его обязанности и входило. Отправлять людей в их последний путь. В топку  крематорной печи. Был вечер. Мы ехали. И молились, чтобы нас не остановили менты. Но все, как бы, обошлось. Мы приехали рано. Было еще не совсем темно. Ламберт позвонил Гансу. Тот сказал, что надо ждать темноты. Лам задремал. А я. Сидел и тихонько качая Кэт на руках. Рассказывал ей какую-то сказку. Сейчас не вспомнить какую именно. Но-сказку. Это точно. Мне почему-то казалось. Что она меня слышит. Что она сейчас откроет глаза, улыбнется. И скажет. Поехали домой. Я так тебя хочу. Но. Она не открыла. Но. Она не сказала.
Тем временем стемнело. Лам-впереди. Я-сзади, с Кэт на руках. Прошли через служебный вход. И пошли к жуткому, черному зданию. У входа нас встречал Ганс. Он был двух метров ростом. И. Наверное. Двухсот килограмм весом. Мрачный. Практически немой. Он махнул нам рукой, и вошел в какой-то темный коридор. Мы пошли за ним. Коридор был темным. С очень низкими потолками. Мы чуть не грохнулись несколько раз. Пока не вышли на освещенное место. Этим местом и было "сердце" крематория. Подвал с печами. Одна из них глухо гудела. Перед ней стояло какое-то подобие каталки. С этой самой печью соединенное рельсами. Ганс, молча, постучал пальцем по часам. И показал на  каталку. Я все понял. Подошел к этому странному, металлическому сооружению. И положил на него Кэт. Ее глаза были закрыты. Сама она излучала. Полное спокойствие. И-безмятежность. Я поцеловал ее в холодные губы. И отошел в сторону. Ганс взял в руки пульт управления. Нажал на какую-то кнопку. И. Дверь печи стала подниматься. Ламберт. Как натура тонкая. Отошел и отвернулся. Я стоял. Не моргая. Глядя на Кэт. Ганс нажал еще кнопку и. Каталка тихо двинулась внутрь печи. В огнедышащее жерло. Ревущее от голода. Я рванулся к Кэт. Но Ганс удержал меня. Отвернул мою голову в другую сторону. И не отпускал до тех пор. Пока заслонка не опустилась. Я. Поняв. Что. Это. Все. Молча побрел на выход. У дверей опустился на корточки и заплакал. Это были уже не рыдания. А тихие слезы тоски и понимания. Что-все. Через какое-то время. Не знаю, сколько прошло. Вышли Ганс и Ламберт. Ганс держал в руках урну с пеплом. Которую протянул мне. Я взял дрожащими руками то, что еще несколько минут назад. Было Моей Кэт. И. Как сомнамбула. Побрел к машине. Ламберт задержался расплатиться с Гансом. Обратно мы ехали молча. Я-в обнимку с остатками Кэт. У Большого  Каменного моста. Я попросил Лама остановиться. Мы вышли. Прямо на середине . Я подошел к перилам. И. Немного постояв, глядя на свою ушедшую любовь. Отвинтил крышку урны. И. Высыпал пепел вниз. Какой - то сумасшедший порыв ветра. Подбросил его обратно вверх. Мне в лицо. Она не хотела. Уходить от меня. Она не хотела оставлять меня одного. В этом поганом мире. Но. Это. Был. Финал. Мы сели в машину. И поехали туда. Где Ее больше не было.


ПЕРЕД ТЕМ
За пару дней до этого. Она сказала. Что. Влюбилась. И на идиотский вопрос. В кого. Она, конечно, не ответила. Я до сих пор не понимаю – почему в меня. Что на тот момент. Было во мне такого. Что могло удержать рядом со мной. Три-над-ца-ти-летнюю девочку. Чем я мог быть ей интересен. Что было во мне такого. Чего она не нашла в других. Почему-то она выбрала меня.  Это для меня было почему-то. Для нее всегда все было предельно ясно. Мне бы радоваться надо было бы. Тому, что с тобой не просто живут. А тебя любят. А я не понял.  Это и было причиной ее депры. Она не видела ответных чувств с моей стороны. А мне тогда оно было ни к чему. Да. Она. Была лучше всех моих девок. Вместе взятых. Но я тогда хотел свободы. Я. Еще. Не. Был. Готов. К любви. Даже. К. Ее. Любви. Я тогда промолчал. А она не смогла. Я знаю ее. Она никогда не простила бы лжи. Хотя сама смогла бы обмануть кого угодно. И еще она не простила бы предательства. И. Подлости. Потому. И. Ушла. Я ее предал. Я предал ее тогда. Когда не увидел своими наглухо прогероиненными глазами. Что творится в душе маленького Ангела. Посланного мне свыше. Когда она сказала. Люблю. Я не поверил. Не было в моем лексиконе такого слова. Когда - то - было. А на тот момент оно было выведено из обращения. Да и готов я не был. Хотя. Все это - отмаза чистой воды. Я фактически плюнул ей в чистую хрустальную душу. А она могла жить только с кристально чистой душой. С плевком - нет. С моей стороны это. Было еще и трусостью. Я испугался ответственности. Подсознательно, но - испугался. Ответственности за любовь. В результате. Получил нечто большее. Перманентное тавро. Пылающее и незаживающее тавро на сердце. Она не умела делать что-то наполовину. Так мы убили три-над-цати-летнего Ангела. Я и Моррисон. Бэллдрик долго не верил. Он скис. Он перестал всех кусать. Он так и не оправился. До самой своей. Через месяц. После нее. Это были самые близкие мне люди. А я начал сходить с ума.

УРОВЕНЬ МРАКА
Дэн обожрался колес. И ему хочется спать. Но. Не можется. Зачем я. Вообще. Еще здесь. Я стар. Я устал. Мне двадцать с чем-то. Лет. Я дышу кислородом. Хотя. Давно должен был бы. Дышать серными парами в Аду. Я уже несколько лет подряд. Слушаю Моррисона. Я и DOORS.И столько же лет. Убиваю себя разнообразными наркотиками. В родной стране помирать родней. Мой единственный шанс-это быть слабей. Перефразируя Егора. Что. С. Дэном. Происходит. Иногда я выхожу на воздух. Только для того. Чтобы купить себе еды. Пива. Колес. Или героина. Или ЛСД. И возвращаюсь домой. Вот маршрут моей нынешней жизни. Или. Моей нынешней смерти. Что будет вернее. Моя бедная крыша уже не успевает просветляться. Она живет в постоянном наркотумане. Мой стол полон стихов и прозы. Дикой ахинеи сходящего. С ума Дэна. Теперь нас двое. Он и я. Раздвоение личности. Мы так и живем в мастерской. Здесь уже давно никто не появляется. Иногда мы со мной приводим сюда ****ь. Одну на двоих. Это всё наше общество. Иногда заезжает Ламберт. А ночами хочется выть. Оттого. Что. От. Одиночества. Оно грозит загрызть. Именно. Ночами. Подбирается к горлу. Горло тогда першит от слез. Что толку плакать. Ибо это. Очень странные слезы. Они никогда. Не появляются. Наружу. Они всегда. Стоят комом. В горле. Утром я открываю окна и выветриваю Одиночество. Вечером. Оно. Наполняет собой квартиру снова.  Когда-то я был Черным Лотосом. Меня холили и лелеяли. И я был священен. По большим праздникам меня сжигали. И пепел развеивали над Нилом. А теперь. Я. Вот. Дэн. Маленький и бредовый. С дикогорящими. Безумными глазами. Горящими ледяным героиновым огнем.  Без героина. Дешевые колеса. А ночью. Если удается уснуть. Всегда. Приходит. Она. В оранжевой футболке. В мини - юбке. В неизменных гольфах. В позе богини Изиды. Только. Пахнущая. Не сексом. А смертью. Ледяным дыханием могилы. Прошло. Уже. Много. Лет. С. Той. Поры. А она. Здесь. Она не говорит. Со мной. А просто смотрит. Осуждающе. Мол. Эх. Вы. С Джимом. За что. Родные. Я ведь вас так любила. У меня в жизни. Кроме вас двоих. Никого и не было больше. Что я могу ответить. Зато. Вечно. Три-над-цати-летняя. Скоро и я к тебе. Я тебя никому не отдам. Один раз упустил. Теперь буду всю оставшуюся жизнь догонять. Бэлдрик уже с тобой. Кэт Бэлл. Бэллдрик. Символично. Ждите. Горят корабли. Дохнут люди. Заворачиваются дети от героина. От СПИДа. От тоски. А я. Почему-то жив. Лишен покоя. Дэну плохо. КОМАТОЗ.

ФОРЕВЕР
Хруст осколков разбитой вазы под ногами. Так хрустит еще и разбитое сердце. С таким звуком лопаются швы на свежезашитой ране. Так ломается игла. Таким голосом поет Моррисон. Когда ромашки становятся черными розами. Когда солнце превращается в черный круг и зловеще шепчет: - Фффсёёёё...
Глаза закрываются сами и просят их больше не открывать. Сердце шепчет на ушко:
 - Зачем я тебе - останови меня... Ну, пожалуйста… Я тебя очень прошу - не хочу больше...
А руки… Руки ждут приказа. Они ждут сигнала, чтобы ввести в командную строку путь с конечной точкой - СМЕРТЬ. Чтобы это была не очередная перезагрузка, а окончательный снос системы без восстановления данных.  Навсегда. Форевер, так сказать...

СЕЙЧАС
Шива и депрессия - близнецы- братья. Восьмирукие. Восемь рук держат за горло. Мертвой хваткой. Мне не хватает воздуха.  Даже на крыше. Астма. Не хватает тебя. И. Бэллдрика.



ТОГДА
Мы путали свои дороги сами. Создавалось впечатление, что мы, окруженные светофорами и указателями правильных путей, кидали в них камнями (чтобы не горели), рубили их топорами (чтобы не читать правильные названия), делали все для того, чтобы о Правильных Путях не знать.
Только, кто сказал, что те пути были Правильными. Ни за что на свете, - слышите - ни за что ,- я не променял бы свои неправильные на другие. Несколько клинических смертей, черный туман по утрам, выворот души и тела наизнанку, когда ломало так, что хрустели кости, а мозг  взрывался и становился желеобразной субстанцией, слезы, медленно скатывающиеся по щеке, от боли и безысходности, я бы никогда не променял на вашу обывательскую, ханжески - лицемерную, тупо-самодовольную Правильную жизнь. То-то и оно, что Жизнью было то, что было с нами. А то, что было с остальными, было Дорогой К Смерти.


ТОГДА
Мы подолгу спорили с ней. Обо всем. Чаще всего - о музыке. Хотя она и я безумно любили DOORS. Все-таки были и другие вещи, которые нам нравились или не нравились. Сходились мы на ANATHEMA, Dead can Dance и Gotan Project. Дальше - спорили до хрипоты. Она. Когда ей. Что-то не перло. Приводила одни и те же.  Аргументы. Банально. Тривиально. Попсово. Бездарно. Неинтеллектуально, в конце концов. Это были ее контраргументы.
И - закрывалась. Ее приоритеты были незыблемы.


СЕЙЧАС
А вообще. Если разобраться. Вру я сам себе. На каждом шагу. Я вовсе не так одинок. Как представляю себе и другим. У меня есть брат, сестра, жена брата. А я - сволочь. Дэн забывает близких. Склероз, влекущий за собой слабоумие. Сестра. Она - Кэт. Тоже. Опять. Снова. Мне никуда не деться от этого имени. Кэт. Ей. Восемнадцать лет. Моя. Сестра. Она похожа на меня. Тоже неприятие несправедливости. Тот же аналитичный ум. У меня - остатки оного. Та же вспыльчивость. Гордость. Мудрость. Когда ей было три-над-цать лет. Я был у них в гостях. Мы пили много водки. Причем, она тогда уже. Пила наравне с нами. Совершенно не пьянея. Потом мы разошлись спать. Меня положили с ней в одной комнате. Расстояние между кроватями - метр. Я о чем -  то рассказывал ей. Полу - шепотом. Чтобы не разбудить остальных. Она молча слушала. Потом перебила. И сказала. Хочешь, я лягу с тобой. И. Не. Дожидаясь ответа. Нырнула ко мне под одеяло. Я конечно герой. Да только от слова героин. Посему, устоять не смог. Она говорит, что любит. Ему - восемнадцать. Он - из какого-то страшного захолустья. И по сему поводу. Вся наша родня - против их отношений. Она изредка звонит мне. Жалуется на непонимание. И даже с ним она одинока. У нее есть только я. Руслан - брат. Кэт - его жена. Снова и снова - никуда. Они тоже хорошие. Тоже иногда звонят. Раз в год. Приглашают в гости. Я  вежливо отказываюсь. Под каким нибудь благовидным предлогом. Они живут своей жизнью. Дэн умирает своей. Героин пропитал каждую клеточку его мозга. Но. Дэн стоически переходит. На ЛСД. Оригинальное, усугубляющее процесс распада мозга, соскакивание. У Дэна есть план. Всем врагам назло. Грандиозный. Наполеоновский. Такой, ради которого имеет смысл еще немного пожить на этом проклятом свете. И он когда-нибудь. Воплотит его в жизнь.



ТОГДА
Иногда я думаю. Что сгубили-то ее не мы с Моррисоном. А мы с Dead Can Dance.Слишком уж запредельная музыка. Не. От. Сюда. Абсолютно. Кроме нас. ДКД. Любил только Лоди. Он перед смертью сказал. Что эта музыка. До сих пор. Звучит у него в ушах. Но она не приняла Gotan Project. Я же их очень любил. Чуть меньше, чем  Dead Can Dance. Получается, что я ей их навязывал. Она в свои годы. Имела на все. Строго зацементированные взгляды. И ни за что бы их не предала. Жизнь и люди для нее. Заканчивались там. Где начиналось предательство и измена. И ложь.

ВАКУУМ
У них. Братьев -  сестер. Своя жизнь. Хорошая ли. Плохая ли. Не мне судить. Кто я такой. Чтобы выносить другим приговоры. Наркоман, отупевший от героина. Отупевший же от героина поэт. Которого никто не знает. Читали. Да. Десятка три человек. На этой грешной планете. Двадцать восемь из которых. Умерли от передоза. Сильный ход. Мне глубоко насрать на свою неизвестность. Меня читаю Я. Сестра, хоть и клянется в вечной любви. Тоже знакома поверхностно. Все равно люблю. Она когда-то была маленькой. Я помню ее такой. Маленькой ласточкой. Весело щебечущей. Хитро улыбающейся. Сейчас поумнела. Повзрослела. А улыбка осталась. Милая Кати. Ее любимым словечком. С малых лет было слово «бон». Франция. Хороший. Видя что-то новое. Бон. Радуясь чему-то. Бон-Бон. Она напоминает мне мою. Кэт. Не внешне - внутренне. Порой. Она говорит словами той Кэт. Реинкарнация. Как-то мы сидели в студии у Тони. Художника. Поэта. Такого же, как и я. Пили кофе. Курили
гашиш. И несли полный бред. В полном соответствии с Моррисоном. Который надрывался из каждого угла. В какой-то момент. Она не по поводу. Выдала всего две строчки:
Новый год в Манчестере. Голубые ели.
Палевый туман плачет еле-еле…
Это были мои стихи. Которые я посвятил Той Кэт. Которые. Читала. Только Она. И повторяла их. К месту. И не. К месту. Меня спасло от падения в глубокий обморок. Только то. Что я сидел в кресле. Я спросил - откуда. Она ответила - пришло. Просто - пришло, и - все. Она, вообще, старалась никогда ничего не усложнять. У нее все было предельно ясно и просто. И тогда-то я понял. Сделал тот кошмарный вывод. Моя Кэт и моя сестра. Это - один и тот же человек. Вернее, человек, в котором живут две души. Так будет точнее. И. Мне. Стало. Страшно. Переселение душ. Но. Все-таки мои мозги. Рады этому знанию. Я как-то быстро. Научился с ним жить.  Мои две любимые женщины. Всегда рядом со мной. Я знал. Что Моя Кэт. Не могла уйти просто так. Самое дорогое. Из того. Что у меня есть. Теперь. Сестра. Она иногда напоминает мне о том. Как меня зовут. Нам это интересно. А остальным нет. Я не называю ее этим именем. Кэт. Оно мне больно. Оно режет мое сердце на мелкие кусочки. Посыпает крупной нетолченой солью. И ест его сырым. Я называю ее разно. Но. Всегда. Французскими именами. Почему-то. Она к этому привыкла. Она. Вообще. Привыкла. Ко мне. Уже. Давно. С три-над-цати лет. Не удивляется. Шанталь. Николь. Изабель. Мишель. Хочу так. Но. Не. Кэт. Очень больно. Она юна. Наивна в чем - то. Но. Умна. Чертовски. Она любит нас. Своих братьев. Ей очень нравится хвалиться тем. Что у нее есть. Два любящих ее. Брата. Похвалиться может каждый. Но не у каждого они есть. На самом деле.

КОГДА-ТО
Когда - то. Достаточно давно. В Серебряном Бору.  Встретились. Совершенно случайно. Двое мальчишек. Встретились. Чтобы пройти огонь, воду и медные трубы. Вместе. Чтобы не расставаться до сих пор. Пафосно звучит. Не правда - ли. Но - правда. Это были. Я и Ламберт. Нам тогда было по шестнадцать лет. Что - ли. С этого возраста, объединившись вместе,  мы и начали производить всякие. Эксперименты над своим организмом. Вмазывали в себя всякую дрянь. Нюхали что - то. Пили, естественно. Старые. Прожженные наркоманы. Долго не верили. В то. Что мы начинали с эфедрина. Марчефаль, как он назывался в кругу  употребляющих разную гадость, был самым поганым наркотиком. Со стопроцентным привыканием. С первого же раза. Хуже был только метадон.   Они также не верили. Что мы смогли с него слезть. Мы прошли весь спектр наркоты. По Бэрроузу. И почему-то остались живы. Как ни странно. Тогда мы жили полностью в свое удовольствие. Не отказывая себе практически ни в чем. Мы трахали всех тех. Девок. Которые не были разобраны. Парнями более старшего возраста. Трахали целок. А потом ушли в армию. В общем-то, и там. Ни в чем себе не отказывая. Когда же мы вернулись. Оказалось. Что. Подросли те. На кого мы раньше. Не обращали внимания. По причине их малолетства. Стали свободными те. Кто был занят. Потому, что их кавалеры либо сели, либо спились, либо сдохли от передоза. Или - перепоя. У нас была репутация Гитлера, Сталина, Муссолини,  Годзиллы и Фрэдди Крюгера в одном лице. Чудовища. В человеческом обличии. Бдительные мамаши. Прятали своих неотъебанных дочек себе под подол. Но дочки. Только высунув из любопытства свой нос из под юбки. Бывали тут же схвачены и. В общем. Веселились, как хотели.

СЕЙЧАС
Тяжелое дело. Лето. Дэну плохо. Повышенное либидо. Ему просто невозможно оставаться в общепринятых рамках. Когда кругом шоркаются сучки в таких мини. Что невольно возникает вопрос. Зачем выпускать юбки вообще. Когда можно обойтись одним широким поясом. Сучки - кругом. А еще-дикое количество беременных баб. Ненавижу беременных сучек. Они похожи на самок. В которых залили спермы сверх нормы так, что она струилась у них из глаз, ушей и ноздрей. Изо рта ,влагалища и задницы не струилась по причине того. Что они были заткнуты тремя членами. Твари. Беременная баба-это ведро со спермой. Почему-то хочется оттрахать всю планету. Женскую часть ее, разумеется. Лето…Мини…Три-над-цати-летние девочки в мини. В шортиках. Они так сексуальны, что хочется наброситься на них прямо на улице. Затащить в кусты. И трахать. И давать им в рот. Или - дома. А еще лучше. Где нибудь - на даче. В подвале. Посадить такую нимфетку на строгий ошейник. Голую. Иногда кормить. И трахать. И рвать ее на части. Чтобы она кричала от боли. Кончать ей на лицо. Чтобы она слизывала сперму. Перемешанную со своими же слезами. Лето…Три-над-цати-летние девочки.. Трахать в анальное отверстие. Неразработанное другими членами. До крови. Намотав волосы на кулак..  Такие вот мысли приходят в середине июня. Лето.. Мини..Три-над-цати-летние девочки…

ОРБИТА МРАКА
Милая девочка. Не обижайся на своего непутевого братца. Я просто разучился улыбаться. Я болен безумием. И пусть меня нет с тобой. Но. Я. Люблю. Тебя. И ты это знаешь. И верю - простишь. Скоро меня не будет. И вы с Русланом. И Кэт. Будете теми. Единственными людьми. Которые принесут на мою безымянную могилу. Если она у меня, конечно, будет. Черную орхидею. Одну. Это буду я. Я. Пришедший. Вернее, принесенный. На свою собственную могилу. Вы - хорошие. Вы - относительно нормальные. В общепринятом значении этого слова. А я - Дэн. Мутант нашей семьи. Трансформировавшийся в чудовище. Монстр. В человеческом обличии. Вооруженным глазом не видно. Правда. Я - очень грустный монстр. Для меня нет места в этом мире. Как нет места для иглы на моих венах. Уже плохо. Чувства Дэна. Монстр. Сентиментальный. Сегодня, наверное, напьется. Дешевого красного вина. И будет тихонько плакать в углу пустой мастерской о безвозвратно загубленной жизни. Рядом никого нет. Кэт, Бэллдрик, сестра. Все они далеко. Мне будет одиноко. И. Страшно.  Но утром все будет по - старому. Все станет на свои места. Если они у этого всего есть, конечно. Мертвый Дэн пойдет в циничный. Как и он сам. Мир. К кому-то из оставшихся. Чудом уцелевших в мясорубке жизни, знакомых. Ибо друзей у него нет. Кроме Ламберта. Чтобы просто лечь на диван. И. Наслаждаться. Тупо наслаждаться тем. Что рядом кто-то есть. Есть - живой. Немо. Тупо. Наслаждаться. Потом, пить кофе. Курить гашиш. Говорить редкие слова. Ни о чем. Ибо - не о чем. И. Снова. Снова. Вспоминать. Кэт. Бэллдрик. Кэт. Треугольник из отсутствующих. Любимых. Милых сердцу. Нежных, терпеливых. Где вы. Где - то там. Я еще только иду. Я еще не знаю. Сколько мне осталось. Я еще только режу ступни о стекла. Еще идет кровь. Краска. Солоноватая. Красивая. Красная краска. Искупление мое. За смерти. За неоказание своевременной помощи. Ужасно необходимой помощи. Дэн-самомазохист. Ибо ему нравится мучать самого себя.

ШИРОКО ЗАКРЫТЫЕ ГЛАЗА
Шквальный дождь. Он шел от памятника Петру Церетелиевскому. Было видно, как он надвигается. Плотная серая стена. Готовая смести  с лица Земли все живое. Уверенная в себе. Наглая, как танк. Из 6-ой армии Зеппа Дитриха. Не боящаяся никого на этом свете. Да и на том, наверное, тоже. Как две капли похожая на смерть. Такая же безжалостная. И кратковременная. Как твоя, Звезда.

ВЕКТОР МЫСЛИ
По улице идет снег. В виде людей. По улице. Идет. Тает. По улицам идут муравьи. В виде людей. Мельтешат. Или - люди в виде муравьев. Каждому - свое. Как было написано на моих любимых воротах. Круговорот. Страшно. Что. Вечный. Одно и тоже. Бэрроуз говорил. Человек. С константуированным  распорядком жизни. Уже не человек - робот. Прав был старый хрен. Будильник - рычажок, который этот режим включает. Режим "sleep" на телевизоре - выключает.  Однажды утвержденная инструкция. Навсегда. Хайль Гитлер.

СОЖАЛЕНИЯ
И теперь. Даже, если бы очень просил Бога. Уже не получится поносить ее на руках. Как пушинку. Любимую и любящую.


ТАЙНЫ
Есть тайны. Которые не могут быть убиты. Это тайны. Принадлежащие всем сразу. Если Вы закроете глаза. То увидите музыку. Это те особые звуки. Которые нельзя услышать. Не пытайтесь. Вдруг этот страх перекинется. На стоящего рядом с Вами. Потому что общий ужас. Это еще более чистый цвет. Чем Белое и Черное.
Пока ты дышишь. И. Думаешь. Жизнь всегда подскажет. Как. Обмануть. Самого. Себя.

ПРАВДА
А что такое любовь. Я действительно не знаю. Знаю,  что с человеком, который будет со мной рядом. Мне должно быть просто и хорошо. Просто хорошо. И ему, этому человеку, естественно тоже. Видимо, сам того не подозревая. Я обманул тебя, сказав, что не знаю. Что такое любовь.


ОРБИТА МРАКА
У нее была длинная футболка. Чуть ниже колен. Она любила ходить в ней по дому. По мастерской. Адекватная замена ночной рубашке. И, одновременно, домашнему халату. Этнический рисунок. Гибрид майя и ацтеков. Она замутила ее. В обычном. Живом еще. Совковом универмаге. У нее была потрясающая интуиция. На такого рода вещи. Откопать в самой гуще этих длиннющих рядов вешалок такую шмотку, которую хрена найдешь в бутике. Талант. Когда она ушла. Я долгое время. Пока хранился запах. Пока оставались едва уловимые очертания ее тела. Брал эту футболку с собой спать. Так и засыпал. Просыпался в слезах. И в холодном поту. И подушка - мокрая и соленая. Потом уже. Я ее сжег. Пепел собрал в банку. И закопал на пустыре. Возле мастерской. Кремация частички любимого человека. Кремация частички самого себя. Закладка первого и последнего камня в колумбарий. Колумбарий моей памяти.


ЛАМБЕРТ
Ламберт как-то сказал. Что героин действует на мозг. Как молоток на каменную соль. Удар. И соль рассыпается на мелкие крупицы. И все тот же распад. И - не смоешься.


ЗА ОБЛАКОМ
Девочка моя. Как ты живешь там, моя снежинка. Не смотри так на меня. Укоряюще. Я уже давно во всем раскаялся. А хотя. Смотри. Лучше так, чем никак. Этот твой взгляд. Полный горечи и упрека. Насыщенный солью. Пропитанный одиночеством. Это-последнее сокровище. Которое у меня осталась.


ДЕФИЦИТ ОБЩЕНИЯ
В кои-то веки. Соскучившись по своим родственничкам. Я решил устроить встречу на Эльбе. Пригласил: любимую сестричку Амели. Братца Расса и его прекрасную половину Кэт. Началось с того, что Расс позвонил мне и стал ругать матом всех и вся. Какие-то козлы залезли в его новенькую БМВ, с****или все инструменты и магнитолу. И в довершение всего насрали на заднем сидении. Он уверен, что это негры. Расс - расист. И антисемит, вдобавок. Верующий Расс ненавидит негров. Лютой ненавистью - евреев. И каждую субботу ходит в церковь, где поклоняется Богу - еврею, евреями же и распятому. Лицемерная скотина.


КОГДА-ТО
Когда мы встретимся. Я скажу тебе. Здравствуй. И ты улыбнешься мне. Как первому лучу солнца. Весной. Радость этой встречи будет только нашей. Ибо никто до этого никогда ничего подобного не испытывал. Когда мы встретимся. Будет весна. Когда мы встретимся. Ни будет ни злобы. Ни холода. Только мы. Когда мы встретимся.

ВСТРЕЧА
Они, конечно, приехали. Радостные. Какие - то, по - хорошему, сумасшедшие. Энергия из них выплескивалась через край. Била ключом. И было видно. Что ее остается еще очень много. Шанталь запищала от восторга. Кожаный браслет, подаренный братом, оказался круче золотого браслета от любовника. Я, наверное, когда-нибудь. Его убью. Героин закипает в жилах, когда я представляю, что какая-то деревенская скотина трахает мою девочку. Сразу двух. В одном лице. А если она его любит. Нет. Слишком умна. Чтобы влюбиться. Она - в меня. Лучше бы - я в нее. Она рассказывает о своем. Брат о своем. О работе. О ссудах. О несовершенстве банковской системы. Его жена - о собаке. Зовут которую Андорра. Мне кажется, что это совершенно идиотское имя для собаки. И совершенно идиотская порода. Ризеншнауцер. С еврейским акцентом. А сестра. Слушает их. Но. Говорит со мной. Ей так интересней. За что я ей очень признателен. И я, слушая их, говорю с ней. Мы сидели очень долго. Меня не покидало ощущение. Что эта встреча - последняя. И я вдруг остро почувствовал. Что так оно и есть. Что эти зеленые глаза улыбаются мне в последний раз. И сердце мое. Кое - как сшитое грубыми нитками. Почуяло что-то страшное. Какую-то беду. Крадущуюся еле слышно. Но находящуюся где-то уже очень поблизости. Всего в двух шагах от нее. И меня. Дэн редко ошибается.

ДИЛИРИУМ ТРЕМЕНС
Я чувствую процесс распада. Именно, распада. А не деградация личности. Распада всего существа на части. На мелкие и крупные части. На снег падали руки, ноги. Торс, наконец. А голова продолжала идти. Она идет. Куда. Пока еще не знает сама. Путь - линия. Линия - бесконечность. Кто знает. Где конец бесконечности. Земфира знает. Умный ошибется. Дурак пойдет искать. Голова же просто идет. Ибо пока есть путь - надо идти. Это не установка. Она от этого не страдает ни в коей мере. Она мечтает только об одном. Чтобы никогда не наступил день. Днем ее могут увидеть другие. А она этого не хочет. Ей все надоели. Иногда останавливается. Чтобы передохнуть. Закурить крепкую гаванскую сигару. Затянуться. Именно - затянуться. Закашляться. Таков ее кайф. Она уже не хочет знать. Что ноги, руки  и торс подобрали. Привинтили к другой голове - живите. И - живут. Она  же - осиротевшая. Но - безразличная. Докурив сигару. Жалея о том, что  не удалось выпить чашечку крепкого арабского кофе с кардамоном. Движется в путь по линии. Это она - моя голова. Я слишком хорошо ее помню. Она всегда была такой. Умной. Упрямой. Я ее любил. До начала периода распада. Теперь бы рад. Да она меня не помнит. У нее - другая жизнь. Она уходит все дальше и дальше. А я остаюсь. В слезах по страшной утрате. Прощай, милая. Нам, увы, не по пути. Слишком поздно. Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, вдруг проснешься ты.

КЕЛЬТЫ
Из носика чайника идет дыхание. И только сейчас до меня дошло. Насколько я один. Один - это почти как Один. Он тоже был один. Одинокий Бог. Но он был кельтом. Я ненавижу кельтов. За то, что у них был такой одинокий и любимый мною Бог. А мне. Даже если бы очень захотелось сейчас. Некому бы даже и позвонить. Некому на шарманке сыграть. Не с кем водки выпить. Нет. Позвонить, конечно,   можно. Но. Дежурные фразы-дежурные отказы. И - пить с зеркалом. Одиночество бывает любимое. А бывает и ненавистное.

СЕЙЧАС
Осень стала не такая. Не такая, как раньше. Дэн от этого страдает. Это уже не осень. Резкий переход лета в зиму. Я еду в метро. Напротив меня. На скамейке лежит пьяная девка. Не совсем лежит. Полу. На вид - вполне приличная. Одета стильно. Молоденькая. Лет девятнадцать. Симпатичная. Но - пьяная в усмерть. В полную, причем. Чумная розовая прическа на пьяной башке. А время-то уже. До конца. Она, конечно же, доедет. Свою остановку, что закономерно, проедет. А вот как обратно возвращаться будет - вопрос. Ее будит мужик. И начинает домогаться. А может вам плохо. А вам куда. А может вам помочь. А она ему тупо улыбается. Спрашивает время. Он достает из кармана часы. Говорит, что пол-второго ночи. Врет, подлец. Сейчас скажет, что у него рядом хата. Что переходы уже не работают. И поезд этот-последний.  И что лучше - к нему. Не на улице же ночевать. Или в ментовке. Знаем мы эти штучки. Сами такие. В результате. Они выходят. Он берет ее под руку. Она пытается пьяно высвободиться. В этот момент поезд трогается. И увозит Дэна в сторону дома. И Дэн остается в полном неведении. По поводу финала этой трогательной истории. Где - то, минут через сорок пять.  И я смогу растянуться на матраце. Вмазаться. Или. Что, более эстетично, маркой закинуться. Только ЛСД действует на Дэна так, как хочет он. Весь эффект от прочих препаратов уже одинаков. Я еду и улыбаюсь. Иногда мне все же это удается. Сегодня я улыбался. Глядя на пьяную девку. Глядя на негра. Вышедшего остановкой раньше. И. Негр. Улыбался мне в ответ. Черномазая свинья. Ненавижу негров.

УРОВЕНЬ МРАКА
Сегодня мне снова снилась она. Наваждение. Давно не было. Со страхом ждал. Ложась. Облегченно вздыхал. Просыпаясь. Но сегодня - было. Она была в длинной черной шинели. Стояла под дождем. Улыбалась. Я долго ее не видел. Покупал газеты. Давал кому-то прикурить. Посмотрел на часы. И только после этого заметил ее. Я бросился к ней. Бежал. Падал. Вставал. Снова падал. Разбивая в кровь ладони и колени. Добежал. Обнял. И стояли обнявшись. Долго - долго. Потом - поцелуй. Чем-то напомнивший тот - первый. А после. Я положил ее в черную лакированную шкатулочку. И понес домой. По пути открывал. Убедиться. Что. Здесь. А она улыбалась мне в ответ. Только когда я пришел домой. Шкатулочка оказалась пуста. Я проснулся от собственных рыданий.


БОЛЬ
Боль. Отчего она такая страшная. Кто ее породил. Она - снова. Иногда уходит. Возвращается. С ее приходом, занавески на окнах начинают шевелиться, как будто это не боль, а ветер народился на Земле, и пришел в мое окно поиграть с занавесками, ибо заняться ему больше нечем, а хочется - так хочется убить то невеликое количество времени, которое было отведено ему на существование чьей-то  нещедрой рукой. Чьей. Чьей рукой отмеряется боль. Боль строго дозирована. Лимитирована. Развешена в болеприемники - сердца. Где и начинает быть. Сначала-тихо-тихо шевельнется в сердце. Словно примериваясь, присматриваясь, акклиматизируясь на новом месте. Где ей все еще незнакомо, чуждо, странно и дико. Где о ее существовании еще не подозревают, и ведут себя так, словно ничего не происходит. Ибо не знают. Но, вот, эмбрион боли начинает свое постепенное восхождение к новой ступени своего развития. Эволюция боли. Он , эмбрион. Из маленького, тщедушного, неоперившегося комочка, превращается в относительно самостоятельную субстанцию - этакого молодого орленка, зверски вращающего очами и щелкающего клювом - ищущего: кого бы пожрать. Тогда сердце пронзает первая иголочка-следствие взросления боли. Детские годы боли..
Лоди когда-то кричал в трубку, что все мы сволочи, не желающие понять острые приступы боли, которая грызет его глотку. Медленно. Наслаждаясь. Не торопясь перегрызть сонную артерию. Он. Перейдя на хрип. На стон какой – то. Бросал мне обвинения в равнодушии, циничности, лицемерии. В молчаливом нейтралитете происходящему…
Жаль, что боль не умирает в детстве. Она имеет тенденцию к постоянному росту. Она же - бессмертна. Ибо, дойдя до конечной точки, превращается в эмбрион. Может быть уже в другом болеприемнике. А пока, вторая иголочка вонзается в сердце уже раскаленной. Знаешь, это вроде тонкой струйки расплавленного свинца. Тогда передергиваешься всем телом. Еще - о, Святая Простота - не поняв: что это. И продолжаешь заниматься своими делами. Повседневными и никомуненужными. Все это - пока…Лоди заплакал. А я. Сидя в кресле. Допивал третью рюмку коньяка - результат его ночного звонка. И тупо смотрел в стенку, на распятие. И думал. Пытаясь понять. Насколько же все мы, промолчавшие, очерствели сердцем… 
Он дунул в трубку. Нет, я не спал. Я слушал. Тогда тигр, подстреленный охотником в джунглях, был счастливцем, в сравнение с Лоди..
В середине повседневной суеты, твое сердце вдруг начинает рваться на куски. В недоумение ты ощущаешь, что кто-то вдобавок поливает его серной кислотой. Но не знаешь - кто. А это все она - боль твоя. Только уже повзрослевшая настолько, что может безнаказанно издеваться над тобой. Ты уже несешь ее в себе - давно несешь. Но только сейчас начинаешь понимать, что происходит - понимать боль..
Коньяк закончился. Шел третий час ночи. И второй час нашего с ним разговора. Лоди никак не мог выговориться. А я, закуривая очередную сигарету, думал о том, что лучше всего сейчас было бы пойти и утопиться, к чертовой матери. Не слышать Лоди. Не знать о том, что я - подонок, сволочь, и еще кто-то там, пользуясь его терминологией. Такие выражения в свой адрес от него я слышал впервые…
Понимая, что это она, ты никогда не сможешь понять ее источника. В противном случае, ты бы смог с ней бороться. Увы, сие невозможно. И…плохо это. Она уже не колет иголками. Она опоясывает твое  чело железным обручем, который еще холоден, как лед. Но это ненадолго…
Он был прав, конечно, во многом. Я, видимо - нет. Но почему Лоди винил именно меня. Почему. Наверное, тогда ему нужно было кого-то обвинить. Все равно - кого. Вылить на кого-то все помои, накопившиеся у него на душе. Высвободить сердце. И выбрал он для этой цели, конечно же, меня. Спасибо.. Шел четвертый час. За окном уже пели птицы. Коньяк кончился. Водка, пришедшая ему на смену, тоже. А вместе с ними - сигареты. Свечка погасла…
Постепенно этот обруч начинает нагреваться. Ты уже чувствуешь тепло, долженствующее перерасти в адский пламень…
Я любил его сестру. И я не могу себе простить, что меня не было рядом, когда ее изнасиловали пятеро подонков, когда она возвращалась с выпускного вечера. Со свидания. К сожалению - не со мной. Успокойся. Сказал. Бросил трубку. Я почему-то знал: он не перезвонит…
И этот огонь - пламень, ни с чем не сравнимый, бесплотный, но такой ощутимый, выжжет клеймо в сердце, тавро в душе и мозгу. И исчезнет, дабы когда-то вернуться. Когда не ждешь. Боль умерла. На время…
Он позвонил завтра, и спросил - где достать белого. Боль умерла, Лоди.


СЕЙЧАС
Героин кончился. Снова и снова. И я от бессилия. Скриплю зубами. Грызу ножку серванта. Потому, что ничего не могу сделать. Ламберт обещал ЛСД. И сказал, когда я спросил его о героине. Что он - филателист, а не дворник. Он всегда так говорит. Любимая фраза. Лам - единственный из оставшихся мне близких. После прошлой зимы не осталось никого. Лоди, Мини - Келли, Хан, Райт, Седой. Сколько их ушло героиновой тропинкой. Я хорошо помню, КАК от этого умирают. Чернеющие вены. Потускневшие глаза. Полные безволия и безмолвия. Все дороги ведут в Ад. Превращающиеся в одну-единственную точку. Гниющую и незаживающую. Расширяющуюся с каждым днем все больше и больше. До тех пор, пока не превратится в Черную Дыру. А жизнь не превратится в Космос.  Когда в глазах остается одно только Безумие. И - ничего кроме. Тогда и приходит пятиногий пёс ****ец. Я никогда не пытался выяснить точного количества близких мне людей. Может, потому, что его и не было - этого количества. Когда Лоди умирал от СПИДа. Он сказал. Знаешь, Дэн. Только сейчас я понял, что за всю мою жизнь у меня было только двое по-настоящему близких человека. Это - ты,  и я. Он умер завтра. Причиной смерти остальных был банальный передоз. Всех. Практически всех. Одни увеличивали дозу до смертельной специально - к тому моменту ото всего устав. Другие передознулись случайно. Третьим всучили некачественное дерьмо. Да, в общем - то, разницы нет. И их нет. Лам обещал ЛСД. При его лавэ, у него этого добра - завались. Он - хозяин картинной галереи. Как он сам себя позиционирует. Хотя, честно признаться. Это большой подвал. С картинами неизвестного происхождения. Которые покупают разного рода сомнительные личности. Но они  башляют. И это самое главное. Лам тоже очень плотно сидит на белом. И ему его так же адекватно заменяет ЛСД. Он - единственный. Кто видел Мою Кэт. В. Тот. День. Он тогда сказал. Что у нее. Слишком. Грустные глаза. И.Что. С.  Такими. Глазами. Долго. Не. Живут. В тот же день она и ушла. Нострадамус,блять.

ДИЛИРИУМ ТРЕМЕНС
Снег. Он грозит засыпать весь дом. Он уже дошел до окон. Белый палас смерти. Красивый. Нежный. Белоснежный. Неизбежный. Стоит пойти снегу. Как я запираю двери и окна. И неотрывно. Заворожено. Словно подпав под чары Белой Волшебницы, смотрю. Волшебница была злая. Она хотела смерти маленького мутанта. Мутант же, ей назло, не сдавался. Окружил себя стенами. Забаррикадировался. Заколотил окна. И ждет. Долго ему конечно не протянуть. Вон их сколько. Врагов. Воинов Злой Белой Волшебницы. Берут за горло. Ему нельзя открывать двери. Как только появится щелка, тут же бросятся на него.  Будут рвать уставшую плоть. Горло будут рвать острыми клыками. Пить остатки крови. Урчать от удовольствия. Нельзя открывать двери. А теперь. И незачем. Вчера мутант купил себе много пива. Запасся ЛСД. Он будет рисовать. Есть марки. Пить пиво. Он создаст нечто гениальное. Такое, чего не создал никто. Ни один великий художник. Он создаст это. И может уходить. Ибо. Его. Миссия. Будет. Выполнена.


ОБРАЗ МЫСЛИ
Прелесть Одиночества состоит в том. Что оно не умеет разговаривать. Противоречить. Доказывать свою правоту. И цена этой правоты - Одиночество.


ПАМЯТЬ
Ты была как вода. Такая же ласковая. Глянцевая. Влажная. Только никогда не источала никакой опасности. Ей же и ушла.


ДЭН
Хрупкая. Ранимая. Душа. Дэна. Хамства не выносит. Она очень страдает от грубости и пошлости. От цинизма не страдает. Ибо цинична сама. До основания. Каким образом в ней уживаются эти два начала. Трудно сказать. Но - живут. И ни в чем себе не отказывают. Не ссорятся. Не ругаются. После трудового дня отдыхают. Стирают разноцветные шмотки. Хвалятся друг другу разноцветными бусинками и стеклышками. Совершенно не задумываясь о том, что такое нервы.


ТОГДА
А бледная девочка из сна все стоит в черной шинели. На фоне золотых листьев. И ее бездонные глаза все также смотрят на меня. Если бы ты осталась. Что бы я с тобой делал. Ты - как хрупкий фужер. Тебя холить надо, лелеять. Беречь. Пыль сдувать. Вряд ли меня хватило бы надолго.


ПАМЯТЬ
Стоя на набережной. Я почему-то подумал. Что. Вот. Сейчас. Ты подойдешь сзади. На цыпочках. Закроешь мои глаза ладошками. И скажешь. Люблю тебя.


ЛЮБОВЬ
Любовь лабиринтированна. Пройдя по лабиринту. Не с первого раза найдя искомую дорогу. Человек приходит к финалу. Уже потирая руки от удовольствия. И сознания того. Что. Вот. Сейчас. Познает. Тайну. Только сделан шаг последний, а финалом - пустота. Любовь уже перелетела в другой тупичок лабиринта. И так - до самой смерти. Невознагражденное упорство. За мгновение до конца. Она. Любовь, то бишь. Явится к нему. На миг единый. Приоткроет свое милое личико. Чтобы тут же улететь к другому, странствующему в поисках ея. Никто ее не найдет. Лишь - пародию на любовь. Глубокое убеждение в том, что она присутствует - глубоко ошибочное убеждение. А человек слеп. А человек глуп. А человек туп. Посему и не находит. Так ему, в общем-то, и надо. Зачем ее вообще искать. Если планета протянула двадцать веков без нее. Протянет и еще столько же. Так вот.





СИМПТОМЫ
В общем-то, лето. Не оказывает на меня такого давления, как раньше. Когда я еще не пропитал себя белым насквозь. Я спокойно переносил только осень. Сейчас моему организму, наверное, уже все пополам. Что - зима. Что - весна. Что все остальное. Плохо это. Или - хорошо. Не знаю. Знаю одно. Ты любила весну. Мы всегда спорили на эту тему. Я говорил, что самое прекрасное время года. Осень. С ее листьями желтыми. С дождями и поэтикой.  Ты доказывала, что лучше и чище первых солнечных лучей. Нет и не может быть ничего в мире. Что весеннее небо. Прекрасно своей непорочностью. А в осенней хмури нет никакого кайфа. Здесь ты права. Когда нет кайфа. Тогда и кайфа нет. Все верно.


ПАМЯТЬ
Здравствуй, Малыш. Твоя фотография улыбается мне со стола. А сердце мое плачет. Разлука всегда тяжела. А разлука с тобой - тяжела нечеловечески. По своей сути. Я смотрю на деревья. И вижу твои глаза в каплях дождя. Я смотрю под ноги, и вижу твое отражение в лужах. Возникает иллюзия того, что ты идешь рядом. Очень часто возникает. И я ловлю себя на мысли, что вслух разговариваю с тобой. Прохожие оборачиваются. А я разговариваю. Но. Стоит. Поднять. Голову. И - тебя. Нет. Мне очень плохо. Без тебя. Плохо и горько. Больно и одиноко. Тоскливо и неуютно. Ты унесла с собой тепло. Которое излучала. Дарила мне. Ледяная дрожь сковала мое тело.
Не отпускает. Подбирается к остаткам разума. Только бы не сойти с ума именно сейчас.


ЛАМБЕРТ
Заехал Лам. Сорок семь минут материл отборным матом всю. Российскую ГАИ. Его штрафанули за превышение скорости. А он под кайфом медленно ездить не может. Вот, пойди и докажи свою правоту. Разговор зашел об эротике. Лам, совершенно правильно резюмировал, что. Краешек кружевных трусиков, выглядывающих из под мини-юбочки. Или сосок, проглядывающий сквозь блузку. Несет в себе гораздо более мощный заряд возбуждения. И вызывает намного больше желания, чем просто обнаженное тело. В нем уже нет сокровенного -  сакрального. Тайны нет, короче говоря. А в убежавшей с плеча бретельке  - есть. Ибо тут открывается такой простор для воображения. Что дух захватывает. Это гораздо больше возбуждает. Нежели, что-то, всякого покрова лишенное. Эстет, мать его. В этом аспекте мы с ним. Были всегда единодушны. Но. Он. В отличие от меня. Не признает насилия в сексе. А я всегда. Был. Пусть, даже теоретически, сторонником оного. Что-то в духе десадовской Жюстины. Разные люди - разные вкусы.

СЕЙЧАС
Собственно говоря, почему. Я еще хожу по этой земле. Умирают лучшие. Я же, как - то непотопляемое дерьмо. Топят - всплываю. Мне уже ничего не страшно. Кого я боюсь. Только Бога. Больше никого. Нет достойных. Достойные мертвы.
А когда догорит свеча,
И во тьме отзвучат часы,
Мертвецы ощутят печаль-
На полу уснут мертвецы.

БЕЛОЕ
Обрубило. Стихи не пишутся. Я брежу. Брожу по мастерской. И брежу. Не находя себе места. Натыкаясь на себя. Где мое место. На том свете. Где тот свет. Если бы я знал. Давно бы уже был там. А так. Я до сих пор мараю бумагу. Ем. Пью. Сплю. Смысл утерян навсегда. Мне все безразлично. Человечество я ненавижу. Человечество не остается в долгу. И. Ненавидит меня. Взаимная любовь. И это приятно.

ТОГДА
Как-то у фонтана. Ты сказала. Что стала лишней. В моей жизни. В моей судьбе. Это произошло на следующий день. После того. Как ты призналась мне. В любви. Я убедил тебя в том, что это не так. Или - казалось, что убедил. Тогда. В душе. Я с тобой согласился. Тогда мне показалось. Что ты - слишком. Яркая перемена в моей безалаберной жизни, чтобы можно было бы на нее пойти. Теперь, когда тебя нет. Я думаю по - другому. Это я был лишним в твоей. Мне не нужно было в ней появляться. Коверкать и уродовать ее. Только одним своим присутствием. А может, она уже и была. Но подсознательно я понимал, что мне не надо дотрагиваться до живых теми пальцами, которыми я касался мертвых в своих безумных сновидениях. Как говорил один старый мистик.  Кто теперь знает правду. Правда состоит в том. Что Моррисона от хорошей жизни не слушают.





ПАМЯТЬ
Слушаю Вагнера. Пью водку. Вагнера бы передернуло. А мне. До свечки. Эпатаж самого себя. В полном одиночестве. Да. Пожалуй. Не в полном. На столе стоит твоя фотография. Помнишь ее. Единственная. Сделанная где-то за городом. Не очень качественная. Ты. В белом платьице. Что. Уже. Было. Нонсенсом. Ты никогда не носила платья. Сейчас создается впечатление. Что ты. Чувствуя. Неизбежность приближающейся. Хотела. Чтобы я запомнил тебя разной. Всякой. Многомиллионоликой. Легонькое белое платьице - очень короткое. Волосы, струившиеся по плечам. В тот момент, когда ты спускалась с огромного валуна. Одной рукой опираясь на сломанное дерево. Вполоборота ко мне. Застывшие движения. Ты со мной. Все эти годы. Милая. Маленькая девочка.  Не сумевшая повзрослеть.


31 июня
Гуляя по Серебряному Бору. Я встретил девчушку. Лет пятнадцати. Светло-шоколадную негритянку. Она курила план. Сидя на берегу. На лодочной станции. К ней подходили мужики. Что-то ей говорили. Она лаконично показывала им. Безымянный палец правой руки. И они шли. Дальше. По указанному адресу. Я долго наблюдал за ней. Прислонившись к облезлой ограде. Потягивая пиво. Позже подошел. Предложил заняться сексом. Она выставила палец. Видимо я не был оригинален. После некоторого размышления. Я предложил ей пол - марки. Она встала и спросила. Куда надо идти. Куда-  куда. В мастерскую, конечно. Только не идти, а ехать. Мольберт был уже установлен. Чистый холст наставлен. Дело было за краской. Уголь я достал. А краску надо было искать. За всю дорогу мы не проронили ни слова. Да. И. Ни. К. Чему. Кем она была мне. Просто. Расходный материал.  Размер задуманного полотна. Был равен площади большой стены в мастерской. Рамка будет ни к чему. Так сойдет. Великое не нуждается в рамках. Стремянка у меня есть. Чтобы достать до потолка. Мы прибыли. ЛСД было много. Лам затарил меня им по самое некуда. Я мог не бояться. Что процесс сорвется. Я предложил ей кофе. Кивок. Кофе я всегда варил бесподобный. Арабский. С кардамоном. В джезве. Жалко только, что не на песке. Кофейный эстет Дэн. Бедная девочка. Если бы ты только знала. Какая роль. Отведена тебе в моих. Параноидально - шизофреничных планах. Если бы ты только могла себе это представить. Тебя давно бы здесь уже не было. Как ветром бы сдуло. Ты будешь первым камнем. Первым штрихом. Великого Полотна. Ты будешь жить вечно. Я подарю тебе вечную молодость. Пятнадцать лет навсегда. Разве это не прекрасно. Она допила кофе. Ее здесь уже не было. ЛСД у Лама был всегда очень высокого качества. Не допускал никаких провалов. Она сидела, скрестив ноги. Раскачиваясь из стороны в сторону. И тихо мурлыкала себе под нос песенку про десять негритят. Если бы она могла отдавать себе отчет в символичности этой песенки. Я зашел к ней за спину. Она не отреагировала. Из стороны в сторону. Достал скальпель. И. Секунду колебавшись. Взяв ее за волосы. Медленно перерезал ей горло. Голова откинулась назад. Никакого недоумения в глазах. Как будто она ждала. Такого завершения своего бренного пути. Краска била из нее фонтаном. Пора было начинать. Я взял кисть. Собирал с нее краску. Макал кисть в резервуар. Образовавшийся разошедшейся кожей. Переносил ее на холст. Первый камень. Второй. Четвертый. Ее хватило на половину дворца. Теперь пусть подсохнет. Бросив кисть я сел и закурил. Когда я копал выгребную яму во дворе мастерской. Я рассчитывал примерно на троих. Расчетливый Дэн. Она стала первым пластом. В ней. Менты сюда не совались. Ко мне не было никаких претензий. Как будто я и не существовал вовсе. Да так оно и было. Они, вообще, считали, что в этом здании никто не живет. Что оно-заброшенное. Посему, творческому процессу не могло помешать ничто. Кроме отсутствия краски. Итак. Дэн. Сделал первый шаг. Положил свой первый мазок. Теперь можно было идти спокойно спать. Несколько дней. Восстанавливать силы. А потом снова идти на улицу. В поисках краски.


ОБРАЗ МЫСЛИ
Как-то мне в голову пришла такая мысль. Что звезды на небе. Это души всех умерших. Ушедших от нас. Вспомнив об этом. Я поднял глаза к небу. И вздрогнул. Там была лишь одна звезда. В облачном небе. Прямо у меня над головой. Это была твоя душа. Не покидавшая меня никогда.


КОГДА-ТО
Те, кто меня окружал. Были хорошими людьми. Даже все мои сучки. Они любили трахаться. Давали многим. Но. Разве. Это недостаток. В конце концов. По-крайней мере-честны были. Мне более неприятны девственницы. Делающие брезгливую рожу, когда разговор заходит о сексе. Мол, животный кайф. А сами. В тоже время только и думают. Кому бы дать. Да так, чтобы напополам разорвало. Падлы. Одну такую помню. Красивая девочка. Пятнадцать лет. Первым к ней подъехал я. Она отказала. Да еще с таким гонором. Как будто она, по меньшей мере, королева Англии. А я. Бомжара подвальная. Куда, мол, козел, суешься. Не для тебя мама ягодку растила. Вторую попытку предпринял Лоди. Такая же тема. Только еще в более грубой форме. Ну, Лоди, естественно, расстроился. Задело это его крепко. Он, вообще, по понятиям жил конкретно. Не отходя от них ни на шаг. Короче. Взяли мы ламбертову машину. Одну из двух. Транспортер Фольксваген. Кто знает - тот поймет. Подкараулили ее возле школы. Затолкали в салон и вывезли за город. Дорогой она кричала. Что у нее папа. Чуть ли не министр внутренних дел. Что он нас всех по - быстрому посадит. Мы всю дорогу молчали. Будучи сами не последними людьми. Во внутренних делах. Только - в другом аспекте. В лесу ее трахали все. По очереди. Вместе. Во все отверстия. По трое сразу. Она как-то присмирела. Плакала только. В итоге. Лам прочитал ей лекцию о культуре поведения со старшими товарищами. И мы уехали. Она все-таки добралась до дома. Никому ничего не сказала. Просто, взяла и повесилась. Даже записки не оставила.

49 июня
Прошло время. Пора было выводить новые штрихи. Я был болен. Депрессия. Накатившая на меня в этот раз. Была чудовищно страшной. Но дело не могло ждать. Силы уходили. Надо было торопиться. Я чувствовал себя. Ужасно разбитым. Расклеенным. И страшно постаревшим. Появился страх. Что осталось недолго уже. Идти куда - то. В поисках новой порции краски. Я просто не мог. Долго ломал голову над этой проблемой. Неожиданно свалившейся мне на голову. Каким же безоблачным. Все казалось. Еще несколько дней назад. На горизонте не маячило ни одной проблемы. Ни намека на оные. Наконец, взяв записную книжку. Трижды прогнав ее туда - сюда. Я понял, кто мне нужен. Юлька Воронова. Одна из моих институтских сучек. Она была красива. Элегантна. И. Глупа. Той. Исключительно. Женской глупостью. Которая заставляет сузить свой кругозор. До разговоров. Только о шмотках, косметике и мужиках. Но, зато в этих вопросах она знала толк на все сто процентов. На удачу она оказалась дома. Была сильно рада. Ведь прошло как-никак несколько лет. Роман наш был достаточно бурным. Но непродолжительным. Я с трудом переносил рядом с собой, долгое время, присутствие глупых баб. Абсолютно глупых. Она, скорее, обрадовалась, чем удивилась. Я пригласил ее в гости. Она была не против. Мастерская находилась в том же виде. Что и в первый подход. К полотну. Она приехала на белом «Вольво». Это создавало определенные трудности. Ее могли видеть. Да и машину, после этого всего, надо была куда-то сбагрить. Из нашего разговора. Я пришел к выводу. Что она стала еще глупее. Большой ценности для общества не представляла. Поэтому, употребить ее в качестве  расходного материала. Я мог без сожаления. Она. Так же. Как и предыдущий тюбик с краской. Не отказалась от кофе. И марки. Все шло по чистой дороге. Без помех. Она заняла. Ту же позицию. Что и первая. Скрестив ноги. Только на нее ЛСД произвел другое действие. Она застыла с открытыми глазами. Словно в коме. Я не спеша, взял кисть. Инструменты. На этот раз я подготовился более основательно. В прошлый раз. Пока я ходил от тела к полотну. Ушло очень много краски. На пол. На стены. Ее уже нельзя было использовать. Теперь я взял стилет. Катетер и банку. Было еще одно новшество. Я подошел спереди. Поставил инструменты и банку сбоку. Нежно стал опускать ее на матрац. Она не сопротивлялась. Закрыла глаза. Под матрацем были прибиты кожаные ремешки. Для рук и ног. Просунутые через отверстия наружу. Это были меры предосторожности. Во избежание резких движений донора. Я застегнул ремешки. Юлька похотливо застонала. Ее передернуло от вожделения. Тупая. Мерзкая. Шлюха. Я взял стилет. И вонзил в сонную артерию. Выдернул. Вставил катетер. Прижал края кожи. Краска пошла в банку. Юлька хрипела. Широко открытые глаза смотрели прямо на меня. Она так и не поняла. Что же произошло. Когда краска стала иссякать. Я подошел к полотну. И дорисовал некоторые детали. Краска была немного темнее. Но. Это. Не портило общего впечатления. Даже. Наоборот. Придавало какой - то. Особый. Легкий шарм. Колорит. Я вернулся к телу. Оно почему -  то. Хоть и было полностью обнажено. Выглядело отталкивающе. Я завернул ее в одеяло. Положил в багажник ее же машины. Вывез за город. Машину бросил в лесу. И мог отдыхать. Со спокойной душой.


ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА
Что можно сказать о тринадцатилетней девочке. Которая умерла. Что она любила Ницше и Шопенгауэра. Вагнера и Моррисона. Весну и меня. А еще она любила секс. Секс с ней всегда приобретал какие-то загадочные свойства. Если в это время шел дождь - все вокруг пахло настоящим дождем. Если щебетали птицы, то щебет  раздавался, чуть ли не прямо в постели. Трудно объяснить как-то понятней. А после секса воцарялась глухая, свинцовая тишина, точно на поле боя после смертельной резни. В какие-то моменты я боялся секса с ней. Ее глаза горели каким-то ведьминским огнем. Она точно теряла контроль над собой. Уносясь куда-то к своим предкам - богам. К  Астарте и Изиде. И - не брала меня с собой. Она отдавалась сексу вся - без остатка. Часто, случалось, она теряла сознание в процессе полового акта. Или это была такая разновидность транса.  Но сама же в это сознание и возвращалась. Без посторонней помощи. Комната, как будто вращалась в сумасшедшем круговороте. Все это сумасшествие казалось, не будет иметь конца. В моей сексуальной практике такого никогда не было и не будет. Она приворожила меня к себе навсегда. С помощью простого женского оружия. Да и не только с помощью его.


НЕДОПОНИМАНИЕ
Если я люблю девочек. В возрасте от двенадцати до пятнадцати лет-это педофилия. Плохо это или хорошо. Не знаю. Но, в общем - то, насколько я знаю греческий - педофилия переводится как любовь к детям. В любом случае. Я - педофил - теоретик. Ну, не судьба. Не люблю я взрослых сучек. Хотя. Опять же - дело вкуса. Ламберт любит полных. С большой грудью. И блондинок. Покойный Лоди. Любил сучек выше себя. Если бы меня спросили о идеале. Я, наверное, не стал бы отвечать. Нет его. Но - обязательно. Темноволосая. Миниатюрно - хрупкая. С зелеными глазами. Несколько лет назад. На одном сэйшене. Меня долго домогалась одна девка. Красивая девица. В общепринятом понимании. Сказать нечего. Хорошая фигура. Стройные ножки. Но. Не. Мое. Лоди, Ламберт, Дадли и Рэф ржали в углу комнаты над ее подвижками. В мой адрес. Я как человек воспитанный. Раньше, чем через пятнадцать минут на *** послать не могу. А эти паразиты. Зная об этом. Ржали так, как будто я на их глазах превратился в жабу. Зеленую и противную. Дадли. Видя. Что моему терпению приходит конец.  Отвел ее в сторонку. И что-то долго ей протирал. Она все это время как-то странно на меня посматривала. И. Через пять минут. После разговора с Дадли. Стерлась из моего поля зрения. Навсегда. Я спросил его. О том. Что он ей втирал. Он. Честно глядя мне в глаза. Ответил. Что, мол, я ей сказал. Что у тебя - одна - единственная любовь на белом свете. Твоя сестра. Которой восемь лет. И которую ты трахаешь во все дыхательные и пихательные отверстия. Тут уж я чуть не подавился. Он и в других случаях выручал меня этой историей. Действовало безотказно. Хотя. Конечно. Когда плоть требовала. Приходилось трахать то, что было. Под рукой. Но. По крайней мере. Они все были зеленоглазыми. Лоди хотел познакомить меня со своей сестрой. С тринадцатилетней Лаки. Красивая девочка. Я видел фото. Но он не успел. А я не знал. Где ее искать. Да мне это уже и не было нужно.


БЛИЗКИЕ
Я один остался. Остался мучаться за всех. Ламу - по - барабану. Хотя,  нет. На Бутырке умирает  от СПИДа. Еще один наш близкий. Полли. Пол. Ламберт. И я. Все познакомились одновременно. И долгое время держались вместе. Пол – в законе. У него была бригада отморозков. Они все время что-то воровали. Кого-то убивали. И всех их скопом, в результате, замели. СПИД он. Как и большинство. Подхватил через иглу. Я не ездил к нему на тюрьму. Я слишком помню глаза Лоди. И знаю. Что второго такого взгляда. Я не выдержу. Слишком страшно и больно.  Бесконечнострашноибольно.

АКМЕ
Любопытная бесноватая девочка пыталась открыть шкатулку. Шкатулку, в которой жило мыслящее существо. Мыслей которого она никак не могла понять. Растрепанная, она склонялась над шкатулкой. Грызла ее, но никак не могла открыть крышку. Наконец  - то, какой - то хитростью, повернув механическое приспособление, бесноватая девочка открыла шкатулку. Из нее повалил черный, страшный дым. И весь вышел. Существо было убито. Я испытал ужас. А бесноватая смеялась.

41 июля
Вот оно. Завешено черным крепом. Я смотрю в пол. На него смотреть не могу. Оно не дает мне спать спокойно. Я знаю. Оно перестанет давить на меня своей беспощадностью только тогда. Когда я его закончу. Но в том-то вся и беда. Что. Я не знаю. Кем. ЛСД кончился. Лам завтра подвезет еще. Не знаю. Поможет или нет. Если нет - сойду с ума. Хотя я давно с него уже сошел. Когда начал рисовать это чудовище.

46 июля
Сегодня я понял. КАК я его закончу. Сегодня я понял то, что должен был понять уже давно. От этого знания сегодня стало еще страшней. Теперь я знаю как. Зовут. Мой. Финальный штрих. Теперь я должен собрать в кулак всю оставшуюся силу воли. Весь свой дух. Чтобы сделать это. По ночам. Если удается уснуть. Меня мучают кошмары. Сколько потребуется сил, дабы поднять руку для этого. Последнего движения. Неизвестно. Да и успею - ли. Ибо силы на исходе.


ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Светило солнце. В последние дни оно всегда. Я люблю такие дни. Сегодня ко мне. В гости. Приехала моя сестра Амели. Она же - Мишель, Шанталь, Изабель, Николь, Кэт, Та Кэт. Я пригласил ее сам. Сегодня я решился и позвонил. Она была очень рада. Всегда расстраивалась, когда я пропадал надолго. Каждое мое появление приравнивалось к празднику. Она сидела на матраце. Скрестив руки и ноги. Она сразу же спланировала на него, пересчитав все ступеньки старой скрипучей лестницы. Беспечно болтала о своем любимом Гринписе. О пользе вегетарианства. О дзэн - буддизме. О мантрах. О своем любимом, который двигает от нее левака. Только в путь. Я делал вид. Что слушаю. Что внимательно слушаю весь этот милый бред. А она даже не обратила внимания. На то. Что. Любящий. Брат. Не реагирует. На сказанное. Любимой сестрой. Я варил кофе, и тупо  кивал головой. А она. А она беспечно болтала о том. Что хочет уехать в горы. Желательно в Альпы. С подругой. Потому, что все мужики - сволочи. И что пора менять ориентацию. Спросила, как я к этому отношусь. Я всегда хорошо относился к лесбиянкам, на самом деле. Благо, прожил с двумя около трех лет. Душа в душу. Я варил кофе. Она курила. Смеясь, заметила, что у меня - очень зловещий видок. И. Что. Я. Очень. Похож. На. Смерть. Правда, на очень симпатичную и сексуальную. И что она не прочь с такой смертью переспать. Я варил кофе. Она курила. Много. Кофе, наконец, сварился. Отдал ей. Стала пить. Обжигаясь. Смеясь. Звонко, как колокольчик. Она вспомнила старую историю о том. Как я, ночуя у нее, решил принести ей кофе в постель. В пять утра. Ну, чего не сделаешь. Для любимой. Сестры.  Сварил, принес. Разбудил. Лучше бы я этого не делал. Честное слово. Я был послан так далеко и надолго. И таким отборным матом. Что мои бедные уши долго не хотели верить этому. Но после того как поверили, медленно свернулись в трубочку. Причем, все это, она выдала, так и не проснувшись. Об этом утром, когда она проснулась, я ей и рассказал. Она долго не верила. Но когда я ее все-таки убедил. Смеялась, наверное, минут десять, держась за животик. И катаясь по полу. Она так и не забыла эту историю. Я предложил ей марку. Она сказала: бон. Моя милая сестренка всегда была тонким эстетом в области психотропов и галлюциногенов. И прочих препаратов. Она не могла и подозревать. О том. Что. О. Через некоторое время. Она сама откинулась на матрац точь в точь, как Моя Кэт. В. Тот. Первый. Раз. Руки - крестом. Они легли точно на ремешки. Она смотрела в потолок. По лицу Дэна текли слезы. Когда его пальцы коснулись стилета. Он вздрогнул. В горле было горько от слез. От. Соли. Крупной. Нетолченой. Но. Пересилив себя. Подошел. Встал на колени. Перед ней. Она не двигалась. Только губы что-то шептали. Что-то бессвязное и отрывистое. Он застегнул ремешки. Она не шелохнулась. Посмотрел ей в глаза. Они смотрели прямо на него. Волосы зашевелились на голове у Дэна. Она смотрела на него. И он почувствовал. Что. Она. Знает. Каждый. Его. Шаг. Каждое его движение. И. Ждет. На него смотрела ЕГО Кэт. Он не мог оторвать глаз от прекрасного лица своей сестры. Почувствовал, как этот взгляд жжет его насквозь. И. Не выдержав. Дико. Закричав. Вонзил стилет в горло.

ШИЗОФРЕНИЯ
Вдали. Кроваво - красное солнце опускалось в черную воду. На берегу. Почти закрывая светило. Стоял кровавого цвета дворец. Его красота поражала воображение. Прожигала сердце насквозь. У входа стоял огромный трон. Инкрустированный человеческими глазами. На троне сидело существо. В роскошных золотых одеждах. Руки - на подлокотниках. С тремя головами. Одна из них была головой сестры Дэна. Вторая - английского бульдога Бэлдрика. А третья - моя. Подумала Кэт. Милый Дэнчик. Он никогда не забывал про меня. Дэн отошел на несколько шагов. Постоял несколько минут в нерешительности. И поднял глаза. Дорога черной змейкой уползала в закат. Я пошел по ней, медленно, спотыкаясь. О мелкий щебень. Появляющийся неизвестно откуда. Я знал, идти придется совсем недолго. Мавзолей маячил впереди. Мавзолей моей любви. Я шел по дороге. А вокруг каркали вороны. Они были везде. В мозгу плавала очень знакомая музыка. И звучали очень знакомые слова. Если вдуматься, то поймешь, что все, что тебя окружает - не существует. Или так - не тебя окружает все вокруг - это ты все это окружаешь. Все внешнее - проекция внутреннего состояния на данные объекты. Так и шел. Я остановился. Зная, что впереди - финал. Постоял несколько дней. И. Наконец. Решился поднять глаза. Все верно. Но хуже всего то. Что мечта не сбылась. Я надеялся на то, что все они оживут. А вышло по - другому. Что теперь делать. Или - мне с ними. Или - без. Без - невозможно. Значит-с.  Я достал ТТ. Долго стоял. И тупо смотрел на него. Приставил его к виску. И нажал на курок. Выстрел был очень мелодичным. Как ДКД. А отверстие - маленькое и очень аккуратное. Боль - иллюзия. Вызванная подсознательным желанием боли. Затем я подошел к окну. На окне было нарисовано солнце. Небо и облака. Безумно красиво. Подумал я. Потрогал солнце. По руке разлилось тепло, как после дозы. На снег падали хлопья мертвых птиц. Птицепад. Жаль, что все кончилось. Окно было из пластика. Толстого и  шероховатого.


Летит на ночлег воронье.
В закат уползает дорога.
И вечное имя Твое
Не знает никто кроме Бога.



ЭПИЛОГ
Шизофрения - не болезнь. Это состояние наших опустошенных душ. Поэтому, нужно научиться прощать нас. Потому, что когда нас не станет, вы оглянетесь по сторонам, и не увидите ничего. Тогда вам станет страшно по настоящему. Только будет уже слишком поздно.
(Я и Гуру)
©

1997-2007 гг. Москва

1997-2013 гг. г.Москва
coptright by © sepp_dietrich