Пройти полмира

Раздумье

       - Солнышко за тучку село; завтра, поди, дождь будет, - сказал Иван, повернувшись всем телом в сторону заката.
       Он полулежал у костра, подложив под локоть скатанный в рулон спальный мешок, и попыхивал своей любимой «примой»; оборачиваясь, Иван едва не задел ногой только что им же снятый с огня казанок с ухой.
       - Осторожно, синоптик! – прогудел своим мощным голосом Сергей. – Всю честную компанию без ужина оставишь…
       - Да я что, не вижу, что ли? – Иван даже вздрогнул. – Да я, Петрович, в озере энтом утопился бы сразу, ежели б эдакую ценность да на землю вылил!
       - Верю, верю; сам болтун, - добродушно проворчал Сергей и подбросил в костёр сосновое полено. – Утопился бы, не утопился, а полез бы ты у меня сейчас в энто озеро заново рыбу ловить. Штанами.
       - Дык я вроде и сейчас неплохо ловлю, и без штанов, хотя и тут сижу, в сей настоящий момент, - хохотнул Иван, намекая на поставленную им на ночь у острова тридцатиметровую сеть-«финку». – Причём заметьте, господа – на полном законном основании…
       - Брось, Вань! – Я отложил в сторону топор, которым затачивал конец рогатины под удочку-«донку». – Ты это законное основание только ради нашего с Сергеем приезда и приобрёл-то, небось; а так-то часто ли ты лицензии покупаешь?
       Иван хмыкнул и отвернулся к озеру, изображая оскорблённую невинность.
       - Да и кто здесь, в этой глухомани, тебя проверять-то будет - есть у тебя лицензия или нет?.. Молчал бы уж, браконьер несчастный. Впрочем, какой из тебя браконьер – так, браконьер-любитель…
       Сергей рассмеялся; заулыбался и Иван. Никаким браконьером он, конечно же, не был, и единственную имевшуюся у него сеть ставил редко, да и то больше из интереса, кто в неё попадётся, чем из-за количества пойманной рыбы. А вот рыболовом он был классным, и на любую освоенную им снасть ловил удачливо, с детства прекрасно зная рыбьи повадки. И дело это любил.
       Вот только ездить на рыбалку Ивану удавалось не часто: в прошлом году, например, он это удовольствие, по его словам, смог позволить себе за всё лето раза три или четыре, не больше. Да оно и понятно…
       Хотя и жил Иван в районном центре, но имел свой дом и весьма солидное хозяйство, заботы о котором отнимали у него немало времени и сил. Особенно нелегко приходилось ему теперь, после того, как он прошлой осенью получил серьёзную травму спины, вынудившую его оставить работу и отправиться на пенсию по инвалидности. За скотиной (а её было немало: корова, бычок, тёлка, свиньи, куры) ухаживали, в основном, жена и дочь; Ивану же приходилось делать всю мужскую работу.
       Вот и крутился он с утра до вечера, часто делая вынужденные перерывы, чтобы унять боли в спине. Где уж тут найдёшь время, чтобы съездить на озеро! Правда, ему изредка удавалось посидеть часок-другой на небольшой речушке, протекавшей невдалеке от дома; да разве это рыбалка, если заведомо знаешь, что там, кроме пескарей и уклейки, и рыбы-то больше никакой нет?
       То-то Иван радовался нашему приезду и появившейся в связи с ним возможности оторваться от повседневных и нескончаемых дел и забот и отдохнуть, что называется, и душой, и телом!
       Так почему бы ради такого случая и сеточку не поставить, купив для пущего спокойствия недорогую, всего полтора десятка рублей на сутки, лицензию? С ней и инспектора рыбоохраны можно не опасаться, да и гостей своих в неудобное положение ненароком не поставишь.
       Впрочем, мы сегодня и без сетки, как выразился Сергей, «порезвились от души»: клёв был такой, что мы, не обращая внимания на то, что, как говорится, сосёт под ложечкой, и к берегу почти не приставали - разве что по малой нужде. Да и рыбы наловили всякой: нескольких щук, килограмма по полтора-два каждая, штук пятнадцать крупных окуней и десятка четыре увесистых - только с подсаком и удавалось вытащить - подлещиков. А уж плотвы, не считая, почти полное ведро надёргали! Так что не только на богатую уху, но и на здоровенную, чуть не в метр диаметром сковороду хватило, и ещё для вяления осталось достаточно.
       В общем, рыбалка получилась, что надо; у меня, например, давно такой не было.
       И вот теперь мы, довольные и собой, и хорошим уловом, расположились у разложенного на самом берегу костра и наслаждались покоем и тишиной, покуривая в ожидании предстоящей трапезы и сугубо мужского общения, когда можно и анекдот рассказать, и крепкое словцо, если надо, в разговоре употребить…
       Иван, попыхивая сигаретой и время от времени размахивая руками -«во, дескать, какой та рыбина была! - травил очередную рыбацкую байку; Сергей, сам рыбак не из последних, слушал его, изредка кивая головой и посмеиваясь.
       А я смотрел на Ивана и думал о том, как всё-таки редки и скоротечны наши с ним встречи; впрочем, наверное, тем и дороги… Сколько раз мы виделись за последние четверть века – на пальцах рук пересчитать можно; хватит, и ещё останутся.
       Казалось, ещё совсем недавно мы с Иваном жили на соседних улицах, и не только работали вместе, но даже в одном ансамбле на танцах играли. Потом он так и остался там, а я уехал, и не то чтобы очень уж далеко, но, как оказалось, надолго, очень надолго.
       Поначалу я приезжал довольно часто, по два-три раза в год – и в отпуск, и на новогодние и иные праздники. Потом - всё реже и реже, и всё как-то так, проездом: заскакивал на денёк-другой, чтобы навестить своих родных; друзей же повидать часто просто не успевал. А за последние лет пятнадцать мне довелось побывать здесь и всего-то несколько раз, и приезжал я, в основном, для того, чтобы проводить в последний путь кого-то из ещё остававшихся там родственников.
       А потом и тех не осталось...
       Но остались друзья, и в их числе – Иван. Остались тёплые, добрые, светлые воспоминания - и о том славном времени, когда мы были молоды и беспечно счастливы; и об удивительных по своей неповторимой красоте местах, где нам доводилось вместе бывать; и о разных переделках, в которые мы порой попадали…И о многом другом, что связывало нас с тем прекрасным и безоблачным, как мы теперь его себе представляем, периодом нашей жизни.
       
       Эти воспоминания с некоторых пор стали всё чаще и чаще приходить ко мне, с каждым новым своим приходом всё сильнее тревожа мою душу. Они настойчиво вторгались в уже окончательно, как мне казалось, сложившийся уклад моей жизни, привнося в него беспокойство и непонятное мне поначалу состояние какой-то внутренней неустроенности, душевного дискомфорта. И у меня часто стало возникать непреодолимое желание предаться этим воспоминаниям, как ставшему для меня совершенно необходимым и сокровенным делом занятию.
       Когда по вечерам мои домочадцы собирались у телевизора, я тихо прикрывал дверь в свою комнату и, радуясь обретённому на время одиночеству, садился в кресло, включал настольную лампу и принимался неторопливо перелистывать альбом с немногочисленными фотографиями, сделанными в те далёкие годы…
       Теперь уже и не помню, где и когда я услышал фразу: «Иногда надо прожить полжизни и пройти полмира, чтобы понять, что истина была рядом».
       Тогда она прошла мимо моего сознания, хотя и запомнилась. Но душу не зацепила; только царапнула слегка, как разыгравшийся котёнок – не больно и без следов; наверное, я был ещё слишком молод, чтобы понять её смысл. Но теперь, подолгу рассматривая старые фотографии, я стал чувствовать, что всё ближе и ближе подхожу к этому пониманию.
       Наверное, много дорог исходил в своей жизни, а потому и мудр был человек, выстрадавший эти слова. Жаль, что далеко не каждый из нас способен придти к такому выводу сам и вовремя - тогда, когда мы, порой уже добившиеся чего-то в своей жизни, достигшие каких-то определённых вершин и успехов, вдруг начинаем чувствовать неясное беспокойство, нехватку чего-то такого, что позволило бы нам жить в полной гармонии с окружающим нас миром. И начинаем искать причины этого беспокойства – и в себе, и вокруг себя. Но почему-то никак не можем найти…
       А жизнь тем временем не стоит на месте: она продолжается, течёт себе и течёт, как река – то тихая, то бурная. Но – куда? И куда принесёт это течение нас, если всё в нашей жизни будет продолжаться так, как идёт сейчас?
       Не найдя причин возникшего в нас беспокойства в настоящем, пытаемся мы заглянуть в будущее… И вдруг с ужасом понимаем, что там, впереди - рутина, обыденность, каждодневное повторение прожитого вчера. И даже если такое будущее и не таит в себе окончательного крушения наших планов и надежд, то уж вполне предсказуемым становится ждущее нас там, впереди, обывательское существование - до конца своих дней. Тупик в конце лабиринта, из которого нам уже никогда не найти выхода…
       Увы, многие из нас, так и не найдя истинных причин своей душевной неустроенности, внутреннего неудовлетворения своей жизнью, в конце концов, смиряются с этими чувствами и продолжают плыть по течению, доживая свой век, как само по себе получится. И сетуя на судьбу… Ну, да Бог им судья!..
       Но кто-то из нас, судьбе покориться не пожелавший, решается даже на кардинальные перемены в своей жизни, чтобы хотя бы попытаться найти то, что даст нам возможность жить и в согласии с собой, и с окружающим нас миром.
       И срываемся мы с обжитого места, и начинаем метаться по жизни в поисках эдакого Эльдорадо духовного благоденствия и душевного спокойствия, часто сознательно или подсознательно подразумевая под этим недостающие нам признание, славу или материальный достаток.
       Иногда нам даже кажется, что мы нашли то, что искали, схватили удачу за хвост, и теперь надо просто крепко держать её и не выпускать из рук; и отныне всё у нас в жизни будет хорошо! И больше ничего уже не надо искать, и ни к чему теперь не нужно стремиться; главное – сохранить то, что есть. А всё остальное приложится само по себе.
       Но проходит время, и начинаем мы чувствовать, что не обрели мы ничего из того, что хотели – ни душевного равновесия, ни гармонии. Ни-че-го…И жизнь наша, пусть и с некоторыми изменениями, но опять возвращается в прежнее русло, «на круги своя»…
       А дальше – либо смирение, либо новые поиски и метания. И новые, всё более горькие, разочарования…
       Ах, услышать бы нам в это трудное для нас время ту фразу, которую изрёк неведомый мудрец!..
       В конце концов, устав от бесконечного во времени и, как мы уже понимаем, бессмысленного бега по замкнутому, словно чьей-то злой волей заколдованному кругу, из которого никакими силами не удаётся вырваться, и измучившись от бесплодных поисков, которые ни к чему из желаемого нами так и не привели, мы, до слёз сожалея о напрасно потраченном времени, имя которому – десятилетия, однажды останавливаемся. И в полной растерянности и с неизбывной тоской в душе оглядываемся назад, пытаясь разглядеть на пройденном нами пути тот поворот, который случайно пропустили, ту остановку, на которой не успели вовремя сойти, чтобы отыскать свой истинный дом, в котором могли бы жить долго и счастливо…
       
       Вот тогда и приходит он – момент истины, который, как озарение, ниспосланное свыше, вдруг открывает нам глаза и порой полностью переворачивая нашу жизнь, заставляя пересмотреть сложившиеся у нас представления о составляющих её ценностях, к овладению которыми мы так долго и упорно стремились. И всё расставляет по своим местам.
       Он может придти, как огромная радость, несущая нам долгожданное избавление от измучившей нас душевной неустроенности и дающая надежду на будущее. Или как тяжёлый, сокрушительный удар, начисто перечёркивающий всю значимость прожитых нами лет и окончательно эту надежду отнимающий. И потому не дай нам Бог не почувствовать – сердцем ли, или душой – приближение этого момента и пропустить его приход!
       И не суть важно, как он придёт – то ли в виде мелькнувшего на телеэкране облика родного города, в котором когда-то родился и вырос; то ли в виде выцветшей от времени новогодней открытки, написанной неровным почерком давно отошедшей в иной мир бабушки, в деревню к которой в детстве ездил каждое лето; или это будет забытая фотография, выпавшая из книги, долгие годы простоявшей в дальнем углу книжного шкафа…
       У каждого из нас это может быть - или уже было - по-разному. Но, наверное, одинаково безжалостно резанёт по сердцу щемящей болью, обрушится холодной снежной лавиной поначалу непонятно откуда взявшаяся тоска. И начнёт приходить понимание, что то, что мы так долго и упорно, но безуспешно искали, было там, откуда мы когда-то на эти поиски отправились…
       Никогда более это понимание не покинет нас. Дорогие нам воспоминания, не давая заснуть по ночам, капля за каплей будут наполнять ту чащу терпения, которая, рано или поздно, но однажды обязательно – иначе просто не может быть! – переполнится. А переполнившись, всё-таки заставит нас, как бы мы этому ни противились, бросить при первой же возможности все свои дела и помчаться туда, в тот давно покинутый нами мир, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на него. Взглянуть, чтобы убедиться в том, что он нам не приснился в каком-то волшебном сне, не придуман нами от ставшей уже совершенно непереносимой обыденности нашей нынешней жизни, а существует в действительности.
       И мы приезжаем… И с непонятным и необъяснимым для самих себя удивлением, с почему-то сладостно замирающим сердцем, вдруг обнаруживаем, что он, тот мир, и в самом деле, - не мираж, не плод наших фантазий, так безжалостно мучивших нас страхом безвозвратной его потери; нет! Он - самая что ни на есть явь, объективная – объективней некуда! – реальность, все эти годы и десятилетия действительно существовавшая и продолжающая существовать! И не просто существовать, а жить своей неторопливой, размеренной, полнокровной жизнью – независимо от нас, ничуть не пострадав от нашего отсутствия и, как видно, даже не заметив его.
       Он и не изменился совсем, как нам кажется на первый взгляд: те же улицы, те же, за редким исключением, дома, те же заборы и палисадники. Да и цветы в этих палисадниках, как нам тоже кажется – или почему-то очень хочется, чтобы было именно так – растут те же самые, что и много лет назад. Всё, как было…
       Ходим мы по улицам нашего детства, заново постигая для себя этот мир, и от души радуемся тому, что он есть, и мы смогли, пусть и ненадолго, в него вернуться.
       И снова отчего-то замирает сердце…
       И встречаем мы людей, с которыми были чем-то связаны когда-то или просто знакомы – тех, кто никогда и никуда оттуда не уезжал, а если и уезжал, то давно – а может быть, недавно, но вовремя – вернулся, оказавшись мудрее и дальновиднее нас. И эти люди, о существовании большинства из которых мы успели начисто забыть, вдруг узнают нас и улыбаются нам, искренне радуясь неожиданной встрече, и расспрашивают нас о нас, и рассказывают нам о себе. А мы, отвечая на вопросы и улыбаясь в ответ на улыбки, лихорадочно, боясь ошибиться, пытаемся вспомнить их имена. И часто не можем…
       Вдруг перехватывает дыхание, и в горле возникает ком, мешающий говорить.
       Вдыхая полной грудью неповторимые запахи свежескошенной травы и чего-то ещё, очень знакомого, но что мы не можем выразить словами, бродим мы по знакомым улочкам и переулкам, в которых, как нам кажется, тоже ничего не изменилось – разве что деревья выросли и стали большими.
       Долго, никуда не торопясь, обходим мы разросшееся за многие годы нашего отсутствия и пустынное в будний день сельское кладбище, разыскивая могилы своих родных. И находим их – с немного покосившимися крестами и скромными надгробными памятниками, на которых уже невозможно прочитать почти полностью смытые дождями и безжалостным временем надписи. Но и без нас, без нашего участия могилы ухожены чьими-то заботливыми руками, и растут на них посаженные кем-то цветы. И мы, видя это и не зная, кого за это благодарить, в душе и от всего сердца благодарим всех, кто живёт на этой благословенной земле…
       И часто наталкиваемся мы взглядом на белые овалы вмурованных в незнакомые нам прежде памятники фотографий, с которых на нас, будто из прошлой нашей жизни, смотрят лица хорошо знакомых нам когда-то людей. И мы вздрагиваем и отводим глаза, не выдержав пристальных взглядов их глаз, и потом долго, очень долго смотрим исподлобья, скорбно опустив седеющие головы, на даты их рождения и смерти, зачем-то мучительно пытаясь вспомнить, где мы были и что делали в то время, когда их не стало; словно мы виновны в том, что не были на их похоронах, и теперь пытаемся найти себе оправдание за это – и перед ними, и перед собой...
       Шумят развесистыми кронами, поскрипывают под летним ветром могучими стволами старые берёзы; беспорядочной чехардой скачут по надгробиям и ярко-зелёной траве с трудом пробивающиеся сквозь их густую листву неугомонные солнечные лучики.
       Вот, оказывается, где закончили свой земной путь эти люди, кажущиеся нам теперь почему-то очень близкими. Здесь, в этом покинутом нами мире, они родились и прожили свою – долгую, короткую ли – жизнь. И были, наверное, счастливы, каждый день встречая рассветы над озером и провожая опускающееся за лес солнце. И зная, что так будет всегда – и завтра, и в каждый последующий день – и до самого конца…
       А мы, разбежавшиеся по всей земле в поисках чего-то необыкновенного, небывалого, чего, как мы самоуверенно думаем, другим не дано ни понять, ни по достоинству оценить - где мы, затерявшиеся в других мирах, найдём свой покой?
       И вдруг приходит мысль – нет, даже не мысль, а вполне осознанное желание: «Дай Бог, чтобы здесь…»
       Всячески оттягивая день отъезда, стремимся мы вволю надышаться воздухом нашего детства, напиться, как хрустально-прозрачной, ледяной воды из знакомого колодца, радости встреч и улыбок заново узнаваемых лиц – так, чтобы хватило надолго; может быть, на всю оставшуюся жизнь.
       Но, глядя во все глаза вокруг себя и стараясь уловить и запомнить любые, даже самые мельчайшие и, на первый взгляд, незначительные подробности нашего пребывания в этом мире, мы ещё не до конца понимаем, что этим только усугубляем, стократно усиливаем душевную боль и неизбывную, непреходящую тоску, на которые добровольно обрекаем себя. Ибо уже никогда не сможем мы избавиться от этих чувств, как и от чувства хорошей, доброй, «белой» зависти к людям, живущим в этом прекрасном и так опрометчиво покинутом нами мире.
       Когда – и если - эти чувства вновь смогут до краёв наполнить собой ту, уже однажды переполнявшуюся воспоминаниями чашу терпения, то истина, открытая нам неведомым мудрецом, всё-таки поставит каждого из нас перед необходимостью сделать выбор…
       И чтобы этот выбор был сделан правильно, не стоит искать ответа на вопрос: что было бы, если бы мы тогда, давным-давно, не уехали, а остались? Этого нам знать всё равно не дано; да и история не терпит сослагательного наклонения.
       И стоило или нет нам уезжать – тоже не вопрос, потому что ответ будет однозначен в любом случае: стоило! Стоило, чтобы хотя бы попробовать реализовать себя - свои силы, знания и способности - там, где сделать это казалось нам в то время наиболее возможным.
       Стоило, ибо «попытаться, но не смочь» и «мочь, но не попытаться» есть понятия абсолютно противоположные. И второе из них – непростительно…
       Вопрос в другом: удалось ли нам найти то, что мы искали?
       Вот на него каждый из нас и должен ответить.
       Самому себе.
       И – честно.
       И только хорошенько взвесив полученный ответ на весах открывшейся – Дай Бог, чтобы это всё-таки случилось! - нам истины, каждый из нас сможет – и должен будет – принять единственно правильное решение, ибо от этого будет зависеть наше будущее. И, вероятнее всего, не только наше…
       И не беда, если тому из нас, кто решится на возвращение, осуществить это решение удастся не сразу: это уже не столь важно, поскольку теперь мы знаем главное – нам есть, куда возвращаться. Ибо мир, когда-то утраченный нами, существует.
       И уже никуда не исчезнет.
       И всегда будет открыт для нас.
       Только бы не опоздать…
       
       - Эй, рыбачок! Ты, часом, не оглох? Али уснул с открытыми глазами? А можа, занедужил с голодухи?
       Ехидный голос Ивана не сразу смог пробиться сквозь сонм охвативших меня размышлений; думано об этом, передумано, а воз и ныне там – мой, во всяком случае…
       - Ты о чём задумался-то, детинушка? – Иван сверлил меня карими глазами. – Кличем тебя, кличем, а ты уставился в небо и смотришь, не мигая - как намедни гаишник на мои права. Чего ты там увидал-то такого интересного, а? Можа, НЛО какую?
       Уловив в голосе Ивана дурашливые интонации, я подхватил нашу с ним давнюю игру:
- Луну, Вань, Луну; там, кроме неё и смотреть-то больше не на что.
       - Как так не на что? – возмутился Иван. – А звёзды? Эн их сколько, звездей-то! Это тебе, брат, не фунт изюму!
       - Да на кой хрен мне твои звёзды, если они далеко?
       - А Луна – близко?
       - Вестимо, близко.
       - А толку-то?
       - А слетать хочу!
       - Ты что – американец? Да и кому ты там нужен, небритый-то? Там только бритых пускают.
- Да ты-то откуда знаешь? - откровенно изумился я.
- А я намедни там был.
- Чего ты врёшь-то? Глянь на себя: у тебя морда, поди, уже с неделю небрита!
- Это я обрастаю таперича так, по ускоренной программе.
- Ну, эдак ты к утру будешь, как Дед Мороз под ёлкой!
       - Не-е, я к утру поброюсь…
       - Чем? Головешкой опалишься, что ли?
       - А хоть и головешкой, зато – под корень!.. – И Иван пятёрней поскрёб отросшую за день щетину.
- Так о чём думал-то? Признавайся, как отцу родному!
       - О любви, Вань… О чём больше и думать-то на природе, да ещё ночью?
       - Небось, ко мне? – Иван скорчил такую блудливую рожу и так кокетливо потупил глаза, что Сергей расхохотался.
       - К рыбе! Ты-то мне зачем нужен, мамонт небритый?! С рыбой хоть целоваться можно: ей бриться не надо – она и так лы… лы… лы-ы-са-а-я!.. Всё, сдаюсь!… - Не выдержал я, давясь от смеха.
       - Один – ноль, - сказал Иван, сохраняя серьёзное выражение лица, и добавил, показывая на себя пальцем: - В пользу меня.
       И он с видом победителя полез в карман широких штанов за сигаретами.
       - Ну, вы, братцы, даёте! – Сергей вытер выступившие слёзы. - Давно я так не смеялся…
       - Это что! – сказал, прикуривая, Иван. – Ты б нас, Петрович, в былые времена послушал, лет эдак «дцать» назад: за нами, бывало, народ гурьбой ходил! И никому скучно не было. Цирк!
- Да, цирк, - кивнул я.
       И стало почему-то немного грустно…
       Я достал из отсыревшей пачки сигарету и, чтобы прикурить её, попытался двумя щепками, зажатыми в одной руке, как китаец палочками для риса, выхватить из костра уголёк. Поначалу из этой затеи ничего не вышло: щепки были короткими, жар от костра обжигал руку, и схваченный было уголёк падал обратно.
       - На, не мучайся, - Петрович бросил мне коробок со спичками.
       - Не-е, Серёж, не тот кайф – у костра да от спички прикуривать. Я об этом моменте, можно сказать, целый год мечтал - вот так, от уголька, и именно здесь, и в такой вот тёплой компании…
       - Да мы вроде бы ещё и не очень тёплые, - хохотнул Иван.
       - Всему своё время, - солидно прогудел Петрович, поняв его намёк.
       Мне, наконец, удалось подцепить уголёк; прикурив, я посмотрел на озеро.
       Солнце уже опустилось за кудлатую тучку над лесом, но багрово-жёлтые отблески заката ещё разливались гаснущими, от минуты к минуте бледнеющими красками по уже почти ночному небу. Неестественно огромная луна, готовая вступить в права единственного ночного светила, уже заняла своё царственное место среди зажигавшихся на иссиня-чёрном небосклоне звёзд, но засиять в полную свою силу ещё не успела.
       В прибрежном тростнике - то неподалёку, то совсем рядом с нами, - всплёскивала время от времени какая-то крупная рыба, да едва слышно зудели в стороне от костра вездесущие комары.
       Далёко-далеко за протокой, на противоположной стороне озера, отчётливо отражаясь в его тёмной глади, едва заметно мерцали два-три огонька. Мне вдруг подумалось, что если бы не они, то мы вполне могли бы почувствовать себя единственными люди в этом мире тишины и небывалого умиротворяющего покоя. И мне действительно почудилось, будто бы нет больше никого и ничего на белом свете, кроме нас, этого озера и потрескивающего угольками костра, тускло освещающего замкнутое вокруг него пространство.
       Будто бы не было прошлого и уже никогда не будет будущего, а всегда будет только вот это, уходящее в бесконечность времени настоящее…
       И мне вдруг очень захотелось, чтобы именно так и было.
       
       - Ну, мужики, кончай трёп: уха стынет, - сказал Сергей, нарезая хлеб большим охотничьим ножом; после каждого взмаха он делал едва заметную паузу, как бы заново примериваясь к его удобной рукояти и солидному весу. Было видно, что нож ему нравится.
       Нож этот сделал и подарил мне в прошлом году Иван, и я этим подарком очень дорожил. И интерес Сергея к нему хорошо понимал: полюбоваться и вправду было чем…
       Клинок из нержавеющей стали был заточен до бритвенной остроты, а рукоятка с крупными насечками была сделана Иваном из какого-то тёмного дерева и необыкновенно удобно ложилась в руку. Были к ножу и деревянные ножны, склеенные из двух половинок, причём таким невероятным образом, что я, сколько ни пытался, так и не смог обнаружить соединяющего их шва. «Секрет фирмы», сказал мне тогда Иван со своей обычной хитроватой усмешкой. И так этого секрета и не открыл.
       Да что нож! У Ивана и почти вся мебель дома была изготовлена его руками, да как!.. Вот такие руки, как у него, наверное, и называют «золотыми».
       Сергей всё резал и резал хлеб, будто собирался нарезать на целый взвод; но я понимал, что ему просто нож из рук выпускать не хочется.
       Иван тоже это приметил, и было видно, что ему была приятна эта бессловесная оценка его труда. Мы коротко переглянулись, и Иван подмигнул: не горюй, мол, друг-приятель - и для Петровича найдётся не хуже!
       Я, честно говоря, даже вздохнул с облегчением: нехорошо, конечно, чужие подарки передаривать, но у меня уже появилась мысль о том, что придётся мне, наверное, как-то этот нож всё же Сергею преподнести, раз уж он так ему понравился; мне для этого человека ничего не было жалко…
       Я тоже подмигнул Ивану, показывая, что всё понял; впрочем, мы с ним, помнится, всегда друг друга понимали – и со словами, и без слов.
       Сергей наших с Иваном переглядываний не заметил: занят был тем, что с удивительной для его крупных рук сноровкой резал на ровные, аккуратные дольки помидоры и огурцы.
       - Петрович, ты, случаем, не поваром в армии-то служил? – съехидничал Иван, на самом деле хорошо зная по моим рассказам, кем был Сергей в армии. – Эн как ты их мастрячишь-то, как по шаблону…
       - Люблю я это дело! – громыхнул Сергей так, что даже эхо прокатилось над озером.
       Я, невольно вздрогнув от его голоса, на мгновение представил себе, как, наверно, хорошо был слышан этот львиный рык в горах Афганистана, среди воя мин и треска автоматных очередей, когда Сергей поднимал в атаку свой батальон. Думаю, вряд ли кто-нибудь из его подчинённых решился бы не выполнить приказа, отданного таким голосом!
       Впрочем, мне тоже довелось служить с Сергеем – правда, уже после той войны; так что я представление о командирских способностях подполковника Уварова имел достаточно полное…
       - Так чего любишь-то, - не отставал от него Иван, - пожрать или готовить?
       - А и то, и другое! - рассмеялся Сергей, глядя на него.
       Видно было, что нравятся они друг другу – пригляделись уже, притёрлись за первый день знакомства. Да иначе, наверное, и быть не могло: обоих я знал уже много лет, и каждый из них был моим другом – правда, как бы в разных моих жизнях. Мне давно хотелось их познакомить, но всё как-то не получалось, не складывалось.
       И вот теперь смотрел я на них, этих очень дорогих и близких мне людей, и от всей души радовался тому, что, наконец-то, удалось это сделать. И сидим мы сейчас у костра, на берегу безмолвного ночного озера, трое русских мужиков; возраст у нас приблизительно одинаковый – всем чуть-чуть вокруг «полтинника», - и чем-то неуловимо похожи мы друг на друга в своих рыбацких нарядах. Вот только судьбы у нас совершенно несхожи, и жизни свои мы прожили – увы, уже больше, чем наполовину, - удивительно по-разному, да и планы на будущее, сколько бы его ещё у каждого из нас ни осталось, у нас, конечно, тоже разные…
       Да не в возрасте и не в планах, в конце концов, дело… И не о будущем думалось нам сейчас, в эту изумительную по своей красоте ночь, а о том, что происходило с нами – или в нас? – сейчас.
       Как в песне поётся: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…»
       Выстрелив угольком, вспыхнул костёр, резче высветив морщины на лицах моих друзей – да и на моём лице, конечно, тоже. Но зато при свете его огня почти не видна была седина в наших волосах, так сильно бросавшаяся в глаза днём, при ярком солнечном свете, и отчего-то вызывавшая досаду и тревожащую сердце пустоту в груди.
       «Есть только миг…»
       
       - Кушать подано, господа офицеры!
       Сергей поставил казанок и сковороду на расстеленную на траве плащ-палатку, разложил на широком холщовом полотенце большими, аккуратными ломтями нарезанный хлеб, поставил миски с помидорами, огурцами и луком, банку с крупной серой солью. Иван достал из своей рыбацкой сумки деревянные (под уху – святое дело!) ложки.
       Уселись поудобнее вокруг казанка, переглянулись вопросительно. Сергей нарочито тяжело вздохнул и потянулся к своему рюкзаку; достал бутылку, откупорил и разлил по кружкам водку – совсем понемногу, на один глоток:
       - Ну, за рыбалку!
       Стукнулись-чокнулись, выпили молча. Иван подцепил корявыми, избитыми за долгие годы нелёгкого труда столярным и разным другим инструментом пальцами, дольку помидора и сунул в рот, громко причмокивая от удовольствия – дурачился, изображая эдакого деревенского мужичка.
       Сергей крякнул и шумно нюхнул хлеб.
       Потянулись ложками к казанку и принялись по очереди хлебать наваристую, остро пахнущую лавровым листом и перцем уху. Ели молча, словно соблюдая некий таинственный языческий ритуал.
       Сергей время от времени урчал от удовольствия, как кот, сам того, впрочем, не замечая. Мне эта его причуда была давно известна, а Иван будто бы и внимания на это не обращал. А может, и обратил, но воспринял, как нечто вполне естественное: ну, нравится человеку урчать, так и пусть его урчит; может, так вкуснее...
       Закончив с ухой и разобравшись с рыбой со сковороды, мы тщательно собрали и побросали в пустой казанок остатки трапезы.
       Сергей полюбившимся ему ножом в четыре взмаха сильной руки вырезал в сторонке от костра квадрат дёрна, опорожнил в ямку казанок и положил дёрн на место; отошёл, посмотрел со стороны, склонив на бок голову. Потом вернулся и слегка притоптал выступавший бугорок ногой.
       - Ты что, Петрович, мину устанавливаешь? –спросил, хохотнув, Иван. – Так тут, кажись, не Афган…
       - Афган, не Афган, а порядок должен быть во всём. И везде, - сказал Сергей; помолчав, добавил: - В том числе - и в Афгане.
       - Ну-ну, - уже серьёзно глядя на него, сказал Иван. – Будет тебе там порядок, жди...
       Он встал, взял из рук Сергея казанок, сложил в него миски и ложки и отправился к воде, по пути на правах хозяина коротким «Цыть, батюшка сказал!» пресекая наши попытки пойти вместе с ним. Силуэт Ивана был четко виден на фоне лунной дорожки.
       Послышался негромкое бряканье металла, и по воде пошла мелкая рябь.
       Вернувшись к костру, Иван аккуратно поставил посуду на траву и улёгся на своё место, поближе к огню.
       - Да, мужики… - начал было он, но в этот момент в тростнике, неподалёку от нас, с громким плеском дважды, раз за разом, ударила какая-то крупная рыбина.
       - Щука, - сказал Петрович, прилаживая над костром чайник и даже не обернувшись на шум.
       - Да, окуню сие действо не по силёнкам: ему так плюхнуть – кишка тонка, - кивнул Иван, подкладывая в огонь суковатое полено.
       - Ну, Вань, и рыбы завтра в сетке будет! – сказал я, вдруг ощутив прилив рыбацкого азарта.
       Мы, щурясь от дыма, по очереди прикурили от вытащенной из костра головни и переглянулись…
       И полился неторопливый, негромкий разговор – даже голос Сергея стал непривычно тихим, - сперва о сегодняшней рыбалке, затем о том, что и как мы будем делать завтра, а потом и о многом другом, о чём вдруг захотелось поговорить.
       Закипал подвешенный над костром закопчённый чайник. Где-то рядом с нами, в темноте, поначалу несмело, а потом всё увереннее застрекотал кузнечик, его поддержал другой, потом вступил в непонятный нам, людям, разговор третий, за ними ещё, и ещё, как бы опровергая своим нестройным хором прогноз Ивана по поводу завтрашнего дождя.
       Давно перевалило за полночь, но спать не хотелось, и мы говорили и говорили, не прерываясь, но и не перебивая друг друга. Никто из нас ни разу не посмотрел на часы, чтобы ненароком не сбить ритм беседы и не нарушить того удивительного, необыкновенного состояния умиротворения, которое мы ощущали в себе. Казалось, что с нами сейчас происходит что-то необычайно значимое и очень для нас важное; откуда-то вдруг возникло и всё больше крепло ощущение, что этой волшебной ночью кто-то могущественный разрешил нам соприкоснулись с Вечностью, великодушно предоставив нежданную возможность как бы сделать шаг в сторону с пути, по которому мы до сих пор шли, и оглянуться назад, чтобы увидеть этот путь - нелёгкий, но всё же пройденный каждым из нас.
       «Делай, что должен, свершится, чему суждено», говорил Марк Аврелий, император и воин.
       И мы – делали… Никто из нас троих не шёл по заранее протоптанной кем-то для нас тропе, не плыл по течению; нет! Мы сами выбирали свои дороги; бывало, что спотыкались на них и падали, но поднимались и шли дальше. Каждый из нас сам строил свою жизнь и смог, несмотря ни на что, построить её так, что нам теперь не стыдно было смотреть в глаза ни друг другу, ни своим детям, ни кому-либо другому - за своё настоящее. В прошлом у каждого из нас, - как, наверное, и у любого другого из людей, живущих на нашей грешной земле, - было всякое… В том числе и такое, о чём очень хотелось бы навсегда забыть… Но не получается…
       Ну, как мне забыть вал огня, с рёвом и гулом, как лавина, обрушившийся со склонов монгольских сопок на только что развёрнутый нашим полком армейский узел связи? Это было где-то между Чойром и Сайн-Шандом, глубокой ночью, когда мы, установив антенны и проложив кабели, уже буквально падали с ног от усталости… Я до сих пор, стоит мне прикрыть глаза, отчётливо вижу перед собой мечущиеся на фоне зарева фигурки людей в военной форме и слышу подчёркнуто-спокойный голос комбата Симакова – среднего роста, несколько излишне полного для офицера мужчины:
       - Офицеры, ко мне!..
       Мы тогда вышли из огня. Почти без потерь. Почти…
       Как забыть Сергею тот бой под Кандагаром, когда он, захлёбываясь кровью, хлеставшей из почти напрочь перерубленной осколком мины шеи, и держа руками собственную голову, держаться которой было, в общем-то, больше считай что и не на чем, полтора километра – то короткими перебежками, пока на это хватало сил, то ползком – под ураганным огнём добирался до своих? И добрался! И выжил! И потом, после госпиталя, снова вернулся в самое пекло той войны…
       А Иван? Сможет ли он когда-нибудь вытравить из души и из сердца память о нескончаемо долгой, мучительной тоске одиночества, которую ему пришлось испытывать, ежедневно возвращаясь в гнетущую тишину своего дома, ставшего без детских голосов таким пустым и безжалостно холодным? Когда казалось, что так будет отныне и всегда? Многие другие при таком жизненном раскладе запросто спивались, а то и руки на себя накладывали. А Иван – выстоял…
       И мы продолжаем жить. И может быть, нам изначально, ещё при рождении, была уготована эта встреча – именно здесь, на этом озере, у тлеющего костра, для чего-то особенного и действительно важного для каждого из нас – или для всех нас вместе? Не указывает ли нам Судьба некую обитель, к которой мы, до конца познав этой ночью ту, доселе не открывавшуюся нам в суете нашей обыденной жизни истину, о которой поведал миру неизвестный мне мудрец, будем отныне и всегда стремиться, продолжая творить свои земные дела и стараясь выполнить, каждый – свои, обязательства перед Богом и людьми?
       Что ж, может быть, так оно и есть…
       
       Коротка июньская ночь…Вот уже и сумерки – сначала незаметно, а потом всё быстрее и быстрее – стали отступать куда-то в сторону дальнего леса. Невесомый туман, стелящийся над спящим ещё озером, стал рассеиваться, таять, и сквозь него уже можно было различить белеющие стволы растущих на острове берёз. Ещё не заалела полоска зари, но небо на востоке с каждой минутой становилось всё светлее и светлее. Луна быстро теряла свою ночную яркость и былое величие, а звёзды и вовсе исчезли с небосклона.
       - Вань, а Вань! – я слегка потряс за плечо начавшего было подрёмывать Ивана. – Ты про сеточку-то не забыл, браконьер с лицензией?
       - Сей момент, - сказал он, не открывая глаз. – Вот только чайку сообразим для сугрева…
       Сергей, опустившись на колени, стал раздувать почти погасший костёр.
       А я взял полотенце и пошел к озеру, чтобы умыться чистой и прозрачной водой, а главное - встретить там, на берегу, прячущееся пока за горизонтом солнце, которое принесёт новый день, а с ним, может быть, и что-то ещё, пока нам неизвестное, но обязательно доброе и хорошее.
       И очень хотелось в это верить…