Гера

Странная воля любви – чтоб любимое было далеко!
Овидий

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. ДЕВОЧКА

У девочки не очень приятный голос. Глухой, хрипловатый, невнятный. Она волнуется, микрофон дрожит в руке, а сбивчивое дыхание только усиливает дребезжание голоса. В остальном – она прекрасна. У нее золотистые волосы, сияющие в свете ламп, и огромные серые глаза, широко раскрытые в мир. Она невысокая и хрупкая, одета в длинное вечернее платье, которое делает ее старше и строже. Но ей всего семнадцать. Она стоит посреди сцены актового зала средней школы №7 и, стараясь делать паузы между словами, говорит примерно следующее:
– Мы, сегодняшние выпускники, в этот торжественный момент благодарим наших классных руководителей Стеценко Тамару Ивановну и Козлову Ольгу Тимофеевну за их внимание, каждодневную заботу и терпение. Мы благодарим всех наших педагогов и наших родителей…
Текст писала сама завуч – немного изменив сценарий прошлогоднего выпускного. Теперь ей кажется, что Полетаева читает плохо. Внятно, но без должного энтузиазма. Голос поглощает смысл ее слов и «благодарность» куда-то улетучивается.
Двоечник Брагин, зажав в руке полученный только что аттестат с заветными тройками, выдыхает в сторону своего дружка Морозова:
– Эх, я бы ей впендюрил!
Именно в этот момент Саша Герасимов понимает, что влюблен по-настоящему впервые в жизни, влюблен в эту девочку с золотыми волосами и не переживет разлуки с ней.
Несмотря на то, что Полетаева своим выступлением загубила всю торжественность вечера, завуч Валентина Николаевна не теряет присутствия духа. В этот год она очень удачно реализовала комплект золотых медалей: одна – Полетаевой, остальные – за деньги. Деньги! Теперь ее дочь Лена, проваливающая два года подряд экзамены в политех, наконец, поступит. Валентина Николаевна смотрит на Полетаеву беззлобно и думает о своем: нужно теперь ехать в институт, искать старые связи, договариваться, платить. Нужно действовать!
Учителя, поглядывая на завуча, тоже тихо радуются: ее хорошее настроение позволяет всем расслабиться хотя бы ненадолго. Так или иначе – избавились от дюжины имбицилов во главе с Брагиным и Морозовым-Отморозовым. Это ли не радость? Директор уже пьян и добродушно щурится на свет ярких лампочек. Глаза слипаются…
За окнами – спокойное, провинциальное небо. Низкое, с тусклыми звездами. Герасимов уверен, что ни одна их этих звезд не сравнится по красоте с его Аней.
У девочки, завершающей свое выступление на сцене, абсолютно беззащитное лицо. Такие лица очень редко встречаются в природе и невольно привлекают своей наивностью. Овал лица вытянут, лоб высокий, брови несколько нахмурены, нос тонкий и ровный, а глаза – огромные, серые, бесконечно искренние, честные и правдивые. И изумительные волосы – длинные, светло-русые с золотистым отливом, густые и волнистые.
Девочка очень мила, а для Герасимова даже ослепительно прекрасна. Она отличница, но не активистка, скорее – тихоня. И необходимость выступать с ответной речью от лица выпускников двух классов ее смущает. Наконец, скомкав последние фразы, она спускается со сцены. На этом официальная часть выпускного вечера заканчивается и начинается дискотека.
Дискотека радует всех без исключения. Родители получают возможность уйти с вечера, а их чада – оторваться по полной. Стулья уносят. Брагин, Морозов и Рубцов успевают покурить за школьной кочегаркой и вернуться на вечер уже «в форме». И их неестественная веселость веселит всех окружающих. Все становится легко и просто.
Герасимов находит в полумраке зала Аню. Она, еще напуганная собственным выступлением, с трудом переводит дыхание.
– Козлиху не видела? – спрашивает он зачем-то о бывшей классной.
– Видела. В учительскую цветы потащила, – отвечает Аня, глядя куда-то в сторону.
– Пойдем на воздух. Я покурю…
Аня покорно идет следом.
– Сколько четверок у тебя? – спрашивает Сашку.
– Одна. По истории.
– История – не предмет…
– Плевал я на историю!
– Обидно, что просто так влепили. Нечестно это. Ушла твоя медаль к Кравченко. Все знают.
– Не нужна мне эта медаль! – отмахивается Сашка. – Ты куда потом?
– В институт буду поступать. В медицинский.
– Нет, после выпускного.
– То есть?
– Рассвет встречать?
– Нет, домой пойду, – она качает головой.
– Ань…
Дым почему-то мешает ему говорить.
– Не люблю, когда курят, – говорит она хрипло. – Резкий запах.
– Когда куришь, нет.
– Все равно не люблю.
Она взмахивает ладошкой в темноте, прогоняя белое облачко дыма.
– Я брошу курить, хочешь? – спрашивает вдруг Сашка.
– Хочу.
Он швыряет недокуренную сигарету под ноги и затаптывает. Аня тем временем исчезает, ускользнув обратно в зал. Но для Герасимова мир успевает переполниться до краев блеском ее волос и ароматом ее дыхания. Мир расплескивает радость.
– Чего это ты тут один пляшешь? – из темноты выступает Димка. – Пойдем в общество.
– Дим, у тебя хата пустая?
– Пока я тут, пустая.
– А твои?
– У бабки еще, в Беларуси.
Сашка протягивает руку.
– Дай ключик.
– Буратино ты хренов! Залетаеву что ли потащишь?
– Ключ дай, мудило!
– А ты мне комп вчера починил?
– Завтра починю.
Димка с недовольным видом отдает Герасимову ключ.
– Чего не сделаешь ради лучшего друга, который скоро свалит!
В зале – движение. Несколько хаотичное и разрозненное, но уже ни выпускники, ни гости, ни ди-джей Сидоров из 9-В не замечают этого.
Герасимову кажется, что золотые волосы мелькают то в одном, то в другом конце зала. Он не видит Аню, но остатками здравого сознания понимает, что ее присутствие повсюду одновременно невозможно, что это ему мерещится…
Он садится на стул у окна и целиком отдается ожиданию окончания этого шоу – и начала другого. Кто-то тормошит его – врывается в его мысли, в его жизненное пространство, в него.
– Почему ты не сказал директору? Сказал бы, что она вымогала взятку. Все об этом говорят. История – вообще фигня такая. Просто нужно было где-то нарисовать тебе эту четверку.
Перед ним стоит нарядная, в платье очень похожем на свадебное, Юля Моргун. И что-то тарахтит об истории…
– Отойди, Юль…
Кажется, она заслоняет своим белым платьем весь зал.
– Ищешь кого-то?
– Нет.
– Потанцуем?
– Давай…
Они вместе ныряют в толпу, Юлька вскидывает руки над головой – не грациозно, а как-то резко, словно хочет ухватиться за поручни в троллейбусе и не находит их. Наконец, не обращая внимания ни на порывистую мелодию, ни на усмешки окружающих, ни на отсутствующий взгляд Герасимова, опускает руки ему на плечи и прижимается к нему белым платьем. Сашке кажется, что белая торчащая ткань попадает даже ему в рот, закрывает лицо и не дает дышать. Он невольно отстраняется.
– Куда ты? – Юлька не выпускает его из объятий.
– Покурю…
И снова оказывается под звездным небом. Теперь он уверен, что небо ему улыбается. Он закончил школу, он уедет из провинции в столицу, он станет классным программером, Аня уедет с ним вместе, и небо, которое улыбается ему сейчас, тоже уедет с ними, но это будет уже совсем другое ¬– столичное, роскошное небо. Небо софитов и неоновых вывесок. Небо фейерверков и салютов. И Сашка улыбается в ответ – небу, звездам, своему будущему. И вспоминает, что бросил курить. Возвращается в зал и подходит прямо к Полетаевой.
– Пойдем!
Снова она идет за ним – покорно и без вопросов, как и в первый раз. Школа, с ее шумом и суетой, остается навсегда позади.
– Куда ты?
Теперь девочка понимает, что Герасимов провожает ее не домой.
– К Димке зайдем.
– А Димка?
– Танцует еще.
Она молчит. Пытается делать широкие шаги, чтобы успеть за Герасимовым, спотыкается обо что-то, едва не падает. И тогда он, наконец, берет ее за руку. Останавливается. Дотрагивается до ее волос и вдруг, сам от себя не ожидая, целует ее кудри.
– Ну, что ты, Саш… Посреди улицы, – она отпихивает его лицо холодной ладошкой.
Он ловит в воздухе ее полупрозрачную руку. Ее лицо, ее губы выступают просто из темноты ночи, как подарок улыбающегося неба.
– Я люблю тебя, – говорит он девочке.
Она смеется. Небо подхватывает их – и опускает посреди Димкиной квартиры. Нет ни кривых переулков, ни разбитых фонарей, ни грязного подъезда, ни непослушного замка в двери. Есть только они вдвоем под одной крышей. Сашка снимает очки и оставляет их на столике перед диваном.
Теперь Аня ничуть не смущается и не робеет. Смотрит на Герасимова спокойно и добродушно. Сашка – высокий, широкоплечий парень, с длинноватыми русыми волосами, правильными, но несколько мягкими чертами лица и зелеными глазами. Даже очки его не портят. Никто не помнит Герасимова без очков. Он и стреляет в очках. Он же «снайпер» – с детства ходит на кружок по стрельбе и уже успел выиграть дюжину призов. Аня тоже была на одном занятии – ради Герасимова. Он ей тогда нравился до чертиков, но стрельба ее не увлекла.
И симпатия к Герасимову тоже перестала увлекать. Особенно, после того, как ей передали, что Герасимов сам в нее влюблен и просто тает, как пломбир. Когда кто-то из ее подружек вздыхал о Сашке, она только смеялась: знала, что он кругами ходит вокруг ее дома.
Но теперь Герасимов настроился серьезно. Он не тащит ее в постель и не отвлекает чаепитием.
– Я хочу, чтобы мы были вместе, – говорит он. – Чтобы мы вместе уехали в столицу, поступили, учились. Чтобы мы не расставались никогда. Мне никто не нужен, кроме тебя.
Даже малоопытная Аня понимает, что Сашка произносит странные и неестественные для семнадцатилетнего парня фразы. О Вечном…
– Я знаю это точно, – продолжает он. – Я знаю, что мы должны быть вместе. Я выучусь на компьютерщика, буду тебя обеспечивать. Мы поженимся…
– Постой, постой! Я не могу ехать так далеко, – говорит Аня растерянно. – У меня же одна бабушка. Она не сможет мне помогать. А в Донецке у нас родственники. Родня все-таки. Они помогут.
– Я тебе помогу, Аня. Я буду работать. Я все для тебя сделаю, – обещает Герасимов вполне серьезно.
Аня отворачивается. Не думала, что разговор пойдет об этом. Что вообще пойдет разговор. Почему-то охватывает злость на Сашку и жуткое раздражение.
– Ты не можешь этого знать! Не можешь обещать! По-твоему, все так просто? Уехали – и все?
– Да, все просто, – кивает он. – Все должно быть просто. А иначе – все пойдет… сложно, неправильно. Я это чувствую.
– Но я не хочу… так. Я хочу жить, жить…
Она не может объяснить этого Сашке и раздражается еще больше.
– А я не хочу жить без тебя, потому что не знаю, какую жизнь проживу. Мне кажется, это будет плохая жизнь, – говорит он глухо.
– Ты псих? – спрашивает она. – Ты не можешь этого знать! Не можешь чувствовать! Давай лучше… это… делом каким займемся.
Но Сашка мотает головой.
– Чтобы ты ушла через полчаса? Я не для секса это говорю. Я не хочу, чтобы ты потом ушла.
– Да ты романтик еще! – бросает Аня и идет к двери. – А все говорят, что это я – наивная дурочка.
Ее хрипловатый смех плохо сочетается с детским, бесконечно наивным выражением лица.
Сашке больше нечего сказать. Сейчас она выйдет за дверь, и у каждого начнется своя жизнь. И больше ничего не будет. Сашка закрывает глаза.
– Ну, ты еще в обморок упади! – усмехается Аня и выходит.
Только снаружи, спускаясь по темной лестнице, чувствует, что сделала что-то ужасное. Ее сердце, которое так любит Герасимова, стремится обратно, но сознание никак не хочет принять простого решения. Молодость с ее максимализмом обычно не признает простых решений.

2. БЕЗЗВЕЗДНАЯ НОЧЬ

Аня знает, что любит. Любит Герасимова, но в то же время ей хочется жить, самостоятельно добиваться чего-то, самой что-то строить. И кажется, что Сашка помешает ей быть самой собой и чего-то достичь.
Она выходит в ночь и понимает, что именно с этого момента, а не с выпускного бала, началась для нее самостоятельная жизнь – жизнь без Герасимова. Раньше он все время был рядом, не сводил с нее глаз, звонил, постоянно «случайно» сталкивался с ней вечерами около дома. Ничего этого больше не будет. Легко. Но жаль чего-то.
Новая жизнь началась для Ани почти в полночь. Звезды исчезли с неба, словно растаяли. И луну затянули непрозрачные облака – кто-то вверху задернул шторы, чтобы не видеть хрупкую девочку, спотыкающуюся в темноте.
Она чертыхнулась. И услышала позади шаги. Пошла быстрее, но шаги не отстали, а приблизились. Она снова споткнулась и обругала свои туфли на каблуках.
– Ты еще и матюкаться умеешь, Залетаева? – окликнул тот, кто преследовал ее в потемках.
Аня с облегчением обернулась и приостановилась. Человек знал ее. И она узнала его голос. Перед ней возник двоечник Морозов, за километр от него несло дымом.
– А, Морозов! Рассвет в другой стороне.
– Я за тобой шел, – он мотнул головой. – Попала ты, Залетаева. Твой Герасимов теперь ничем тебе не поможет. А я мечтал трахнуть тебя на выпускном. Ну, хоть и после очкарика.
– Исчезни отсюда!
Аня развернулась и пошла дальше. Поначалу она совсем не испугалась, а даже успокоилась, увидев хорошо знакомую рожу Морозова. Вид его был вполне привычен. Она изо дня в день видела его в классе, изо дня в день выслушивала его нудные приставания и высмеивала его никчемные попытки ухаживать за ней. Но теперь тяжелое дыхание Мишки начало ее настораживать. Его шаги никак не отставали, словно приклеились.
Вдруг Морозов схватил ее сзади за плечи и столкнул с дороги в темный провал. Каблук ушел в пустоту. Аня упала на колени, поняла, что испачкала платье о траву, и стукнула его по голове.
– Соображаешь, что делаешь?
На упитанного Морозова удар не произвел никакого впечатления. Он засопел и навалился на нее всем телом, не давая ей подняться.
– Эй, Мороз, прекрати! – она, все еще шутя, уперлась ему в грудь.
Но губы Морозова уже рвали ее рот дымным поцелуем. И вдруг она поняла, что он не шутит. И что она не справится с ним. Что – наоборот – сейчас он справится с ней. И это и будет началом ее самостоятельной жизни – без Герасимова.
Аню, еще пять минут назад хотевшую секса с Герасимовым, теперь парализовал ужас. Она закричала изо всех сил, но вышло не громко и не пронзительно, а хрипло и сдавленно.
– Не надо, Мишка! – она снова попыталась его оттолкнуть.
– Надо.
Он потянул ее платье вверх, оголяя ноги и сдирая с нее белье. Она снова закричала, и он залепил ей пощечину.
– Заткнись, Залетаева! Ты же меня хочешь, я знаю!
– Нет!
– Заткнись!
– Не-е-е-ет!
Морозов уже не замечал ее криков. Душный запах алкоголя упал на нее сверху и крепко прижал к грязной траве. Остановить его было невозможно. Она продолжала барахтаться и кричать, а он продолжал раздирать ее ноги в стороны.
И вдруг все прекратилось. Он поднялся и застегнул брюки.
– Вошел и кончил. Больше и не надо, – объявил довольно. – А вот это на память себе заберу, – поднял с земли ее трусики и сунул себе в карман.
Аня попыталась подняться и увидела, что ее ноги перепачканы кровью. Боли она не почувствовала, или болело все сразу: ударенная щека, искусанные губы, ноги. Сердце…
– Бревно ты, Залетаева! – прокомментировал Морозов. – Несексуальное бревно. Желаю, чтобы ты залетела от меня.
Повернулся и пошел прочь. Вокруг было по-прежнему пусто, темно и тихо. Минут через десять из-за облаков выскользнула луна, и Аня увидела, что сидит в траве у обочины дороги, что ее платье грязно, а по ногам продолжает течь кровь. Она поднялась, оправила платье и вернулась на то места, с которого ее столкнул в темноту Морозов.
Стиснула зубы. Плакать – бестолку. Сейчас ей нужно вернуться домой так, чтобы не напугать бабушку. Значит, нужно торопиться, пока не рассвело, пока она еще спит.
Аня зашагала в сторону своего района. Провинциальная глухая ночь обволакивала какой-то слизью, еще больше пачкая ее тело. Она, собрав насилу мысли, стала думать о том, что, в самом деле, может забеременеть от придурка Морозова, что тогда придется просить у кого-то денег на аборт. А просить – не у кого. Что все это может помешать ей поступить в институт и учиться. И среди всех мыслей уже не было ни одной о Сашке...
Она вернулась в три утра. Открыла дверь своим ключом и проскользнула в ванную, не включая свет.

Вода в кране холодная. Аня натирается мылом и плачет. Гадкая эта жизнь.
– Анечка, ты вернулась?
– Да, бабушка…
Потом замачивает платье и тоже трет. Пятна крови и грязи стираются, расползаются и исчезают. И ночь тоже стирается – стиральным порошком.
– Водички тебе нагреть?
– Не надо. Я чуть-чуть.
Аня ложится в постель. Лежит до утра без сна. Встречает одна первый рассвет своей взрослой жизни.
Утром встала – посмотрела на чистое платье. Чистое, как ничего и не было. Понять бы теперь, беременна или нет. Холодный пот прошибает Аню, когда она думает об этом. Нет! Не может быть такого! Хотя почему не может?
Бабушка уже звонит своей племяннице, которая живет в Донецке, чтобы та встретила Аню и приютила на время вступительных экзаменов. А Аня смотрит в книжки и не может ни о чем думать, кроме одного: а что если?
Наконец, поехала в институт. Не тошнит, не рвет, но голова кружится, как на карусели. Аня тянет билет и чувствует, что вот-вот упадет в обморок…
Сдала все-таки. Сдала, и начались месячные. И потом узнала, что поступила – на свой стоматологический факультет. И в общежитии нашлась для нее койка. И есть Бог на свете!
Аня целует бабушку в обе щеки. Берет полупустую дорожную сумку, идет к двери. Потом возвращается и снова целует.
– Я каждую неделю буду приезжать…
– Да, Анечка.
Бабушка плачет, словно прощается с Аней на всю жизнь.
– А Саша как? – спрашивает у Ани.
– Не знаю.
– Поступил?
– Не знаю. У меня своя жизнь. Без Сашки.
Теперь уж точно – своя. Аня знает, что она сильная и справится, что бы ни случилось. Она все сможет перенести.
Попрощалась с родным городом, чтобы никогда в него не возвращаться. Навалились студенческие будни.
Сначала все вспоминалось с новой болью и никак не оставляло Аню. И секс казался самым гадким занятием на свете. Потом – притупилось. Она справится. Она сильная. Если смогла пережить слизь ночной черноты, сможет и дальше – без особых эмоций.
Так думает Аня – с высоты своих семнадцати лет и всего случившегося. Ей кажется, что эмоциями легко управлять, а подавлять их еще легче. Не жалеет, что ушла в ту ночь от Герасимова. Уверена, что ее жизнь без Герасимова будет целиком и полностью ЕЕ жизнью, в которой она сама добьется всего, чего захочет, самостоятельно.
Она не приезжает на выходные. Тяжело возвращаться домой, словно на место преступления. На новом месте должно начаться что-то лучшее. Но лучшее медлит. И медлит. И медлит. Для лучшего – не самое подходящее время…

 3. ГЕРА

Герасимов не только поступил с легкостью, ему и учиться легко. Ему нравится все: столица, общага, пары, сессии, все предметы без исключения. Он с одинаковым интересом изучает программирование и философию. Он физик и лирик в одном лице. И любая работа ему нравится: он чинит компы и мобильные телефоны, подключает юзеров к Сети и разгружает фуры на овощных базах. Он ест все, что съедобно, пьет все, что горит, не отталкивает ни одну девушку, которая его хочет, но сам – не хочет ничего. Живет и чувствует себя бесплотным, бестелым, полым изнутри, аморфным снаружи. Его жизнь – без всякого стержня. Сам он – флюгер. А в память о том, что закончилось для него вместе с детством, он может сделать только одно – не курить.
Так живет Сашка в столице и не чувствует ни шика, ни легкости столичной жизни. Живет так же, как жил в своей глухой провинции, и занимается тем же, чем занимался дома, только получает за это больше денег. Но смысл для него остался где-то в прошлом, далеко. А на самом деле – уехал его смысл в Донецк и живет там своей собственной жизнью.
Не то чтобы он скучал или грустил ежеминутно, но в восемнадцать лет что-то было уже потеряно безвозвратно. Что-то померкло.
И ему, и Ане выпало учиться не в самое легкое время: в период после перестройки, в период инфляции, миллионов купонов, мизерной стипендии, хлебных очередей и разгула преступности. И в это время Сашка умудрялся держаться на плаву совершенно самостоятельно. Время словно шло мимо него и не задевало за живое. Уже со второго курса его знакомый, Жорик, работавший охранником в солидной конторе, порекомендовал его системным администратором.
– А чем контора занимается? – поинтересовался Сашка безразлично.
– А хрен их знает, – так же безразлично ответил приятель. – Поставками чего-то куда-то. Как все сейчас. Но они в шоколаде, эти пацаны.
И Сашка стал работать на эту фирму – подключил и отладил Интернет, внутреннюю сеть, электронную почту. А поставками чего и куда занимаются ребята, так и не понял. Исчезают по очереди. Появляются. Иногда вообще офис пустует. Но новые люди не приходят. Никаких вакансий нет.
Только когда Сашка получил деньги за выполненную работу и решил уходить, его вызвал к себе шеф – молодой парень, лет тридцати, Андрей Громов. Для ребят – Гром, просто.
Просто Гром прищурился и кивнул в сторону необъятного кресла.
– Падай, Гера.
Сашка тогда удивился, что он «Гера». Но то, о чем заговорил Гром, удивило еще больше.
– Значит, ноги делаешь? – спросил тот хмуро.
Сашка заерзал в кресле.
– Так я ведь все сделал. Отладил. Все работает. Мы же так договаривались.
Гром отмахнулся.
– Брось херню городить. До твоих железок мне дела нет. Ты же не со стороны чел какой-то прибился. Жорик сказал, ты пацан путевый. Че теперь спрыгиваешь? Жить надоело?
– То есть?
– А то и есть, что ты тут все разнюхал и дальше понесешь.
– Да меня не касается это! – оправдался Сашка. – Я свою работу делаю.
– Тормоз ты что ли, Гера? Не может быть «твоей» работы в моей фирме! Бизнес наш раскусил, ну?
– Раскусил, что двойное дно.
Гром кивнул.
– Вот и дальше тебе с нами работать. И нигде больше. Усек? Жорик сказал, что ты снайпером был в детстве?
– В детстве…
– Вечное детство хочешь? – ухмыльнулся Гром и тут же успокоил перепуганного Сашку. – Шучу. Но может пригодиться, сам понимаешь. Поставки оружия, тем более, за рубеж – дело рисковое.
– Влип, – констатировал Сашка невесело.
– Брось! – снова оборвал Гром. – Поздно штаны обделывать. Вошел – как по маслу, так и дальше будет. Главное – хорошо просчитывать маршруты. И платить на переправах. Сам видишь, что в стране делается. Все тянут, кто что может. А мы – транспортная фирма, не больше. Просто транспортируем куски оборонного комплекса бывшего Союза.
С тех пор обязанности Сашки переменились. Он отвлекся от компьютерной техники и более тесно соприкоснулся с техникой иного рода. Изучил все в деталях и в действии. Выезжал с Громом на место и проверял партии товара, контролировал погрузку и отслеживал маршруты транспортировок. Однажды даже сам летал в Варшаву – встречать товар и передавать заказчику. Пожалуй, Сашка очень хорошо справлялся. Гром стал доверять ему – все, вплоть до собственной жизни.
Испугавшись только сначала, потом Сашка стал относиться ко всему очень спокойно. Он просто делал свое дело – молча, без эмоций, без лишних движений. Однажды Гром все решил за него, и с годами Сашка убеждался, что это было правильное решение, которое он никогда не принял бы самостоятельно – не хватило бы духу. К окончанию вуза он имел несколько квартир в столице, черную новехонькую «бэху», швейцарский счет с небольшой суммой зеленых денег, шмотки с лейблами европейских фирм и абсолютно пустое и незамутненное никакими сомнениями сознание.
Не очень шикарно, но вполне… вполне. Сашка совершенно не чувствовал риска и ничуть не беспокоился о своей жизни. Хотя рисковал, конечно. И пострелять пришлось. Получилось это глупо. В принципе, убийство и не могло получиться по-другому. Сашка сопровождал фуру до места перегрузки, и посреди трассы тормознули какие-то головорезы. Ночь была, и они просто перекрыли дорогу: какие-то сельские Робин-Гуды.
Сашка вышел.
– Ребята, не пылите. Поделиться нам нечем.
– Неужели?!
Бородатый алкоголик выхватил нож. А Сашка – пистолет.
– Давайте, пока живы! – кивнул им на широкую трассу.
– Вот стволом и поделишься!
Сашка подумал о груженной фуре и не стал медлить.
Потом Гром кивнул.
– Нормально. Правильно занулил. Эти в розыске – сто процентов, ментам меньше работы будет. А нам лишние свидетели – лишние.
Гром всегда четко рассуждает. Поэтому «компания грузоперевозок» «Транссервис» и стоит прочно. Выстояла два года – до Сашки, и пять лет – при нем. И оборотов пока не сбавляет.
– Не всегда же будет такой беспредел, – сомневается Сашка.
– Пока всю оборонку не разворуют – будет, – утешает Гром. – Думаешь, уже ничего не осталось?
– А власть если поменяется?
– Власть? – Гром усмехается. – Где ты власть в нашей стране видел?
Гром смеется. Это хороший знак. Даже очень. Бывает, они зависают вместе в ночных клубах и борделях. Тогда течение времени кажется еще легче и приятнее.
– А не куришь ты чего? – спрашивает Гром, дымя толстой сигарой.
– Моей девушке не нравится, когда я курю.
– Девушке? У тебя девушка есть? Ты не дури, Гера. Девки нам лишние!
Так он рассуждает. Есть полезные вещи и люди, а есть – лишние. Оружие, водка, сигареты, кокаин – полезные, а свидетели, родственники, девушки – лишние, потому что мешают человеку быть свободным. Ясно, что Гром прав. За эти годы он еще шире сделался в плечах и еще тяжелее стали казаться его кулаки. А Сашка – высокий, крепкий, но все-таки по-прежнему «очкарик».
Так и протекает жизнь. Не давит особо. Не рвет нервы. Не изматывает.

 4. ОРХАН

Ане в это время – в тысячу раз тяжелее, не из-за Герасимова, а из-за того, что время идет прямо по ней так, что хрустят позвонки. Она живет за чертой бедности: на бабушкину пенсию, студенческую стипендию и пособие за погибших родителей. Но этого недостаточно, чтобы выжить.
Аня учится не блестяще, хотя старается изо всех сил. Часто голова кружится от голода, и желудок сводит спазмами, но учиться нужно – чтобы добиться чего-то лучшего. Стать врачом, сделать карьеру… что-то в этом духе.
На курсе есть мальчишки, но они ее не интересуют. Иногда она вспоминает Герасимова и грустит… ни о чем. Не о нем, а так просто.
Она бредила медициной с детства, но занятия утомляют и совсем ей не интересны. Хочется чего-то совершенно другого, но она не знает, чего именно. Сокурсницы побогаче тусят в ночных клубах, но Аню и туда не тянет. На выходные она приезжает домой, к бабушке. И чувствует, что и дома ей неуютно и печально.
Однажды встретила маму Герасимова, та обняла ее и поцеловала, как родную.
– Как ты, Анечка?
– Все хорошо, теть Валь. А Саша?
– Даже не наведывается к нам. Только сообщения Костику присылает.
– Костик в каком уже?
– В седьмом. Оболтус страшный, с Сашей не сравнить.
Интересно стало, как там живет Сашка в столице, и как вообще живет столица в такое нелегкое время, но уехала в институт – и интерес выветрился. Снова пришлось барахтаться изо всех сил, чтобы не утонуть, не уступить жестокой стихии.
Когда человек оказывается один на один с тем временем, в которое ему довелось жить, он всегда чувствует себя беспомощным. Развал СССР, разгосударствление, смены валюты и ее неизбежная инфляция, – все это выпало на Анины студенческие годы. Она застала повышенную стипендию в размере пятнадцать гривень, за которые нельзя было вообще ничего купить. Жизнь девочки не была даже существованием, даже борьбой за выживание, была только надеждой.
Бабушка помогала, чем могла. Но ее пенсия была не намного больше студенческой стипендии.
 Аня подрабатывала, мыла полы в магазинах и сидела с детьми бизнесменов. Но заработанные деньги таяли. Даже на еду не хватало. И на занятиях сознание мутилось от усталости и голода.
Не раз хотела бросить учебу, но жаль было собственных стараний. Иначе пришлось бы вечно сидеть с чужими детьми и мыть чужие квартиры. Не осталось бы даже надежды.
Соседкам по общежитию помогают родители, а у Ани – нет родителей, ей некому помочь.
– Да, тебе надо пробиваться самой, – говорит Ленка, жуя кусок батона с маслом. – Булку хочешь?
– Нет.
Аня не может заставить себя взять чужого – ни копейки, ни кусочка.
– Так ты с голоду помрешь чего доброго, – предупреждает спокойно Ленка. – Замуж тебя надо выдать, подруга. Чтоб заботился о тебе кто-то. Не пацан какой-то, а солидный мужик.
Аня пожимает плечами. Мысль стать чьей-то содержанкой совсем не пугает ее, но и не прельщает особо.
– У моей матери знакомый один есть. Один… чурка какой-то, короче. Торгаш.
– «Солидный» торгаш? – сомневается Аня.
– А чего? Тоже неплохой вариант. Моя мать вместе с ним дубленки возила.
– Челнок что ли?
– Не челнок! – Ленка со знанием дела мотает головой. – Это же его товар, он не челнокует, свое продает.
И еще с минуту, продолжая жевать, спокойно разглядывает Аню.
– Ты красивая – сгодишься.
Ленка завидует. У нее самой толстая задница и прыщавое лицо. И волосы выкрашены в сине-черный цвет, как ей кажется, экстравагантно. Но зато ей не нужно думать, где взять кусок хлеба с маслом. Он сам идет ей в рот.

Так, окончив третий курс, Аня познакомилась с Орханом. Орхану – пятьдесят два года, и он турок. Невысокий, полный, лысый, резкий, с грубыми, мясистыми чертами лица. У него большой нос, толстые губы, короткие волосатые руки. Но он не злой человек. И в Ане он души не чает.
Жена его умерла в сорок лет от какой-то женской болезни. Он остался один, без детей, и чтобы чем-то заняться – зачелноковал. На самом деле он прирожденный лавочник, малообразованный, но ловкий малый. Он и русский язык схватил как-то быстро, поверхностно, но для него – вполне достаточно. У него смешной акцент. И Ане с ним смешно.
В сексе он не очень требователен. Его удовлетворяет уже то, что Аня молода, красива и согласна быть с ним. Девочка кажется ему несказанным подарком небес. К тому же он видит, что Аня скромна и довольствуется малым. А Аня довольна и тем, что Орхан – не обидит. Накормит-напоит. И даже Ленке конфет купит. За то, что познакомила.
Он часто уезжает в Турцию. Потом возвращается с товаром для местных бутиков. У Ани теперь тоже хорошая дубленка, такую в местных магазинах не достать. И бабушке Аня привозит немного денег. И бабушка рада за Аню. И Аня рада за себя, хотя и не признается никому, сколько лет ее знакомому. Говорит она с Орханом мало, просто целует его в толстые губы и благодарит за его доброту.
И учеба пошла лучше. Аня без труда справилась и с практикой, и с выпускными экзаменами. А потом Орхан решил забрать ее с собой. Оформили все документы. Работать на Родине, не получая никакой зарплаты, не имело смысла.
– Я уеду, бабушка. Орхан оставляет свои дела здесь на помощника, – говорит Аня и смотрит в окно – на высокие тополя.
Бабушка молчит. Конечно, не хочет, чтобы Аня ехала так далеко, но никогда не скажет об этом.
– Мне там будет лучше, – снова говорит Аня. – А здесь…
– Ты вернешься?
– В гости приезжать буду…
– В гости…
Бабушка отворачивается, скрывая слезы.
– Не выдумывай! – отрезает Аня. – Чего рыдать? Ты молодая еще. Шестьдесят шесть – не возраст вообще. Потом заберу тебя – еще и замуж там выдам. Да?
– Да, – плачет бабушка. – Да, Анечка. Только бы тебе было хорошо. Пиши мне. Пиши, моя деточка…
– Буду писать, буду…
Тополя шелестят за окнами, заслоняя солнце.
Аня поднимается резко. Чтобы уйти навсегда.

 5. ТУРПУТЕВКА

Гром поднялся очень высоко. Гром просто взлетел к самому солнцу. Как-то хлопнул Сашку по плечу и улыбнулся довольно.
– Знаешь, Гера, что случилось?
– Что?
– На меня такие люди вышли – закачаешься!
Оказывается, клиенты Грома дали очень лестные характеристики его компании грузоперевозок, и – как следствие – к нему обратились чиновники российского военного ведомства с предложением о сотрудничестве. Гром должен был выступить посредником между ними и кавказскими заказчиками.
Удачную сделку отметили в московском ресторане «Олимп». И только когда оказались на ночной трассе, Сашка дернул плечами, словно поежился от чужой ночи.
– Осторожнее надо тут быть – не наша территория.
– Плевать!
– И то, что хохлов пригласили в посредники, знаешь…
– Что?
– Убрать легче.
Гром далеко вперед не заглядывает. И вдруг – какой-то камикадзе перерезает дорогу. И это – в темноте, на трассе, в чужой стране! Раздались выстрелы, шофера задело, «мерс» полетел под откос.
Сашка вытолкнул Грома, и сам выпрыгнул. Пули прошивали ночной воздух – густо и уверенно. Отвечать пришлось почти вслепую. Но Сашка ответил.
Кто-то взвыл на дороге. Они поднялись к машине. Камикадзе лежал в луже крови, его напарник – рядом, тоже без признаков недавнего азарта. Может, просто удачно зацепило. В темноте Сашка не мог прицелиться наверняка.
– Ты спас меня по ходу, – Гром отряхнул колени.
– Конкуренты что ли?
– Скорее всего.
После этого Сашка поехал с грузом в Чечню, а Гром – обратно в Киев, оправляться от пережитого нервного потрясения. Груз прошел гладко. И приняли хорошо. И водила был нормальный, и посты все смазаны так, что нигде не скрипнуло. Сашка даже по Грозному прогулялся.
– Не стреляют? – оглядел улицы города.
Проводник оскалился.
– Везде стреляют.
– А в газетах пишут, что в городе тихо.
– Пускай пишут.

После этого вернулся к Грому. Деньги – через банк. А Сашка – поездом. Но как только добрался до столицы – прямо на вокзале, у поезда проверка документов.
– С какой стати? Я же ваш, ребята. Из России приехал.
Наручники щелкнули на запястьях. Влип…
Влип прочно. Менты не бьют, а только улыбаются. И по этим улыбкам Сашка понимает, что они не очень уверены. Они знают, что взяли именно того, но не знают, будут ли его вытаскивать и платить за него. Если будут, тогда лучше – за живого и невредимого. Так дороже. А если не будут – они еще успеют пересчитать ему ребра.
И Сашка тоже не очень уверен. Он не знает, будет ли Гром вытаскивать. Деньги за чеченский рейс он уже получил. Он жив, здоров, на свободе, а Сашка уже мог перейти для него в разряд «лишних».
Ожидание длится. Следователи вежливы, и Сашка вежлив. В его душе нет паники, потому что – по большому счету – его жизнь для него безразлична. Это очень хорошее состояние – состояние легкости бытия. Состояние независимости от риска или покоя, от опасности или безопасности. Состояние полнейшего равнодушия к себе, равнодушия к боли, равнодушия к деньгам.
Гром обещал четверть прибыли. За эти деньги можно купить еще квартиру, еще машину, еще шмоток, еще проституток, а можно и обойтись. А Грому можно не вытаскивать его с нар, чтобы не делиться.
И вдруг вызывают не на допрос, как обычно, а на свидание. Пожалуй, впервые за много лет у Сашки настоящее свидание. В комнате его ждем Гром и, увидев его, широко распахивает объятия.
– А я за тобой пришел!
– То есть?
Гром оборачивается к охраннику.
– Срули пока.
Тот покорно выходит за дверь.
– Не ожидал, да?
Сашка честно признается:
– Не ожидал.
– Сволочь ты после этого, Герка! Думаешь, я кинул бы тебя, да? Ты за меня вот так подставлялся в Москве, из машины меня, кабана здорового, выпихивал, а я тебя кинул бы собакам поганым на съедение? Плохо ты меня знаешь! Это тогда на меня ступор нашел. Впервые так страшно стало, смерть близко, пули над головой свистят, как на войне, мать ее! А потом очухался. Теперь мы с тобой известные люди, Гера. В тени, но известные. Нам тихо себя вести надо, осторожно, и друг за друга стоять – до последнего. Такие дела.
Обнялись и по плечам друг друга похлопали.
– Замандражевал, ну? – прищурился Гром.
– Было малехо, – кивнул Сашка. – Просто тянулось бы это долго – пока зубы выбили бы, пока яйца бы открутили…
Гром кивнул, помрачнел.
– Я этих сук в кулак зажму. Больше не высунутся. Вся ментура на меня работать будет. А тебе, Гера, советую смотаться отдохнуть. Взял бы подружку какую, да и съездил бы куда...
– Какого хрена с собой тащить?
– Дешевле выйдет. И чище.
Гром дождался, пока Сашке вернули вещи, и собственноручно открыл ему дверцу авто.
– Давай, брат!
Ночью отметили и Сашкину зарплату, и освобождение. И девчонка нашлась в попутчицы – Марианна, невысокая брюнетка с пышной грудью.
– Не нравится? – все допытывался Гром.
– Нравится.
– Доволен?
– Вполне.
И только на другой день, оказавшись в своей квартире, Сашка попытался сосредоточиться и обдумать случившееся. Значит, вышел. Значит, Гром не отказался от него. Более того – даже деньгами не обделил.
Вдруг набрал его номер и, дождавшись его хриплого «ну?», проговорил:
– Спасибо.
Тот засмеялся.
– Отдыхай. Не бери дурного в голову. Нас еще не такие дела ждут.

Марианна – симпатичная девчонка и толковая шлюха. Ее мать назвала ее в честь героини какого-то фильма, но она перещеголяла всех героинь всех фильмов. У нее такие ноги! Ровные, упругие, гладкие и загорелые. И она рада, что Гром пристроил ее к Сашке, и что Сашка не зажимает копейку. А Сашка знает, что Гром с ней тоже был и остался доволен. И его подмывает спросить, кто из них лучше, но он сдерживается. А вдруг Гром? Он мужик крепкий.
Пожалуй, это единственный вопрос, который он хочет задать Марианне. В остальном его не интересует, кто она и откуда, есть ли у нее братья-сестры, и чем занималась ее мать, кроме того, что смотрела кино.
В самолете она кладет голову ему на плечо и засыпает. И ее голова почему-то кажется тяжелой, хотя он уверен, что это абсолютно пустая голова, без единой извилины. Она даже всех своих мужиков не помнит, сто их было или больше.
Но когда самолет заходит на посадку, она открывает глаза и отлепляется от Сашки.
– Маня, скажи мне такую штуку, – решается все-таки он.
– Ну?
– Кто лучше трахается: я или Гром?
– Ты, – говорит она без колебаний. – Гром тяжелый и придавливает очень. И член у него меньше. А ты плавный такой…
– Да?
В первый момент Сашка не верит, но потом вспоминает, что Марианна напрочь лишена фантазии и придумать что-то, чтобы польстить ему, вряд ли сумела бы.
Солнце становится ярче. Намного ярче, чем в Киеве!
– А купальник ты мне купишь? – дергает его за рукав Марианна.
– А твой где?
– Я его не взяла, чтобы ты мне новый купил.
Сашка целует ее в яркие губы. Нет, эта девчонка определенно не умеет врать!

 6. ЛАЛЕЛИ

Лалели – торговый район Стамбула. Район лавочников. Орхан и живет неподалеку. Его бизнес довольно успешен. У него приличный двухэтажный дом и новый «пежо». На первом этаже раньше жили его родители, но они умерли. Он и сам уже немолод. И он не хочет, чтобы Аня работала, он хочет, чтобы она родила ему наследника. Он должен спешить.
Она научилась готовить тушенные овощи, кефте и плов с курицей, научилась удовлетворять его нехитрые желания и даже выучила немного турецкий. И вдруг задумалась: а если это все?
А если это все? Если всю жизнь ей предстоит прожить с этим тупым, примитивным лавочником? Если она родит ему ребенка? Если она больше ничего не увидит, кроме этого района-базара? Если это и есть ее судьба?
Такой пожилой муж, который к тому же не вызывает у нее ничего, кроме благодарности, не может удовлетворять. Да он и не муж еще… А в Турции тоже растут тополя, только какие-то низкие, приплюснутые, словно небо на них давит сильнее.
Если это все? Эта мысль обдает ее холодом. Это все… Не может быть этого! Аня едет к морю и смотрит вдаль. Но и здесь то же: толпы туристов, преимущественно русских… Шум, суета… Она следит за теплоходами, проплывающими вдалеке…
– Почему в моей жизни так мало смысла?
– Потому что в жизни вообще нет смысла…
Аня оглянулась. Позади уже успел расположиться парень с мольбертом.
– Вы тоже русский?
– Мы здесь все русские. Хотя я азербайджанец, а ты…
– Я тоже. А-зер-бай-джянка…
Он рисует море. И теплоходы вдали. И то, что он делает, красиво. Красивее, чем на самом деле. Его зовут Эдик. Может, и не Эдик, но он так говорит. Это не очень высокий, крепкий парень, у него мускулистые руки и красивые черные глаза.
Аня садится рядом и следит за его кистью.
– Нравится?
– Красиво.
– Ты тоже очень красивая. Хочешь, напишу твой портрет?
– Нет.
– А в обнаженном виде?
– Тоже нет.
– Ты замужем?
– Тоже нет.
– Не выходи за турка. Они все животные.
– Я знаю.
Хорошо эмигранту или плохо в чужой стране, он все равно будет ругать местных.
– Здесь жарко, – говорит Аня, глядя прямо на солнце.
Они идут в кафе и пьют холодную колу.
– И кока-кола слаще, чем у нас, – говорит Аня.
Эдик берет ее руку и подносит ладонь к губам.
– Ты – моя сахарная девочка.
– Нет, – смеется Аня. – Не сахарная. И не твоя.
С ним легко. Может, потому что они говорят на родном языке. Может, потому что он молод. Его глаза сияют и рассыпают черные искры.
– Ты давно здесь? – спрашивает Аня, удивляясь тому, что никогда не встречала его на побережье.
– Я здесь случайно.
Он провожает ее к автобусной остановке.
– Еще увидимся?
– Может, – она пожимает плечами.
И он выпускает ее руку. Но она продолжает думать о нем… Не о нем, а просто о том, что человек должен быть красив. На красивого человека приятно смотреть, и за красоту многое прощаешь. А Орхан ужасно некрасив, стар, и совсем ее не привлекает. И если она останется с ним, в ее жизни не будет никакой красоты. Так, может, отдаться хоть Эдику, если это «последний русский» в ее жизни… Хотя он… совсем не русский, если разобраться.
Если она останется с турком, она сойдет с ума от тоски…
Если она останется с ним…

Эдик радуется ее появлению. Оставляет картину, обнимает ее и прижимает к себе. Она чувствует силу его рук и молодую упругость тела.
– Думал, ты не придешь больше.
– Мне тоскливо. Я хочу изменить что-то. Не хочу быть лавочницей. Я врач.
– Ты врач?
– Стоматолог.
– Здесь не так легко найти работу, – он разводит руками. – Но я помогу тебе, если только смогу.
Аня улыбается.
– Не надо. Я буду стараться сама.
– Можешь пожить у меня пока, – предлагает вдруг он. – Я один живу. Цокольный этаж, но дешево. Пойдем сейчас ко мне…
– Сейчас?
– Я покажу тебе, где это находится, чтобы ты потом нашла…
Он говорит это просто, и Аня про себя поражается тому, с какой легкостью можно изменить свою жизнь – одним махом. Они уходят вместе с побережья, берут такси до его квартиры. Идут длинным коридором и спускаются в цоколь. Внутри сумрачно и сыро.
– Здесь рисовать нельзя, – говорит Эдик. – Очень мрачно.
Квартира двухкомнатная, с большой кухней, но без плиты. Странно бывают устроены дома в Турции. Аня оборачивается и оказывается прямо в объятиях Эдика.
– Моя сладкая девочка... – шепчет он. – Я так хочу тебя…
– И я тебя хочу.
Ей кажется, что и она его хочет. Может, и не его, но молодого, красивого парня. Не Орхана – точно.
Эдик нежен, но она теряется под градом его ласк, сжимается в комок, словно пытаясь от них закрыться. Защититься. Спастись.
Где она? С кем? Зачем? Эдик уходит в душ и снова возвращается к ней. Еще более разгоряченный…
– Я домой пойду, – она поднимается с постели.
– Домой?.. Хорошо. Но я тебя жду.
Она возвращается в Лалели в полной растерянности. Зачем уходить от Орхана, если с Эдиком ей ничуть не лучше? Нет никакой разницы между старостью одного и молодостью другого, между уродством и красотой. А между богатством и бедностью – есть разница.
К тому же она чувствует себя странно. Чувствует себя так, словно что-то мешает ей ходить, какая-то ноющая боль, которой никогда не было после Орхана.
Она снова принимает душ, но раздражение не проходит. Потом она забывает об этом, складывает вещи в сумку, ищет деньги. Какие-то деньги – на первое время. Потом боль снова напоминает о себе. И снова она думает о том, что это странно…
Наконец, уходит из дома, сунув ключ под коврик, словно отлучилась совсем ненадолго. И чувствует, что ей не жаль оставлять Орхана, но и не радостно уходить.
Зато Эдик снова рад ей и снова тащит в постель. Она принимает его ласки и не чувствует ничего, кроме боли.
– Мне больно, – признается, наконец, отстраняясь от его горячего тела.
– Почему?
– Не знаю. Никогда такого не было.
– Может, ты больна чем-то?
– Не знаю. Я же не была ни с кем, кроме тебя…
Он снова ее целует. И Аня удивляется тому, что он совсем не испугался ее возможной болезни.
– Я уезжаю послезавтра. До конца месяца я заплатил за квартиру – можешь жить спокойно. И я оставлю тебе телефон хозяина, чтобы ты могла потом с ним договориться и остаться здесь.
– А куда ты уезжаешь?
– В Москву…
Это хорошо, что он уезжает. Но в то же время… совсем одна… в Турции. Без единого знакомого. Это не очень здорово.
И снова боль отвлекает ее, сбивает с мысли.
– А здесь есть больница, ты не знаешь? – спрашивает она на всякий случай.
– В турецкой тебя не примут. Здесь полно русских ****ей, их не принимают. А в русской дороже. И там очередь, наверное, на год вперед.
– Эдик?
– Что?
«Может, это из-за него? – думает Аня. – Но он бы не вел себя так беспечно в таком случае».
После этого художник теряет к ней интерес, а она – к нему.
Становится больно ходить в туалет, она перестает есть и лежит, сцепив зубы, одна в сыром полуподвале.
Ждет, пока пройдет.

 7. ТАТИЛИЯ

В итоге она заняла-таки эту очередь. Не на год вперед, а всего на неделю. Отдала последние деньги за прием у русского врача. Русский врач покачала головой.
– Конечно, это не СПИД…
– А мой парень мог не знать, что он болен?
– Не думаю, что он не знал. Он турок?
– Да.
Стыдно сказать, что она нашла в Турции какого-то кавказца и подцепила от него какую-то венерическую болезнь. Стоило ли для этого уезжать в Турцию? Потом Аня выслушивает медицинскую лекцию о том, что трахаться надо в презервативах и не доверять – никому. Тем более – туркам. Легче от этого не становится.
Конечно, это излечимо. Но после курса терапии – неизвестно, сможет ли она иметь детей. Да и вообще… нужны ли ей будут дети?
Турция – очень красивая страна. Не зря туристы всего мира приезжают сюда любоваться Босфором и развлекаться в Татилии. Аня не знает, что будет есть завтра, кроме розовых капсул, выданных ей в аптеке, но идет в турецкий Диснейленд, Татилию, чтобы почувствовать свою причастность к красотам мира и жизни богатых туристов. Садится на скамью и закрывает глаза. Она – богатая туристка, приехавшая сюда провести отпуск. Она молода. Свободна. Счастлива. Обеспечена. Абсолютно здорова. Она – не она.
Зачем лечиться? Зачем жить? Ради чего? Может, лучше броситься вниз головой с какой-нибудь карусели? На билет в последний путь денег еще хватит…
Вся жизнь пошла куда-то не туда. Неужели прав был Герасимов, когда говорил, что они должны быть вместе, а иначе – все будет неправильно. Интересно, что же стало с ним самим в таком случае? Аня открыла глаза и взглянула сквозь толпу туристов в свое прошлое.
Высокий, светловолосый парень в очках… Она мотнула головой, чтобы стряхнуть наваждение воспаленного сознания. Но наваждение приблизилось, ведя за руку пышногрудую брюнетку в ярко-алом коротком платье с глубоким декольте.
– Саша, – прошептали ее губы, машинально давая имя этому миражу.
И он тут же обернулся на ее шепот. Выронил руку своей спутницы и подошел к Ане. Молча присел перед ней на корточки…
– Это ты?
– Здравствуй, Герасимов…
Ее голос прозвучал так же глухо, как обычно.
– Гера? – позвала девушка в красном.
– Пойди – мороженое съешь! – отмахнулся он безразлично, и в тот же миг его спутница исчезла.
А он остался, словно и не исчезал на семь лет.
– Ты здесь отдыхаешь? – улыбается Аня, пытаясь казаться веселой.
– Отдыхаю…
– С женой?
– Нет, с проституткой. А ты здесь живешь?
– Нет, проездом. Через неделю уезжаю.
– Далеко?
– На Восток.
– Ты довольна?
– Чем?
– Тем, как ты живешь?
Снова она улыбается. И от улыбки на глазах выступают серые слезы. И хмурый день под крытым небом Татилии не светлеет…
– Я в «Хилтон-Истанбул» остановился, – говорит Сашка. – Вид на Босфор, очень красиво. Пойдем? – предлагает внезапно.
– К тебе?
– Я соскучился по тебе.
Аня отмечает про себя, что Сашка стал проще. А может, жизнь его настолько сложна, что у него не остается сил на пышные фразы, которые он так любил раньше.
– Я бы пошла, – говорит Аня. – Но не могу. Я только что от турка сбежала. И я венерически больна. Запустила болезнь, чуть не подохла здесь, в этой Турции.
При этом ее беззащитное лицо остается таким же беззащитным, только в глазах прибавляется беспомощной злости, словно она готова убить саму себя в этот же момент. Но и на это Сашка реагирует спокойно.
– Не смертельно?
– Нет.
– Ну, и слава Богу. Такое случается. Это ничего. Хочешь, просто пойдем ко мне, поговорим?
– Не хочу говорить.
Он кивает. Наконец, поднимается с корточек и садится рядом, обнимая ее за плечи и чувствуя холод ее полуживого тела.
– Не делай больше глупостей, Аня. Если ты сейчас согласишься, мы будем вместе. Это наш шанс. Все плохое кончится…
– У тебя тоже есть… плохое?
Аня сомневается. Герасимов производит впечатление обеспеченного человека, вполне довольного своей жизнью.
– Я уже решила для себя все. Если выживу – уеду. Я уже все зацепки нашла. Заработаю приличные деньги. Или погибну нафиг – все равно лучше будет, чем теперь.
– Тебе нужны деньги? – Сашка достает из кармана тугую пачку. – Возьми…
– Нет, я сама заработаю.
– Возьми. А потом сама заработаешь, ок?
Она, еще не веря в то, что пачка настоящая, торопливо прячет ее в сумочку и защелкивает на замок. И Сашка понимает вдруг, как она бедна, как больна и несчастна. Намного несчастнее, чем он сам.
– Жаль, что так у нас все… не складывается.
– И мне жаль. Но у меня теперь одна дорога. Другой не будет.
Он поднимается. Нестерпимо больно вдруг становится говорить с ней, слышать этот глухой, немелодичный, ломающийся, как у подростка, голос. Бог дал ей такую красивую оболочку, но что там внутри? Что заставляет ее голос дрожать и ломаться?
Он всматривается в нее пристально, прежде чем оставить одну на скамье в парке развлечений, одну – в чужой Турции, одну – во всем мире.
– Бабушка знает, где ты?
– Я ей письма пишу. Хорошие письма. За бабушку не волнуйся…
Дух противоречия – вот, что рвет на части ее слова. Вот, что заставляет колотиться ее сердце в таком бешено-хаотичном ритме. Но чему она противоречит? Кому? С кем спорит? С самой собой?
– Ты не любишь меня? – спрашивает вдруг он.
– Люблю. Я очень тебя люблю, Саша. И я никого так не любила, как тебя.
– Что же тогда? Как ты рассуждаешь? Почему ты здесь?! Что тебя ждет здесь? Что толкает тебя на все это? Я обеспечен, у меня есть средства, я мог бы заботиться о тебе.
Она качает головой.
– Значит, не любишь, – делает вывод Сашка и отступает. – Бог с тобой! Но почему же не сказать это прямо?
Он отворачивается, и в тот же миг от толпы отделяется Марианна и идет ему навстречу. Сашка привлекает ее к себе, обнимая за талию.
– Прощай, Аня!
– Прощай, Герасимов... – откликается она едва слышно.
Наконец, наваждение исчезает. Сашка и его спутница тают среди туристов.
А Аня остается одна. Но совсем ненадолго. К ней подсаживается какой-то «руссо туристо» и предлагает, как обычно, составить ему компанию. Она поднимается и уходит.
Спешит покинуть Татилию. Объясняет самой себе, что Герасимов, внезапно материализовавшийся из ее воспоминаний, не может быть настоящим, как не может быть настоящей эта девушка с ярко-красными губами и черными волосами и не может быть настоящей эта тугая пачка денег в ее сумке. Но, разменяв одну сотенную купюру из сотни прочих, Аня убеждается, что деньги вполне реальны. Можно купить еды, чтобы лекарствам не было так одиноко в желудке.
Запасшись продуктами, она жует в своем полуподвале, как голодное животное, забившееся в нору со своей добычей. Жует и урчит, боясь, чтобы у него не отняли ни кусочка. Обгладывает куриные кости и, может, впервые за всю жизнь чувствует себя по-настоящему счастливой. Монстр, скрывшийся от людей в сыром подвале. Жует, давится, смеется и продолжает плакать.
Потом ложится, укрывшись с головой одеялом. И лежит неподвижно. Неподвижно и очень долго.
Наконец, приходит облегчение. Тело кажется невесомым, но вполне способно передвигаться без головокружения и боли.
В тот же день Аня отправляется на одну из американских военных баз. Ее ждет дальняя-дальняя дорога…

 8. ДЖИП

Вернувшись, Сашка поспешил нырнуть в дела. Гром принимал у себя депутатов какой-то новой партии и позвал его на вечеринку. Но и в клубе речь шла о политике – о том, на кого ставить на выборах, если ставить не на кого.
Сашка ушел раньше. Гром только на прощанье дернул:
– Как Турция? Ну, потом расскажешь…
А ему – не вспоминать бы о Турции. И о том, что он там увидел. Останки своей любви – убитые, но живые – до боли.
Выехал на ночное шоссе и остановился. И здесь, и над Турцией висят одни и те же звезды, одно и то же небо. Сейчас они видят ее. Эти звезды видят ее… Сашка выходит из машины и смотрит вверх на звезды.
Потом возвращается и снова садится за руль. И вдруг небо падает. Что-то толкает со страшной силой… Он врезается грудью в руль, и только потом соображает съехать с сидения, чтобы укрыться от пуль. Выхватывает ствол… Снова догнали. Конкуренты, враги, менты, свои, чужие – неважно. Сашка, сцепив зубы, ждет нападения.
Но стрельбы не последовало. Снаружи послышались только маты. Сашка вышел и увидел огромный джип-танк, стукнувший его «бэху» и сдавший назад. Рядом с открытой дверцей стояла девчонка лет девятнадцати – тонкая, невысокая, в черных очках, задвинутых в волосы. Не исключено, что только теперь сняла их. Иначе как можно было не заметить на трассе его машину?!
Мелькнула мысль о киллере, но Сашка все равно шагнул навстречу.
– Меня ищешь?
– А ты живой?
Она оглядела его недоверчиво и тут же перешла в нападение:
– Какого ты хрена остановился в темноте, козел?! Я чуть не убилась из-за тебя!
– И папкин джип помяла... – Сашка оглядел покореженный бампер.
– Это не папкин джип. Это мой.
Она хлопнула тонкой ручкой по дверце железного зверя.
– А у папки?
– А у папки «лексус».
Сашка пожал плечами.
– А ты золотая девочка…
– Меня Лека зовут.
Она в знак примирения протянула Сашке свою изящную ладошку. Полные, темные губы заулыбались.
Не любит он таких имен: Лека, Лика, Ника. Коробит его это. Девчонки, которым все позволено их крутыми папашами. Сейчас она запросто могла убить его на этой дороге, могла переехать в темноте незадачливого пешехода, могла влететь во что угодно.
– А папа твой чем занимается?
– Прокурор. Витковский Глеб Иванович. Слышал?
– Ясно.
Сашка пошел к авто. Только столичной прокуратуры ему и не хватало…
Но Лека тоже потопала следом.
– Эй, чел, не бросай меня. Нехорошо девушку оставлять одну на ночной трассе.
– А пустой джип оставлять хорошо?
– Моего никто не возьмет, – сказала уверенно.
Села рядом с ним в машину и умолкла.
– Куда тебя? – поинтересовался Сашка хмуро.
– А сам куда ехал?
– Послушай, девочка... – говорит он мрачно. – Я знакомится с тобой не хочу. Скажи куда – подкину. Без лишних разговоров.
Она улыбается. У нее улыбка очень долгая. Очень загадочная.
– И все? И как зовут, не скажешь?
И вдруг она выхватывает из сумочки пистолет и направляет прямо на Сашку.
– А так?
«Пристрелит, – думает Сашка. – Точно киллер. Стопудово».
– И так. Стреляй!
Смотрит на ее маленький пистолет и сомневается: травматический?
– Ладно, живи пока, мальчик. До клуба «Ниагара» подшофери – и свободен! – она, наконец, убирает оружие. – Испугался?
Сашка молчит. Молчит до самой «Ниагары».
– Думал, ты киллер, – говорит, глядя вверх на сияющую вывеску клуба.
Она смеется.
– Прости, я твою тачилу слегка попортила. Клевая «бэха», новая. Была. Я машины очень люблю…
Не торопится уходить.
– И оружие?
– Да.
– Травматическое?
– А ты шаришь…
– Гера меня зовут.
– Очень приятно, Гера. Танцевать со мной пойдешь?
– Нет. Танцевать не пойду.
– Чего так?
– Сегодня тяжелый день был. Давит. Звезды на небе давят.
– Звезды? Ну, бывает.
И продолжает странно улыбаться.
– Телефон? – спрашивает он, любуясь ее темными губами и блестящими в темноте глазами.
Она протягивает визитку: «Витковская Елена Глебовна. Психолог». И номер телефона.
– Ты психолог? – Сашка вертит визитку, пытаясь увидеть что-то другое.
– Вполне возможно. Это чтобы телефон не записывать.
Она идет к клубу. И Сашка невольно засматривается на ее узкие подростковые бедра и длинные ноги. Лека…
Потом, попетляв по ночному городу, возвращается домой. Нелегко жить одному, а он все время один – с тех пор, как уехал учиться в столицу.

Визитка Леки завалилась куда-то. Потерялась. Попала в пространственную щель и исчезла. Потом как-то спросил у Грома:
– Ты с Витковским сталкивался по жизни?
Тот перекрестился на купол собора за окном.
– Бог миловал.
– А дочку его знаешь?
– Которая за теннисистом замужем?
– За каким теннисистом?
– Хрен его знает. За Штеффи Граффом.
– Штеффи Графф – баба.
– Баба? А кто их, лесбиянок разберет, кто из них баба, кто мужик…
Сашка отмахнулся. Уехал в очередной рейс – к чеченским партизанам. Дело оказалось медленным и путаным. Но закончилось удачно. А Сашка все думал о Турции… Думал, что с ней, и как она, и жива ли… Мало ли, на что она способна.
Навалилась дождливая осень, заскреблась ветками деревьев в стекла офиса.
– Мрачно у нас, – констатировал Гром и включил обогреватель.
Офис давно утратил свое предназначение. В нем нет ни бумаг, ни счетов, в компах – стерты все файлы. Ребята, которые остались в деле, перестали мелькать в одном месте, собираться на дружеские вечеринки и снимать вместе девчонок.
Но Гром по-прежнему любил бывать в офисе. Разгребал какие-то пыльные газеты, принимал случайных посетителей, отвечал на ошибочные звонки. Секретарь, какая-то бухгалтерша, несколько менеджеров – маялись без дела в инете.
– Офис нам нужен, – объяснил Гром Сашке. – Это наша вывеска. Я же бизнесмен. «Транссервис» должен существовать. Это точка отсчета.
А от этой точки и тянулась длинная и извилистая кривая деятельности компании «Транссервис».
Осень выдалась дождливой и тихой. Сашка тоже стал приходить в офис – ковырялся в Сети, раскладывал пасьянсы и все вспоминал ее бледное, изможденное лицо с огромными серыми глазами.
– Как думаешь, в Турции сейчас холодно? – спросил у Грома.
– Где? В Турции? На сайтах турагентств глянь.
И всмотрелся в Сашку внимательнее.
– Так что там Турция? Ты так и не рассказал.
– Ничего. Стамбул – красивый город.
– Лучше нашего?
– Нет, не лучше.
– Ну, вот. А я уже перепугался: Стамбул какой-то, мать его, лучше нашего Киева?!

9. СВИДАНИЕ

Потом она позвонила. У Сашки дыхание перехватило, и мобила чуть не вывалилась из руки от коротенького «ало?».
– Это Лека, – представилась девушка. – Чего ты молчишь? Не помнишь меня?
Сашка еще подумал.
– Помню. Телефон откуда?
– Пробила по твоим номерам.
– Папа пробил?
– Почему сразу «папа»? Сама. А ты нехилый чел в городе, Гера. Непонятно, чем занимаешься, но нехилый чел.
– Спасибо. Только у отца не спрашивай, чем занимаюсь, – усмехается Сашка невесело.
– Увидимся?
– Есть желание?
– В некотором роде…
«Почему нет?» – думает Сашка про себя. И в то же время, Лека – не девчонка с дискотеки, у которой можно и имени не спрашивать. Ему не нужен секс с ней – это хлопотно… и… лишнее это. Секса у него хватает, и не хочется.
Вечером они встречаются у фонтана на площади. Машину пришлось оставить на стоянке, и она это хитро рассчитала: он без авто, почти безоружен, с букетом – в лучших традициях романтических кинофильмов. Она тоже без своего джипа-танка. Беззащитные, словно обнаженные – первобытные люди на невинной Земле.
– Здравствуй, – девочка на тонких каблучках берет букет роз из его рук и целует его в щеку.
О том, почему он первым не позвонил, ни одного вопроса. Она умышленно обходит острые углы. Но зачем?
– В ресторан? – Сашка оглядывает площадь.
Он не романтик по духу. В этом случае точно не романтик. Кончился его романизм, давно… Далеко.
– Нет, давай прогуляемся просто… Пешком. Ты отвык, наверное, пешком-то?
– Отвык. И… это несколько опасно.
– Ну, вот: по острию бритвы. Давай!
Он берет ее за руку.
– Давай, раз ты придумала.
Площадь не представляет угрозы. Гуляют парочки, сидят подростки с пивом, с другой стороны – гудит на остановке транспорт. И все-таки Сашка чувствует себя не в своей тарелке. О Леке вообще не думает. Мыслей на нее не хватает.
– Так ничего о себе и не расскажешь? – спрашивает она.
– Присядем, может?
Не дождавшись ответа, он подводит ее к скамейке.
– Неуютно мне под открытым небом, – признается честно.
Она садится.
– То тебе под открытым небом неуютно, то звезды на тебя давят.
– Звезды – это другое.
– Уже не давят? – она несколько презрительно кривится.
У нее смуглая кожа, большие карие глаза и темные губы. Волосы – каштановые, снова заправленные под очки. Она экзотична. Изысканна. Она – само обаяние.
– Ты, правда, замужем за теннисистом? – вдруг спрашивает Сашка первое, что приходит ему в голову.
– Уже нет. Два года была замужем. Мы в Канаде жили, в Торонто. Я там училась. Потом вернулась.
– Почему?
– Поняла, что не люблю.
– Это важно?
– Для меня – да.
– А может такое быть, что женщина любит и не хочет быть с тем, кого любит?
– Может, если он женат, у него дети, семья. Тогда она отказывается от своей любви, жертвует…
Сашка мотает головой:
– Нет-нет…
– У тебя проблемы?
– Какие проблемы?
– Я сразу поняла, что у тебя проблемы, еще в тот раз, – говорит она спокойно.
– Потому что я отказался потанцевать?
– Нет, не поэтому. А потому что ты постоянно думаешь одну мысль – это на тебе написано – ноющая боль.
– Ты же психолог…
Сашка поднимается.
– Пойдем лучше – выпьем. А потом – ко мне…
– Я не хочу ехать к тебе, друг. Я не хочу секса. У меня может быть все, что я захочу. Завтра же я могу выйти замуж. Но мне не нужен просто брак, просто секс.
– Что тогда?
– Я словно споткнулась…
Он пожимает плечами и снова оглядывает площадь.
– Не хочу быть ничьим хобби.
– Это я поняла.
– И не хочу чувствовать свою вину.
– Ты не виноват. Брось! Мне просто захотелось встретиться с тобой, потому что ты – это ты. Ничего больше. Пойдем…
И вдруг Сашка понимает, что ей не девятнадцать лет. Что она опытная и мудрая женщина, совершившая ошибку в первом браке, получившая образование за границей и вернувшаяся после всех своих мытарств на Родину. Что она действительно психолог, действительно самостоятельная личность, а не просто дочка богатого папаши. К тому же – потрясающе красивая женщина.
Сашка останавливается и в сгустившихся сумерках смотрит на нее. Темнеет быстро, и небо хмурится, снова угрожая дождем. Липкая ночь подкрадывается к сердцу.
– Я не хочу отпускать тебя, – говорит он, продолжая смотреть ей в глаза.
– А как же твоя девушка?
– У меня нет девушки.
– Этого мне не говори!
Сашка снова качает головой.
– У меня никого нет. Просто плохие воспоминания.
И она улыбается, поднимает букет к самому лицу и целует алую розу.
– Тогда поедем лучше ко мне. Покажу тебе свою квартиру.
Сашка соглашается. Садится рядом с ней в ее авто, скрываясь за черным стеклом машины от подступающей ночи, словно ныряет в другую, более уютную черноту. Лека живет в новом элитном районе, в высотке на четырнадцатом этаже. У нее большая пятикомнатная квартира – теплая, дорого меблированная, хорошо освещенная, но какая-то пустая.
– Ты здесь живешь? Или с отцом?
– Здесь. Просто не всегда тут ночую, – она пожимает плечами.
Уходит на кухню заваривать кофе. Квартира наполняется крепким кофейным ароматом и перестает быть пустой.
– А где ты ночуешь? – спрашивает Сашка, беря из ее рук маленькую кофейную чашечку с ночью внутри.
– В клубах. Или… как карта ляжет.
– Ты очень красивая…
Она снова улыбается, но так, словно прощает шалости заигравшемуся мальчугану.
– И ты красивый, Гера, только очень сосредоточенный парень, скованный, словно ты на строевой службе. Ты хмуро живешь. И деньги, скорее всего, никуда не тратишь, потому что у тебя нет никаких желаний.
– У меня есть желания.
Он склоняется к ее полным губам, пахнущим кофе. Но она прикладывает ладошку к его рту.
– Мы же договорились, что ты спишь на диване для гостей.
– Для этого я приехал?
– Да.
– Ну, ладно.
Он обнимает ее, и ее юное, ароматное тело приникает к нему, она целует его в губы и обхватывает руками, боясь отпустить обратно в темноту. Ее черные глаза обжигают искрами.
Сашка увлекает ее на диван для гостей, и ночь падает сверху.

10. УТРО

А утром он не знает, что сказать. Бывает, что время идет очень быстро, а бывает – замедляется, пространство разрежается, и разреженный воздух не дает вдохнуть полной грудью. Ее улыбка имеет такое свойство – замедлять время.
Она улыбается Сашке, и от этого ему становится тяжело.
– Сожалеешь? – спрашивает она, продолжая улыбаться.
– Так обычно у женщин спрашивают.
– Ты же у меня не спрашиваешь.
– Сожалеешь?
– Нет.
Он поднимается и начинает одеваться.
– Спешишь?
– Нет.
– Позавтракаем в «Лауре»?
– А где «Лаура»?
– Рядом с моим домом.
– Позавтракаем. А ты не работаешь?
– Нет.
И только оказавшись за столиком роскошного кафе, словно попав в свою привычную атмосферу, она берет его за руку и говорит мягко:
– Я не хочу, чтобы ты переживал из-за этого, Гера. Ты не обманул меня ни в чем, не разочаровал. Вчера я очень хотела тебя – так хотела, словно была пьяна. А ты хороший парень, скромный, честный, я это вижу.
– Честный?
– Я это вижу, – повторяет она. – И если ты сейчас исчезнешь навсегда – я не буду больше тебя искать, обещаю.
Он отворачивается, а потом снова смотрит ей в глаза, словно завороженный ее грустным темным взглядом.
– Я вовсе не хочу исчезать.
И ее глаза, которые все «видят», и все «понимают», мгновенно переполняются сияющей радостью.
– Я не хочу исчезать, Лека, – повторяет Сашка, ловя каждую искру ее взгляда. – Наоборот, я хочу удержать тебя. И самому удержаться… с тобой.
Разреженный воздух свистит в сердце, но Сашка слушает сейчас только свой мозг. И мозг подсказывает ему, что Лека – умная, красивая, самостоятельная женщина, обеспеченная и самодостаточная. И в то же время – хрупкая, одинокая девочка, которая нуждается в его любви и заботе.
Все это происходит осенью. Может, осень принимает за Сашку это решение и говорит за него эти слова. А может, улыбка Леки – и есть осень его жизни, наступившая раньше срока.
Он подносит ее смуглую ладошку к губам.
– Все будет хорошо, милая…
Он не может быть один этой осенью. Не может – с осенью наедине. Он не выдержит больше ожидания звонка, который не прозвучит, ожидания стука в дверь, который не раздастся. Он не вынесет больше ни одной мысли об Ане, о том, где она теперь, и что с ней стало.
Пусть засветится солнечной радостью лицо Леки, пусть засверкают искры в ее взгляде – пусть закончится, наконец, это ожидание.
– Спасибо, – говорит вдруг она и отводит глаза, затуманившиеся слезами.
Сашка снова чувствует себя зыбко. Лека – интеллигентная, образованная женщина, модель и миллионерша, стоит перед ним едва ли не на коленях, молит его о чувстве. Потом… потом, опомнившись, она ни себе, ни тем более ему не простит этого.
Ситуация странная. Гипнотическая. И очень опасная.
Она увлеклась им, и он знает, что обязательно ее разочарует. Кто он? Бандит? Преступник, почувствовавший вкус к беззаконию? Безмозглый робот? Орудие чужой воли? Чем он заслужил этот умоляющий взгляд прекрасной женщины? Только тем, что красив и хорошо сложен? Тем, что очки делают его интеллигентнее? Тем, что ему нет и тридцати, а у него счета в швейцарских банках? Или тем, что он подлец, который использовал ее и с удовольствием вышвырнул бы на рассвете?
Сашка вдруг падает на колени и ловит в воздухе ее взлетевшие, как испуганные птички, ладошки.
– Лека, девочка моя, я никогда тебя не обижу…
И все в кафе смотрят на Сашку.
– Я не предам тебя, моя милая!
Она резко поднимается и идет к выходу. Сашка едва успевает догнать ее у автостоянки. Теперь, когда приступ самобичевания миновал, ему неловко смотреть ей в глаза.
В машине оба молчат.
– Ок, – говорит, наконец, она. – Я оценила. Просто не люблю, когда мужчина обещает то, в чем не очень уверен. Но твой порыв мне льстит, Гера…
Он пожимает плечами, глядя на дорогу перед собой.
– Мое прошлое – непростая история, но она окончилась. Я не хочу возвращаться к этому и не хочу обсуждать это с тобой.
– Если ты любишь ее, это не прошлое, – парирует она спокойно.
Небо течет по лобовому стеклу вместе с облаками, и его разгоняют щетки дворников.
– Останови! – вдруг решает Сашка.
Она тормозит прямо посреди трассы.
– Я позвоню тебе вечером, – говорит он и выходит.
Машины сигналят, ему вслед несутся трехэтажные маты. Джип срывается с места и исчезает из виду.
А он идет под дождем обратно. Возбужденный мозг постепенно остывает. Лека – его женщина. Они близки. Они будут встречаться. Поженятся. Родят красивых и умных детей. Это хорошее будущее.
Будущее должно быть. Не должно рваться в постоянных предчувствиях беды. Он должен жить – без Ани, жить полноценной жизнью. Должен перестать ждать.
А вдруг она умерла?
И даже если она умерла, у него должно быть будущее.
А вдруг она умерла еще тогда от своей болезни? А он живет дальше и ничего не знает об этом? Сашка останавливается от резкой, парализующей боли. Кое-как нащупывает рукой звонящую мобилу.
– Ну?
– Не нукай! Дело есть, – обрывает его Гром. – Крутое дело, брат, вырисовывается.
– Что за дело?
– Анекдот знаешь? Звонит мужик в пейджинговую компанию: «Вы анонимность сообщений гарантируете?» – «Конечно» – «Тогда передайте абоненту 3848: Саня, забери труп из багажника».
– Очень смешно.
– Вот посмейся, а потом подъезжай в «Фараон».
– Сегодня?
– Нет, твою мать, через два года, когда труп разложится!
– Не мели, Гром, мало ли кто нас слушает – поверят люди.
Сашка, не медля ни секунды, едет в «Фараон». Серьезные дела не терпят промедления. И мысль о ее смерти не успевает за Сашкой и отпускает его…
Он думает о деле… о Громе. О том, за что тот мог взяться с таким рвением. О том, кому и что уже успел пообещать. Думает – и не может угадать. С Чечней для них покончено. Больше они там не засветятся. Что же тогда? Куда снова?

11. ДЕЛО

«Фараон» днем не пустует. Молодежь потягивает пивко и дымит дешевыми сигаретами. Гром сидит за столиком с менеджером ресторана и что-то объясняет ему, указывая правой рукой в сторону автостоянки. «Фараон», на самом деле, с недавних пор – ресторан Грома, но ему никак не удается завлечь в него солидную публику. По привычке здесь тусуется молодежь с пивом. Гром даже цены поднял, но элитности у заведения не прибавилось.
– Вот этот въезд надо расширить, и стоянку нах переделать! Развернуть ее вот туда – к проспекту. И вот эту мебель нах заменить! Стулья надо сюда такие – высокие, а не этот металлолом, – доносятся до Сашки раскаты Грома.
– То есть? Пластик купить?
– Сам ты пластик! Высокие такие, широкие стулья, с железными прибабахами.
Лучше объяснить Гром не может. Менеджер Павлик кивает. Вот так – уже почти год – идет переоборудование ресторана «Фараон».
Сашка подошел. Подал руку. Павлик поспешил убраться с глаз босса – решать загадку о стульях.
– Здесь поговорим? – Сашка окинул взглядом публику.
– Да, нормально. Дело такое... Я сам еле въехал. Вот эти ребята, которые нас на Чечню подписали…
– Может, в машине это обсудим? – Сашка снова обводит взглядом посетителей ресторана.
– Да не хочу я в тачке париться. Короче, – он понижает голос, – теперь они отправляют груз в Ирак. Серьезное дело, там ракеты противотанковые, приборы ночного видения, еще разная техника, синтезаторы помех, такое. Отправляют сами. Но они хотят, чтобы ты встретил товар в Багдаде вместе с заказчиками и убедился, что он попал точно в руки – без накладок.
– Что?!
Сашка отворачивается, нервно сглатывает. А потом снова смотрит в беспечное лицо Грома.
– Ты понимаешь, что это такое? Это не сделка даже. Ты видел груз?
– Нет.
– Ты знаешь, как, какими путями и через кого он идет?
– Нет. Но я знаю, где и когда ты должен его встретить.
– А если он не дойдет? Меня просто оставляют заложником – вот и все.
– Гера, эти пацаны ни разу нас не кинули! – парирует Гром. – И за то, что ты встретишь товар, нам заплатят больше, чем мы заработали за всю нашу жизнь.
Теперь «мы» звучит очень твердо. И Сашка про себя кивает: если даже товар не дойдет и Сашка не вернется, Гром просто не получит обещанную прибыль. От этого он не перестанет дышать в привычном ритме, есть, пить, думать о замене стульев и расширять въезд к «Фараону». В подтверждение этого он подталкивает Сашке бумаги с массой печатей и книжечки новых документов.
– С этого момента ты украинский военнослужащий национального контингента в Ираке. Мы прорвемся!
Сашка аккуратно складывает все синие печати.
– Даже в самую темную ночь – трахают не сутенеров…
Гром реагирует мгновенно:
– Я что должен был – отказаться?! Тебя пригласили как суперпрофи, а я должен был все бросать и бежать в кусты какать?
– Не ори, а то подумают, что в «Фараоне» туалетов нет! – обрывает его Сашка. – Я поеду, конечно. Просто хочу, чтобы ты знал, что это не петарды возить на польские рынки. Там идет война.
– В Чечне тоже идет война.
– И поэтому мы туда больше не сунемся.
– Если заплатят столько, сколько сейчас, – сунемся и на Луну. Взорвем ее нах!
Сашка уходит, продолжая думать о Луне Грома. Это и не сделка вовсе! Это обычная подстава в необычных условиях. И его пригласили вовсе не как «суперпрофи», а как безбашенного хохла, которому все равно – жить или удобрить своими костями песок пустыни. Вот и все дело. Даже песку это не поможет.

Вечером Сашка набирает номер Леки и, словно с другой планеты, слышит ее радостный голос.
– Я должен уехать…
– Когда?
– Завтра утром.
– Я хочу тебя видеть, – радость меркнет.
Он едет к ней. Объясняться бесполезно, и не хочется. Хочется тишины.
Она в серебристом костюме, с каким-то рассеянным выражением лица. Из обычной гладкой прически выбились пряди волос и закрыли лицо, словно вертикальные жалюзи.
– Ты это выдумал? – спрашивает она спокойно, но жалюзи закрываются еще плотнее.
– Нет, – говорит Сашка, подходя к окну. – Я, действительно, лечу завтра – с рюкзаком и автоматом. И если вернусь – вернусь только к тебе. К тебе одной.
Она отодвигает темные пряди от лица.
– Можешь не вернуться?
– Кто его знает. К ноябрю – должен…
Ночь словно подхватывает его вместе с окном, как картину в галерее полуреальных образов и вмешивает в свой коллаж. В окне напротив мужик гладит брюки и матерится – видно по губам. Рассматривает стрелки на свет и снова ругает свои штаны…
– Лека, погладь мне брюки, – просит вдруг Сашка.
– Эти?
– Ну.
– Снимай.
Он снимает брюки и обнимает ее хрупкие плечи.
– Для этого ты разделся? – усмехается она.
– Да.
– Только не говори, что мы прощаемся навсегда.
– Не скажу.
В постели она очень хороша. У нее упругое, спортивное тело и гладкая, ароматная кожа. Все, что она делает, она делает с чувством – исключительно для него. В ней нет зашлифованности женщины, долгое время жившей в браке. Наслаждение, которое она получает от близости с ним, заставляет его поверить не только в ее искреннее чувство, но поверить и в себя самого как творца этой женщины.
С ней очень хорошо, очень. Ее прикосновения обжигают, как молнии, потому что переполнены страстью.
Сашка, не помня себя и не ощущая реальности, выдыхает ее имя, которое совсем недавно казалось ему фальшивым. Теперь он чувствует ее имя на губах, как что-то сладкое, душистое, одурманивающее вязкой нежностью. Лека, Лека…
– Проводить тебя завтра? – спрашивает она, откинувшись на подушки и прижимая к губам его ладонь.
– Нет. Я военным самолетом лечу с контрактниками.
– Ты же не военный.
– Немного военный.
– Береги себя, Гера. И не верь никому, – предупреждает она всерьез.
– Кому-то же я должен верить…
– Верь мне.
Сашка целует ее в губы и поднимается.
– Не люблю уходить среди ночи, но нужно еще собраться.
Она, нисколько не стесняясь наготы, тоже встает и провожает его до двери. Снова Сашка целует ее и привлекает к себе, поглаживая ее маленькую попку.
– Ты восхитительна.
Она отвечает так жадно, словно их прощальному поцелую не предшествовал многочасовой секс.
– Может, не пойдешь? – спрашивает, заглядывая в глаза.
– Тебе же не нужен нищий любовник…
– Мне нужен живой мужчина, по крайней мере.
Он усмехается.
– Вон живых бомжей вокруг полно.
– Дурак!
Сашка извиняется поцелуем.

12. БАГДАД

В Багдаде все спокойно – почти. Сашка прилетел военным самолетом, но в штатском. Поздоровался с встречающими военными и сразу же попрощался.
Официальная часть военной кампании окончена. В Ираке уже действует национальный контингент. Работают миротворцы, но военные госпитали переполнены ранеными.
С падением режима Саддама не произошло чуда, которого так ожидали. Доверие к оккупационным властям утрачено. Насилие, безработица, голод и эпидемии по-прежнему царят в стране.
На центральных улицах пустынно: Багдад исчез с туристической карты мира. Богом данный город, значит, такова его судьба.
Осень приходит в Ирак незаметно, только ветер меняется с северо-западного на северо-восточный, и небо, как и дома, хмурится тучами. Страна фиников и нефти. И неутихающей войны. Сашку на каждом шагу останавливают американские патрули – он смело предъявляет документы. Нет претензий.
Вечером того же дня встречается со связным Касимом. Похоже, этот плохо говорящий по-английски парень и будет представлять сторону заказчиков.
– Ты знаешь, когда придет товар? – спрашивает он без всяких предисловий.
– Завтра, – кивает Сашка. – А ты знаешь, где тут можно перекусить?
– Рядом с американским госпиталем, здесь, в Ас-Сауре, есть ресторан. Это ближе всего. И там безопасно – для тебя.
После этого Касим исчезает. А Сашка остается наедине со своими мыслями. Отсюда, из эпицентра мировой трагедии, он видит ситуацию несколько иначе. Действительно, нужен был человек, который встретил бы груз и был свидетелем его передачи: доверять этим партизанам нельзя. Но похоже, что за простое посредничество Грому пообещали очень солидный куш. С другой стороны, не так и много на свете желающих ехать сейчас в Ирак и ловить пулю в затылок. Что стоит тому же Касиму убрать Сашку и заявить, что никакого груза не было, и никакого Сашки – тем более не было. Неизвестно, как они настроены. Пока – все ждут вместе с Сашкой. Значит, день у него есть – наверняка.
В ресторане малолюдно. Он ест обычное жаркое и не чувствует вкуса войны. Просто пустынно. На то и пустыня. Говорят, летом тут и миражи бывают: оптические обманы, вызванные неравномерным прогревом воздуха.
И вдруг – прямо из окна ресторана, осенью, в сезон дождей – Сашка видит перед собой мираж. Видение раскачивается. Переходит дорогу, кутаясь в какой-то длинный жакет, из-под которого выглядывает подол белой юбки. И, наконец, начинает таять в спускающихся сырых сумерках.
Сашка, схватив рюкзак, выскакивает и гонится за миражом. Хватает его за руку, готовый к тому, что ощутит холод небытия. Но в тот же миг чувствует другой холод – дрожь озябших, тоненьких пальчиков, дрожь пульса, дрожь испуганного сердца.
– Аня?!
– Саша...
Они стоят обнявшись, склеянные липкими сумерками азиатской осени.
– Я обожаю эту страну, – шепчет он, целуя ее лицо. – Я буду благословлять этот город до последнего дня своей жизни! Как ты здесь оказалась?
– Работаю в американском госпитале. Уже второй год. Уже привыкла здесь. Привыкла к войне...
Она улыбается. Ее голос дрожит от хриплых нот и рвется. Она выглядит совсем девочкой, и только бледность выдает заглушенную печаль.
Потом он ждет в холле госпиталя, пока она закончит дежурство, и не может поверить, что через миг увидит ее снова. В голове толкаются сотни вопросов, но он понимает, что задавать их не следует – ни одного.
Наконец, она появляется. На бледном лице – ни капли косметики. Волосы, не утратившие своего золотистого цвета, туго стянуты на затылке и закручены в старушечью гульку. Ногти коротко подстрижены, жилы на руках напряжены. Под черным широким пиджаком такая же длинная и широкая юбка, скрывающая ее фигуру совершенно.
– Лучше не бросаться в глаза на улицах, – объясняет она свой образ.
Она живет в квартире, предоставленной американским руководством. Это небольшая, полупустая квартира из двух комнат, на первом этаже семиэтажного здания.
– Страшно тебе здесь? – спрашивает он, поеживаясь от темноту, проникающей с улицы.
– Нет. Но свет лучше не включать.
И вдруг он – со всей ясностью – понимает, что здесь идет война. И она живет здесь и рискует каждый день своей жизнью.
– Тебе нужны деньги?
– Я помню твою щедрость, – он чувствует, что она усмехается в темноте. – Но сейчас мне не нужны деньги. Я уже заработала достаточно. Когда я вернусь, открою в Киеве собственную стоматологию. То есть – если вернусь…
Несколько секунд она молчит.
– А здесь – всякого пришлось хлебнуть. И террористы в госпиталь врывались. И раненых на себе таскала. И детей, бывает, приносят полумертвых. Я не верю, что кто-то прав здесь, а кто-то не прав. Американцы, говорят, ужасные вещи делают в тюрьмах с иракскими заключенными. Со мной – девушка работает, американка, она из убеждений приехала, верит, что война в Ираке – часть всемирной борьбы с терроризмом. А я ни во что не верю. Просто здесь умирать легче, поэтому я сюда приехала.
– Как твоя болезнь?
– Прошло все. Не знаю, будут ли у меня дети. Сейчас некогда думать об этом, устаю, с ног валюсь. А ты здесь как оказался?
– По делам.
Они говорят, почти не видя друг друга в темноте.
– Потом обратно?
– Да.
– А ты возмужал, Герасимов. Похорошел.
– Спасибо. А ты похудела.
– Я плохо ем. Некогда. И не хочется. Вообще ничего не хочется.
Она вздыхает.
– Только спать. Выспаться. Поговорим завтра, ок?
– Да и говорить-то не о чем…
– Я тебе в гостиной постелю.
В темноте взлетают в воздух простыни, как крылья огромной бабочки, попавшей под сачок. Он идет в душ – горячей нет, но холодная вода течет тоненькой струйкой. Сашка принимает медленный холодный душ и ложится.
Она тоже ложится где-то рядом – за стеной. Сашка знает, что она не может сейчас, здесь, думать о нем. Почему-то вспоминается Лека, которая думала бы и сейчас, и здесь, и в таких условиях – о нем одном.
Он набирает ее номер, чтобы только услышать ее звонкий голос.
– Любимая, я на месте…
– Гера! Все нормально? – задыхается Лека от тревоги.
– Пока да. Я думаю о тебе.
– Я люблю тебя, мой мальчик, – говорит она. – Все будет хорошо.
– Я уверен.
– Целую, – говорит она, прощаясь.
– Целую, – откликается он.
Аня стоит на пороге его комнаты. Сашка замечает ее и объясняет спокойно:
– Это моя невеста.
– Хорошо, – кивает она. – Это правильно. Я за одеялом зашла.
Берет из тумбочки одеяло и уходит к себе.

13. ГРУЗ

Она то ли делает вид, что не слышала ничего о его невесте, то ли это, на самом деле, очень мало ее волнует. Утром заваривает кофе и насыпает ему в чашку сахару, даже не поинтересовавшись, пьет ли он сладкий кофе. Продолжает думать о своем – напряженно и сосредоточенно.
– Вчера женщина одна умерла, – говорит, наконец.
– Женщина?
– Привезли женщину с ребенком. Такое ранение, знаешь, от кассетной бомбы. Они везде валяются, а малыши их тянут: желтые пакеты похожи на гуманитарную помощь. Взрываются – повсюду летят осколки.
– Умерла?
– Она по-английски не говорила, что с ее ребенком делать?
– Себе бери.
Она вдруг вскидывает огромные серые, потемневшие на бледном лице, глаза:
– Все шутишь?
– Прости…
– Не надо так шутить, Саша. Обычно людям дороги их жизни. И эта женщина очень хотела жить, хотела вырастить сына.
– Чтобы он убил всех америкосов…
Она смотрит на него молча и печально.
– Одного не понимаю: почему тебе не дорога твоя собственная жизнь? – спрашивает все-таки он.
Она молчит.
– Бабушка еще жива?
– Я не знаю.
– Не знаешь? И она тоже ничего не знает о тебе? Почему ты никогда не думаешь о тех, кто тебя любит? Может, кому-то сейчас больнее, чем было этой женщине… в тысячу раз!
– Тебе?
– Да.
– Разве ты еще любишь меня?
– Это никогда не пройдет.
– А твоя невеста?
– Я хочу тебя забыть.
– Это правильно. Ты знаешь обо мне все. Знаешь, что я не очень красивая, не очень умная, не очень добрая. Я не гожусь тебе в жены.
– Что?
Она допивает кофе и поднимается.
– Не хочу даже говорить о том, что было и прошло…
– Но ты же обрадовалась мне вчера. Ты обрадовалась!
– Я обрадовалась тому, что ты жив, что ты есть, что где-то есть мирная жизнь. Что-то же должно радовать…
– Ничего не понимаю!
– Пора идти.
Она закрывает дверь за ними на ключ. Над Ас-Саурой висит по-прежнему хмурое небо.
– Я теперь в дела нырну, – говорит он. – А завтра, может, наберу тебя. Попрощаемся…
– Саша... – она вдруг берет его за рукав. – Ты же знаешь, как я тебя люблю.
И он, словно оглушенный ее хриплым признанием, не может отличить явь ото сна.
– Давай завтра… попрощаемся по-настоящему. Перед твоей свадьбой.
– Какой свадьбой?
Он приникает к ее губам, берет ее лицо в ладони.
– Аня… Ты – вся моя жизнь, ты же знаешь. Мы улетим завтра вместе!
– Улетим? Домой? – на ее глазах выступают слезы.
– Домой.
– У меня же контракт. Еще на год…
– Это ничего. Мы все равно улетим. Я больше ничего не хочу слышать. Я не стану больше ждать твоего согласия. Ты все равно ничего не скажешь.
Она улыбается. У нее очень беспомощная улыбка.
– Я просто побоялась вчера, – признается она. – Когда мечты исполняются, это очень страшно. Мурашки по коже.
– Ты мечтала обо мне? Господи, я идиот! Я тоже побоялся настаивать. Сказала бы – скотина, животное, все воюют, а тебе только трахаться!
Аня смеется.
– Я знаю, что ты не животное. И если ты здесь, значит, тоже рискуешь. Я волнуюсь за тебя.
– Ерунда. Дело очень простое. Очень…
Они прощаются до ночи. Ее губы подрагивают. И он не чувствует земли под ногами.
– Анечка…

Касим уже ждет в ресторане. Нервно поглядывает на часы.
– Товар пришел?
– Я не знаю.
Он говорит, что его хозяин уже в пути. И Сашка говорит о том, что придется подписать бумаги о получении товара. Касим кивает. Пока – без проблем. Просто Сашка ничего не знает о товаре и о том, пришел ли он. И идет ли вообще.
За городом их встречает «хозяин» с охраной. Едут на место.
В этот момент, сидя в машине рядом с Касимом, Сашка не думает ни о чем – не вспоминает ни свою жизнь, ни Леку, ни Аню, ни Родину, ни другие страны, в которых бывал. Он только чувствует, что движется куда-то в абсолютной пустоте, несмотря на тесное соседство. И если его путь и закончится пустотой, это нисколько его не удивит.
Далеко за городом, ближе к границе, уже ждут машины с грузом. Фуры затарены до проседания шин. Все обступают грузовики и довольно осматривают товар. Касим подписывает корявыми каракулями бумаги.
И тогда «хозяин», который совсем не знает английского, подзывает Сашку к себе. «Все, что ли?» – успевает подумать Сашка. Касим переводит слова, доносящие из-под высокой чалмы:
– Мы сомневались, придет ли товар. Это очень важная сделка, поэтому мы очень сомневались. Если бы груз не пришел, ты заплатил бы своей жизнью, хотя ты просто наемник, и твоя смерть никому не причинила бы неприятности. Но твоя жизнь и твое возвращение могут кого-то порадовать. Ты должен передать мистеру Северцеву вот это.
Сашка не успевает понимать. Мистер Северцев, не иначе, как один из московских чиновников, с которым Сашка никогда не был в непосредственной связи. А «вот это» – увесистый пакет с белым порошком. Героин? Через границы? Что за розыгрыш?..
– Ты должен доставить это, чтобы Северцев понял, что мы держим свое слово, если он держит свое. Это все.
За время их разговора все машины с оружием растворяются в воздухе. Голоса затихают. Остается один Сашка с пакетом героина в руках.
– Ехать нужно, – дергает его Касим.
Это и есть результат. Северцев организовал очень длинный и путаный маршрут: товар был отправлен из южного торгового порта, плыл, перегружался, и через пустыню прибыл в пункт назначения. Чиновник безукоризненно выполнил все условия. И Сашка был нужен только затем, чтобы отвезти ему в знак благодарности пакет наркоты? Это смешно. Северцев может позволить себе лужайки перед домом засыпать этой пудрой.
– Ехать, ехать, – торопит его Касим. – Ты летишь утром.
Да. Он летит. И Аня летит вместе с ним. Вот это и есть результат. Сашка бросает героин в рюкзак и быстро садится в авто Касима.
– Все хорошо?
– Да. Очень хорошо. Хозяин доволен. Он не верил Северцеву, но теперь дело закончено.
– Я завтра улетаю! – говорит зачем-то Сашка.
– Да, контроля быть не должно. Это уладили, – заверяет его Касим.

14. ГОСПИТАЛЬ

Иракские арабы и курды носят чалмы и какую-то длинную одежду наподобие рубах. Женщины – черные накидки и темные платки. Смотрится зловеще.
Сашка торопится в Багдад, в центр, к американской цивилизации. Она более по нему.
Квартира Ани закрыта. На звонки никто не отвечает. А ночь тем временем уже начала свой отсчет. Их ночь. Ночь перед возвращением на Родину.
Сашка идет в госпиталь и пытается разыскать Аню.
– Полетаева... Полетаева! – повторяет всем ее фамилию.
Наконец, какая-то девушка реагирует:
– Ана? Знаю. Ана Полетаева. Мы вместе дежурили утром. Меня зовут ВЕсна, я из Сербии.
– Где она?
– В госпитале, – качает головой Весна.
– Где в госпитале? – не может понять Сашка.
Сразу все становится непонятным: почему Весна полна сил и пышет здоровьем, а Аня была так бледна и так исхудала, почему Весна сейчас стоит перед ним, а Аня еще где-то дежурит, почему некоторые и на войне умудряются наслаждаться жизнью, а ни он, ни Аня – не могут и в мирное время.
– Дежурит?
– Нет, бомба разорвалась – бах! – Весна взмахивает руками, изображая взрыв. – Там, во дворе. Бывает такое. Случайно.
В первую секунду Сашка никак не реагирует. Бомба – во дворе? Как она там оказалась?
– Здесь рядом бомбили. С тех пор, – добавляет Весна. – Недавно так хирург погиб. Задел случайно такой пакет и взорвалось…
– А Аня?..
– Она живая, живая еще, – говорит Весна. – Пойдем...
Сашка идет за ней – не чувствуя себя ни живым, ни мертвым – в палату. Раненых – человек пятнадцать. Аня лежит на одной из кроватей, укрытая серым сукном. Ее лицо по-прежнему бледно, глаза закрыты.
Весна находит для Сашки табурет.
– В живот ранило. Очень больно. Уже оперировали, но она без сознания еще.
Весна никуда не уходит. Стоит рядом и глядит на Сашку.
– Ты военный?
Он молчит. Кажется, что Аня не дышит. Он смотрит в ее лицо, пытаясь распознать хоть какие-то следы жизни, но ничего не замечает. Весна понимает его сомнения:
– Живая еще, но в себя не приходит...
– Приходит, – вдруг произносит Аня. – Оперировали, говоришь?
И только потом открывает глаза.
– Не задалась наша ночь, Саша. Пожалуй, я не полечу с тобой завтра. Неважно себя чувствую.
Она улыбается. И он не может понять – это улыбка сквозь боль или сквозь пересохшие слезы.
– Больно?
– Уже нет. Больно не это. Больно то, что я не знаю, буду жить или умру. Я не чувствую этого. Может, впервые в жизни мне хочется жить, а я не знаю, буду ли. Я хочу это знать наверняка, понимаешь? Но не больно, нет. Я вчера так переживала из-за этой женщины и ее ребенка. А ее брат его забрал.
Сашка смотрит не мигая.
– Твои дела как? – спрашивает Аня.
– Уладил.
– Ну, и хорошо.
Она еще помнит о том, что у него были дела, но помнит – сознанием, а чувствами пытается ухватиться за тонкую ниточку жизни и повиснуть на ней, но нить выскальзывает...
– Мне нужно лететь, – говорит он.
– Это правильно. Я еще болеть буду.
– Но я не могу тебя оставить!
Она улыбается безжизненной улыбкой.
– Это же мой госпиталь. Я тут работала, теперь сама тут лечусь. Все меня знают. Это все – последствия войны. Смотри – сколько раненых...
– Здесь всегда будет война...
– Возможно.
Она снова закрывает глаза.
– Я не могу говорить много. Давай просто попрощаемся. Может, уже навсегда в этот раз, кто его знает. Береги себя, Саша. Помни, что я тебя люблю...
– Я так жалею, что не удержал тебя тогда! – говорит вдруг он.
– Когда? – спрашивает она, не открывая глаз.
– После выпускного.
Ее лицо на миг искажается гримасой отвращения. Но она, словно переборов себя, говорит с улыбкой:
– У меня почти два года не было мужчины. Поцелуй меня, пожалуйста, на прощанье, Саша. Пусть это глупо.
Сашка склоняется к ее холодным губам.
– Я люблю тебя...
– Да, – говорит она. – Я тебя тоже.
Он выходит, останавливается на крыльце госпиталя и закрывает лицо руками. Слезы застилают глаза. Нет сил верить в лучшее. Проклятый город! Проклятая война!
Сашка не замечает, что Весна выходит за ним следом и молча стоит рядом. Но она теребит его за рукав, и Сашка приходит в себя. Девушка протягивает записку с номером телефона.
– У нее нет мобильного. Это тебе, чтобы звонить сюда.
Он вытирает лицо и берет бумажку.
– Спасибо.
Она смотрит, качает головой, и ее улыбка, наконец, пропадает. Сашка спешит уйти, снова оставляя позади себя руины и обломки собственного сердца.
По обочинам дорог растут тополя. Такие же, как дома, и не такие. Тополя чужой страны. Дороги чужой войны. Сашка выберется, а Аня?
А если она умрет? Если она уже умерла? Сколько раз эта мысль разрывала его сердце на куски, как взорвавшаяся бомба? Почему у этой золотоволосой девочки такая несветлая, такая недобрая судьба? Почему же она не стала моделью или диктором на телевидении? Она лучше, красивее, умнее многих. Может, потому что она не любит себя? Потому что сама выбрала чужбину, войну, боль и отчаяние?
И он не помог ей. Не удержал за руку. Позволил ей мучить себя и мстить себе за что-то. Она хотела жить собственной жизнью. Она стремилась к боли. И она ее получила.
В аэропорту Сашка предъявляет документы и даже не думает о том, будут ли досматривать вещи, но его беспрепятственно пропускают на борт боинга, летящего в Турцию. Так и продолжается его маршрут по болевым точкам карты.
В аэропорту Стамбула он находит «своего» человека. И «свой» человек проводит его на лайнер «Аэросвита». Самолет ныряет в облака, Сашка заказывает коньяк. И еще. И еще, чтобы стереть это ожидание.
Наконец, мысли начинают расплываться. В это время под крылом лайнера уже мелькают купола Киево-Печерской лавры.
– И мы улетим завтра вместе!
– Улетим? Домой?
Он вернулся домой один. Ступил на твердую почву и понял, что его качает. Коньяк, бессонная ночь, голод и горечь последних дней...

15. ГАИ

В Киеве очень похолодало. Деревья совсем голые, и дождь, замерзая в воздухе, скользит по лицу льдинками.
Сашка трезвеет. Идет по проспекту, кутаясь в кожанку, прячет руки в карманы и вдруг резко останавливается.
Набирает с мобильного номер, записанный на бумажке.
– Весну...
Ее ищут. Связь обрывается. Он набирает снова.
– Весну...
– Ее нет.
Дежурства, дежурства. Она уже должна была смениться.
– Как Аня Полетаева?
– Ана?
– Ана Полетаева? Она жива?
Связь обрывается. Он набирает еще раз – заканчивается карта. Сашка покупает карту и уже по памяти нажимает кнопки.
– Ана Полетаева?
– Без сознания, – отвечают Сашке по-английски. – Позвоните позже...
Позже... Но она жива. Сашка набирает Грома.
– Я прилетел.
– Где ты?
– Машину свою ищу. Есть к тебе вопросы, Гром...
Тот никак не реагирует. Повисает пауза.
– Подъезжай давай, – говорит, наконец. – Бабки зашли.
– Не про бабки вопрос.
– Я в офисе. Давай!
Он отключается, но напряжение в трубке остается. Никак не рассеивается. Хотя... дележ денег всегда напрягает Грома, это в порядке вещей.
– Я прилетел! – сообщает он Леке.
– Жив-здоров?
– Вполне.
– Увидимся?
– Я занят пока. Перезвоню.
– Давай, целую!
– Целую.
Целую? Он, конечно, вежливый парень – должен же был сказать ей, что цел и невредим, чтобы она не переживала. Ну, вот и сказал. Но видеть ее совсем не хочется. Не до этого сейчас...
Наконец, находит свою «бэху» на автостоянке. Она дождалась его – тоже жива-здорова, цела-невредима.
– Привет, подруга! – здоровается Сашка, похлопыпая машину. – Соскучилась по мне?
Сигнализация фыркнула, Сашка сел за руль, включил кондишн. Теперь – к Грому.
Дороги еще не подмерзли, но дождинки скользят.
– Теперь – к Грому, – повторяет Сашка машине, словно она знает маршрут. – Теперь – к Грому, потом – в Москву. Будем делами заниматься, милая... делами...
И вдруг понимает, что хочется паузы. Единственное, чего хочется, паузы во всем: в этой гонке, в чувствах, в делах. Сложившийся ритм выматывает. Как он вошел в него? Как увяз? С размаху – в делах, в бесконечной опасности, в отношениях с Лекой? Как он влетел во все это?
Он останавливается у какой-то забегаловки, что-то ест, пьет колу, тем временем темнеет. И Гром перезванивает: не выходит паузы.
– Ну, ты едешь?
– Еду.
– Где ты?
– Жру тут, в кабаке каком-то.
– Короче, я жду. С места не трогаюсь. Будешь?
– Буду, Гром, буду.
– Давай!
Гром не давит. Он знает, что Сашка сейчас тянет за двоих. Что выжил чудом и вернулся – чудом. Гром – свой парень, он в позу без причины не встанет. Сейчас Сашке поесть надо и замедлиться – Гром будет ждать столько, сколько нужно. Не вопрос.
Сашка медлит, садится в машину и снова думает о том, что что-то лишнее: то ли этот бизнес, то ли Лека, то ли он сам.
Падает ночь и зажигаются фонари. Весь город вспыхивает рекламой сигарет и водки. Чудесное будущее чудесного города...
На мосту вдруг тормозит гаишник.
– Добрый вечер. Документы?
Сашка молча протягивает права. Здесь и поста-то никогда не было. Успевает отметить только, что в парне что-то странное: он смотрит не в документы, а только в лицо Сашке.
И вдруг в его руке оказывается пистолет. Сашка машинально распахивает дверцу. Но выстрел уже звучит...
Выстрел звучит. Сашка действует параллельно, и по тому, что действует, понимает, что жив. Боль обжигает грудь, и он – еще продолжая держать в руках ствол – врезается лицом прямо в асфальт у ног гаишника. Видит его ботинки. Слышит, что парень матерится.
Что-то пошло не так. И у Сашки, и у этого парня. Его башмаки уходят в сторону. Он садится за руль Сашкиного авто и начинает обшаривать машину.
Сашка, замерев на асфальте и едва дыша, видит, как парень достает рюкзак и прощупывает его. Наконец, вытаскивает пакет с героином.
Но, к удивлению Сашки, поиски на этом не заканчиваются. Гаишник вспарывает пакет и высыпает содержимое, как обыкновенную пыль, а на его ладони остается что-то, что Сашка уже не может разглядеть.
Он стреляет не поднимаясь. Гаишник с пробитой головой падает на сидение. Сашка приближается к машине, сам едва держась на ногах. Парень убит, в этом нет сомнения. Кровь растекается по кожаному салону машины. Сашка разжимает его руку и вынимает небольшой диск в прозрачном футляре. Маленький диск – ценой в человеческую жизнь.
Документов у гаишника – никаких. Сашка, обняв его за плечи, подтаскивает к парапету моста. Несколько секунд вместе с убитым смотрит на темную воду внизу, а потом помогает ему упасть. И еще несколько секунд смотрит.
Салон перепачкан героином и кровью. Сашка садится за руль и едет в офис. А потом резко останавливается. Что если это Гром? Элементарно – чтобы не делить на двоих деньги. Но Гром никак не мог знать о диске. А если бы и знал – больше других был бы заинтересован в его доставке, потому что его передача – финальная часть сделки и должна состояться, несмотря ни на что.
Итак, Сашка привез диск. Документы или кино на нем, неизвестно. Это еще предстоит выяснить. И если бы не этот «гаишник», Сашка был бы уверен, что везет Северцеву пакет белого порошка – сахарную пудру для тортов и булочек.
Гром встретил радостно. Едва не прослезился. Сашка еще раз вгляделся в него внимательно. Действительно, рад? Или просто удивлен, что Сашка вернулся живым? Рад, похоже. А там, кто его знает...

16. РАНЕНИЕ

И только в офисе вспомнил о своем ранении. Боль, заставившая его упасть, теперь словно ушла. Но, расстегнув куртку, Сашка увидел абсолютно красную и мокрую от крови рубаху.
В глазах стало темнеть. Гром со своими радостными возгласами будто скрылся в тень, а потом снова вынырнул. Сашка сел в кресло.
– Я человека убил.
– Убил? Ну и нах! На то она и война.
– Здесь, в Киеве. Пять минут назад. Он был в форме гаишника, но не гаишник. Без документов. И машина, если и ждала его где-то, уехала.
– И? – Гром помрачнел.
– И – с моста. Не было времени возиться с телом. Дело в том, что... – Сашка распахнул куртку.
– Ты ранен?
Гром вскочил.
– Сейчас организуем!
Стал звонить своему хирургу.
– Серьезно, как думаешь? – спросил снова.
– Я упал от боли… сначала. Но этот парень – он был не профи, Гром. Профи бы прикончил меня без колебаний. А этот сначала устроил обыск в машине.
– И что нашел?
– То, что я должен отвезти в Москву. Это вторая часть сделки. Ради нее меня и выдернули. Так я понял.
– Какая еще «вторая часть»? Деньги уже зашли на счета.
Сашка достал диск и потянулся к компу. Гром уставился на экран.
Запись оказалась достаточно качественной и хорошо смонтированной. Комната, скорее всего, была отельной. За окнами виднелись вывески – похоже, на болгарском. За столом напротив двоих азиатов сидел хмурый пожилой человек в костюме.
– Это Северцев, – кивнул, наконец, Гром.
Камера отлично фиксировала лица всех присутствующих. Разговор происходил на английском и речь шла о сделке по поставке оружия и техники в Ирак. Той техники, которую Сашка и встретил в Багдаде.
– Когда он туда ездил? – снова спросил Гром. – Похоже, он тогда еще не был крупным чиновником.
Они досмотрели запись до конца.
– И зачем они так страховались? Разве Северцев кинул бы их? – Гром дернул плечами.
– Мог. Мог и кинуть, – кивнул Сашка. – Тогда запись наверняка попала бы в Штаты. И это была бы бомба.
– Это и сейчас бомба, – добавил Гром. – Думаешь, этот гаишник?..
– Не похоже. Лох какой-то. Но как он узнал о фильме?
Гром покачал головой.
– А знаешь, что будет, если о нем узнает ФБР? Россия разрешила им самостоятельно проводить расследования на своей территории, если это касается международного терроризма. Любого, кто попадает на подозрение, они имеют право задержать и вывезти из страны. ФСБ их поддерживает – без вопросов.
– Я это знаю. Меня удивляет другое: Северцев положился на меня. Можно сказать – доверился.
Гром тоже взглянул озадаченно.
– Может, у тебя имидж кристально честного чела. Но когда ты вернешь ему копию, не думаю, что твой имидж тебе поможет.
– А тебе твой?
Он помолчал.
– Мы влипли, Гера. Мы влипли по самые-самые. Что дальше?
– А раньше… как ты с ним?
– Не напрямую, но он не обманывал нас. Мы же с ним по Чечне работали. Что делать, Гера?
– Без паники.
Повисло молчание. В это молчание постучал хирург-Яшка. Осмотрел Сашкино плечо.
– Ну, как сказать? Пуля внутри. И ее надо доставать.
– Давай все здесь и быстренько. Человеку ехать надо, – намекнул Гром.
– Куда ему ехать? В дороге его совсем раскачает – ему лежать надо, отдыхать, – запротестовал Яшка.
– Не в этой жизни.
Яшка свой, кажется. Ребят он штопал. Но Сашка впервые с ним сталкивается. Работает хирург неспешно, стерильно, в белом. Губы сосредоточенно сжаты.
Он все делает сам: от местного наркоза до финишной перевязки. И Гром смотрит молча и только кряхтит иногда, словно больно ему самому, а не Сашке. Потом лезет в офисный сейф за деньгами.
– Дай Бог тебе здоровья, Яш.
– И тебе спасибо.
Док берет деньги и, не считая, прячет в карман.
– Далеко собрался, орел? – бросает последний взгляд на раненого.
– Хочешь со мной? – улыбается Сашка все еще под действием сонной наркотической замедленности.
– Шутишь? – док усмехается. – Это ваше дело – по миру носиться. А мое дело – чинить вас.
Доктор уходит. Сашка снова остается наедине с Громом.
– Разве это дело?
– Какое?
– Носиться по миру?
– Ну, раз за это платят, – Гром разводит руками.
Сашка с трудом поднимается на ноги.
– Значит, так и решим. Я еду. А ты – ликвидируй здесь все: офис этот, бумаги. И теряйся пока, Гром. Я потом тебя найду, если вернусь.
Гром отворачивается.
– Я должен ехать с тобой.
– Ничего ты не должен. Толку от этого не будет! – обрывает его Сашка. – Все обойдется. Я вернусь. Просто… не хочу, чтобы и ты рисковал сейчас. Хотя ты все равно рискуешь, даже оставаясь здесь.
– Ну…
Гром хочет попрощаться, сказать что-то доброе, но ничего из этого не получается. Только мотнул головой и бросил с досадой:
– Не знал я, что так завертится! Ты… живым возвращайся. Давай!
Сашка ничего не ответил. Спустился к авто и сел за руль. Набрал длинный телефонный номер.
– Ана Полетаева?
Секунда далекой тишины.
– Кто?
– Ана Полетаева?
– Из какой палаты?
– Пятнадцать.
– Я не знаю.
– Проверьте, девушка, пожалуйста! – молит Сашка далекую американскую сестру. – Пожалуйста…
Снова тишина.
– Я не знаю.
– А Весна?
– Кто?
– Весна, сестра из Сербии?
– Ее нет.
– А когда она будет?
– Я не знаю.
Она не знает. Она просто не знает. Это не значит, что Аня умерла. Это ничего не значит. Просто девушка не в курсе, много раненых, суета. Но это не значит, что Аня умерла. Не значит…

17. МОСКВА

Люди в Москве отличаются от киевлян. Люди здесь угрюмее, сдержаннее, сосредоточеннее. Все до одного похожи на хирурга-Яшку, который точно знает, что ему нужно делать и зачем. Может, их цели не столь благородны. Хотя и Яшка… берет за свою работу деньги, и немалые. Так или иначе, но здесь нет привычной расхлябанности: «Эй, привет! Куда тебя несет?! В такую рань-то?».
Здесь общение более нормировано, лишнее отсекается. Редко встречают знакомых на улицах и в метро. Больше психологических проблем. Хотя и жилищные еще остались, даже притом, что Москва – не Россия, а отдельное государство.
Гром попытался вывести Сашку на Северцева через посредников. В итоге – свидание было назначено. Гром ушел в тень в Киеве, а Сашка вышел из тени – уже в Москве.
Хотя – совсем холодно, и тень повсюду. Зябко в кожанке. Зябко рукам и особенно пробитому плечу. Сквозит, кажется. И в то же время голова горит, Сашка чувствует, что мысли путаются, он не может рассуждать здраво и адекватно оценивать ситуацию.
Уже несколько раз в городе останавливали менты и поверяли документы – все в порядке. Он даже может пробыть здесь три дня без регистрации. Один день из трех уже на исходе.

В семь вечера Сашка подъехал к ресторану «Сатурн» и остановился у входа. Мысли, спутанные лихорадкой, неслись стремительно и изматывали. Северцев никогда бы не появился в «Сатурне», не снизошел бы до хождения по улицам и посещения заведений подобного рода. Наконец, приблизились двое.
– К Ивану Кузьмичу?
– Да.
– Гера?
– Да.
– Идем, – тот, что здоровее, указал взглядом в сторону их автомобиля.
Сашка покачнулся.
– Нет, ребята.
Щупленький, с виду «интеллектуал», заглянул ему в глаза.
– Не пори горячку, парень. Гром заверил нас, что ты вполне вменяемый чел в очках. Не надо нас разочаровывать.
– Мне нужен Северцев.
– Это ясно. Ты решил, что сможешь просто зайти к нему в приемную?
Сашка еще раз взглянул на их черный «мерс».
– Диск с тобой? – «интеллектуал» снова отразился в стеклах Сашкиных очков.
– Нет. В камере хранения.
Здоровый переступил с ноги на ногу.
– А почему он там, скажи нам? Или ты решил затеять маленький бизнес?
– Нет. Дело не в бизнесе, – отрезал Сашка. – Я не отступаю от условий сделки. Просто я вам не верю.
Был готов к тому, что может последовать даже выстрел. Но «интеллектуал» вдруг улыбнулся своему напарнику.
– Ну, парень прав в общем-то. Может, мы с тобой и похожи на агентов ФБР Малдера и Скалли. Только в таком случае, – он обернулся к Сашке, – ты бы уже поджаривался на электрическом стуле, и началась бы третья мировая. Так что не думай, что ты сейчас спасаешь планету, Бэтмен. Дело в том, что фильм представляет собой ценность только в качестве страхового полиса одной из сторон договора. Даже в случае его обнародования Буш просто обматерит Путина по телефону – не больше.
– И для Ивана Кузьмича – не больше?
Здоровый крякнул.
– Ок. Меня зовут Олег Дудков, это – он указал пальцем на «интеллектуала» – Игорь Шубин, мы сейчас для тебя – представители Северцева. И верить нам можно.
– Можно? – Сашка пожал плечами. – В любом случае, я никуда не поеду с вами. Мне нужно видеть Северцева – с глазу на глаз. Его, а не представителей…
– И что ты предлагаешь?
– Встретиться при других обстоятельствах.
Шубин покачал головой.
– Какой ты сложный пацан! У меня такое чувство, что ты сейчас ствол выхватишь и всех тут перемочишь.
– Могу.
Похоже, оба были в растерянности. Холодный воздух перед «Сатурном» застыл.
– Перестраховщик ты, Гера. Давай, Олег, иди с ним в ресторан – поужинайте. А я потом перезвоню, куда вам подъехать. Возьмите такси – пусть не паникует, – закончил Шубин, словно Сашки уже не было рядом.
«Интеллектуал» уехал, а Дудков и Сашка вошли в «Сатурн».
– Чего ты напрягся? – спросил здоровый совсем по-свойски. – Вы, хохлы, вообще напрягаетесь из-за пустяков. Ну, подкинули бы тебя к Кузьмичу на дачу – да и все.
Официант принес водку и бутерброды с икрой и салями. Сашка выпил и почувствовал, как руки стали оттаивать, а сверлящая боль в плече – затихать.
– На дачу, говоришь…
Подумал, что с этой «дачи» он бы живым точно не выбрался.
– Ну, на кой черт ты Северцеву, если фильма у тебя нет?
– У меня есть номер камеры хранения и код.
– А если этот номер херня?
– А если не херня?
– Больше никто не знает о фильме? Только ты и Гром?
И снова Сашку напрягло.
– В смысле?
Дудков улыбнулся.
– Вижу, в чем заноза. Не веришь. Но приехал же…
– Просто в Киеве меня пытались убить и забрать диск…
Розовощекое лицо Дудкова стало растерянным. Он отложил надкушенный бутер.
– Кто?
– Без понятия.
– Это все меняет. Значит, кто-то еще в курсе. Кто?
– Если бы я знал…
– Не знаешь?
– Нет.
– Совсем?
– Совсем.
– А Гром?
И Сашка покачал головой.
– Это не Гром.
– Ну, не чучмеки же тебя сдали? Это исключено. Может, наугад кто-то. Ты… языком нигде не болтал?
Сашка дернул плечами. Свои выводы он сделал: Дудков испугался. И это убедило в том, что он не только не был причастен к покушению, но и, действительно, был человеком Северцева.
– Эта фигня была в пакете с героином. И чел знал, где. А я сам – не знал.
– Про героин – слышал, – кивнул Дудков. – Это чтоб ты не грузился особо. Мол, наркота просто.
Он снова осекся.
– Это очень хреново – то, что ты рассказал.
– Еще бы, – Сашка стащил куртку, оттянул горловину свитера – мелькнули бинты.
Дудков выругался.
– Прости, мы с Шубиным… перегнули.
– Да, и я тоже, – он снова надел куртку.
– Сейчас Северцев решит, что дальше. Я в ауте, если честно… И ты все равно приехал! – запоздало поразился он. – Думал, это мы нашли тебя в Киеве?
– Думал.
– Сейчас не думаешь?
– Сейчас – нет.

18. СЕВЕРЦЕВ

До звонка Северцева прошло не менее получаса. Наконец, Дудков передал Сашке мобилу.
– Шеф…
– Гера? Здравствуй…
– Здравствуйте, Иван Кузьмич.
– Что ты моих орлов путаешь? Страхуешься?
– Есть немного.
– Приезжай в отель «Графит», Дудков знает. Я жду.
И Сашка взглянул на Дудкова.
– «Графит».
– Ясно.
– А потом?
– В смысле?
– Меня уберут?
Обычно Сашка спрашивает не для того, чтобы получить ответ. Он спрашивает исключительно для того, чтобы проверить реакцию собеседника. Путем нехитрых вычислений он установил, что Дудков и Шубин, действительно, приближенные Северцева, а теперь бегающий взгляд Дудкова убедил его в том, что мысль убрать его после завершения сделки у них есть. Может, они и сомневаются, но мысль есть. Однако не в «Графите» же…
По дороге застряли в пробке минут на пятнадцать. Дудков выругался, позвонил Шубину:
– Мы едем. Пробка здесь. Просто пробка.
Лихорадка стала возвращаться. Маятник качнулся снова в сторону сумасшедшего риска. Только когда Сашка остановился у крыльца «Графита», Дудков вдруг взял его за руку, как малыша.
– Сейчас мы поднимемся в номер, ты не кипишуй, Гера. Тебя убирать команды не было. Кто шел за тобой в Киеве, мы не в курсе. Тебя приказано отпустить живым. Ты нас не подвел ни в чем.
Все прозвучало вполне… вполне достойно и искренне. Если бы не этот растерянный взгляд, который сбил Сашку раньше. То, что в Киеве не они – сто процентов. Но здесь – уйти живым – это задачка не для юного скаута, а для опытного агента.
Северцев ждал в номере. Спокойно ждал, сидя в кресле и теряя свое «министерское» время по песчинкам. Сашка вошел и остановился на пороге. По сути – их первая встреча.
«Интеллектуал» Шубин кивнул и шагнул за дверь мимо Сашки. А Сашка прошел в номер. Присел к столу и написал на отрывном листке название вокзала, номер камеры и код. Подтолкнул Северцеву.
Северцев – крепкий черноволосый мужчина лет пятидесяти, с длинным носом и тонкими губами. Лоб высокий и немного выпуклый, а щеки впалые. Он выглядит моложе и бодрее, чем есть на самом деле. Взял листок и наморщил лоб складками.
Сашка поднялся.
– Могу быть свободен?
Северцева вопросами не прошибить.
– Можешь, Гера. Задергал ты меня своими непонятками. О неразглашении – сам знаешь. Не мне тебя учить.
И еще раз всмотрелся в Сашку черными глазами:
– Говорят, большой шишкой становишься?
– Много чего в Киеве говорят…
– Это не в Киеве говорят, – усмехнулся Северцев.
Сашка дернул плечами.
– Дудков передал мне об этом… нападении, – продолжил чиновник. – Ты это пробей, Гера. Чтобы не винить тех, кто не виноват.
Северцев, наконец, поднялся и протянул ему руку.
– Давай, парень. Держись!
Сашка ответил пожатием и вышел. В коридоре ждал Дудков. Тоже вежливо попрощался. В холле и Шубин кивнул – издали: бывай, мол, счастливого пути.
Сашка выбрался на трассу. Взял такси. Потом снова пересел.

В тот же вечер снял квартиру и остался ночевать в чужой столице. Позвонил, как обычно, в багдадский госпиталь, и, как обычно, никто ничего не ответил.
– Ана Полетаева?
– Кто?
– Раненая, в пятнадцатой палате.
– Кто?
– Ана Полетаева, она работала у вас медсестрой. Ее ранило…
Никакого ответа. Потом позвонил Грому.
– Все в порядке.
– Возвращаешься?
– Пока нет. Здесь нечисто что-то. Не с ним самим, а вокруг – как-то неспокойно.
– А чувствуешь себя как?
– Хреново.
– Ладно, спи давай, – Гром отключился.
И Сашка понял, отчего Грому тяжело говорить: он далеко и ничем не может помочь. Лека тоже ответила как-то обижено:
– Где ты? Почему входящие блокированы?
– За границей. Я скоро вернусь.
– Я думала, ты вообще исчез…
– Нет, не думай так. Не надо…
Сашка не исчез. Просто ему нужно время, чтобы разобраться во всем. Чтобы разложить все по полочкам. Чтобы… выжить…
Жар упирается в самую макушку. Голова гудит, как пчелиный улей. Гудит… И она прорывается в этот гул, дозваниваясь до него:
– Я хочу быть с тобой, Гера… Я хочу сейчас быть с тобой. Мне без тебя… очень плохо. Очень. Я хочу быть тебе нужна.
– Ты нужна мне. Очень нужна.
Кому он говорит это? Кто из них бредит? Он? Или Лека, изнывающая от беспокойства в далеком Киеве?
Наконец, ночь наваливается. Ночь душит и не оставляет ни одного шанса выбраться из этого города. Сашка поднимается и включает свет… Везде. Но ночь все равно стучится снаружи. Она ломится в дверь и что-то бормочет.
– Кто это? – спрашивает Сашка в бреду.
– Свои…
Свои? В Москве? И как нашли его эти «свои»? Наконец, дверь открывается. Сама по себе, почти бесшумно. И Сашка понимает, что это было, может, его последнее дело. И более того – последнее дело Северцева, потому что на пороге стоит Шубин в компании людей воинственного вида в штатском.
Вот, что было неспокойно. Эта ночь. Это напряжение вокруг Северцева. Сашку это не могло миновать…
– Да, он, – кивает Шубин своим людям. – В машину его. Только тихо здесь!
Но Сашка успевает заглянуть в глаза «интеллектуалу»…
– Что ж ты… своему боссу сначала повестку не прислал?
– Прислал. Только он застрелился. Час назад. Так что придется тебе за него мемуары писать.
– Помечтай, Малдер!
«Интеллектуал» с размаху бьет Сашку в челюсть. И Сашка совершенно проваливается в ночь. В чернющую ночь – без единой звездочки.

19. «АРГУМЕНТЫ И ФАКТЫ»

Сашка пришел в себя в больнице. И только пришел – наткнулся взглядом на Шубина, сидящего на стуле у его постели и читающего газету. Газета называлась «Аргументы и факты».
Шубин… Шубин… Зализанный интеллигент лет сорока, невысокого роста, сухощавый, поджарый, но крепкий. Это его удар увлек тогда Сашку в пучину ночи. Конечно, и ранение сказалось, и лихорадка, и вся эта круговерть.
Шубин – агент ФБР или ФСБ? Если ФСБ – полбеды, и спасение возможно. Если же он американский агент, то это только начало сашкиных мытарств. И все предельно затянется. За десятилетия международного терроризма будет отвечать один Сашка – и все грехи Усамы Бен Ладена спишут на него одного. Сашка снова закрыл глаза.
Неизвестно, сколько дней провел он в этой лечебнице. Убить Шубина сейчас и бежать? А кто ждет его за дверью? А, может, он уже в Америке, и за дверью – вооруженные до зубов агенты ФБР?
Сашка сцепил зубы едва ли не до скрежета. Снова оглядел обстановку из-под опущенных ресниц: палата изолированная, белая, чистая, ни одной надписи – ни на одном языке. Разве что – «АиФ». Не привез же газету Шубин с собой в Штаты?
Статья на первой странице – «Самоубийство замминистра – результат политического заговора». Но Шубин читает уже разворот – может, небылицы о жизни эстрадных звезд или какие-то анекдоты.
О каком заговоре может идти речь? Кто-то копал под Северцева? Стимулировал расследование ФСБ? Этот фильм стал последней каплей в деле замминистра. Северцев застрелился. Похоже, что так… По сути, Сашка нужен только для того, чтобы еще больше очернить покойника. Нет, это не ФБР – сто процентов…
– Эй, Шубин, что пишут? – дернул посетителя.
Тот ответил, не отрывая взгляда от газеты.
– Пишут, что ты, собака, три дня без чувств провалялся и следствие нам затормозил…
– Виноват, – оскалился Сашка.
– Ты не паясничай, больной, а жри витамины лучше. А то на нарах долго не протянешь.
Только теперь Шубин вскинул глаза на Сашку и закрыл «Аргументы и факты».
– Дело вышло сложное, сам видишь. Резонирует. А лишний шум здесь не нужен. Этот процесс должен оставаться внутри страны, поэтому... – он сложил газету несколько раз, – поэтому нужно скорее расставлять все точки над і.
– А Дудков?
– Кто? Его-то как раз с фильмом и взяли. Ок, Гера. К тебе тоже есть ряд «запытань», как у вас говорят.
Про себя Сашка отметил, что Шубин сменил тон. Удалая лихость уже стерлась. Видно, и ему прикрутили гайки, чтобы меньше лихачил на крутых поворотах. Внутреннее расследование не должно было перерасти в международный скандал.
– Ты пока обдумай все хорошо, Гера. Пока лежишь здесь спокойно – на казенных витаминах.
– А потом куда переложите?
– На кладбище, – пошутил Шубин и осекся.
Поглядел вокруг хмуро.
– Мне бы телефон, – попросил его Сашка.
– Телефон?
И вдруг Шубин протянул свою мобилу. Что-то переменилось в корне. Зачем бы так вдруг прилизанный эфэсбэшник стал заискивать в Сашке? Не хватает свидетельских показаний? Но ведь дело, считай, закрыто. И Сашка – не более чем пешка, чудом уцелевшая на шахматной доске после окончания партии.
Сашка не стал раздумывать дальше и набрал номер.
– Ана Полетаева?
– Кто?
– Раненая из пятнадцатой палаты?
– Такой нет.
– Ана Полетаева, она работала у вас медсестрой, потом ее ранило…
– Ее нет.
– Она умерла?
– Не знаю, – сказал мужчина по-английски. – Господин, такой больной нет. Я ничего о ней не знаю.
– Что с ней стало?
– Я не знаю.
– А Весна? Весна… медсестра из Сербии…
– Весна? Весны нет.
Шубин покосился подозрительно.
– Может, номером ошибся?
– Может…
Сашка вернул мобилу.
И снова Шубин взглянул так, словно решился…
– Ты знаешь вообще, для чего я тут караулю твой приход в сознание?
– Вообще – нет.
– Ну, не валяй дурака. Ты толковый и сообразительный парень. Дело в том, что власть… немного поменялась. Министр подал в отставку. Скандал мы замяли. И нам не нравится, что в него оказался втянут кто-то еще, кого мы не можем контролировать.
– То есть?
– Были две стороны: Северцев и заказчики. И ты, который выступил посредником. Кто еще?
– В смысле?
– Кто пытался убрать тебя в Киеве?
– Не знаю, – Сашка мотнул головой.
– Вот это нас и беспокоит. И очень. И ты можешь это узнать, Гера. Если замешан кто-то еще, он должен быть ликвидирован. Но, если это не были ваши службы, то кто?
Вот, оказывается, для чего им нужен Сашка. Чтобы он сам отловил своих преследователей. Или они отловились на него. Поэтому Шубин вовсе не намерен упрятать его на нары, как пообещал сгоряча. Наоборот, ему предстоит вернуться в Киев, чтобы расхлебывать все до конца, в том числе – и за Шубина.
– Может, ты мне еще и ставку назначишь?
– Ставку? Ах, ты скотина, скотина! Совсем совесть потерял. Или тебя все-таки в тюрьму тянет? Или ты думаешь, что будешь абсолютно свободен и сможешь улизнуть, друг? Да за тобой будет такой надзор, что ты забудешь, как это – видеть в зеркале только одно отражение, когда бреешься. Это ясно?
– Ясно.
– Просто мы оценили тебя – как бы. Как бы оценили, – Шубин почему-то усмехнулся. – ты нормальный парень. Бабки тебя не попортили.
– А Дудков?
– При чем тут Дудков? Показания сейчас дает твой Дудков о том, как участвовал в поставках российского оружия и военного оборудования в Ирак, как с тульскими конструкторским бюро договаривался и очки ночного видения лично примерял.
– Вы же это… вроде друзьями были.
– Были, пока я… как бы на Северцева работал.
– А теперь «как бы» на кого?
Шубин поднялся.
– Семен Викторович Гагарин назначен новым министром обороны. Славная фамилия. Будем работать вместе…
– Пока кто-то тебя не перекупит?
Шубин не обиделся.
– Закон – вещь очень относительная. Очень. И если бы закон не был относительной вещью, твой маршрут тоже был бы совершенно иным. Надеюсь, ты это понимаешь?
– Где-то расписаться?
Шубин выругался и вышел. Но на его место никто не пришел. В палате стало очень тихо.

20. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Через пять дней Сашка вылетел в Киев. В эти пять дней никто не навещал его, кроме врачей, и никто не напоминал о неписаном-неподписанном соглашении с ФСБ в лице Шубина.
Он и улетел спокойно. Со стороны – очень просто, банально, обычно, как и прочие пассажиры. Сел в белый лайнер и оторвался от Москвы.
Сказать, что думал о себе, – вообще не думал. Думал только о том, как, в какую пространственную пропасть, в какую временную дыру, в какое измерение могла попасть Аня. И о том, что она не могла умереть…
Она… Теперь, в облаках, он чувствовал себя ближе к ее дыханию, к ее пульсу, к сиянию ее глаз и блеску ее золотистых волос. Она не могла умереть… Не могла!
Приземлившись в Киеве, он первым делом набрал Грома.
– Как встретимся? – забеспокоился конспиратор-Гром.
– Теперь уже все равно, как. И я, и ты – на крючке у эфэсбэшников.
– Спасибо за новости…
– Через час в «Гоголе».
«Гоголь» – тихое, темное кафе, когда-то считавшееся литературным, а теперь – просто кафе, без всякого литературного антуража. В унылом районе. Каштаны закрывают свет голыми ветвями. Впрочем, в Киеве все равно теплее и уютнее, чем в Москве. Сашка нашел свою машину и погнал к «Гоголю».
Гром уже был на месте. Непонятно Сашке, почему это все так задевает Грома: и спина ссутулилась, и стакан в руках дрожит. Неужели так боится Гром за свою разудалую жизнь?
Обнялись, и Сашка присел напротив.
– Да, новости не очень, ты прав.
– Я слышал про Северцева. Думал, тебя уже не выпустят из Москвы.
– А знаешь, зачем меня выпустили?
– Ну?
– Чтобы я за них сделал их работу: вычислил тех, кто хотел меня убрать, и убрал, потому что эти ребята, так или иначе, в курсе о сделках, маршрутах и прибылях. И значит, они опасны.
– А потом?
– Это будет зависеть от значения того, что я найду. От важности самого дела…
– Надеешься на долгосрочный контракт? – прищурился Гром.
Сашка дернул плечами.
– А что будет со мной?
Гром уже давно перестал быть боссом. Уже давно Сашка из них двоих стал главным, и стал решать – за двоих. А Гром стал полагаться на него во всем и зависеть от его решений.
– Ты выходишь, – сказал Сашка веско. – Уезжай сейчас. У меня с ними – неизвестно, чем закончится, а ты… ты можешь спастись. Достань чистый паспорт и давай – в Европу. Мы заработали достаточно. Могли бы и больше, но… достаточно. Это последний шанс уехать – для тебя.
– Я понял.
Гром кивнул, и что-то в лице дрогнуло.
– Когда мы увидимся теперь, Гера? И где? Хрен ее знает, эту Европу. Я не представляю, куда мне ехать. Я никуда не хочу. Я хочу жить здесь. И выходит, что бросаю тебя сейчас, и ты должен сам барахтаться. Как ни крути – так выходит.
– Это не так.
– А если ты ничего не выяснишь… и тебя замочат здесь… те или другие? Что тогда?
– В Багдаде я встретил одну девушку – свою девушку. На следующий день ее ранило, и я оставил ее в госпитале. Теперь мне говорят, что ее нет. И я не знаю, жива она или умерла. Я не знаю, как мне молиться за нее. Но если она умерла, меня тоже убьют, я уверен. А если она жива, я выживу и буду ждать ее здесь. И мы встретимся…
– Так ты думаешь? – переспросил Гром серьезно.
– Так. А ты – уезжай в Англию какую-нибудь или во Францию.
– Нет, не выдержу я этого! – Гром замотал головой. – В Болгарии хоть славяне…
Сашка поднялся.
– Не тяни, Гром. Нужно прощаться. «Уходи огородами». И – как можно дальше. Славяне – продажные шкуры и полагаться на них нельзя…
– Мы же не «продажные шкуры», – снова заспорил Гром.
Сашка пожал руку на прощанье.
– Это смотря с какой стороны. Давай, брат.
– Ну…
Гром похлопал его по спине. Наконец, попрощались.

Особой слежки по городу Сашка не замечал. Но особо и не скрывался. Какой смысл? Играть в игры с ФСБ? В прятки? В дурака? В сапера? Нехорошие какие шутки.
Заночевал в собственной квартире, в собственной постели. Пытался все обдумать. Пытался составить какой-то мало-мальски на что-то похожий план. И ничего не приходило на ум.
Между тем началась настоящая зима. Зима, которая преображала город чудесным торжеством новогодних праздников. Эта зима не стремилась быть ультрамодной, это была обычная, традиционная, морозная зима со снегом, наступившая согласно календарю, синеющая по ночам и розовеющая с восходом солнца. Сашка дождался восхода.
Солнце поднялось над городом, и он пришел в такой восторг, который понятен только человеку, находящемуся в шаге от смерти: мир был прекрасен. Зимний, неласковый, нерадостный мир все равно был прекрасен.
  Плечо перестало ныть, стало легче дышать. Сашка открыл окна в морозный простор. Никто не скажет наверняка, что ждет его. Никто этого не знает и не может знать, поэтому ему совершенно не о чем волноваться.
Глупо волноваться о неизвестности – тогда вообще: не жить. Сейчас тревожит Сашку только одно: жива ли Аня, продолжает ли она существовать в этом зимнем мире или зимний мир продолжает существовать без нее?
Не у кого спросить. Не у зимы же? Аня? Где ты? Где ты, моя Снегурочка? Никто не ответит.
Звонит Лека, Сашка говорит что-то, а потом долго смотрит на трубку. Сколько было всего – до нее, и сколько уже произошло после – без нее. Как-то параллельно, в другой плоскости. До какой оскомины может надоесть нелюбимая женщина даже простыми телефонными звонками, даже своей заботой!
– Я приеду, – слышит Сашка из выключенного телефона, и уже не понимает, сказала ли она это, или он услышал то, чего не хотел услышать.
Она замечательна, красива, изящна. Она изысканна и утонченна. Она роскошна в своей небрежности и небрежна в своей роскоши. Она входит стремительно, ее движения порывисты, ее губы шепчут слова нежности, раскрываясь навстречу его губам.
Она обнимает его и прижимается нежно.
– Мой дорогой!
И Сашка обнимает ее, глядя в глаза зиме за окном.
– Чем ты занимаешься? Отдыхаешь?
– Отдохну, когда найду того, кто пытался меня убрать в день приезда. Найду – и отдохну, – говорит мрачно.
И Лека отступает. Поправляет воротник алого манто и одергивает шарф.
– Еще не нашел?
Он тоже отступает на шаг. Теперь между ними два шага. И с расстояния дух шагов Лека говорит спокойно:
– Я знаю. Отец упоминал вскользь. Власти решили не встревать в это дело. Пока вы сами не разберетесь…
– Кто это «мы»? – Сашка впивается взглядом в ее лицо.
Она поводит плечами, как от холода.
– Ты и Гром. Это же ваше внутреннее дело. Так отец сказал. Вы сами должны его решить…
– Гром?
– Разве ты не знал?
Сашка отвернулся от ее лица.
– Хочешь, я тебе отца наберу? У него должна быть вся информация... – предложила Лека растерянно.
– Не надо. Это давнее дело. Гром уехал уже.
– Уехал? Об этом я ничего не слышала, – она покачала головой.

21. ГРОМ И МОЛНИИ

– Ты можешь оставить меня одного? – Сашка упирается взглядом в Леку, и она невольно пятиться к двери.
– Я должен подумать, – добавляет он хмуро.
Что тут думать? Вспоминается растерянный взгляд Грома после того покушения, его скользящие жесты, его неуверенность.
Всю жизнь Гром пытался нажить денег. Это была его единственная цель. На пути к этой цели он сметал все преграды без особых раздумий.
Лучше не делить на двоих то, что можно не делить. Гром не знал о диске, но на всякий случай решил докопаться до самого-самого дна: а вдруг там лежит золотая монетка. Потом отступил. Только и всего – отступил на время, похлопал Сашку по плечу и сделал вид, что прощается. Гром? Зная о том, что ставки возрастают с каждым днем? Гром выбыл бы из игры? Никогда!
И всем об этом известно. Даже Витковскому. И из Москвы Сашку отпустили скорее всего потому, что знали: слишком много свидетелей, и кто-то лишний.
А кем был всегда Гром? Посредником между посредниками? Удачливым сутенером? Не больше.
И вдруг Сашка споткнулся в своих мыслях об это «был». Был? Был. Гром сам себе вычеркнул. Гром допустил ошибку – пошел против Сашки, пошел против команды. И напрасно.
Сашка сжимает кулаки. Гром – единственный человек, на кого он мог положиться. Но Гром – пусть даже наугад – копал глубже, никому никогда не доверял, никого не брал в расчет. Тем более – ни во что не ставил их дружбу. Самая продажная шкура из всех продажных шкур в мире.
Сашка набрал его номер машинально. И Гром ответил тоже как-то машинально.
– Ну, че там у тебя?
А потом словно осекся, вспомнил.
– Я завтра лечу. Из Борисполя.
– Я провожу тебя.
– Да ну…
Не летит, – решил Сашка. – Врет. Как обычно, держит его, своего бизнес-партнера, за полудурка.
– Хочу тебя проводить…
– В десять утра рейс. Давай!
И Гром отключается. А Сашка остается с мобилой, зажатой в кулак. Ну, допустим, завтра будет какой-то рейс… под какой фамилией летит Гром, неизвестно. По паспорту не пробить… Но завтра… завтра… Сашка все равно проводит его. Он его из-под земли достанет. С самого его денежного дна. Найдет, на какую бы глубину Гром ни нырнул. Этого требуют законы его перевернутой жизни.
А Аня… Аня далеко от всего этого. Пусть… живет себе – ничего о нем не зная. Или пусть земля будет ей пухом.

Утро Сашка встречает в аэропорту «Борисполь». Об обмане Грома знали все – все, кроме Сашки. Значит, и о финале этой истории должны узнать все. А потом – пусть все пойдет прахом…
Гром, к Сашкиному удивлению, ровно в половине десятого входит в здание аэропорта. Сашка видит, как он оглядывается беспокойно, а потом набирает чей-то номер. И у Сашки звонит мобильный. Совсем за лоха его держит – решил, действительно, попрощаться.
Сашка отделяется от толпы и подходит.
– Гром… Улетаешь?
Гром выглядит растерянно, и похоже на то, что ему не хочется улетать и горько.
– Я просто… я думаю, что вернусь потом, – говорит он тихо. – Когда все уляжется.
– Когда я найду концы?
– Ну, и это тоже…
Регистрация на рейс «Киев-Париж» уже объявлена, Гром с тоской поглядывает в сторону табло.
– Я уже нашел. Позже прокуратуры, правда, – говорит Сашка спокойно.
– И что?
Гром отводит взгляд от пассажиров, проходящих мимо него с багажом.
– Неужели ты думал, что я позволю вот так со мной обойтись?
– То есть?
– Проверять меня, подсылать тупых ментов, искать в моих карманах, не завалялось ли чего?
Теперь Гром оказывается в явном замешательстве. Ничего подобного от Сашки он не ожидал.
– Просто я считал тебя другом. Несмотря ни на что, – роняет Сашка.
– Уже не считаешь? – спрашивает Гром тоже спокойно и кивает. – Не знаю, кому нужно ссорить нас, Гера. Но зря ты так подкинулся. Жизнью своей клянусь – не я.
– Жизнью уже не клянись…
Гром успевает еще раз оглянуться на табло с номером рейса.
Выстрел из пистолета не производит особого шума. Гром просто оседает на пол. А Сашка отступает и теряется в толпе.
Спустя три секунды начинается паника. В это время Сашка уже выходит. Берет такси. Видит бегущих ментов. Навстречу по трассе несутся машины с мигалками. Дороги еще не перекрыты.
Но все эти дороги никуда не ведут. Это кольцевые дороги между местной милицией, прокуратурой, СБУ и ФСБ России. Сашка уезжает на другую квартиру и ждет. Ждет, ждет…

Потом звонит Лека.
– Гера, как ты?
Лека – полезная девочка. Еще пригодится. Но и она тоже – просто остановка на его кольцевой.
– Нормалек.
– Ты слышал, что Громова убили?
– Слышал.
– В аэропорту.
– Слышал.
Она почему-то умолкает.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает через секунду.
– Что-то в висках стучит.
– Мне приехать?
– Не сегодня.
Он больше не звонит в далекий госпиталь. Ее там нет. Ее никогда не было. Это его мираж. Он идет к нему много лет и удаляется от него все дальше. Это призрак, а не женщина. Просто призрак его несбыточной мечты о несуществующей любви, о другой жизни, о теплом лете снежной зимой.
Зато есть другие женщины, есть его обычная жизнь, есть его кольцевые дороги. Дело сделано. Что толку теперь переживать?
Но в висках действительно стучит. Словно мыслям тесно в голове и не очень уютно. Сашка распахивает все окна, входит снежная зима и метет прямо на ковер, наводя в Сашкиной квартире свои порядки. И голова остывает.
Он просыпается от озноба. Закрывается, наконец, от ледяной ночи, цепляясь за остатки тепла остывших батарей. Включает камин.
Господи! Он убил своего друга! Друга, которого спасал не один раз, и который не раз сам спасал его жизнь. Не для того, чтобы оправдаться перед ФСБ, не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы доказать самому себе свою силу. И от этого кольцевые дороги затянулись петлей на шее и душат.
Не осталось тепла в этом городе. Не осталось для него тепла на всем белом свете.

22. ШУБИН

Он стучит прямо в дверь. Для Шубина нет дверей, которые бы не открывались. Он стучит в дверь квартиры, о которой знает только Сашка и Господь Бог, и стучит так уверенно, словно пришел домой после работы.
Сашка машинально нащупывает пистолет, машинально распахивает дверь и машинально смотрит на Шубина. Он один.
– Ну-ну, без спецэффектов, – предупреждает спокойно тот, встретив его взгляд. – Знаю, как ты умеешь шуметь там, где не надо. Уверен, что занулил?
Шубин проходит в квартиру мимо Сашки и оглядывает обстановку.
– Уверен, – отвечает тупо Сашка.
– Ну, я в дебри не лезу. Уверен – хорошо, будем работать дальше.
Гость садится в кресло и закуривает.
– То есть?
– Есть условия? – прищуривается Шубин на свет лампы. – А холодно у тебя, однако. Почему ты так паскудно живешь? Словно конца света ждешь…
– Жду, – кивает Сашка и садится на ковер, на котором еще недавно лежал самый настоящий снег, а потом таял лужами.
– Конца света? – усмехается Шубин, достает пистолет и направляет прямо на него. – Такого?
Теперь Сашка не реагирует. Только губы отвечают за него:
– Я жду свою девушку. Не знаю, погибла она или жива.
– Простых вещей не знаешь! – делает вывод Шубин и чешет дулом прилизанную макушку. – Сделать для тебя это? Узнать?
– Не надо. Наши жизни все равно идут параллельно.
– Так, без философии! – отрезает гость. – Ты смени обстановку хотя бы. Переедь что ли. А то мрачно тут. Мы пока тебя сильно грузить не будем, подготовка тебе особая не нужна. У нас задача минимум – выйти на всех возможных поставщиков оружия в России, которые работают через ваше посредничество или через Минск. Сечешь?
– Вроде.
– Вот такие пироги, Гера. А девушка твоя найдется – не хнычь. Не думал я просто, что ты романтик. А оно вон как. Когда в Грома стрелял, небось вспоминал все годы вашей дружбы? – иронично интересуется Шубин.
– Нет, не вспоминал. Думал, заглушит шум самолета выстрел или нет…
– Заглушил?
– Заглушил…
Шубин поднимается.
– Потом получишь четкие указания – с кем входить в контакт и как… выходить из контакта. Репутация у тебя знатная – на тебя клюнут. И разборка эта с Громом – на пользу делу, как ни крути. Так вышло.
И снова медлит и не торопится распрощаться.
– А где она могла погибнуть?
Сашка подходит к холодной зиме за окнами.
– Если тебе кажется, что мне после Грома дружбы не хватает или компании, то – нет. Я в норме.
– Я уверен, что ты в норме. Если бы я не был уверен в этом, я бы не сам пришел, а психиатра к тебе прислал, – усмехается Шубин. – Просто ты очень странный парень, Гера…
– Не влюбись, смотри. А то страдать будешь.
– Очень остроумно.
Гость проходит зачем-то на кухню и тоже осматривается. Потом открывает дверцу холодильника и достает банку пива.
– Ты разве не на службе?
Вспоминается почему-то тот удар Шубина, который бросил Сашку в чернющую ночь без единой вспышки сознания и чувствительности.
Гость садится на кухонный табурет и начинает раскачиваться, потягивая пиво.
– Ты так за мной наблюдаешь, словно я часовая бомба. Четыре, три, два, один – бах! Возьми себе пиво и расслабься.
– Угощаешь моим пивом?
– Просто я сейчас не тороплюсь. Я к тебе приехал. Хотел слегка отвлечься от дел, потому и никого не послал вместо себя. А ты… не ценишь.
– Ты в каком звании, Шубин? Майор?
– Подполковник уже. После истории с Северцевым.
– Поздравляю…
Сашка берет пиво и садится на табурет напротив.
– Ну?
– Ну, так значит. Можешь звать меня Игорь. И можешь мне верить.
– Тебе?
– А выбор у тебя есть? – прищуривается тот.
– Не верить никому.
– Да, это вариант.
Теперь оба молчат. Сашка выразительно косится на часы. Интеллектуал Шубин его раздражает. Раздражает его облегченная манера общения, его гладкие темные волосы, его большие насмешливые черные глаза. Его тонкие запястья. И его крепкие кулаки.
– Ты и ночевать у меня собираешься?
– Ты же не приглашаешь.
Сашка снимает очки и кладет на стол. Пьет пиво и молчит.
– Да, это хорошая идея, – решает Шубин. – А то я за рулем. Переночую у тебя, а утром поеду.
– Нет.
– Почему?
– Бесишь меня.
Шубин смеется.
– Вот так вот? Ну, ты прикол ходячий. Еще когда ты у «Сатурна» уперся, я подумал – вот прикол какой! Этот хохол – просто фишка.
И вдруг резко меняет тон:
– Послушай меня, фишка, ты попал. Ты в игре. Ты не выбираешь, на какой цвет я тебя поставлю. Так что впредь такие страсти не разыгрывай.
Шубин отпихивает пиво и поднимается.
– Тебе внушения хорошего, я вижу, никто толком не делал. Я так могу сделать – мало не покажется. Больше в мою сторону не напрягайся. Одно слово поперек – я тебя в порошок сотру.
Сашка кивает.
– Пусть лучше так. Но в друзья ты мне не нужен.
И снова Шубин улыбается.
– Не понимаю, зачем ты упрямишься. Пока все хорошо у нас с тобой. Еще отдохнешь немного. А потом я тебя выдерну. Ты уже на службе. Ты на ставке. Ты у меня в подчинении. Ты агент. И мое слово для тебя – закон, Коран и Библия. Другой реальности нет. Есть работа. Есть команда. Есть я. Это ясно?
– Ясно.
– На счет остального я пошутил. Спать я здесь не собираюсь, у меня девушка есть. И она меня любит. И работа мне не мешает жить нормальной жизнью и чувствовать себя полноценным человеком, потому что я служу Отечеству.
Сашкина очередь расхохотаться.
– В чьем лице на этот раз?
И заметил, как кулаки у Шубина сжались.
– В следующий раз за такое в морду получишь.
– А в этот раз?
– Прощаю.
Пошел к двери. И исчез. Как и не было. Но вместе с ним и Сашкин покой исчез совершенно.

23. ВИНОВАТА

В половине десятого вечера звонит Лека. И Сашка называет адрес. Адрес уже не тайна. Те, кому надо, уже его нашли.
Она приезжает. И он замечает, что ее лицо бледнее обычного и жесты лишены привычной уверенности. Она уже не порывиста. Она испугана и старается это скрыть.
Проходит в квартиру и сбрасывает меховое манто на кресло. Садится, потом поднимается и подходит к окну.
– Мне кажется, это я виновата.
Сашка молчит. Наблюдает за тем, как вздрагивают ее плечи, и продолжает молчать.
– Когда я услышала, чем закончилось… Это ведь я тебе сказала. Это я. Я виновата.
– В чем?
– Ну…
Нелегко сказать – в смерти, в убийстве, в преступлении. Она умолкает.
– Я знал, – говорит Сашка в тишине. – Я это знал… раньше. Ты не виновата. Ты вообще ни при чем. Ты не виновата, нет.
– Не виновата? – переспрашивает она, как нашкодивший ребенок.
Сашка подходит к ней и обнимает. Лека, действительно, осень его жизни – даже холодной и прозрачной зимой.
– Я хочу, чтобы мы поженились, чтобы у нас были дети, – шепчет она.
Потом еще молчит несколько секунд и добавляет:
– Чтобы мы были вместе. Всегда. Семья.
Она отшатывается:
– Кажется, ты просто мне сочувствуешь. Жалеешь за то, что я тебя так люблю. Я очень люблю тебя, Гера. Я никогда так никого не любила.
– Я тоже. Почему нет? Давай поженимся.
– Ты хочешь?
Она словно натыкается на какую-то преграду, несмотря на его желание. Садится в кресло и говорит, не глядя ему в глаза:
– Мы никогда не разговаривали друг с другом – вот так, о себе. Все банально, все понятно. Но очень не хватает простых разговоров. Я не понимаю, почему ты хочешь жениться. Я чувствую, что мы не близки, что ты не доверяешь мне – это больно, – она всплескивает ладошками. – Это не может не болеть. Я понимаю, что твоя жизнь – это твоя жизнь, но есть такие вещи, которые… принято рассказывать. О прошлом. О том, что ты ценишь. О том, что тебе нравится. А я ничего не знаю о тебе.
Сашка усмехается. Если бы она знала его лучше, разве хотела бы за него замуж? Разве смирилась бы с каждодневной опасностью и непрочностью его жизни? Разве простила бы его любовь к другой женщине? Зачем ей знать об этом?
– Мне тоже хочется рассказать о себе – все и обо всем. Но то, что было, не очень интересно. Поэтому я и хочу чего-то нового. Свежего. Совершенно другого. Я готов принять любые перемены…
– Но мне кажется, ты не любишь меня…
– Я люблю. И очень тебе благодарен. За твое чувство. За то, что ты есть. За то, что я не должен сомневаться, есть ты или тебя нет. Ты есть.
Лека обхватывает его руками и прижимается к груди.
– Гера… Все будет хорошо. Я знаю.
Сашка тоже обнимает ее, чувствуя, как осенняя липкая влага охватывает его тело. Он попадает в плен осени – холодной зимой. Он ныряет в тяжелую влагу с головой. И, может, это последний рискованный прыжок – в самую бездну.
Увлекает Леку к кровати, спеша потеряться в ее ласках и нежности. Как Лека старается для него – для него одного! Наверняка, она так и для своего мужа-теннисиста не старалась.
– А мужа ты любила? – вдруг спрашивает ее Сашка.
– Любила. Но не так, как тебя. Совсем иначе. Он в Канаде вырос, хоть и русский. Мы только по-английски говорили. Сложно все было. Не из-за языка, а вообще.
Она умолкает и снова дарит ему поцелуи.
– Но он хоть привлекал тебя?
– Сначала – безумно. А потом – нет. Потом мы начали разводиться, и много всего всплыло нехорошего.
– Изменял тебе?
– И я ему тоже.
Она смеется, обнажая острые белые зубки. Хищница, не иначе. Похоже, грязный был развод. И парень потерял немалую сумму. Снова отсутствие теплого чувства к ней стискивает сердце.
– Не вспоминаешь о нем?
Она взглядывает недоуменно.
– Нет. Никогда.
А если он не выдержит этой семейной жизни, что будет тогда? Очередной скандальный развод? Лучшие адвокаты и худшие истории? Подсчет измен и шантаж детской любовью?
Что будет тогда? И что будет вообще? Дети, похожие на нее смуглой кожей и карими глазами? Ежесекундный контроль за его жизнью и чувствами? Ревность? Недоверие? Подозрения? Упоительный секс? Или бесконечная осенняя влага?
Что угодно, только бы прекратить ожидание невозможного. Прекратить, прервать – оборвать свой пульс. Анна – далекий призрак, ушедший в небытие. Нет никакой Анны…
– А как его звали?
– Макс Веллер. И сейчас зовут. Он какой-то приз получил недавно – об этом писали. Я раньше очень следила за этим всем: за всеми соревнованиями, кубками. А потом бросила.
– Сейчас ни за чем не следишь?
– Ни за чем. Кроме того, что отец рассказывает о криминале в стране.
– Интереснее?
– Чем Уимблдон?
Она усмехается. Целует Сашку в губы и прижимает ладошки к его груди так, что он ощущает покалывание ее острых коготков. Он сковывает ее и отрывает от себя ее руки. Накрывает собой и сам теряется в ней. Что угодно, только бы сменить ритм тягучих дней и разорвать паутину ежесекундного отчаяния.
Лека – его женщина. Она живет для него. Она его любит. Пусть так и будет. Пусть у них родятся дети. Пусть… Почему нет?
Опасности не будет больше. Лека всегда останется под надежной крышей своего отца. И для Сашки – это лучший вариант из всех возможных. Он уже принял его. Он уже кивнул.
– Все равно я чувствую себя виноватой, – говорит она вдруг. – Из-за меня ты убил друга…
– Не думай об этом. Просто… вместе с Громом я и в себе что-то убил. Уже не оживет. Он не предполагал, что я это сделаю, не верил, что смогу. И я сейчас чувствую, что предал. Не он предал, а я…
Сашка поднимается и закуривает.
– Ты не виновата, – повторяет Леке. – Но больше никогда мы не будем говорить об этом. Тем более в постели.
Она согласно кивает. Сашка отворачивается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. СНОВА ТУРЦИЯ

Из окон видно что-то зеленое. Сливается и плывет.
– Где я? Где мы? Почему мы здесь?
Хочется спросить обо все сразу: где мы, где все остальные, где война. Может быть, нас уже убили, и мы в раю.
Весна улыбается и закуривает. Когда-то в школе она учила русский, но по-английски ей ответить проще. Потому что английский – ее будущее.
– Разве ты не помнишь, как мы уехали?
– Нет.
Аня качает головой, отчего темная зелень из окна наплывает еще больше.
– Ана?
– Не помню.
– Я получила визу в Австралию. Я и мой брат. Я не могла тебя там оставить, поэтому забрала из госпиталя.
– Где мы сейчас?
– В Турции. В Измите. Здесь живет Дарко. Мы собираемся через две недели лететь в Мельбурн.
– Значит, мы в Турции? Здесь тепло...
– Тепло. Кипарисы. Очень красиво. Дарко работает в отеле, на ресепшене. Но теперь, конечно, увольняется.
– А там?
Весна понимает, о чем Аня хочет спросить.
– Там за тобой никто не ухаживал бы. Но они помогли тебя перевезти.
– Спасибо...
Весна вглядывается в нее, замолкает, но потом все-таки решается напомнить.
– Тот парень... он звонил в госпиталь.
– Какой парень?
– Высокий, в очках.
Аня садится в постели. Воздух в комнате кажется чистым и свежим, несмотря на сигаретный дым. Входит Дарко и останавливается в дверях. Весна гасит окурок.
– Теперь можно вас по-настоящему познакомить. Это мой брат Дарко. А это Ана из Украины, медсестра.
Дарко – худощавый, темноволосый, белозубый парень. У него смуглая кожа, щетина на щеках и вид клерка, у которого не очень успешно идут дела. Но глаза сияют надеждой. Он едет в Австралию, найдет там хорошую работу, почувствует себя новым человеком на новом месте. И Весна сияет радостью – прежде всего за него, а потом уже за себя. И Аня рада за них обоих.
– Что ты будешь делать? – спрашивает ее Весна. – Потом?
– Не знаю.
Она действительно не знает. Перед ней лежит много дорог. И получается, что она выжила для того, чтобы пойти по одной из них.
– Я не успела подумать об этом.
Дарко смеется.
– У тебя еще есть время подумать. Есть время для того, чтобы позвонить родным.
Она улыбается... Боли нет. Докторам все-таки удалось ее починить: залатать на скорую руку. У них это получилось. И как хорошо жить! Какой свежий воздух! Сигареты Весны пахнут розами...
– Мы в Турции? – снова спрашивает она Дарко. – Ты здесь работал?
– Мы ждали визы. Нужно было зарабатывать деньги. Весна очень рисковала, я не хотел ее отпускать, – Дарко на миг хмурится. – Но Бог нас не оставил.
Он взглядывает на сестру и, в который раз убедившись, что она жива и невредима, подходит и обнимает крупную Весну за плечи. Теперь тонкий Дарко кажется сильнее сестры, несмотря на все, что она пережила одна, без него, на далекой войне...
У Ани на глазах выступают слезы.
– Я так рада за вас! У вас все получится! Все получится...
И Весна смеется радостно.
– Я ребенка хочу. Выйду в Австралии замуж и рожу. Там, говорят, женщин мало и мужчины все красивые.
Аня тоже смеется. Дарко целует сестру в щеку и выходит.
– Я очень широкая, – говорит вдруг Весна, – но это ничего. Это даже хорошо. А ты... ты подумай, куда поедешь. Мы нормально заработали. Ты сможешь жить в любой стране, в Европе. Или можешь потом приехать к нам с Дарко.
– Я хочу встать, – Аня опускает ноги на пол.
– Не надо. Лежи пока, – Весна качает головой. – Завтра встанешь. Я тебе помогу. И завтра еще доктор придет – тебя осмотрит.
– Турок?
– Турок. Он уже приходил.
– И что сказал?
– Что у тебя плохой цвет лица и удивительные волосы, – Весна снова смеется. – Ты ему очень понравилась. Ты должна вообще... пользоваться этим. Своей красотой. Здесь не Ирак. Ты должна купить новую одежду. Здесь нет войны, здесь не стреляют. Здесь солнце...
– Да...
Аня смотрит, как это самое солнце выглядывает из-за кипарисов. И снова глаза застилают слезы. Она закрывает лицо руками.
Весна садится рядом.
– Ну, не плачь. Я сама не могу поверить, что все закончилось. Мы тогда поссорились с Дарко, и я уехала... Думала, никогда больше его не увижу. Но все обошлось. Теперь мы вместе. И ты тоже... найдешь своих. Тот парень так переживал за тебя. Ты должна сообщить ему, где ты.
– Я не хочу...
– Почему?
– Мне кажется, он разочаруется во мне, и я разочаруюсь в нем и не переживу этого. Я отталкивала его, чтобы и самой оттолкнуться. Но все равно люблю.
– И он все равно любит, – добавляет Весна.
– Не знаю. Я не верю.
Весна соглашается:
– На мужчину никогда нельзя положиться полностью. Ты очень нравишься Дарко. Он не скажет об этом, но ты ему нравишься. Пока ты была без сознания, он часами сидел у твоей постели.
– Прости, Весна... Я не могу сейчас думать об этом, – говорит Аня, пытаясь сменить тему.
– Нужно думать. Мужчины – это самое главное, – высказывает та свое убеждение.
Аня смеется. Сейчас самое главное – солнце, которое просвечивает зелень. Главное ее жизнь. Ее новая жизнь. Ее будущее. Как никогда хочется верить в лучшее и надеяться на счастье.
Когда Весна выходит, оставив ее одну, Аня тянется к сумочке и ищет блокнот с номерами телефонов. Но в нем нет номера Герасимова. Она думала, что потом, как-то в другой раз запишет. Но другого раза не получилось.
Она не знает его номера. Не знает, где он и жив ли. Знает только, что сама жива, что хочет его увидеть, и знает, что это невозможно.
Снова ловит взглядом солнечные лучи. Она вернется на Родину, в Киев... Они обязательно встретятся. Она найдет его.
Сейчас ей хочется этого больше всего на свете.

2. ИЗМИТ

Когда Аня и Дарко вышли в город, солнца уже не было. Вдруг потянулась череда хмурых дней, задождило, потом подсохло, но солнце не вернулось. Ане, уже начавшей подниматься с постели, не терпелось пройтись по турецким улочкам – оставить на память городу свои следы, прежде чем навсегда исчезнуть отсюда.
Весна купила одежду. Не очень угадала с размерами, но Аня, примерив брюки и джемпера, почувствовала себя тонкой, стройной, гибкой и очень живой. Живой более, чем она была в Багдаде. Дарко тоже обрадовался перемене.
– Ты совсем красивая, – сказал ей по-русски.
Между собой брат и сестра говорят по-сербски, но Аня понимает плохо, потому что не особо прислушивается: ее мир уже начал отделяться от мира сербской подруги Весны.
Дарко подает ей руку, чтобы она увереннее чувствовала себя, ступая по тротуару.
– Я жил в этом городе три года. И еще проживу неделю. И больше не буду никогда, – говорит, оглядывая улицы.
– Жаль...
Уезжать всегда жаль. Потому что, как бы там ни было, человек возлагает на город какие-то надежды, и даже если уезжает к чему-то лучшему, это значит, что здесь его мечты не осуществились. Дарко просто работал в отеле, потому что неплохо знал английский, немного русский и довольствовался не самой высокой зарплатой. Но ведь он мог встретить в этом городе свою судьбу. Мог, но не встретил. И в погоне за своим счастьем вынужден лететь в далекую Австралию – в надежде, что его судьба ждет его там. А если не ждет?
– Жаль, – повторяет Аня.
– А ты... решила уже, куда поедешь?
Дарко останавливается на аллее парка и садится на скамью, выпуская ее руку.
– Решила. В Киев.
– В Киев? Значит, домой...
Он с минуту думает о чем-то.
– Там очень низкий уровень жизни, радиация в воздухе и преступность. Ты это знаешь? Каждый третий человек умирает от рака. Там Чернобыль. Украинцы грубые. Я встречал много украинцев в Чехии. Они работали за копейки. И воровали.
– Я тоже украинка, – говорит Аня без обиды.
– Зачем тебе туда ехать?
– Там мой дом.
– Дом не всегда бывает хорош.
Если дом не хорош... тогда, может быть, хорош этот город, который совсем недалеко от Стамбула? А может, хорош Стамбул? А между тем откуда-то несет смрадом целлюлозной фабрики. И Стамбул помнится Ане не как древняя столица мировых империй, а как город торгашей и лавочников. И в этом парке с высокими кипарисами тоже нет ничего удивительного... Удивительно только то, что она выжила и оказалась в этом парке. А Киев – дом, который она никогда не теряла, как улитка не в силах потерять свою ракушку. Дом, который всегда с ней, который не надо искать, из которого она никогда не уезжала.
Из вежливости Аня соглашается:
– Да, я знаю. Дом не всегда бывает хорош. Я уехала в двухтысячном году, когда было очень тяжело. Говорят, сейчас многое изменилось. Сейчас лучше. Я уверена, что сейчас лучше. И что мы должны помогать. Дому, людям, друг другу.
Солнце все-таки начинает проглядывать из-за серых облаков.
– Мне хочется тебе пообещать, что все будет чудесно. Но я беженец. Я нищий. Я ничего не могу тебе дать. Я даже не могу остаться с тобой.
Аня смотрит пораженно.
– Остаться?!
– Но если только ты захочешь – я останусь.
– Здесь? В Турции?
– Где угодно. Я могу поехать с тобой в Киев.
– И умереть от рака?
– Не шути так. Пока ты болела, я молил Бога, чтобы ты выжила и у меня был шанс сказать тебе это. День, когда ты пришла в себя, – самый счастливый в моей жизни. Я понимаю, что беден...
– Дело не в этом!
Разговор тяготит. Может, в ней, сейчас, здесь Дарко видит свою судьбу. И если она отведет глаза – он ее потеряет.
– Мне не нужна Австралия! Я хочу остаться с тобой.
Аня вдруг начинает улыбаться. Берет его за руку.
– Останься со мной, пожалуйста. На одну ночь... Это моя просьба. Я очень давно не была ни с кем, все забыла. Я хочу вспомнить...
Теперь и его мысли переключаются, и взгляд становится растерянным.
– Разве тебе можно?
– Я жива. Почему нет? Я хочу вспомнить, Дарко...
– Это может навредить тебе...
Она мотает головой.
– Я хочу, Дарко. Пойдем прямо сейчас в какой-нибудь отель!
– Но я люблю тебя! Я не хочу, чтобы так...
– Я хочу!
Она зажимает ему рот ладошкой. Он удерживает ее руку и целует. А потом приникает к ее губам.

Она чувствует его чужим. Это очень странно – чувствовать чужого человека так близко, чувствовать его ритм внутри себя... Его тело кажется ей хрупким и ненадежным. После трех холодных лет в пустыне секс с Дарко – это даже не намек на настоящую близость.
Тогда, встретив Герасимова в Багдаде, она побоялась заняться с ним сексом, боясь разочарования. А теперь разочарование захлестывает с головой. Аня закрывает глаза, чтобы не видеть желтый потолок дешевого номера.
Ничего хорошего. Но и ничего плохого. Аня даже не может решить, приятен ей Дарко или неприятен. Эксперимент над собой не дает никакого результата.
– Мне жаль, что тебе не было хорошо, – говорит Дарко, обнимая ее в вечерних сумерках.
– Мне было очень хорошо. Очень. Я запомню этот вечер в Измите на всю жизнь. У меня очень хорошая память. И мы не прощаемся: есть Интернет, почта, самолеты...
– Мы прощаемся, – понимает Дарко.
И тогда Аня целует его в похолодевшие губы и говорит:
– Спасибо.

3. ДОМ

Киев – не очень шумная столица. Аня бродит по незнакомым улицам. Непохоже ни на Турцию, ни на Ирак. И на ее родной городишко – тоже мало похоже.
Киев полон маршруток, супермаркетов, бутиков и закусочных. Пластилиновая Европа, слепленная наспех из обломков старого и фрагментов нового города. И ее жизнь кажется здесь пластилиновой – плавной, без резких линий разрывов.
Она здесь уже второй месяц. Живет почти в центре и встречается с разными людьми. Тратит деньги, но не получает особого удовольствия.
И только прожив два месяца в Киеве, уже в зимнем декабре, решается приехать в родной дом. Тот же снег, что и в детстве. Словно и не уезжала никогда, никуда.
Просто ей уже не семнадцать. А она продолжает приглядываться к мальчишкам на улицах, словно к своим ровесникам, пытаясь узнать среди них Герасимова.
Стучится в покосившуюся калитку, не зная, жива ли бабушка. Никто не выходит. И Аня думает, что здесь уже могут жить посторонние, чужие люди.
Не лает собака, не слышно ничьих шагов. Аня стучит громче. Потом открывает калитку и проходит во двор. Идет по скрипящему снегу к дому... Дом прежний, немного обветшалый, но прежний – ее родной дом. Она барабанит пальцами по стеклу и видит, как чья-то рука отодвигает занавеску.
Слезы застывают на морозе. И лицо застывает.
Наконец, дверь открывается, и бабушка, закутанная в пуховый платок, выходит на крыльцо.
– Здравстсвуйте... Вы... к кому?
Аня молчит. Вглядывается в родное лицо и не может произнести ни одного слова. Закрывает глаза ладонями.
– Анечка?..
Бабушка тоже не может поверить. Подходит ближе и берет ее за локоть...
– Анечка?..
– Узнала? Как ты узнала меня?..
И бабушка вытирает мокрые глаза.
– Сон мне приснился...

В доме все совсем так же, как было в ее детстве. Те же коврики на полу. Те же чашки. Тот же запах...
– Муж отпустил тебя ко мне? – спрашивает бабушка, усадив Аню, но продолжая держать ее за руку.
– У меня нет мужа. И никогда не было.
– А турок?
– Я ушла от него. Тогда еще. Давно.
Бабушка смеется.
– Это ты правильно сделала. Старик совсем тебе не годился. И как же ты жила сама? Где работала? Почему не писала?
Вопросов слишком много. Так много, что лучше не отвечать ни на один.
– Я теперь в Киеве живу. Открыла свою стоматологию. Все почти потратила, что заработала, – на помещение, на ремонт, на оборудование. Поедем – посмотришь...
– А живешь где?
– Квартиру купила. Не очень близко. Езжу на метро. На машину не хватило уже.
Бабушка слушает хриплый и резкий голос и не отводит взгляда от ее лица. Прежние глубокие серые глаза. Прежние золотистые волосы, туго стянутые в хвост.
– Аня? Как ты жила все это время? Откуда у тебя деньги? Почему ты не вернулась?
– Вернулась вот, – Аня смеется. – В Ираке медсестрой работала, потом ранили. Потом снова была в Турции. Теперь вот дома...
– А Саша?
– Причем тут Саша?
– Его мать ничего о нем не знает.
– Почему? Я видела его несколько раз... за границей. Давно...

Вечером Аня зашла к матери Герасимова, чтобы до самого дна нырнуть в далекое детство. Тетя Валя узнала ее, словно и не было этого десятка лет, выбеливших Анино лицо мелом.
– Анечка... Приехала бабушку проведать? Она так переживала, где ты, что с тобой...
– А вы как?
– Да вот, с внучатами уже вожусь...
Аня кивает и отворачивается.
– Дети – это счастье.
– И с невесточкой мне повезло, золотая жена у Костика.
– А... Саша?
Теперь отворачивается Валентина.
– Не знаю о Саше. Может, тоже женат уже. Может, нет. Только деньги от него иногда получаем. И ни строчки никогда, ни звонка, ничего...
– Мы виделись с ним...
– Где?
– В Турции, давно. Он отдыхал с девушкой. Хорошо выглядел.
– Ну, и ладно. Жив-здоров, значит. Только... нельзя так с матерью. Будто одни деньги нам от него нужны.
Аня думает о том, что и сама за все эти годы ни разу не написала и не позвонила домой. Значит, и ему тоже – не о чем рассказать родным.
– На свадьбе брата не был... Отца не хоронил. А деньги это... этого и не нужно. Мы ж не чужие ему.
Аня берет Валентину за руку.
– Тетя Валя, я знаю, как он вас любит. И если он не приезжает и не звонит, значит его работа не позволяет ему этого. Обстоятельства бывают очень разные. Бывают очень сложные. Знаю только, что он жив и помнит о вас.
– У тебя нет его номера?
– Нет. Я потеряла его.
– Номер?
– И номер тоже...
Тетя Валя смахивает слезы.
– Вам нужно было тогда жениться и детей скорее рожать.
Но Аня качает головой.
– Нет. Нужно было прожить все, то мы прожили. Это время – год за пять, не меньше. Я очень устала. Пока останусь в Киеве – буду работать. Если вдруг увидите Сашу, передавайте ему привет от меня...
– Не оставляй бабушку...
И Аня обещает. Обещает приезжать почаще.
Бабушка никак не хочет переезжать в столицу. Аня возвращается одна – в новую, еще не обжитую квартиру. А ночью звонит Дарко, живущий в каком-то другом времени, на каком-то другом континенте, и клянется в вечной любви.
– Не могу забыть тебя...
– И я тебя, – врет она, чтобы его не обидеть.
– Я скучаю...
– И я тоже...
«Здесь это называется – «не попускает», – смеется про себя Аня.

4. ЗНАКОМЫЙ

Можно ли жить в одном городе с человеком и никогда с ним не встретиться? Конечно. Особенно, если не искать его. Анины поиски ограничились тем, что она раскрыла телефонный справочник на фамилии «Герасимов» и увидела десятки номеров телефонов разных Герасимовых, а заодно и Герасименко, Герасимовичей и Герасимьюков. И не стала звонить ни по одному номеру. Снова что-то оттолкнуло.
Работа заняла все мысли. Пришлось самой подбирать штат, проводить собеседования, в то же время пытаясь оградить себя от подробностей чужих жизней. Наконец, коллектив укомплектовался, потянулись пациенты и наметился тот самый повседневный ритм, который спасает от навязчивых мыслей и неудовлетворенности и который и принято считать хребтом жизни.
Только к весне Аня сделала паузу. Отвлекли цветущие каштаны. В городе вдруг сделалось душно, и ее наспех слепленная пластилиновая жизнь стала таять. Плавные линии начали растекаться вязкой жижей.
Чтобы отдохнуть от будней, пользуясь паузой и духотой, Аня зашла поужинать в «Югославский». Завсегдатаев она не знала. Просто захотелось шикарного вечера с шикарной публикой – глотнуть ароматного, абсолютно другого, не пропитанного лекарствами воздуха.
Впрочем, она недолго оставалась в одиночестве. Еще не успела сделать заказ, как к ней уже приблизился мужчина среднего роста, крепкий, довольно приятной наружности, с темными волосами, чуть длинноватыми и зачесанными со лба назад. Она с интересом оглядела незнакомца. Некрупные, тонкие черты, черные глаза, бледные губы...
– Позволите? – поинтересовался он вежливо. – Если вы никого не ждете...
– Пожалуйста, – разрешила Аня.
Похоже, он тоже взглянул на нее с интересом. И она поняла, что это «пожалуйста» его озадачило. Голос снова показался несоответствующим ее внешности. Слишком глухой и хриплый. Таким бы исполнять рок-баллады, но абсолютное отсутствие музыкального слуха и здесь подвело Аню. Она улыбнулась.
– Посоветуете самое изысканное блюдо?
– Я – пас, – незнакомец развел руками. – Я здесь впервые. И даже в городе проездом.
Она тоже поняла это.
– У вас очень московский акцент.
Он улыбнулся, но промолчал. А потом протянул руку.
– Игорь...
И она ответила мужским пожатием.
– Анна.
Пожалуй, если бы он взял ее руку, чтобы поцеловать, она бы отдернула. Но он не сделал даже намека на лишнее движение.
– Вы здесь по делам? – уточнила она.
– Я бываю в Киеве и по делам. Но сейчас у меня выпал свободный день, чтобы поздравить друга со свадьбой.
И снова он помолчал.
– Точнее, не друга, а сотрудника. Свадьба уже прошла. Но я решил поздравить его отдельно, чтобы сказать ему, что он сделал глупость. И похоже, я его совсем не удивил.
– Семейная жизнь уже успела его разочаровать? – усмехнулась Аня.
– Он вообще очень странный парень. Я плохо понимаю мотивы его поступков и с еще большим трудом просчитываю их последствия. В его положении брак – лишняя обуза и опасность. Но он вполне осознанно пошел на это. Он готов жить двойной жизнью и подвергать себя двойному риску.
– Вы меня заинтриговали, – засмеялась Аня. – Ваша деятельность так опасна?
– В чем-то... – Игорь оборвал сам себя. – Кстати, очень странный вечер. Я зашел сюда совершенно случайно. И совершенно случайно встретил такую очаровательную девушку. Вы киевлянка?
– Да. Уже почти полгода, как киевлянка.
Наконец, дело доходит до заказа и ее новый знакомый, почти не глядя в меню, заказывает недешевые «Югославские» блюда.
– И вы, конечно, вы одиноки? В силу вашей опасной работы?
– Хм...
Он глядит вслед официанту.
– Я уже почти полгода, как одинок, но по другой причине. Я несколько переоценил человека, решился на многое, а потом столкнулся с неожиданными проблемами. Моя девушка предпочла мне другого мужчину – менее успешного, но более предсказуемого, понятного и простого в быту.
Аня смотрит на него с улыбкой. Новый знакомый кивает.
– Я вижу иронию в ваших глазах. Но я сейчас не пытаюсь произвести на вас какое-то впечатление, не думайте.
– Чтобы производить впечатление белого воротничка, вам не нужно делать или говорить умные вещи. Этого у вас не отнять.
Он усмехается.
– Хорошо, если так. Признаюсь, это простроенный имидж. Моя задача – не выпасть, только и всего.
– Теперь вы сами иронизируете...
Вечер кажется чудесным. Аня смотрит на Игоря, пытается определить его возраст. И ловит себя на том, что он привлекает ее. Вызывает вполне определенное, однозначное ощущение сексуального притяжения. Такого с ней не случалось... давно. Очень давно. И это пугает.
В то же время помимо своей воли, поддерживая беседу и оценивая изысканность вина и закусок, она пытается угадать, предложит ли он ей продолжить вечер наедине. На него не очень похоже: он сдержан. И, скорее всего, ограничен во времени.
Она спотыкается в своих мыслях и вслушивается в его слова. Кажется, он снова говорит о женившемся друге.
– Вот уж кого я всегда плохо понимал. Для меня этот человек подобен замедленной часовой бомбе или дремлющему вулкану. Я постоянно ожидаю взрыва. И в то же время – мы вынуждены работать вместе и доверять друг другу.
– Этого нельзя избежать?
– Пока – никак. Его нельзя просто устранить: это будет слишком фальшиво выглядеть.
Она пожимает плечами. Не знает, как отвлечь Игоря от разговоров о посторонних людях.
– Вы просто завидуете! – говорит она вдруг.
– Я? Чему же?
– Тому, что он женился. И его жена так красива.
– Его жена действительно довольно мила, но я бы не употреблял таких громких эпитетов. Настоящая красота сегодня перед мной, в ваших глазах...
Она, удивленная неожиданным комплиментом, застывает.
– И знаете, что подчеркивает эту красоту еще больше? Вот та двойственность, которая вглубине. Голос выдает, что вы всегда готовы броситься с вершины самой высокой горы на дно самой глубокой пропасти.
Аня отворачивается.
– Я не люблю излишней психологии...
Он тоже оставляет бокал.
– Давайте без психологии. Мой самолет – утром. Я остановился в «Санкт-Петербурге», не самый дорогой отель, но там тихо.
Она молчит.
– Давайте просто поедем ко мне, Аня...
Игорь вскидывает на нее черные глаза.
– Давайте, – кивает она.
– И еще одно, – он вдруг останавливает ее взглядом. – Если вы пожалеете о нашем вечере, то скажете мне об этом прямо, потом...
– Но...
– Это моя большая просьба.
Он оплачивает счет и берет ее за руку. Теперь никто из посетителей «Югославского» не догадался бы, что они познакомились всего час назад, а до этого не имели друг о друге ни малейшего представления.
На миг ей кажется, что она уже передумала. Что это пошло. И, пожалуй, она не готова к этому. Но с другой стороны – они больше никогда не увидятся. Почему нет?

5. ОТЕЛЬ

В номере нет его вещей. Ни галстука, ни флакона с одеколоном. Все уже упаковано в небольшую дорожную сумку. Похоже на то, что Игорь уже планировал покинуть этот номер.
– Когда у вас самолет? – уточняет Аня.
Он подходит совсем близко.
– Ради такой девушки можно и отложить несколько рейсов...
– А на самом деле?
– Будет следующий. А вас я могу больше не встретить.
Она отстраняется. Садится в кресло.
– Но все так быстро... Это неловко.
– Я вижу, что не в вашем характере реактивная спешка, но так сложилось. Вы можете уйти, конечно, если хотите…
Она, наконец, расслабляется, словно стряхивает с себя все сомнения.
– Да брось. Просто «вы» меня напрягает.
Приближается и дотрагивается руками до его груди.
– Я хочу. Правда...
Он целует ее губы. Даже не целует, а пробует их на вкус, слизывает с них ночь и глотает по капле.
– Аня...
Его мускулы напрягаются. Она прикасается к его стальным мышцам и снова вспоминает о его опасной работе. Но и эта мысль уносится прочь, увлекая за собой другие бестолковые мысли и освобождая место для хаоса ощущений.
Он никуда не спешит. Он не стремиться ворваться в нее. Он медленно снимает с нее одежду и сам неторопливо раздевается. Ласкает, шепчет что-то обжигающее.
– Я хочу тебя, – говорит она в ответ. – Я хочу тебя. Давай скорее, Игорь...
Она просит. Ее тело стремится почувствовать его своим, испробовать его ласки и присвоить его мысли. Но он по-прежнему медлит, пальцы скользят по ее коже, а губы покрывают поцелуями ее распущенные волосы.
Теперь и она отвечает поцелуями. Его мышцы кажутся такими прочными, словно высечены из камня. Впрочем, это горячий камень, который еще больше раскаляется от ее прикосновений. Наконец, Игорь останавливает ее. Теперь она чувствует, как ее сердце стучит его пульсом.
И только спустя некоторое время, вжавшись в него и задохнувшись от исчерпавшего себя ритма, получив его в свою власть, отдавшись ему и потеряв его снова, она понимает, насколько он ловок. И насколько он был – для нее. И, пожалуй, больше никогда не будет...
Она не в силах выпустить его из объятий.
– Тысячи рейсов! – говорит он вдруг. – Это ночь стоит тысячи рейсов тысяч самолетов!
– Со мной это впервые, – признается вдруг Аня. – Это ответ на твой вопрос... если ты помнишь...
На миг он задумывается.
– Я тоже не припоминаю за собой, чтобы я так терял голову… с первого взгляда.
Он закуривает у распахнутого окна.
– Пожалуй, ради этого... стоило все перенести, – усмехается Аня.
– Сколько тебе лет, моя девочка? Фраза «все перенести» очень настораживает, – улыбается Игорь.
– Говорят, я стабильно выгляжу на три года моложе. Когда мне будет шестьдесят, буду выглядеть лет на пятьдесят семь. Это очень утешает...
– Очень. Мне сорок. И говорят, что теперь я выгляжу моложе, чем раньше.
– Ты очень молод. И очень красив. И я рада, что осталась с тобой. И рада, что ты пропустил свой самолет в Москву, – смеется Аня.
Подходит к нему и обнимает. Он привлекает ее к себе и интересуется запоздало:
– Чем ты занимаешься вообще? Ты замужем?
– Нет.
– А подробнее?
– Зачем говорить об этом?
– Мне хочется знать.
– А мне не хочется говорить. Зачем, если мы никогда больше не увидимся?
– Кто это сказал?
Он гасит окурок и повторяет:
– Кто это сказал? Этого никто не знает, Аня. Вполне возможно, что мне придется еще раз навестить своего киевского друга. Правда он улетает в Европу, на встречу с важными людьми, но когда вернется – нам вместе предстоит немалая работа.
Больше она не спрашивает ни о чем. Не хочет знать. И он тоже удерживается от расспросов.

Они еще лежат обнявшись, а потом Игорь снова начинает осыпать ее поцелуями.
– Я не могу больше, я не выдержу, – хохочет она.
– Я хочу тебя. И хочу, чтобы ты меня запомнила.
В этот раз ее ощущения спокойнее. Она уже знает, к чему стремится ее тело, и знает, что может положиться на своего партнера.
Кажется, на самом деле, ради этой ночи стоило жить и все пережить. Все-все. Даже стоило потерять Герасимова, чтобы встретить в Киеве этого некиевского человека: тонкого, острого, чувственного, умного, обаятельного, красивого, сексуального.
Она снова наблюдает, как он курит у окна, и любуется его жестами.
– Я не могу задержаться дольше, – говорит, наконец, он. – Сегодня уже рабочий день.
– У меня тоже.
– Кем ты работаешь?
– Стоматологом. У меня своя клиника, не очень большая. Десять кабинетов. Хороший коллектив.
– И сама лечишь?
– Конечно. Нельзя терять практику. Я и так растеряла кое-что, долго не практиковала...
– Чем ты занималась?
– Путешествовала.
Игорь пожимает плечами.
– В каких странах побывала?
– В Турции.
Он кивает. Снова целует ее в губы. И вместе выходят в рассвет.
– Каштаны тебе нравятся? – спрашивает Аня, пытаясь заглушить горечь прощания.
– Да. Сегодня мне нравится все.
– Теперь в аэропорт?
– Да.
Он останавливается перед такси на обочине.
– Оставишь телефон? Или хочешь, чтобы я сам тебя искал?
– Оставлю телефон.
Она не хочет, чтобы он искал ее, попутно узнавая о ней «все». То «все», которое уже в прошлом. И она сомневается, что он будет ее искать. Протягивает ему визитку с номером мобильного. Он прячет ее в карман, в ответ не прелагая своей.
«Это значит, – объясняет себе Аня, – что не хочет новой встречи».
– Звонки на мобильный обычно не радуют, – говорит он, заметив печаль в ее взгляде.
Он прощается, но не целует ее больше.
Аня отступает, и он садится в такси.
– Прощай...

6. ВСТРЕЧА

Случайное свидание произвело такое впечатление на Аню, что она еще около недели бродила словно в полусне. Казалось, еще чувствует его прикосновения. Еще ощущает его запах. Еще отвечает на его вопросы. За все это время, впрочем, он ни разу не позвонил.
Она даже подумала, что симптомы напоминают любовь. Быть влюбленной кажется Ане несерьезным, бесполезным. Она, как медик, привыкла объяснять все физиологией. Просто тело диктует свои требования – умоляет о новой встрече, о наслаждении, о ласке.
Через две недели она стала остывать. Перестала приглядываться к прохожим на улицах, надеясь узнать Игоря. И вдруг он позвонил.
– Здравствуй, Аня. Помнишь меня?
И она уловила тревожные нотки: помнит ли?
– Игорь...
Молчание.
– Я очень соскучилась.
– Были дела. Я не мог вырваться.
Неловко спросить, приедет ли он. И говорить не о чем. О чем? О погоде? Жарко в городе. Пух тополиный носится.
– Очень жарко.
– А у нас дождь – третий день уже.
Можно и сводкой новостей обменяться. Тоже вариант.
– Отчего мне тяжело говорить с тобой? – вдруг спрашивает он.
– Не знаю. Мне тоже тяжело.
– Я не могу приехать.
– Ясно.
– Много дел здесь.
Снова повисает жуткая телефонная пауза.
– Давай лучше ты ко мне! – решает вдруг Игорь.
– Когда?
– Завтра. Я тебя встречу.
– Но...
– Я оплачу билет.
– Дело не в билете. Я не отвлеку тебя?
– Я и хочу, чтобы ты меня отвлекла.

Очень странно лететь куда-то, двигаться в пространстве, срываться с места и выпадать из привычного ритма только ради встречи с кем-то. Нет другой цели. Она никогда бы не надумала вот так просто лететь в Москву.
Ее никто не встречает в аэропорту. Она ждет около часа, приглядываясь ко всем мужчинам вокруг, пока, наконец, не звонит мобильный.
– Все нормально, – говорит Игорь. – Я не смог приехать за тобой. Поезжай в «Монарх», тебе забронирован номер. К вечеру освобожусь.
– Хорошо. Я пока прогуляюсь по городу.
– Будь осторожна! – предупреждает он на прощанье.
Аня обожает большие города. В Москве ей очень уютно. Оставив вещи в отеле, она торопится нырнуть в дневную столичную суету. Дождя больше нет. Она привезла с собой теплый ветер и солнечные лучи.
Времени до вечера достаточно. Она заходит в салон красоты и, отметив про себя московскую дороговизну, решается на стрижку. Ее золотистые волосы, укороченные и облегченные, рассыпаются волнами по плечам. Впервые она кажется самой себе красивой, воздушной, изящной. Она останавливается перед каждой витриной, разглядывая свое отражение. Даже если это не любовь, то чувство, способное нести такой положительный заряд, не может не радовать. И Аня радуется тому, что оказалась способна на такое чувство и такие сумасшедшие поступки.
Потом он звонит снова. У него замечательный голос. Очень глубокий и несколько приглушенный. Особенный какой-то. Ане даже кажется – переполненный страстью.
– Где ты, моя девочка?
– Не знаю, – смеется Аня. – На какой-то улице в центре.
Он тоже смеется.
– Я пока в делах. Поужинай без меня, ок?
– Конечно.
Просто, чтобы услышать ее голос, просто звонит. Она не может заставить себя есть. Думает только о предстоящей встрече. Кажется, отовсюду звучит музыка. И звучит до самого вечера, пока он не стучит в дверь ее номера.
Она, целый день рисовавшая его в своих мечтах, теперь удивляется тому, что он выглядит таким серьезным и уставшим. И он замечает ее растерянный взгляд.
– Это я на работе замотался.
Проходит в комнату и приглаживает рукой черные волосы. Она помнит его каким-то другим, но здесь – на своей территории – он держится ровно и очень спокойно.
– Ты ужинала?
– Я не хочу есть. Я...
Наконец, он делает шаг к ней и сжимает ее в объятиях.
– Ты прекрасно выглядишь. У тебя изумительные волосы. И уже не такое бледное лицо.
Она приникает к его губам и закрывает глаза.
– Поедем ужинать! – говорит вдруг он. – Правда, придется выбираться за город, в один тихий клуб. Дело в том, что я хочу встретиться с... вот с тем другом, помнишь, о котором я тебе говорил...
– Я помню... Но это снова деловая встреча.
Игорь не выпускает ее из объятий.
– Это не деловая встреча. Парень сделал сложную, серьезную работу. Я не могу встретиться с ним в Киеве. Но мне хочется его увидеть. И мы не будем говорить о делах...
Аня поправляет прическу и смотрит в зеркало.
– Куда он ездил?
– В Боснию.
– А его жена беременна?
– Не знаю. Кажется, нет. Почему ты спрашиваешь?
– В Боснии по-прежнему опасно.
Игорь пожимает плечами.
– И долго он так будет колесить по миру, этот твой друг?
– Не очень. Пока не погорит на каком-то контакте. Как только разладится – он выпадет из игры.
– Ему действительно не следовало жениться. Его жене не позавидуешь...
Игорь идет к двери.
– Больше ни слова о делах, дорогая...
– Ты же говорил, что он тебе неприятен, – Аня еще пытается удержать его в номере.
– Нет, этого я не мог сказать, – он качает головой. – Мне он даже нравится. Просто он, как все хохлы, себе на уме. Он не прозрачен, это меня тревожит. Поэтому я иногда наведываюсь к нему в гости, чтобы прощупывать это двойное дно.
Она усмехается. Игорь целует ее в губы.
– Со мной не бывало такого, чтобы женщина покоряла меня настолько. Но твое «двойное дно» я еще не изучил как следует.
– Хочешь изучить?
– Не знаю. Я не очень тороплюсь выпытывать твои тайны. А ты не очень торопишься мне что-то рассказывать.
И уже в холле отеля он запоздало извиняется:
– Эта встреча мне действительно необходима. Прости, что тащу тебя за город, но это единственная возможность объединить приятное с полезным. Твое присутствие поможет разрядить атмосферу.
– Я рада тебя видеть. Остальное не имеет значения.
На стоянке его ждет новая «тойота», серебристая снаружи и кожаная изнутри, вместительная и окутывающая комфортом. В салоне пахнет дорогой кожей и его одеколоном. И снова непонятно откуда, может из выключенной автомагнитолы, доносится до нее музыка – FM-волна счастья.

7. НЕОЖИДАННОСТЬ

Клуб называется «Али Баба». Администратор проводит их в ресторан, минуя казино и бильярдный зал. Аня оглядывается с интересом. Посетителей немного, и заведение действительно кажется тихим. Музыка приглушена.
За дальним столиком их ждет светловолосый мужчина. Аня видит издали его длинноватые русые волосы и ловит себя на том, что уже видела эту картину. Что-то наслаивается, напоминает... то, что давно закончилось. Не здесь, не в Москве.
Игорь подводит ее к столику. Парень привстает с места. Здесь. В Москве. В клубе «Али Баба». В присутствии Игоря. Именно сейчас, в этих странных обстоятельствах Аня узнает Герасимова. Мужчины пожимают руки, и Игорь представляет их друг другу:
– Мой друг Гера. Моя любимая Анна.
Этот друг. Друг, который не друг, а сотрудник. Который летал в Боснию. Который – до первого прокола. Который «себе на уме». Который женат. На обаятельной женщине...
А это любимая – Анна...
– Очень приятно, – говорит она, не слыша собственного голоса.
– Рад познакомиться, – откликается Герасимов.
Она опускается на стул, пряча взгляд от Сашки. Шубин тоже садится и кивает дружески:
– О делах не будем, чтобы моя девушка не заскучала. Вижу, что жив-здоров. Отчет твой мне передали. Можешь отдыхать. Просто увидеть тебя хотел, пока ты не уехал.
– Есть такая потребность?
– Что с нервами? – кривится Игорь.
И Аня в этот момент вдруг понимает, что совершенно не знает этого человека и не могла даже предположить, что его тон может быть настолько ледяным.
Сашка мало изменился. Только лицо несколько огрубело и загорело. И руки кажутся крепче. Кулаки сжаты на столе.
– С нервами – порядок, – отрезает он. – Устал.
– Супруга как?
– Не знаю. Я ж не из дому к тебе на свидание. А ты... снова под венец собрался?
– А я обет безбрачия не давал. Твое «снова» – очень легкомысленный выбор наречия.
Аня усмехается.
– Вы москвичка? – обращается к ней Герасимов.
– Да, а шо? – отвечает за нее анекдотом Шубин.
– Нет, я киевлянка. С зимы, – улыбается Аня. – Работаю стоматологом.
– В Киеве?
– Киевляне обычно живут в Киеве, – скалится Шубин.
– А как вы оказались здесь в таком случае? – интересуется Сашка, как можно равнодушнее глядя в ее серые глаза.
– Гера, прекращай! Аня приехала скрасить мои напряженные будни, а ты требуешь от нее отчета с приложением авиабилетов, – Шубин ухмыляется добродушно. – Давайте лучше закажем что-нибудь.
Он просматривает меню, а Аня и Сашка глядят в глаза друг другу.
– Я приехала в декабре из Турции, из Измита. Там гостила вместе с моей сербской подругой Весной у ее брата. Они получили визы в Австралию и улетели в Мельбурн, а я – домой. Бабушку проведала. Она ждала меня все это время, только и жила надеждой, что я вернусь. И я вернулась...
Шубин отрывает взгляд от меню.
– Рекомендую отбивные. Превосходно здесь готовят кстати.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спрашивает Сашка у Ани.
– После всех моих перелетов? – она улыбается. – Хорошо. По крайней мере, я чувствую себя живой.
– Значит, новые планы?
Она смотрит теперь на Игоря.
– Да. Отбивные?
– А где вы познакомились? – спрашивает Сашка у Шубина.
– На реалити-шоу. Вот я у тебя спрашивал, где ты познакомился со своей Лекой? Личное – личное.
Шубин закуривает. Подталкивает пачку Сашке.
– Я не курю, – он качает головой. – Моей любимой не нравится, когда я курю. Я это помню. Я всегда это помню, где бы ни был.
Аня опускает голову.
– Я просто думаю, что никто не знает будущего, никто не может гарантировать... – говорит вдруг глухо. – Дороги расходятся. Случаются поступки, которые уже нельзя исправить, как бы мы о них ни сожалели. В моей жизни были такие ситуации, которых я хотела бы избежать. Но и приобретенный опыт не спасает от ошибок в будущем. Целый день сегодня мне повсюду слышалась музыка – так я была счастлива. А теперь чувствую себя так, словно прошлое догнало меня на какой-то станции метро, и я вынуждена снова менять направление. А я хочу стабильности. Мне нравится в Киеве. Я уже прижилась там и не хочу ничего менять. Не хочу чувствовать боль. Не хочу ждать новой боли. Я всю жизнь бегу от этого.
Сашка пожимает плечами:
– По-моему, вы бежали сами от себя. И именно к боли, а не от нее...
Шубин, наконец, прерывает их беседу.
– Я понимаю, что вам, выходцам из славной Украины, хочется поговорить о тонкостях украинской ментальности, но мне больше импонирует хороший ужин и спокойное общение без излишней психологии, как говорит одна моя знакомая.
Аня старается сгладить неловкость улыбкой.
– Ты прав, Игорь. Грустно сделалось отчего-то...
На столе появляются коньяк и закуски. Мужчины завязывают непринужденный разговор, но Аня замечает, как взгляд Сашки то и дело устремляется куда-то вдаль, в темноту за окнами, в чужую, непрозрачную, июньскую ночь.
– Когда вы обратно? – спрашивает он у Ани.
– Я этого еще не решил, – отвечает за нее Игорь. – Но в любом случае, Анна тебе не попутчица. Женатый мужчина должен пахнуть одними духами.
Сашка кивает с вымученной улыбкой.
Прощаясь, Шубин кладет руку поверх его сжатого кулака.
– Ты хорошо отработал, брат. Ты молодец просто. Только не нужно смотреть на мир так мрачно. Привет Леке! Давай!
– Давай, Шубин! Прощайте, Анна...
– П... прощайте, – она торопливо поднимается вслед за Игорем.
И только в авто Шубин пристально всматривается в ее лицо.
– Еще раз прости. Сам вижу, что тип нерадостный и на кого угодно нагонит тоску. Надеюсь, твое настроение испорчено не окончательно?
– Мне показалось, что он на крючке. И что он обречен.
– Я тоже на крючке. И мы все обречены – так или иначе. Все в этом мире относительно, – парирует Игорь спокойно.
– А у него был выбор?
– Хочешь сказать, что у меня был выбор, – понимает он. – Тебе не следует слишком много думать об этом. Я сожалею.
– О том, что я не разрядила обстановку?
Он молчит. И когда авто останавливается перед отелем, Аня произносит, глядя в непрозрачную чужую ночь:
– Я не хочу, чтобы ты поднимался. Я завтра уеду, утром...
– Что?
Она, наконец, взглядывает в его лицо. Его недоумение вполне искренне.
– Как резко ты меняешь свои решения! Я не привлекаю тебя больше?
Она действительно лихорадочно пытается понять, привлекает ли. Его глаза излучают вполне осязаемое желание. Но из головы никак не идет Герасимов, возникший как бледный призрак ее полустертого прошлого. Он все перечеркнул... так легко – одним махом.
Игорь выходит за ней следом.
– Мы просто поговорим. Не напрягайся так, моя золотоволосая девочка. Я тебя не обижу.
Его лицо кажется хмурым, но он выдавливает улыбку.

8. ДОПРОС

В номере он молча начинает ходить из угла в угол. Она садится в кресло и следит за ним взглядом, как за раскачивающимся маятником.
Все, что было между ними, рушится с треском. Для этого ей нужно было лететь в Москву. Кажется, он думает о том же.
– Что изменилось? Я хотел тебя видеть. Ты сказала, что соскучилась. Еще два часа назад все было прекрасно.
Аня, стремясь рассеять его подозрения, мотает головой.
– Дело не в двух часах. Я просто поняла, что приехала напрасно. Что тогда, в Киеве... это был просто секс. И нужно было забыть.
Он останавливается перед ней, сунув руки в карманы брюк. Пиджак морщится. И его лицо тоже морщится.
– Моя дорогая... ты указываешь мне на мое заблуждение? «Просто секс» я принял за нечто большее? Что же тебя, в таком случае, убедило в том, что это был «просто секс»?
Аня смотрит широко распахнутыми глазами.
– Я ведь ничего не знаю о тебе, моя дорогая. И мне очень не хотелось бы применять к нашей ситуации обычные методы. Но ты определила ее как «просто секс», – продолжает он, и голос начинает дрожать от внутреннего раздражения. – Ты вдруг поняла это, прилетев в Москву. Где тебя научили такой прозорливости? В турецких борделях?
Она вскакивает на ноги, впервые в жизни плохо контролируя свои эмоции. Но он не ждет, пока пощечина обожжет ему лицо, он перехватывает ее руку, сжав запястье.
– Я мог бы позволить тебе ударить себя, но очень хочу, чтобы ты выразила свой гнев словами...
Игорь теперь кажется совершенно спокойным. Его бледные губы улыбаются. Он не торопится выпускать ее руку, и она стоит перед ним, не в силах выговорить ни слова.
– Анна?
– Я не знаю.
– Чего ты не знаешь?
– Что я чувствую.
Теперь, когда его тело так близко, возвращается предчувствие смутного желания.
– Я была словно пьяна...
– А теперь протрезвела?
– Нет, теперь... – она смотрит ему в глаза. – Ты... усложняешь.
– Я? Я не люблю этих игр в непонятки. В моей жизни достаточно игр, лжи, интриг. Я не хочу, чтобы ты была частью этого. Ты же не такая, Аня...
– Я...
– Ты же чистая. Ты золотая. Ты особенная.
– Я...
– Ты удивительная девочка.
– Игорь... – она тянет свою ладошку из его рук. – Я не хочу тебя разочаровать, как твоя прошлая девушка...
Он привлекает ее к себе. Не обнимает, а притягивает за плечи. И она, не касаясь его, ощущает кожей жар его тела. По мере того, как она становится ближе, его раздражение тает. Он опускает глаза.
– Ты не можешь меня разочаровать. Никогда... У нас немного времени, и мне не хотелось бы растрачивать его на споры.
– Я не спорю...
В конце концов, ради этого она прилетела. К нему, к этому мужчине, а вовсе не к другу детства Саше Герасимову, с которым ее не связывает ничего, кроме нескольких случайных встреч в разных точках мира. Она прилетела к нему, чтобы получить то, к чему так стремится ее тело и что он может ей гарантировать. Зачем же теперь спорить?
Мысли уже путаются. Игорь, словно хмель, уже подчиняет себе ее сознание. Наконец, решается обнять ее и приближает свое лицо к ее. Не целует, а снова вглядывается в нее.
– Ты же любишь меня?
– Да.
– И приехала, чтобы увидеть меня?
– Да.
Он победил. Она чувствует себя полностью подчиненной. Чувствует, что не любит, но спорить с ним выше ее сил.
Она прижимается к нему, уже ощущая его возбуждение. Может, его заводят подобные споры. Может, ощущение своей власти над ней. И над любым человеком. И над Герасимовым в том числе.
Аня целует его порозовевшие губы. Он удерживает ее, удерживает, удерживает. Глотает по капле ее иссякающие силы.
Скорее! Пока не схлынула эта волна желания. Она начинает стягивать с себя одежду.
– Ты же останешься? Ты же не спешишь?.. Я приехала только ради тебя... Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить...
Теперь ей кажется, что и она играет. И эта игра доставляет ей наслаждение. Игорь сбрасывает пиджак, белизна рубашки слепит ее. Но она успевает заметить кобуру под мышкой...
– О-о-о...
– Это для непослушных девочек.
Она смеется. На самом деле, Игорь – лучший мужчина в ее жизни. О таком она даже не могла мечтать. И если бы не он, она никогда не узнала бы, что женщина в постели может быть так счастлива.
Он уже не так нежен, он ведет себя, как победитель, изредка даря ее губам случайные поцелуи, но ее тело, узнавшее своего хозяина, подается к нему и молит о ласке.
– Не похоже, что ты была в турецком борделе. Иначе разучилась бы наслаждаться, – говорит вдруг он.
– Я не была в борделе. Я просто жила в Турции.
– С турком?
– Нет, одна.
– Чем ты занималась?
– Работала.
– Кем?
– Медсестрой.
– В каком городе?
– В Стамбуле, потом в Измите.
– Почему уехала из Стамбула?
– Там было шумно.
– Шумно?
Он бросает ее на постель и смотрит в глаза.
– Мне легко проверить все, что ты сейчас сказала.
– Думаешь, я турецкая шпионка?
– В глазах у тебя что-то такое...
– Да, я шпионка.
– Не шути так...
Теперь его прикосновения бесконечно нежны. Но и сладкая бесконечность имеет свои пределы. Она, словно боясь сорваться с вершины, обхватывает его плечи.
– Я не могу больше... Игорь...
– Я больше и не спрашиваю...
Ночь поглощает все ее сомнения. Она снова счастлива. Они снова вместе. Этого более чем достаточно.

9. ПАМЯТЬ

Какой же мучительной может быть дорога домой. Лучше бы – еще раз в Боснию, лучше бы – куда угодно, только не в Киев, не к Леке.
Сашка, в этот раз отказавшись от самолета, садится в поезд в каком-то оцепенении. Лицо Ани с огромными серыми глазами, ее русые волосы, отливающие золотом, ее беспомощная, растерянная улыбка – продолжают стоять перед ним, выглядывать из окна поезда и отражаться от всего, чего бы ни коснулся его взгляд.
Жива. Успешна. Киевлянка. И даже любовница Шубина. Лучшего расклада не придумать. Это самая жирная точка в истории его надежд, самый хрустящий разрыв его сухожилий. Ан-на. Моя любимая Ан-на. Моя!
Уже не угадать, не понять, не выяснить, кто от кого отказался первым. Он – когда уехал из Ирака, или она – после школьного выпускного. Все сплелось в цепочку сплошных недоразумений. О чем она говорила только что? О том, что никто не может гарантировать? Никто не может быть застрахован и спасен? О чем это? Возможно ли спастись от самой жизни? От неумолимого течения реки, в которую, уж точно, не войти дважды?
Но она жива. Она переехала в Киев. Она просыпается каждое утро и дышит тем же пыльным воздухом киевских улиц. Она встречается с Шубиным, занимается с ним сексом, может, даже его любит. Почему именно с ним и именно его? Зачем судьба преподнесла Сашке такой сюрприз? Самый коварный финт, самая злобная гримаса. Аня и Шубин. Зачем же?..
А зачем вообще это все? Эта работа? Воспоминания о глазах Грома в аэропорту? Брак с Лекой? Их ночи? Их нежность, изматывающая до тошноты? Не проще ли было тогда... тогда... еще тогда...
Он с головой бросается в каждое новое задание, не боясь не вынырнуть. Но информация, которую собрал Сашка для ФСБ, еще не используется. Она просто накапливается. Иначе Сашка уже исчерпал бы себя как агент и как посредник. Но за ним пока не тянется след разоблачений. Еще не начат ни один процесс. И он еще работает. Он летал в Боснию и встречал товар – сам, непосредственно, представляя российскую сторону договора. А потом отчитался перед ФСБ, кем именно была заказана партия товара и как прошла сделка. Он назвал все фамилии. Правда, в этот раз не лично Шубину. Шубин совсем замотался в делах. У него напряженный период. Анна приехала. И ему захотелось увидеться. Не для того, чтобы похвастаться новой любовницей, а чтобы пожать Сашке руку. Но когда Шубин пожимает ему руку, он пальцами ловит не только его пульс, но и его сердце. Зажимает в кулак Сашкину жизнь, как закоченелого на морозе воробья. В июньскую-то жару...
И эта власть Шубина еще больше влечет Сашку к Ане. Найти! Отыскать ее во что бы то ни стало! Она совсем рядом. Она в Киеве.
С этой мыслью Сашка входит в квартиру и натыкается взглядом на Леку... Лека – теперь его жена. Это ее основное занятие. Она заботится о том, чтобы Сашка ни о чем не заботился. Она следит за их очагом. Она мечтает о ребенке. Она идеальная пещерная женщина.
Виснет на Сашке и целует его в губы.
– Мой мальчик, я так волновалась. Всегда боюсь твоих командировок!
Сашка вовсе не хочет и не стремится огорчать ее. Он помнит, что обязан ей решением многих проблем. Но, кажется, эти решенные проблемы так и остались стоять стеной между ними. Точнее, увеличили еще больше ту стену, которая была с самого начала.
– Все удачно?
– Вполне.
– Звонил кто-то.
– В смысле?
– Не представился. Спросил Александра Викторовича Герасимова. Я мобильный не предложила – мало ли...
– Правильно сделала...
С местной властью конфликтов нет. Позабытые друзья искать не могут: Сашка уже не в команде, он сам по себе. Про себя он отмахнулся от этого телефонного звонка, но беспокойство осталось.
– Я так соскучилась! – поскуливает Лека.
Чем обусловлена несовместимость людей? Гороскопом? Прогнозом погоды? Закономерностями фэншуя? Предсказаниями Нострадамуса?
Лека хороша собой, обаятельна и сексуальна. Но даже от близости с ней Сашка теперь пытается уклониться. Мысль о том, что она хочет от него ребенка, сводит на нет все его живые желания. Он верит в их семью меньше, чем в Деда Мороза. Он не любит ее. И в то же время Лека – его надежная крыша и его единственный вариант счастья.
– И я очень скучал, дорогая.
Особенно в поезде, когда пялился в темное стекло и представлял, как Аня отдается Шубину. Наверное, в одном из московских отелей. К себе Шубин вряд ли пригласит киевскую гостью. Хотя... если у него серьезные планы... И в Москве – он на своей территории, а на своей территории он ведет себя очень смело. Этот удар в челюсть Сашка ему так и не забыл. И не простил. И теперь – ноет сильнее.
– Как-то ты кисло выглядишь, – замечает ему Лека.
– Да, я... не спал всю ночь в поезде.
– Ты ехал поездом? Зачем? – удивляется она.
– Чтобы разнообразить себе жизнь.
– И что рассказывали попутчики?
Попутчики? Были ли у него попутчики? Кажется, он ехал с Аней. Держал в своей руке ее пальчики. Гладил ее золотые волосы. Карие глаза Леки становятся ближе. Взгляд-рентген снимает крышку его черепной коробки.
– Или это были попутчицы?
– Да, попутчицы. Обсуждали внуков. Три милые старушки. С одной я поменялся местом: у нее была верхняя полка.
– Как романтично! Ночь и три старушки...
– Я думал о тебе...
Он пытается реагировать без опозданий: улыбается, морщит лоб, разводит руками, встряхивает головой и поправляет волосы обычным жестом. И в то же время чувствует, что зависает, что его жесты растекаются, как подогретое желе, слова затихают, а мысли плывут в голове радужными кругами: Аня, Москва, Шубин. Потом круги сужаются и чернеют: Лека, Киев, неизвестный звонивший...
Когда же она отпустит его спать? Он отдал бы год жизни, чтобы лечь сейчас одному, не видеть ее и не ощущать рядом ее тела.
– Я очень устал.
– Заметно!
Можно, в конце концов, прикинуться импотентом. С прогрессирующим безразличием к женскому полу. Более того – можно открыть в себе склонность к гомо-ориентации. Не станет же Лека обижаться на гея?
Вот, к примеру, Шубин – очень симпатичный малый. Крепкий, плавный, выдержанный как «Хеннеси». У него сильные руки, особенно, если вспомнить хук правой. Но, без сомнения, он умеет быть нежным. Он и в постели «интеллектуал». Он касается ее тела с чувством, он сам упивается своими ласками...
– Одного приятеля встретил...
– И?
– Такой привлекательный мужик...
Как-то мягче надо было это сказать.
– Какой? – у Леки округляются глаза.
– Привлекательный. Не идет у меня из головы...
Была бы Аня с ним счастлива или нет? Может, она сознательно предпочла ему Шубина? Он увереннее, он старше, он опытнее. А то, что денег больше у Сашки, – это ерунда. Ане не нужны его деньги. И сам он ей не нужен.
Не нужен? Пускай! Зато она ему нужна. И он найдет ее. Найдет и спросит о Шубине.
– Не понимаю, в чем твоя проблема! – Лека раздраженно дергает плечами.
– Спать хочу.
Она, наконец, оставляет его одного в комнате. Сашка падает на диван и закрывает глаза.

10. НЕИЗВЕСТНЫЙ

Тот, кто добивался Сашку по телефону в его отсутствие, все-таки дозвонился.
– Александр Викторович Герасимов? – голос немолодого мужчины.
– Да.
– Вы не могли бы... несмотря на то, что мы не встречались лично, и вы меня не знаете...
– А вы откуда меня знаете?
– Мне очень нужно с вами увидеться.
– По поводу?
– Александр Викторович, уделите мне, пожалуйста, время. Где угодно... В самом людном месте, если вы опасаетесь...
Сашка согласился. Условились – в ресторане одного столичного отеля, через день. Звонившему требовалось время на дорогу.
Сашка почему-то поверил. Встретились в ресторане «Вавилон», как и договаривались. Подошел мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, лысоватый, плотный, с портфелем в руках, с виду – типичный руководитель предприятия средней руки.
– Вадим Иванович Киселев, президент... – и осекся.
– Президент чего, простите? – усмехнулся Сашка.
Прозвучало название акционерного общества – вполне солидного промышленного предприятия в Днепропетровске, как оказалось, некогда крупнейшей составляющей оборонного комплекса бывшего Союза. Производство набирало обороты после затяжного перестроечного кризиса, и Киселев, не дожидаясь госзаказов, решил начать экспортные поставки в Конго.
– Как вы вышли на меня?! – удивился Сашка.
– Все эти нюансы, документы, контакты... Мы должны быть уверены, что все пройдет гладко. Один мой коллега из России посоветовал вас в качестве незаменимого посредника.
– Кто именно?
Киселев назвал промышленника из Тулы, который работал еще с Громом. Сашка кивнул.
– Я это проверю.
– Пожалуйста...
– Вы обсуждали вопрос экспорта с властью? – спросил напрямую Сашка.
– Конго не значится в списке стран, куда запрещена поставка оружия, – ответил Киселев. – Мы не хотим привлекать новую власть к дележу прибылей. Предполагается обмен оружия на бриллианты, но организация сделки... в этом мы плаваем.
– Я возьму это на себя.
Сказал и задумался. Это его шанс, не иначе. Это не касается ни России, ни ФСБ, ни Шубина. Шубина можно вообще не посвящать. Это Сашкина чистая, честная, прозрачная сделка. О поставках в Конго он знал достаточно. Знал, какие компании в Чехии и Израиле уже нажились на конфликте африканских племен, и каким путями шел их товар.
– Лучше поставлять через Руанду, как сделала Сербия, – решил он, немного подумав. – И мне нужны все контакты... с той стороны.
Киселев кивнул.
– То есть вы возьметесь за это?
– Только в том случае, если проблемы с украинской властью вы решите сами.
– Проблем не будет. И... еще один вопрос. Сколько вы хотите получить за услуги?
– Пока не могу ответить, – Сашка покачал головой. – Это будет зависеть от общей стоимости и от маршрута товара, то есть от того, придется ли мне выезжать на место.
Киселев назвал стоимость сделки и спросил снова:
– Ориентировочно?
И Сашка запросил сумму плюс-минус. Загнул, конечно. Но Киселев посмотрел на свой директорский портфель советских времен и кивнул. У отеля гостя поджидал новехонький «мерс». Про себя Сашка решил, что заплатит.
Миллион долларов чистой прибыли – без сомнения. Просто нужно все очень хорошо проверить. И полагаться только на себя.
Новое дело отвлекло. Словно просторнее стало в сжатом кругу его киевской жизни. Появилась задача, которая должна быть выполнена. Несмотря ни на что.
Лека заметила его оживление.
– Хорошие новости?
– Ничего так...
Подходит и обнимает.
– Поздравляю.
Тянется губами к его губам. Сашка видит прямо перед собой пучок ее темных губ. Целует, чувствует ее ловкие ладошки, ползущие по его спине вниз.
– Лека, мне идти сейчас нужно...
– Именно сейчас?
Не отказывать же собственной жене постоянно? Сашка и так сильно злоупотребляет отказами. Но Лека хочет его стабильно, несмотря ни на что. Только отворачивается резко, когда Сашка делает вид, что спешит. А потом – снова хочет.
– Не расскажешь, куда торопишься?
– Уже никуда.
Нельзя же вечно куда-то торопиться. Особенно вечерами. Он целует ее губы, и их темный бутон раскрывается. Она обвивает руками его шею.
– Я тебя не очень отвлекаю?
Теперь Сашка имитирует страсть, а сам думает о том, что следует быть предельно осторожным. В его планах пока нет прибавления семейства.
Лека, уже не ожидавшая от него прилива нежности, пытается замедлить его действия, продлевая их близость. Словно выскальзывает из его объятий, отдаляется-приближается, как волна его ощущений, то острее, то мягче. Сашка, уступив инстинктам, играет по ее правилам: медлит, ласкает ее смуглое тело, рассыпает ее черные волосы по плечам. Но скованность внутри не проходит.
У сердца другой, какой-то собственный ритм, не схожий с ритмом его тела. Сердце продолжает биться встречей с Аней, ревностью к Шубину, жаждой и страстью к ее поиску. Кажется, если бы они просто поговорили, вспомнили все с самого начала и разобрались во всем до самого конца, она бы осталась с ним. Навязчивая идея окончательно парализует мозг. И ритм сердца побеждает ритм тела...
Лека не знает, как реагировать.
– Что происходит? Ты не хочешь меня?
Тело красноречиво отвечает за Сашку. Желание сходит на нет. Вопросы излишни.
– Я...
– У тебя какие-то проблемы?
Он молчит. Закидывает руки за голову. Ее беспокойство кажется смешным.
– Может быть, тебе надо показаться врачу? Мы... мы же хотим иметь детей.
– Да. Я покажусь обязательно. Как только разгребу немного свои дела.
Она садится на постели, уронив руки.
– Ты мог бы хотя бы попытаться...
– Это ни к чему не приведет.
– Но раньше ведь все было нормально.
– Ты плохо меня знала. Просто.
И про себя Сашка пугается: мысли материальны. Нет? Если он не может заниматься сексом с Лекой, где гарантия, что с другой сможет? С Аней? Кто даст эту гарантию?
Он невольно обрывает рассуждения трехэтажным матом.
– Эта жизнь гребаная! Как тут встанет, когда напряг такой?! Только и думаешь, как в кидалово какое не влететь!
Лека целует его, словно наотмашь, в щеку.
– Не бери в голову. Наладится.
Сашка поднимается, натягивает штаны. Не очень здорово получилось, правда. Вообще не классно одеваться, не кончив. Нужно пойти проветриться.
– Сердишься? – косится на Леку.
– Сержусь. А толку?
Она дергает плечами.

11. МОДЕЛИ

Хорошо, когда есть человек, на которого всегда можно положиться и который вместе с тем никогда не интересуется причинами сашкиных просьб и распоряжений.
– Найти человека? В Киеве?
– Женщину. Ее зовут Анна Полетаева. У нее частный бизнес – стоматология.
– Это не сложно, – кивает Роман. – Что конкретно ты хочешь знать: адрес? С кем она? Семья? Родственные связи?
– Адрес стоматологии.
Ромка скалится.
– Зуб что ли полечить?
Сашка тоже счастливо улыбается: для парня это обычное задание, и значит, завтра, как обычно, он придет с отчетом.
Осталось дождаться рассвета. Всего-то. Он ждал намного дольше. Он ждал полжизни, чтобы найти ее. Находил на мгновение и терял снова.
 
Время Сашка коротает в ресторане. Здесь его уже знают как завсегдатая. Здесь уже свой круг общения – банкиры и бизнесмены всех мастей. Митя Богданов, держатель столичного «Покер-клуба» и сети супермаркетов «Шик», склоняясь к сашкиному уху, рассказывает о своей новой любовнице.
– Девочке лет восемнадцать. Модель. В Париж ей хочется. Я говорю, здесь сначала научись сосать как следует, а потом уже о Париже мечтай. Красивая девочка. Не очень поворотливая, но красивая. За это можно простить, да?
– Что простить?
– А твоей сколько?
Сколько? Скоро уже тридцать, как и ему самому...
– Семнадцать, – отвечает Сашка и улыбается. – Едва школу закончила. Выпускной был недавно.
– О, про школу! – мгновенно реагирует Митя. – Мне мой малой рассказал. Они с дружбаном биологичку свою отымели. А дружбан – Седова, который «Седово» держит, сын. Она заткнулась и даже не пикнула. Культурная девочка – в гимназии же преподает. Ей лет так под тридцать, но выглядит, как девочка, свежатинка. Я ее видал как-то – сам бы не отказался.
Сашка ухмыляется.
– А, вот и моя рыбка! – Митя указывает взглядом. – С подружкой!
Подходит модель с подружкой-моделью. Девчонок зовут Оля и Вика. Обе пялятся на молодого Сашку.
– А это мой приятель, – Митя приглаживает пух на помокревшей лысине. – Гера.
Представлений особых не требуется, поскольку ресторан «Янус» – уже гарантия финансовой успешности своих клиентов. Вика расплывается в улыбке:
– А я в модельном агентстве «Элль» работаю.
Митька хихикает. Цепко берет свою Ольгу за руку, и она, наконец, обращает взгляд в его сторону. «Почему бы и нет? – думает Сашка. – Нужно же проверить. Девчонка мила, стройна, хорошо сложена и абсолютная дура. Почему нет?»
Компания еще выпивает. Митя предлагает ехать к нему – продолжать вечер в сауне.
– Нет, мы сами по себе, – отмахивается Сашка.
– Кто это мы?
– Я и Вика.
Девчонка не скрывает своей радости. Бросает взгляд победительницы на подружку.
Ночь опускается душная. Оказавшись в машине, рядом с Сашкой, Вика достает зеркальце и красит губы.
– В какой отель хочешь? – спрашивает ее Сашка.
– Не знаю.
– А в каком ты была?
– В «России».
– Ну, давай в «Россию».
Сашка снимает номер на ночь и ведет Вику за собой за руку. Потом пьют в номере кофе. И только потом Сашка делает шаг к модели.
В его жизни было много женщин, в основном, случайных, из которых почему-то помнится Марианна. Остальные помнятся плохо, и ни одной из них Сашка не узнал бы при встрече. Чтобы оборвать этот перечень похожих женщин, Сашка и женился на Леке. А оборвал самому себе нервы.
Вика настроена получать. Она привыкла, что богатые мужчины приглашают ее в рестораны, катают в дорогих машинах, дарят ей подарки, а потом привозят к какой-то кровати, стягивают с нее узкие брюки и раздвигают ее длинные ноги. При этом она не делает ничего. Но им позволяет все.
– Раздевайся давай! – бросает Сашка.
– Я?
– Ну, не я же! Хочу посмотреть на тебя.
Она стаскивает одежду. Длинные фальшивые ногти цепляются за ткань. Белья нет. Под блузкой болтаются тяжелые, подрумяненные в солярии груди. Белые волосы топорщатся ежиком на голове. Сашка смотрит оценивающе. Девчонка переминается с ноги на ногу.
– Не устраиваю?
В ее меню нет команды «нервничать». Но какое-то беспокойство все-таки начинает проскальзывать на лице. Сашка медлит.
– А ну, иди к окну!
Она идет. Почти, как на подиуме. Вертит задницей. Митька был бы доволен. А его вдруг охватывает нестерпимое раздражение – против этой модели, Леки и всех женщин на свете.
Он ясно ощущает ненависть.
– Повернись давай!
Она делает разворот – медленно, плавно. И еще один.
– Нагнись, дура!
Девчонка прогибает спину, повернувшись к нему задом. Не очень пластично. Заметно, что художественной гимнастикой не занималась.
– И ноги пошире...
Похоже, она все-таки обижается. Начинает хватать с полу свои шмотки.
– Импотент! – бросает в сердцах.
– Постой, дрянь! Тебя еще никто не отпускал!
Хочется довести ее до истерики.
– Скидывай обратно это барахло нах!
– Гера!
Он хватает ее за плечи.
– Ты еще не знаешь, на какого извращенца нарвалась! Это тебе не в «Янусе» омаров трескать!
– Пусти меня! – она пытается выкрутиться.
Нет ни малейшего желания целовать или касаться ее тела. Скорее всего – он не сможет взять ее, как бы ни угрожал ей скорой расправой. Хорошо, что девчонка пока не поняла этого – дрожит и снова стягивает брюки.
Сашка ставит ее перед собой на колени.
– Не знаешь для чего модели обычно раскрывают рот?
Пожалуй, она даже хочет угодить ему. Из глаз текут слезы. Член твердеет от прикосновения ее губ, но до финала – как до экватора, и Сашка это знает.
Отпихивает ее ногой.
– Ладно, одевайся и проваливай. Вот твоя сотня!
– Я не проститутка!
– А кто ты?
– Я модель.
– Ты идиотка. Бери деньги и проваливай!
– Я не знаю, как выбраться, – ноет она.
Сашка застегивает штаны.
– Вали отсюда!
Она заглядывает ему в лицо.
– Почему ты меня не хочешь, Гера?
Сашка, закрыв глаза, падает на диван. Она молча ложится рядом. Так оба засыпают. Во сне она обнимает его и прижимается к его телу.
Утром Сашка насилу отрывает ее от себя.
– Пора, девочка. Нам пора. Я тебе заплатил вчера?
– Ты не помнишь?
– Заплатил?
– Нет.
– Врешь. Я помню, что заплатил.
Он высаживает ее в центре, а сам несется в «Манго» на встречу с Ромкой. Издали видит его и проходит к столику. На столе перед Ромкой, рядом со стаканом кока-колы белеет привычная папка с тесемками.
Сашка на миг останавливается. Ее адрес уже зафиксирован. Она уже почти найдена. Совсем скоро он ее увидит.
Зачем? Захочет ли она говорить с ним? Захочет ли вспоминать все, что было? И нужно ли это ему самому или просто влечет как невозможное?
Никто не может гарантировать, это правда. Особенно после сегодняшней ночи.
Он подходит к Ромке и кивает. Тот улыбается спокойно, так, будто ответы на все вопросы известны сегодня только ему одному.

12. СЕМЕЙНАЯ СТОМАТОЛОГИЯ

Не войти же так просто, оттеснив очередного пациента с больным зубом? Сашка присаживается в кресло и терпеливо ждет, пока его пригласят в кабинет. Медсестра несколько раз предлагает ему обратиться к другим докторам, которые уже освободились, но он мотает головой.
– Вы именно к Анне Михайловне хотите? – уточняет та, пытаясь оказать ему экстренную помощь.
– Да, к Анне Михайловне.
Очередь, наконец, доходит до Сашки, и он перешагивает порог кабинета. Закрывает за собой дверь.
Она бросает обычный рассеянный взгляд и замирает. Молчит... Входит медсестра и начинает наводить порядок на столике с препаратами перед приемом нового пациента. Оглядывается на молчащую Анну. Выходит...
– Я здесь работаю, – говорит, наконец, Аня. – Я не хочу здесь ничего обсуждать.
– Я заплачу за прием.
– Нам не о чем говорить!
– Ты говорила, что любишь меня...
– В Багдаде?
– Ты с Шубиным?
Она не в белом, а в бежевом халате и в бежевом чепчике в волосах. Все в ее клинике носят такую форму, но ни у кого Сашка не заметил таких усталых глаз и жестов.
– Да, я с Шубиным. Временами. А временами одна.
Сашка садится в кресло под бормашиной.
– Не хочешь мне зуб вылечить?
– Нет.
– А душу?
– Это... не ко мне, Саша.
– К психиатру?
– Нет, это к жене... Пусть она тебе душу лечит.
– Я никогда не любил ее. Просто она спасла меня в одном безнадежном деле. И сейчас ее отец – моя хорошая крыша. Я не очень боюсь судебных процессов, но лишний шум в моем деле – хуже суда. А ее отец нейтрализует любой шум. Это громоотвод. И он не лезет глубоко в мои дела, не копает. Не интересуется, спортивными дробовиками я торгую или штурмовыми вертолетами. И без него есть, кому копать.
– Есть Шубин?
– Да, есть и Шубин. Но легко он меня не вычеркнет. Когда я стал с ним сотрудничать, у меня не было выбора. Но теперь я тверже стою на ногах.
– Неужели?
– Я завяжу – сто процентов. Рано или поздно я завяжу.
Говорит то, во что ему самому хочется верить. А потом обрывает сам себя:
– Хорошо тебе с ним?
– Хорошо иногда. Когда он весел. И когда тебя не вспоминает.
– А он меня вспоминает? – удивляется Сашка.
– Ты его беспокоишь. И он привязан к тебе как-то, по-своему. А тебе с женой хорошо?
– Нет, – Сашка закрывает глаза. – Нехорошо. Вообще не могу заниматься с ней сексом. Не хочу ее. Сначала хоть как-то получалось, а теперь вообще никак.
– Тебе точно не в стоматологию надо! – усмехается Аня.
Всматривается в него, и в глазах зажигаются озорные искорки.
– А ты не изменился, Герасимов. То есть, очень мало изменился. Не повзрослел даже. Только хмуришься. И очки те же?
– Не, другие.
– А выглядят, как те, что в школе.
Сашка открывает глаза.
– Чему ты смеешься? Я серьезно поговорить пришел. Нужно решить, что делать...
– А что тут можно решить? – она снова усмехается. – Так и будем жить дальше. Ты – с женой, я – сама по себе...
– Ты с Шубиным.
– Ну, и ты тоже с Шубиным.
Она продолжает смеяться. Закидывает ногу на ногу, стаскивает с головы чепчик, и светлые, золотистые волосы рассыпаются по плечам.
Сашка смотрит на нее во все глаза, не в силах поверить, что она так близко.
– Я чуть с ума не сошел, когда оставил тебя в том госпитале, – вспоминает вдруг.
– Я знаю, что ты звонил. Весна говорила. Я стала выздоравливать, она решила забрать меня из госпиталя. А в самолете я потеряла сознание – надолго. Очнулась только в Измите, в доме ее брата.
Она еще усмехается – вспоминает белоснежную, смущенную улыбку Дарко.
– Я тогда не мог найти себе места...
– Иногда мне кажется, что мы обломки какой-то льдины, которые никак не растают, – говорит Аня.
– Может. Но мы – одна льдина. И мы не растаем. Никогда!
Она кивает.
– И если есть Вечность, то она в нас, – продолжает Сашка убежденно.
– И что с ней делать, Саша? – ее веселый тон исчезает, словно его и не было. – Что делать с этой Вечностью? Рвать из-за нее с Шубиным? Разводиться с женой? Терять крышу с громоотводом? Подвергать себя новым опасностям?
– Да!
– Нет. Нет и нет!
– Снова и снова я ищу тебя, чтобы убедиться, что ты меня не любишь...
Он поднимается резко.
– На эту Вечность, Саша, можно только попрощаться, – говорит она.
– Пожалуй...
Она тоже встает, словно собирается открыть ему дверь. Но ее приближение сводит его с ума. Он сам не успевает понять, как его руки оказываются на ее хрупких плечах.
Теперь ее глаза совсем близко, но они не смеются. Сашка находит ее губы и целует. От внезапного желания и отчаянного страха потерять ее он еще сильнее стискивает ее в объятиях.
– Саша, пусти меня. Мы же все решили! – она резко отстраняется, едва не отталкивая его.
– Что решили? – не может понять он.
– Что оставим все по-прежнему...
– Я не могу. Я хочу тебя... Я хочу.
– Саша!
– Мне не нужна эта жизнь без тебя!
– Не выдумывай! Ты как школьник!
Она настежь распахивает перед ним дверь.
– Иди к своей жене!
Он уходит, оставив второпях номер своего мобильного, коряво записанный на какой-то больничной бумажке.

13. ЖЕНА

Лека смотрит в глаза испытывающим взглядом.
– Вчера тебя видели в «Янусе».
– В «Янусе»?
– В компании каких-то шлюх!
– Лека...
– Ты думаешь, я буду с этим мириться?!
Он, правда, не подумал о ее возможной реакции. Вообще – о том, что она может узнать. Вообще – о ней.
– Я не изменял тебе.
– Ты просто развлекался с приятелями, и тебя видело полгорода! Тебя знают, Гера! О тебе говорят. Говорят, что ты страшно крутой мафиози!
Она истерично смеется. Сашка косится озадаченно.
– Они же не знают, какое ты дерьмо! – продолжает Лека. – Пешка! Просто пешка в чьей-то игре. Ничтожество!
Похоже, что ее злость, плотно закупоренная в сердце, вырвалась-таки наружу.
– Ты сам уже веришь в то, что ты великий мафиози! А ведь это я попросила тогда Демика порыться в твоей тачке. Знаю, что ты убрал его. Ну, и невелика потеря.
Сашка чувствует, как его отшатывает к стене. И холодная стена ползет по нему...
– А... Гром?
– Гром?
Она снова хохочет. Черные глаза бегают по его лицу, и от этого сумасшедшего взгляда волосы встают дыбом.
– Я это придумала! И ты быстро разобрался с Громом. Очень быстро. Просто я не знала, на кого перевести стрелки, а ты легко поверил в эту историю. Никто не следил тогда за тобой! Никому нафиг ты не был нужен! Я просто хотела знать, чем ты занимаешься, и оказалась втянута во все это дерьмо!
– В замужество?
– Мне не нужен муж, которого я буду упрашивать трахаться со мной! Ты слишком низко меня ценишь!
– Да, я... недооценил тебя... Гром погиб...
Она одергивает его резко:
– Гром не «погиб»! Ты убил его.
– Я поверил тебе...
– Поверил, потому что хотел поверить. Хотел выжить. Хотел сохранить свою жизнь и, недолго думая, принес его жизнь в жертву. Уверена, что Гром смотрел тебе в глаза, как преданная собака, которая не знает, что ее хотят усыпить. Ты дрянь! Мерзавец! И крутизны в тебе ни на грош! Отец сказал, что у тебя на счету миллионы, а ты в джинсах затертых ходишь и стрижешься раз в год. Всегда был и будешь пришибленным провинциалом, который смотрит на настоящую жизнь в дверной глазок и боится войти. Жаль тебя. Так и будешь топтаться на пороге. Хотя... сколько тебе вообще жить осталось?
Сашка слушает молча. Она говорит еще что-то. Что-то такое же обидное и... такое же правдивое. Потом прекращает говорить и начинает собирать вещи. Появляются два чемодана.
А он молчит. То, что она уходит, не радует его, хотя он много раз мечтал об этом и представлял сцену ухода во всех подробностях. Но сейчас не находит сил порадоваться расставанию. На уровне подсознания отмечает просто, что этот разрыв может повлечь очень много проблем: развод, утрату доброго расположения прокуратуры, стычки с властями.
Честно говоря, власти не очень любят Сашку. Побаиваются, но недолюбливают. И он сам не понимает, почему. Нельзя назвать участие в поставках оружия абсолютно антисоциальной деятельностью. Оружие было всегда. И торговали им всегда, доставляя во все точки земного шара. И у всех участников военных конфликтов всегда были веские причины для его применения.
Сашка даже наедине с собой не философствует на эту тему. Он знает только, что самый крупный экспортер оружия, США, продавали и продают оружие десяткам стран – от Саудовской Аравии до Руанды. Великобритания снабжает страны Африки и Персидского залива полицейским оборудованием, которое применяется для пыток. Франция и Германия экспортируют оружие в страны, которые вообще попадают под эмбарго Евросоюза на поставки оружия, в том числе, в Бирму, Китай и Судан. Италия и Япония продают стрелковое оружие Алжиру. Россия вооружает китайскую и индийскую армии, а российские штурмовые вертолеты МИ-35 используются в Эфиопии, Нигерии и Уганде.
Любой военный конфликт – нарушение прав человека. Но и поездка в общественном транспорте – тоже нарушение. А Сашка уже просчитал всю схему с Конго. Он сам полетит в Руанду, которая поддерживает племена повстанцев. Оттуда пойдет реэкспорт в Конго, уже без него. Но в Руанде он сам встретит товар и сам проконтролирует отправку. Сделка будет оформлена через бельгийский банк, с оплатой, согласно договору, алмазами Конго.
Особого риска нет. Болгария, Сербия, Чехия, Албания и Израиль уже поставляли оружие в Конго. Африканский континент – темное дело, вечная война и эпидемии. Постоянно тлеющие конфликты требуют огромного количества оружия. В Африке все тает бесследно. И партия господина Киселева тоже растает. Правда, иногда Международная амнистия поднимает голову, инициируя ряд расследований в целях защиты прав человека. Но пока все обходится...
А вот стычки с местной властью – не на пользу. Сашка должен иметь возможность выехать из страны – беспрепятственно и в любой момент. Притом так, чтобы Шубин не узнал об этом. Нужно тщательно прятать концы. Шубина это не касается, Сашка так решил. Он запасся паспортами, и все таможни у него схвачены.
Но Лека переходит теперь в разряд противников. Она не должна знать о его планах. О Громе – забыто, земля ему пухом. Она не решится ворошить эту историю, поскольку сама в ней замешана. Но все, что сделает Сашка после того, как эти чемоданы окажутся за пределами квартиры, будет использовано против него.
– Лека... я виноват, я знаю. Но я хочу попросить тебя...
– Попросить? – она резко оборачивается.
– Я прошу тебя... прости меня...
Он не чувствует своей вины так же, как никогда не чувствовал любви к ней, но продолжает лепетать униженно:
– Прости меня, пожалуйста... Я думал, у нас все получится...
Ее лицо искажается гримасой гадливости.
– Ты жалок! Не понимаю, как я могла увлечься тобой!
– Лека...
Сашка пытается увидеть себя ее глазами: жалким, непривлекательным, опротивевшим импотентом, разбившим ее надежды. Он бы не мстил себе на ее месте.
Наконец, она исчезает. А он еще сильнее вжимается в стену. Потом садится в прихожей у двери. Действительно, чувствует себя лохом. Неудачником. Импотентом. Еще чувствует холод паркета и пустоту вокруг.

14. РУАНДА

Киселев вдруг стал очень беспокоиться. То и дело задавал Сашке странные вопросы, которые заканчивались одинаково:
– А если?
Для Киселева все было впервые.
– Вы же не отправляете груз вникуда, неизвестно, кому. Вы отправляете его – мне в руки. Я прилетаю в Руанду и вместе с этим вашим связным ниггером жду ваш товар. И я лично слежу за реэкспортом в Конго. Груз не пропадет.
– Но это так далеко... а если?
– Вадим Иванович, вы мне верите?
– Да, Гера... тебе верю.
Сашка уже перестал быть для Киселева Александром Викторовичем, он стал Герой, потому что это имя внушало начинающему торговцу оружием больше уверенности.
О Руанде Сашка знает только то, что она граничит с Конго на западе, что время совпадает с украинским, и что с апреля по май – сезон дождей. Уже сентябрь, уже должны высохнуть лужи в этой гребаной Руанде.
Для оформления въездных документов обычно требуют сертификат о прививках против желтой лихорадки и малярии. Сашка, с сертификатом и паспортом на имя Елизарова Семена Петровича, вылетел сначала в Польшу, а оттуда – в Руанду.
В Кигали, в «Новотеле Умубано» его встретил «связной ниггер» Уилберт. Уилберт – абсолютно черный, в джинсах и серой рубахе парень двухметрового роста. Нигде ни в Украине, ни в Европе Сашка ни разу не встречал таких темнокожих темнокожих. Уилберт – чернее самой черной африканской ночи. У него широкий нос, но довольно приятные черты, белки глаз – ослепительно белые, и застенчивая, мальчишеская улыбка.
Он пожимает Сашке руку и морщит лоб, подбирая английские фразы.
– Рад тебя видеть...
– Рад? – усмехается Сашка.
– Слышал о тебе. О твоих делах. Там, где ты, обычно чисто. Ты – это гарантия.
Сашка пожимает плечами.
Кигали – не очень большая столица, расположенная на высоком холме. Здесь достаточно ресторанов и ночных клубов.
– Можешь звать меня Вилли, – предлагает связной для облегчения контакта. – Я сам из Зимбабве, врач по профессии. В Сорбонне вообще учился, а потом пришлось вернуться.
– Разве Зимбабве не за президента? – удивляется Сашка, пытаясь припомнить все, что слышал о конфликте в Конго.
– Зимбабве – да. Но я сам по себе. Сделки делаю. Зарабатываю.
Сам по себе? Это и Сашкина установка тоже. Он всматривается внимательнее в блестящее чернотой лицо Вилли.
– Зачем?
– Чтобы вернуться во Францию. Тогда у меня проблемы возникли с документами, я не нашел работу, не смог остаться. Но хочу жить в Париже, жить чисто. Зимбабве – хорошая, современная страна. Я тебе фотографии покажу – нашу столицу не отличишь от Вашингтона.
– Почему же уехать хочешь? – не понимает Сашка.
– Потому что здесь все время неспокойно. Здесь война. И всегда будет война.
– Разве в Зимбабве воюют?
Уилберт смотрит вдаль – мимо посетителей ресторана.
– И ты сам продаешь им оружие, – добавляет Сашка.
– У меня там девушка осталась. Она в Африку не поедет. А мне много денег нужно, чтобы вернуться. Здесь есть Национальный парк – на границе с Конго, – заканчивает он неожиданно. – Ты успеешь посмотреть.
– А что там смотреть? Горы?
– Там гориллы живут. Все туристы едут на них смотреть.
– А они – на туристов.
– Это особые горные гориллы.
– Все равно нет.
После разговора со связным сделалось почему-то неспокойно. Может, потому что парень оказался не дикарем из африканского племени, а вполне цивилизованным человеком, мечтающем, как и все, о своем личном, персональном, маленьком счастье. Вот соберет он необходимую сумму, бросит воюющую Африку со всеми ее конфликтами и гориллами и уедет в Париж. Женится на француженке и вырастит своих кудрявых детишек в мире и покое – без угрозы геноцида, эпидемий и голода. Почему бы и ему самому не уехать в Париж? Ему, Елизарову Семену Петровичу?..
На следующий день вместе с Вилли встретили груз. Самолет прибыл вовремя. Все документы были в порядке. Но перегрузка затянулась. Все полномочия перешли к Уилберту. Груз должен был до темноты отправиться железной дорогой в сторону границы.
Наконец, состав тронулся. Случилось это около полуночи, но все-таки случилось. Уилберт, который должен был сопровождать груз до места назначения, протянул Сашке на прощанье руку.
– Это небольшая задержка. Как обычно, человеческий фактор – фактор риска. Но мы сработали чисто. Встретимся теперь в Париже!
И Сашка усмехнулся, пожимая руку.
– Возможно.
На следующий день позвонил Киселев.
– Все нормально. Есть улов.
Груз прибыл на место. Оплата зашла в бельгийские банки. Сашка без сил опустился в кресло, пальцы задрожали. Только теперь понял, как волновался все это время, боясь поверить в удачное завершение сделки.
В Киев вернулся через Германию. Нашел паспорт с Шенгенской визой и своего человека в аэропорту. От Германии повеяло жутким холодом. Время на покупку теплых вещей еще оставалось, но Сашка не решился покинуть здание аэропорта. В самолете попросил у стюардессы одеяло, укутался.
– Вы хорошо себя чувствуете? – осведомилась она с нотками наигранного беспокойства в голосе.
– Знобит что-то.
Предложила какую-то таблетку. Правда, немного раскачало. Сосед, старичок в очках, которого в аэропорту провожал сын с семьей, все пытался развлечь Сашку разговорами:
– А вот мой сынок... мой сынок...
– Мне хреново, папаша. Не грузи, елки! – оборвал его Сашка.
Закрыл глаза. Подумал, что деду, пожалуй, есть, чем гордиться: его сынок уже дорос до должности прораба на стройке немецких небоскребов. И ни разу не навернулся с тридцать седьмого этажа. А Сашка, может, еще больше рискует навернуться, но его мать вряд ли смогла бы им гордиться. И Аня вряд ли согласилась бы стать его женой...

15. СВИДАНИЕ

Аня так и продолжает проецировать на других собственные чувства. Она твердо уверена, что так, как она любит Герасимова, так и он ее любит, и так, как она боится перемен, так и он их боится, и так, как она захотела Шубина, увидев его впервые, так и он ее захотел, и так, как она остыла к нему со временем, так и он остыл к ней. И она понять не может, почему он дрожит от страсти, едва только дотрагивается до ее волос.
Аня немного поправилась, черты стали мягче, и короткая стрижка сделала ее моложе. Шубин приехал в Киев совершенно неожиданно и свалился, как снег на голову. Просто вошел в ее кабинет.
– Удивил?
И она вспомнила другого посетителя. С тех пор – ни слуху, ни духу. Может, правда, полюбил законную супругу, да и пропал совсем – на целую Вечность...
– Что ты притихла? Не рада?
Шубин всегда смотрит пытливо, но вопросов больше не задает. Ни о прошлом, ни о Сашке. Успокоился...
– Зубы тебе вылечить? – предлагает она со смехом.
– Нет, спасибо. У меня абсолютно здоровые зубы. И, надеюсь, у моих детей тоже будут здоровые зубы.
Аня представляет детей Шубина – маленьких умников с такими же пытливыми глазами и абсолютно здоровыми зубами. Похоже, Шубин тоже думает о чем-то подобном, потому что говорит вдруг, глядя ей в глаза:
– Аня... я очень хочу ребенка.
– Ребенка?
– Я хочу, чтобы у нас был ребенок, – выражается он яснее.
– У нас? Чтобы я родила?
В ее вопросе звучит такое искреннее недоумение, что Шубин на миг теряется. А потом, как обычно, взяв себя в руки, усмехается добродушно.
– О чем еще поговорить в больнице, как не о здоровье? Ты делала аборты?
– Нет.
– Почему тогда сомневаешься?
– Я сомневаюсь, хочу ли я этого, – отвечает она прямо.
– Ты сомневаешься? – переспрашивает Игорь, и его ирония уже кажется ей злой.
Он подходит к ней и целует в губы, она отвечает заученно, но остывшее за сентябрь тело никак не откликается на его порыв.
– Пойдем к тебе, – решает он спешно.
Аня, недавно закончившая автошколу, ведет машину очень осторожно. Шубин не сводит с нее глаз, упиваясь каждой минутой рядом с нею.
– Смотри, как каштаны пожелтели, – Аня пытается переключить его внимание. – Знаешь, я почему-то так сочувствую школьникам. Вот уж кого осень не радует! Осенью так хочется быть свободной. Школа – вообще первое столкновение человека с несвободой, хуже армейской службы – сплошное унижение и подчинение. Ребенок беспомощен перед этим – он еще ничего не может противопоставить гнусности.
– Ты отличницей была?
– Откуда ты знаешь?
– Двоечники так не воспринимают. Им до фени, унижают их или нет, гнусность или не гнусность.
– Мне очень тяжело было в школе, – вспоминает Аня.
– Ты не в Киеве училась?
– Нет.
Она вовремя умолкает. Шубин может знать, из какого города Герасимов, может сопоставить... Но он, наконец, переводит взгляд на оранжевую листву за окнами.
– В Москве уже снег? – смеется она.
– И полярная ночь. И белые медведи гуляют по Красной площади. Вот вы чурки нерусские! В Москве, дорогая моя, тоже осень. Но более сдержанная и не такая пестрая, как в Киеве.
– А ты совсем не сдержанный...
– Это потому, что я очень соскучился.
– Разве в Москве мало женщин?
– В Москве вообще нет женщин. Только белые медведи.
В квартире Аня уже не возвращается к разговорам о погоде. Она не отказывает ему и не отвлекает его пустой болтовней. Ради нее он прилетел в Киев. А любой перелет – это немалый риск.
И в конце концов понимает, что и сама рискует. Резко выкручивается из его объятий.
– Игорь, нет. Я детей пока не хочу.
– А чего ты хочешь?
– Мороженого.
Посреди ночи заказывают мороженое-торт из ресторана и едят в постели. Становится легко и просто, очень сладко вдвоем и совсем не холодно.
– Я люблю тебя, моя девочка, – говорит Игорь, глядя ей в глаза.
– И я тебя люблю очень...
Он остается ночевать в ее квартире, но утром будит звонок его мобильного.
– Да, Виктор Яковлевич! – как можно бодрее говорит Шубин в трубку. – Нет, не сплю. Я не в городе. Да, завтра буду на месте. А что... что? Когда это стало известно? Да, я понял, да...
И он опирается спиной о стену. Лицо становится таким же зеленоватым. Аня тоже садится, натягивая одеяло до подбородка.
– Плохие новости?
– Не знаю, посчитаешь ли ты плохой новостью международный скандал, даже если он касается Украины.
На минуту Шубин задумывается, а потом набирает чей-то номер. И Аня слышит из трубки сонное, небодрое, хмурое «ну?»
– Это Шубин. Ты вернулся?
– Откуда?
– Оттуда, куда уезжал.
– Никуда я не уезжал. Я тут с женой развожусь – мне не до этого.
– В пятницу я тебя жду, короче. Расскажешь в подробностях.
– Про развод?
– Про какой развод, твою мать?! – срывается Шубин. – Твое имя вчера назвали в Брюсселе. Международная амнистия опубликовала результаты расследования.
– Какая еще амнистия нах? Я тут при чем? Пошли они в жопу!
Шубин отшвыривает трубку и некоторое время сидит молча.
– Иногда приличные слова заканчиваются, Аня. Какую свинью он мне подложил! А я ручался за него. Перед всеми святыми ручался – своей головой. Но в хохлах – ни на грош честности. И самое сраное в этом деле то, что он никогда не расскажет, что именно произошло.
Аня молча наблюдает, как Шубин начинает одеваться.
– Прости, мне лететь надо.
– Я поняла.
Целует ее у двери.
– Прости меня...
Она опускает глаза.
– Удачи...

16. ГОЛОС

Беспокойству нет предела... Нет выхода. Она не может работать, не может видеть свое отражение в зеркале. Впервые, случайно, она оказалась так близко к той опасности, которая угрожала Герасимову постоянно, и уже не в силах притвориться даже перед самой собой, будто ничего об этом не знает.
Ее и без того хриплый голос дрожит от постоянной тревоги – за Сашку. Она боится говорить с Шубиным по телефону, чтобы не выдать этой непроходящей дрожи. Но он звонит, он хочет ее слышать, он скучает.
– Может быть, ты подумаешь о переезде в Москву? – спрашивает прямо.
– Подумаю, – обещает она.
– А о приезде?
Сейчас ей совсем не хочется его видеть. Но, пожалуй, это единственный способ узнать, что произошло с Герасимовым. И она едет. И Шубин замечает ей, что она снова бледна и прозрачна.
– Я плохо сплю, – говорит Аня тихо, целуя его небритую щеку. – Мне одиноко без тебя.
И спешит отвести взгляд в сторону.
– А как тут у вас? Рассосалось?
Шубин теперь глядит в чашку кофе.
– Да, ничего. Все улаживается. Просто наш человек влез туда, куда не должен был – ни при каких обстоятельствах, тем более, по собственному хотению. И отрицает вдобавок. Очень убедительно отрицает. Играет с нами.
Игорь усмехается.
– На некоторое время я позволил ему считать себя умнее нас. Но этот период не бесконечен. И истекает он сегодня. А завтра наш герой будет задержан по подозрению в международном терроризме и торговле оружием. И ответит по всей строгости закона. Вот тогда я посмотрю на его убедительную находчивость.
– Какого закона? – спрашивает зачем-то Аня.
– Закона Российской Федерации и еще ряда стран, в том числе и Украины.
Шубин произносит это даже с некоторой грустью в голосе, но очень спокойно.
И Аня, закрывшись в туалете ресторана, прямо со своего мобильного набирает номер Герасимова, когда-то бессознательно переписанный в записную книжку с больничного рецепта. Вот и пригодился...
– Саша?
Она слышит его. Но его голос... теряется в пространстве. Рассеивается в космосе. Затихает от удивления.
– Ты в Киеве? – спрашивает Аня.
– Да...
– Почему ты не уезжаешь? Шубин сказал, что завтра тебя задержат…
– Шубин тебе это сказал?
– Почему ты не бежишь, Саша?
– Не хочу бежать.
– Ты еще можешь спастись!
– Я не хочу спасаться.
– Саша... ради меня, пожалуйста.
– Не надо! – обрывает он резко.
– Ради меня, Саша... пожалуйста, беги, – плачет Аня в трубку. – Уезжай из Киева, умоляю тебя. Пожалуйста... Ты должен выжить...
– И ты будешь со мной, если я выживу?
– Обещаю, что буду. Только уезжай сейчас... уезжай скорее... Уезжай, мой любимый...
– Ты будешь меня ждать?
– Буду! Только уезжай!
Он молчит. И она не может больше говорить, рыдания не дают вдохнуть. Тишина длится, пока не заканчиваются деньги на телефонном счете.
– Саша... – плачет она в трубку.
Кажется, уже потеряла его... за всей этой тишиной. Опасность нахлынула и затопила все вокруг – до дурноты, до головокружения.
Неотложные дела снова призывают Шубина на службу, но это и к лучшему. Аня сидит до самого утра у окна отеля, смотрит в ночь и думает о том, что ее жизнь окончательно утратила всякий смысл. Даже в Ираке в ней было больше смысла. А теперь – перелеты Киев-Москва, Москва-Киев, ночи в отелях с Шубиным, мысли о Сашке, о том, хочет она быть с ним или не хочет. Если хочет, то почему сомневается? Если не хочет, то почему не может его забыть?
Ночь шуршит дождем за окнами. Московская осень из «сдержанной» становится откровенно безрадостной. Аня думает почему-то о мировом зле, к которому причастен и Сашка, и о своем одиночестве.
Пытается представить, что Герасимов спасся и они встретились. Когда это может произойти? Через сколько лет? Аня не молодеет. И Герасимов к тому времени вполне сможет найти себе молодую полячку с длинными ногами и мелодичным голосом... Все считают, что свой голос Аня сорвала рыданиями, пропила или прокурила. Бабушка говорила, что у ее отца был такой же – глухой и с хрипотцой. Но не будет же Аня рассказывать эту историю каждому встречному?
Может, потому что ее родители так рано погибли и у нее не было настоящей семьи, она не в силах представить свою семью с Герасимовым. Это кажется ей маловероятным. О чем же тогда мечтать, если он будет все время рядом?
Дождь продолжает течь по стеклам. Шубин появляется только под утро.
– Ничего, несколько срочных распоряжений.
Ложится в постель и впервые не притрагивается к ее телу. Она молчит. Кажется, с ним еще холоднее, чем было без него.
Аня засыпает рядом, словно проваливается в холод. Снится Герасимов. Будто смотрит на нее издали, а потом уходит...
– Саша! Саша! – кричит она. – Саша!
Ощущение утраты разрывает сердце.
– Саша! Не бросай меня!
Просыпается в слезах. Облизывает пересохшие от его имени губы. Наяву – ни за что бы не сказала такого, не молила бы так униженно. Косится на Шубина, но он дышит ровно, и похоже, спит.
Аня встает с постели и подходит к окну. Небо уже сереет, но дождь продолжает царапаться снаружи. Она смотрит в серое, заплаканное небо – серыми, заплаканными глазами.
– Куда ночь, туда и сон...
Снова ложится и прижимается к Шубину, пытаясь согреться. И он во сне обнимает ее и проводит рукой по волосам...
Она так и не засыпает, боясь снова захлебнуться кошмарами. Проснувшись утром, Игорь целует ее нежно, но – не более того. Не хочет секса.
Потом завтракают в номере. Шубин пьет свой черный кофе и почему-то молчит. У нее возникает ощущение, что он собирается сказать ей что-то очень важное и просто ждет подходящего момента. И ночью, возможно, тоже ждал. Может, даже слышал, как она рыдала и звала Герасимова. Она смотрит в его совершенно спокойное, бесстрастное лицо и почему-то думает о том, что по-прежнему очень плохо его знает. На миг Ане становится страшно рядом с Шубиным. Но... не страшнее, чем в очереди к русскому гинекологу в Турции, не страшнее, чем в иракском госпитале, не страшнее...
Она улыбается этой относительности бытия. Шубин смотрит на нее и тоже улыбается. И теперь Аня ясно видит, что он выжидает. Только чего? Окончания дождя? Окончания осени? Или просто пока она допьет кофе?

17. МАТА ХАРИ

Или – еще проще – телефонного звонка.
– Да, я слушаю. Да... Как нет? А вещи? Вещи есть? Вы все проверили? И что?
Шубин не удивлен и не в бешенстве. Но Аня понимает, что ожидание закончилось. Истекло. Исчерпало себя.
Он смотрит прямо Ане в глаза и пожимает плечами.
– Этот Герасимов улизнул. Но он еще не знает, чем ему это грозит. Европа, куда, скорее всего, он подался, уже не спасет его. Международная амнистия внесла его имя в списки торговцев оружием и разыскивает больше, чем мы. Его европейские связи начнут неминуемо рассыпаться, а его друзья – отказываться от него, выгораживая себя и спасая собственную шкуру. В то время, как здесь, со временем, он откупился бы от всех судов – как мне ни стыдно за мою Родину.
Аня молчит.
– Знаешь, зачем я говорю тебе об этом?
– Зачем?
– Затем, чтобы ты понимала, что оказала Герасимову медвежью услугу. Не вышло из тебя Маты Хари, моя прелесть. Только поначалу я хотел, чтобы ты оставалась для меня женщиной-загадкой. Но когда ты увидела Герасимова в «Али Бабе», все загадки для меня сразу закончились. Может быть, тебе кажется, что ты любишь его и должна чем-то жертвовать ради него, рисковать собой, чтобы спасти его дрянную жизнь. Женские фантазии вообще необъяснимы и беспочвенны, – Шубин усмехается. – Но пока ты в них веришь, они существуют. Я знаю, что это ты предупредила его вчера...
Его тон становится ледяным.
– Зачем же тогда ты... ты рассказывал мне все это? О нем... О его работе...
Аня выглядит растерянной. Ее по обыкновению наивное выражение лица становится еще наивнее. Глаза влажнеют.
– Ты не спасла его, – продолжает Шубин вместо ответа. – Куда бы он ни уехал, его будут искать и найдут, достанут из любой щели.
И вдруг ее наивное, растерянное лицо тоже становится жестким.
– По крайней мере, он не будет унижен тобой. Тобой лично.
Шубин пожимает плечами.
– Может. У вас, хохлов, свои понятия – я не спорю. Пусть лучше он получит пожизненный срок в Брюсселе. Не знаю, на что ты обрекла своего «коханого», но для него эта история закончится нескоро, если вообще закончится. И, скорее всего, больше ты его не увидишь.
Он поднимается и идет к двери.
– Мы тоже прощаемся, как ты поняла.
И выходит. Аня даже не успевает ничего ответить. Кажется, что-то осталось недосказанным, но уже не понять, что и о чем...
Аня вдруг понимает, что Шубин умышленно вовлек ее в какую-то игру, правил которой она так и не узнала. По ее мнению – он проиграл. Но в таком случае он не был бы так спокоен.
Ей больше ничего не остается, как вернуться в Киев, работать и верить, что Сашка спасся.
И она возвращается... На звонки Герасимов не отвечает. Потом ее начинает преследовать мысль, что ее телефон может прослушиваться. Она выбрасывает его в мусорную урну прямо посреди улицы, а потом уже начинает соображать, что Шубин вряд ли распылялся бы на такие дешевые фокусы.
Покупает новый телефон с новой сим-картой. Никто не звонит. Тишина.
В Киеве тоже льет дождь, сбивает остатки листвы с деревьев и несет потоками по мостовой. Но в Киеве легче...
На домашний иногда звонит бабушка, интересуется, как Аня поживает, как себя чувствует и не собирается ли выходить замуж.
Однажды звонила Весна – из далекой-далекой Австралии.
– Я беременна! – кричит в трубку и задыхается от счастья. – Доктор сказал, что будет девочка. Я назову ее Анна.
– Не надо...
– Что?
– Как Дарко?
– Дарко работает. Много работает – в отделе продаж в одной фирме. Вместе с моим мужем. Мой муж программист.
– Это очень хорошо.
– А ты нашла своего парня? Того, который звонил в госпиталь?
– Нашла. И снова потеряла.
– Ничего. Так всегда бывает, – говорит Весна. – Человек долго идет к своему счастью. Я долго шла.
Аня не знает, дойдет ли. И в том ли направлении движется? И если придет, то когда это случится? И не будет ли слишком поздно? Говорят, никогда не поздно почувствовать себя счастливой, но горечь несвоевременности вполне может отравить долгожданное счастье.
Она снова и снова пытается понять, что же заставляло ее столько раз самой отталкиваться от Герасимова. Стоило ей согласиться – все, о чем она мечтала, стало бы явью. Но этого казалось недостаточно. И чего именно не хватало ей в Герасимове, с которым она даже не была близка, сказать сложно...
Если только Сашка спасется, если останется жив, если они встретятся, она не будет раздумывать ни секунды. Но теперь слишком много «если». И все в целом маловероятно.
С каждым днем все тягостнее становится ожидание. Сколько, как долго, до каких пор можно ждать? И как долго выдержит ее сердце? Аня смотрит с завистью на каждую беременную женщину, приходящую к ней на прием. Расспрашивает подолгу о самочувствии. И, может быть, потому, что в ее кабинет попадают только обеспеченные пациенты, все беременные кажутся ей счастливыми, самодостаточными, гордыми тем, что являются хранительницами новой жизни. У них счастливые семьи и любящие мужья. О тех, кто перебивается с хлеба на воду, рожает без мужей и надеется только на государственное пособие, Аня ничего не знает. Она видит ясно только одно: в ее годы уже пора иметь собственную семью, а не выспрашивать посторонних женщин об их радостях.
Тем временем надвигается зима. Город цепенеет от предчувствия мороза, улицы пустеют. Прохожие движутся перебежками – от тепла к теплу. Декабрь выпадает снегом и немного скрашивает пустынность зимнего города. Со второй недели декабря обрушивается сезон гирлянд и елочных украшений – вскоре не остается и следа от холодной мрачности. Расцвеченный и разукрашенный Киев поглощен ожиданием новогодних праздников – таких привычных и таких необычных из года в год. Подарки, елки, свечи, игрушки, фотографии заснеженных деревьев, – все успешно работает на имидж Нового года.
Каждый Новый год – новый праздник. Новые надежды на новое счастье.
Аня тоже надеется вместе со всеми. Но ничего не происходит – она встречает праздник в одиночестве. В своей киевской квартире. Без слез. Без радости. Насухую.
А на Рождество едет к бабушке. И та не знает, что ей делать с таким огромным счастьем – видеть Аню. Аня гостит долго, выслушивает рассказы обо всех соседях, а сама отмалчивается.
– А Герасимовы что? – спрашивает только между прочим.
– Внуков Валя нянчит.
– А Сашка?
– Говорят, убили его.
– Кто... говорит?
– Валентине передал кто-то, мол, за границей убили.
– Не может быть этого!
– Знакомый его какой-то приезжал. Денег привез. И говорит, мол, сына не ждите...
– Когда это было?
– Месяца два назад, – бабушка вздыхает. – Плакала Валентина. Сильно плакала...

18. СТРАХ

Что-то окончилось навсегда. И нужно жить после этого. Жить заново.
Вспоминается почему-то Шубин и то, как он привлек ее тогда. Привлек именно тем, что держался так уверенно, так свободно, ловко и изысканно. Вспоминается, как хорошо с ним бывало...
К весне тело просыпается, пытаясь стряхнуть оковы затянувшейся скорби. Но знакомиться не хочется. Новое знакомство неминуемо повлечет новое разочарование. Шубин, по крайней мере, не оставил неприятного осадка. Даже на прощание он мог высказаться жестче и злее, мог вообще не выбирать выражений, но он остался интеллигентом до конца, не опустился до упреков и выяснения отношений.
А теперь... она снова, в который раз, оказалась наедине с пришедшей весной. Одна. Совершенно. Абсолютно одна в холодном космосе. Космос всегда холоден к ней. Он весной не теплеет.
Апатия захлестывает волнами. Знакомиться неприятно. В свои неполные двадцать девять лет Аня – полноценная, самостоятельная личность, много повидавшая и многого достигшая – сама, собственным трудом, в одиночку. Ее финансовой состояние прочно, ее бизнес стабилен, она реализована как специалист. Знакомиться с мужчинами, которые сами ищут в ней опору и поддержку – какой смысл? В Шубине тогда привлекла именно сила, именно его уверенность в себе.
Ровесники Анны – молодые оболтусы, увлеченные компьютерными играми, футболом и пивом. А те, кто старше, уже женаты, или – того хуже – уже разведены и заняты тем, что меняют женщин. Аня уверена, что на подобные связи даже не стоит тратить времени.
Иногда она пытается стряхнуть с себя задумчивость и оглядывается по сторонам. Случается это обычно в автомобильных пробках или в супермаркетах. На миг в поле зрения попадают какие-то лица и тут же исчезают.
Но потом Аня неожиданно ловит себя на том, что одно лицо начинает повторяться. «Где-то я его видела, где-то видела», – мучится Аня, и не может вспомнить ничего конкретного. Может, этот парень висел рядом с ней на перекрестке под светофором, может, брал мюсли с той же полки в магазине.
Из окна своего кабинета она видит его серебристую «ладу», припаркованную на автостоянке около стоматологии. Может, он работает рядом... Аня фиксирует это все отрывочно, забывая в тот же момент, а потом снова с удивлением натыкаясь взглядом на этого невысокого парня с сосредоточенным лицом.
И только когда она в очередной раз встречает его у подъезда своего дома, замирает и пытается угадать, что он может делать в ее районе. Но тот резко пропадает их виду, свернув за угол. Его машины не видно поблизости. Аня входит в квартиру и закрывает дверь на все замки.
Снова все забывается, словно стирается сном. Наутро она думает о других делах, о работе, о том, что нужно заехать на заправку. Но, выйдя из авто и случайно взглянув вдаль, снова видит серебристую «ладу». Машина на этот раз припаркована у бордюра метрах в пятидесяти от ее клиники. Может, это другая «лада», Аня не видит четко номера, но совпадения начинают настораживать. В этот день она нигде не встречает сосредоточенного парня, но на следующее утро снова замечает его авто – чуть дальше от клиники, но вполне в поле зрения.
Она застывает на крыльце. Потом торопливо входит и останавливается в холле. Он следит за ней. Она уверена в этом на сто процентов. Это не мания преследования. Тип действительно из дня в день повторяет за ней ее маршрут – по шагу, тщательно, настойчиво...
Он преследует ее! У Ани начинают дрожать руки. Она отменяет прием и снова выходит на крыльцо. Намерение одно – подойти и спросить прямо, кто он и зачем ходит за ней по пятам. Но никакой машины нет... На том месте, где Аня видела ее утром, пристроилась неказистая «таврия». Поблизости – ничего подозрительного...
Около недели Аня убеждает себя в том, что испугалась напрасно, что ей ничего не угрожает и все ее страхи – всего лишь фантазии одинокой нервной женщины. Первое апреля празднуют всем коллективом в клубе «Орион». Корпоративный вечеринки роднят, особенно в такие веселые дни. И вдруг за одним из столиков вглубине зала Аня замечает водителя серебристой «лады». Парень пьет пиво в дальнем углу и не смотрит в ее сторону, потом расплачивается и уходит. Может, другой на ее месте в шуме и суете вечеринки не обратил бы внимания на какого-то посетителя в темном углу, но для Ани, хорошо знакомой с ежесекундной опасностью, этого вполне достаточно, чтобы снова почувствовать себя на войне...
Она поднимается резко и идет следом за незнакомцем, но у выхода теряет его. Машины на стоянке не видно. Аня возвращается за столик с помертвевшим лицом. Убеждает себя в том, что в этой встрече не может быть ничего необычного: парень просто зашел в клуб выпить пива, узнал, какая намечается программа и ушел, даже не взглянув на нее. Но бокал все равно дрожит в ее руке.
– Узнала кого-то? – Света оглядывается по сторонам.
– Узнала? Нет.
Чтобы узнать, нужно быть знакомой с человеком. А она не знает его, но так боится. И боится именно потому, что не знает. Кажется, уже боится и музыки, и шума этого вечера, и самого клуба...
– К сожалению, должна вас покинуть...
Все думают, что она спешит на свидание. А она возвращается в пустую квартиру, выходит на балкон и ищет взглядом серебристую «ладу». Ее нет. Но ощущение того, что ее хозяин рядом, не проходит.
Постепенно нормальный сон пропадает. Она и во сне продолжает прислушиваться, не открывается ли дверь. Это же так просто – открыть дверь и войти…
Аня сидит в постели, широко раскрыв глаза. Хочется попросить помощи. А не у кого. Не у Шубина же. Шубин...
Это вполне может быть человек Шубина. Но какой смысл в этой слежке? Если бы Герасимов был жив и пытался связаться с ней – тогда возможно. Но теперь, когда Сашки нет, это абсолютно бессмысленная затея. Вариантов всего два: либо Шубин не знает, что Сашка погиб, либо Сашка жив. Либо этот парень – местный маньяк. Либо у нее паранойя. Выходит, вариантов намного больше...
Мысли не дают Ане спать ночами. Она не включает ни радио, ни телевизор, кажется, что шум помешает ей услышать приближение преследователя. Ощущение опасности изводит...
Пожалуй, в Ираке все было прозрачнее. Понятная жизнь и понятная смерть, а не это смутное, призрачное существование, боязнь собственной тени и собственного хриплого голоса.
Аня молит Бога, чтобы что-то изменилось. Но страх заполняет ее сердце до краев.

19. ДАРКО

Когда звонит телефон, Аня вскакивает от ужаса. Руки трясутся. Во-первых, домашний вообще звонит редко: все ее коллеги знают новый номер мобильного. Ну, может бабушка...
Но из трубки прорывается такой далекий, полузабытый, совершенно английский голос...
– Мне нужно услышать Ану Полетаеву.
– Здраво! – говорит Аня, узнавая его и приходя в себя.
Судорожный страх сменяется радостью.
– Здраво! Здраво, Дарко!
– Ана!
– Дарко! Како си?
Она уже не помнит ни английского, ни сербского. Она привыкла быть дома. А Дарко уже привык к чужбине и к английскому, как к родному...
– Нормально. Живу, работаю. Весна родила девочку. Назвали Ана – в твою честь, – говорит быстро.
– А ты как?
– Я работаю.
Вот и все новости.
– Ана...
– Да?
– Я хочу тебя видеть.
– Я тоже очень хочу тебя увидеть, – отвечает она эхом.
– Ты одна?
– Да.
– Я приеду.
– Как?!
– Ты живешь в Киеве?
– Да, но... Это очень далеко, Дарко...
Связь прерывается. Дарко? Она просто так это сказала, по-дружески... Из вежливости. Чтобы сделать ему приятное. Близость с Дарко помнится плохо. Была ли близость? Что-то было между ними, тогда... в Измите. Но, кажется, ничего такого, чтобы помнить об этом долго. Тогда почему он помнит?

Дарко прилетает через два дня. Звонит рано утром уже из аэропорта.
– Я в Киеве.
Она отменяет прием и несется в аэропорт. Покупает букет алых роз и преподносит их Дарко. Может, мужчинам и не дарят цветов, но ничто не выразит ее радости лучше, чем эти розы.
Дарко – совершенно прежний: среднего роста, худощавый, с темной бородкой и кудрявыми волосами. Только очень счастливый: его карие глаза просто сияют. Он обнимает ее вместе с розами и целует в губы долгим поцелуем. И Аня чувствует, что встретила далекого родственника – вроде бы и рада встрече, но расспрашивать его – никакой охоты.
Зная, что их свидание наедине еще впереди, Аня уводит Дарко в ресторан.
– Я привез тебе небольшой подарок, – улыбается он, не сводя глаз с ее лица.
На столе появляется плюшевый кенгуренок.
– Ах! – Аня берет в руки игрушку.
– Это не все, – добавляет он и протягивает ей коробочку.
Внутри – обручальное кольцо с бриллиантом. И, скорее всего, это то, ради чего Дарко «много работал» и ради чего проделал долгий путь в Киев. Но теперь, заглядывая Ане в глаза, он выглядит очень неуверенным. Таким, каким был в Измите, и таким, каким остался в ее памяти.
Это предложение. Предложение изменить все, оставить здешнюю жизнь, переполненную зыбким страхом и ожиданием невозможного, улететь в Австралию, выйти замуж, обрести семью, верных друзей, стать матерью... стать счастливой.
– Это замечательный подарок, Дарко. Но я не могу его принять, – говорит Аня.
Захлопывает коробочку и отодвигает от себя.
– Я не собираюсь ничего менять.
Она безумно хочет все изменить, но... но не с Дарко.
– Возьми просто так, – говорит он, отворачиваясь. – Я не подарю его другой.
– Я не могу.
Дарко не притрагивается к кольцу.
– В Киеве я как дома, – произносит вдруг он. – Я понимаю отрывки фраз, которые слышу. И люди здесь похожи на наших.
Прежней радости как не бывало. Что-то сломалось между ними, и кажется, сломалось то, чего и не было. Но обломки есть – лежат рядом с тарелками и бокалами в маленькой бархатной коробочке.
– Сердишься на меня? – спрашивает Аня.
– Нет. Просто я думал, что если ты захотела меня видеть, то решилась на что-то серьезное.
Выходит, что она виновата. Но Дарко не сердится. Он добрый малый, правда.
В машине оба молчат. И от тишины становится неловко, словно вина Ани вырастает еще больше.
– У нас сейчас осень, – говорит Дарко.
– Красиво?
– Да, Мельбурн – очень красивый город. Много людей. Парки...
– Не тоскуешь по…
– По чему?
– По Турции.
– По Турции? – удивляется Дарко. – Нет. Хотя Турция ближе к дому. А ты тоскуешь?
– Да, – признается Аня. – Тоскую. Я тогда больше надеялась на счастье. Может, потому, что была моложе...
В ее квартире Дарко даже не осматривается.
– Я могу переночевать в отеле, – говорит, глядя в пол.
– Не надо, – Аня берет его за руку. – Я тебе очень рада, правда.
– Ты странная, – говорит он, подходя к окну. – Мне кажется, ты очень жестокая. Не к другим, а к себе самой. Именно поэтому ты вернулась в Киев.
В комнате уже вечер. Теплый апрельский вечер, тонкий и прозрачный, как Дарко. Нет никакого страха. Не слышно ничьих шагов на лестнице. И она не одна.
– Я хочу тебя, – говорит Аня.
Он пожимает плечами. Похоже, не очень-то ей верит, и ему самому непонятно, зачем он ехал так далеко и что делает в чужой стране.
Он продолжает молча смотреть на Аню. А она расстилает постель и начинает раздеваться. Тогда, наконец, и Дарко сбрасывает пиджак. Снимает одежду неторопливо, словно нехотя, но, оказавшись рядом с ней в постели, приникает к ее телу.
– Я так ждал этого, Ана. Я так хотел тебя...
И вдруг шаги возвращаются в ее сознание. Словно кто-то стучится снаружи...
Она отстраняется резко.
– Ты слышишь?!
С лестничной площадки действительно доносится шум. Но это не стук в дверь, потому что дверь открывается без стука. И в ту же секунду в комнату вваливаются трое, один из которых приказывает напарникам:
– Вяжите этого кренделя! Это он!
В одном из непрошеных гостей Аня узнает водителя серебристой «лады». Ей не привиделось, не померещилось. Именно этот сосредоточенный парень первым делает шаг к перепуганному насмерть Дарко.

20. ЗАХВАТ

Она буквально цепенеет. Их главный бросает Дарко его одежду и приказывает громко:
– Давай, давай, шевелись! В другой раз потрахаетесь! Мы тебя сколько по свету ищем, а ты тут в постели кувыркаешься!
Дарко кое-как натягивает рубашку.
– Это ошибка, – говорит, наконец, Аня. – Это Дарко. Он серб. Он прилетел сегодня из Австралии.
– Серб он или не серб, на месте разберемся!
И она, поборов свой испуг, наконец, понимает, что произошло.
– Это не Герасимов, говорю вам! Вы ошиблись!
Но на нее уже никто не обращает внимания. Водитель «лады» тащит полуодетого Дарко к двери. И старший тоже разворачивается, чтобы исчезнуть из ее квартиры.
– Вы... вы же не бандиты! – Аня, прикрывшись простыней, вскакивает следом. – Вы не имеете права так поступать! Это ошибка!
И уже на пороге «главный» оглядывается.
– Не верещите, Анна Михайловна! Сам знаю, что поломал вам кайф, да что ж теперь верещать?
– Подонки! Я все расскажу Шубину!
Пожалуй, она бросает это наугад. Не знает наверняка, украинские или российские это ребята. Но фамилия Шубина не производит никакого впечатления.
– Хоть Господу Богу! – парирует тот и выходит.
И наваливается тишина. Не та, которая мешала им с Дарко в машине, а совсем другая, похожая на тишину после землетрясения.
Аня без сил опускается на пол. Кто бы они ни были, они должны понять, что Дарко – не Герасимов. Они должны разобраться…
До утра она ждет, не вернется ли Дарко. Но ничего не происходит. Больше не слышно ни звонков, ни шагов на лестнице. И только утром она набирает номер, который не думала никогда вспоминать.
– Игорь? Это Анна. Что происходит?
– Где? – спрашивает он спокойно.
– Что происходит с Дарко?
– С кем?
– Не говори, что ты ничего не знаешь. Я замечала слежку постоянно. У меня чутье на такие вещи. Но это такая глупость… такая ошибка…
Он кладет трубку. И снова она остается в недоумении. Шубин, может, и непричастен к этому инциденту. Мог вообще посчитать ее сумасшедшей. Или того хуже – подумать, что она хочет его вернуть.
Снова Аня замирает в ожидании. Страшно за Дарко, и стыдно перед ним, словно она виновата в случившемся.
Оцепенение не проходит. Время исчезает, словно все часы мира останавливаются одновременно. И вдруг в этой пустоте без времени раздается телефонный звонок.
– Ана?
– Дарко?! Где ты? – она так сжимает трубку, что внутри что-то трещит.
– Я в Австралии, дома. Мне сказали, чтобы я позвонил тебе, когда прилечу.
– Тебя отпустили?
– Да. Даже отвезли в аэропорт. Сказали, что произошло недоразумение.
– Тебя не били?
– Нет, все нормально. Расспросили просто.
– Мне так жаль.
– Ты не виновата.
Немного придя в себя, Аня начинает смеяться. Кто-то вытащил Дарко из ее постели и отправил обратно в Австралию. Хорошая шутка.
Просто шутка. На остальные вопросы – она никогда не получит ответов. Тем более от Шубина.
После этого слежка за Аней прекращается. Не мелькает на перекрестках серебристая «лада», никто не ходит по пятам и не косится на нее в супермаркетах. Апрель заканчивается заморозками. Иней покрывает тротуары, и Аня чувствует себя так, словно живет на Северном полюсе одиночества.
Среди коллег по работе много приятелей. Есть, наконец, Света. Но все они, и Света в том числе, помнят о том, что она – хозяйка этого шоу и платит за их участие. Все ровны и приветливы. Сестрички услужливы. Но это стерильные, больничные отношения. Это сотрудничество в общем деле. Не больше.
Больше и не нужно, но общения не хватает. Элементарного, человеческого, живого общения – не в Интернете и не по телефону. А за чашкой чаю, к примеру. Аня чувствует, что продолжает оставаться чужой городу и никак не может с ним сродниться.
Иногда даже начинает присматриваться к пациентам: годятся ей эти люди в друзья или не годятся. Есть же постоянные клиенты. Некоторые беременные ходят к ней так часто, что она уже побаивается, как бы ей не пришлось принимать роды в собственном кабинете. Она охотно поддерживает беседу с ними, но все они, так или иначе, остаются посторонними.
Так и идет время. То, которое однажды уже останавливалось во всех часах. В тот момент, когда Дарко нашелся, часы пошли заново, но какими-то рывками. Время то несется галопом, сметая целые месяцы, то замедляется на сутки, когда Аня рыдает в своей квартире так громко, что потом еще с неделю соседи по площадке смотрят на нее странно, случайно столкнувшись с ней у подъезда. В доме слишком тонкие стены. С такими стенами нужно уметь держать себя в руках. Или переезжать в другой дом.

21. ПУТЕШЕСТВИЕ

Так все говорят: когда устаешь от будней и нет сил надеяться на лучшее, нужно резко сменить обстановку. Лучше всего отправиться в путешествие, желательно – в кругосветное или свадебное, но можно куда поближе и без марша Мендельсона.
Аня сидит в бюро путешествий и рассматривает каталог с картинками. Мексика – текила и кактусы. Испания – коррида и кастаньеты. Италия – пицца и спагетти. Не гондолы почему-то, а тарелка с макаронами нарисована. Предлагают еще экзотические туры с сафари.
– А ничего нет… поближе? – Аня, ничего не выбрав, откладывает красочный каталог. – В Москву или в Питер?
– Вы что никогда в Москве не были? – удивляется девушка-менеджер.
– Была. Совсем недавно. Когда с Шубиным прощалась.
В последнее время Аня не утруждает себя тем, чтобы причесывать свои мысли или сортировать их, деля на правильные и неправильные, красивые и некрасивые, тактичные и бестактные. Все это вдруг перестало ее тревожить. Она уже не пытается производить какое-то впечатление, не стремится никому понравиться, не боится показаться странной. Может, подобное безразличие пришло с возрастом, а может, она настолько потеряла интерес к людям, что их реакция перестала быть для нее значимой.
– И вы хотите снова в Москву? – переспрашивает менеджер турбюро.
– Нет. Но в Питер я бы съездила.
– Есть зимние туры в Финляндию.
– В мае?
– Нет, в декабре. Путешествие в страну Деда Мороза…
– Он, что, финн?
– Кто?
– А весной… ничего никуда нет? В Польшу, например?
– Есть тур в Болгарию.
– Когда?
– Через два дня.
– Я успею?
– Если сегодня сдадите документы и все оплатите…
В каком-то тумане Аня летит в Болгарию и слоняется по улицам Софии вместе с группой туристов. Там и своих русских много, но очень красиво.
– Великолепно, вы не находите? – пристает к ней сосед по лайнеру, бизнесмен Приходько.
– Нахожу, – хмуро соглашается Аня.
Бизнесмену Приходько все вокруг кажется одинаково великолепным, хотя его загородный дом не уступает по размерам многим софийским музеям. Просто он надеется, что Аня составит ему компанию ночью в одиноком номере отеля.
– А вы Шиллера читали? – спрашивает вдруг Аня.
– Шиллера?
– Вы знаете, это великолепно. Я вам очень рекомендую.
В Софии солнечно и сухо. Кафе изысканны, цены приемлемы. Но прежняя тоска продолжает кусать сердце изнутри, и Аня довольна только тем, что не поехала с этой тоской в сердце за тридевять земель, чтобы чувствовать на краю света, как ее обкусанное по краям сердце сочится кровью.
Через неделю она уже сидит с ногами в кресле перед телевизором в своей квартире, словно и не бродила по болгарским тротуарам. Рассказывает приятельницам по телефону, что Болгария великолепна и не зря наши бизнесмены покупают там дома.
– Может тебе стоит еще куда-нибудь съездить? – находчиво предлагает Света. – Путешествия бодрят.
– Все страны одинаково чудесны. Но мне от этого не легче.
– А от чего легче?
– Не знаю.
– Нужно как-то развеяться!
– А что мне развеивать? У меня ни одной мысли в голове. Пусто…
По телевизору показывают цунами и тайфуны, которые иногда случаются в чудесных странах. А у Ани в квартире тихо-тихо. И в эту тишину звонит бизнесмен Приходько.
– Анна, мне в бюро путешествий дали ваш номер.
– Вот сволочи!
Он звонит снова.
– Не бросайте трубку, Анна. Я хочу всего лишь увидеться с вами…
Это неприятно. Он надоедает Ане своими вежливыми звонками еще с неделю. Она звонит в бюро, грозит подать на них в суд за разглашение конфиденциальной информации, и уже сожалеет, что ее вообще понесло в эту Болгарию – вместе с бизнесменом Приходько.
Знакомиться зарекается – с кем бы то ни было.
Наконец, Приходько оставляет ее в покое. Аня так рада этому покою, что начинает казаться, что путешествие пошло-таки на пользу. Она поняла, что может быть еще хуже, чем есть, и еще неспокойнее. И тишину нужно ценить.
Впрочем, рыдания ночами продолжаются. Соседи продолжают коситься подозрительно. Бабушки у подъезда уже указывают своим капризным внукам на Аню: мол, вот девочка не хотела кушать кашу, поэтому и выросла худой, бледной и все время плачет.
Ане не стыдно за себя. Плачет она даже не от жалости к себе любимой. А оттого, что дни бегут, что уже лето, что жизнь идет впустую, что ничего не изменится, потому что только один человек мог ее изменить. Но она этого всегда так боялась… А теперь – нечего бояться за свои будни, потому что нет больше на земле этого человека. А ее будни остались. И сама она осталась – не умерла вместе с ним. Значит, и не любила.
Любила! И снова слезы застилают все вокруг…
Любила!
Соседка принесла ей картошки с дачного участка.
– Зачем? – не может понять Аня.
– У нас много. А тебе пригодится.
– Мне не нужно.
Аня хочет сказать, что у нее достаточно денег, чтобы купить всю картошку на рынках города.
– Я не могу есть, – говорит вместо этого.
– Ты мужа похоронила?
– Откуда вы знаете?
– Все говорят.
– Похоронила…
– Это ничего. Ты молодая. Будет другой, – утешает соседка. – Еще лучший будет.
– Не знаю.
– Будет. Еще и детишек народишь. Только поправиться тебе надо!
Аня берет пакет с картошкой.
– Спасибо.
Тетя Люба уходит с чувством выполненного долга. Может, даже уверена, что спасла Аню от голодной смерти.

22. ПРЕДЧУВСТВИЕ

Больше никогда не будет такого дня. Любого из дней – больше никогда не будет. Нужно наслаждаться этим днем, ценить его и любить себя в нем.
Другая считала бы себя счастливой на ее месте: она обеспечена, имеет собственную квартиру в столице, любимое дело. Живет на Родине. Период мытарств закончился. А здесь, какой бы ни была политическая ситуация, люди все равно будут лечить зубы.
Но она никак не приживается в Киеве. Словно жмется к стенам домов и не чувствует их защиты.
Помнит, что бывало в тысячу раз хуже. В Турции с Орханом было хуже, и без него, и потом, а сейчас – спокойно, стабильно и уравновешенно. Но все равно нехорошо. И даже если бы она знала, где похоронен Герасимов, легче бы не стало.
Нет вещей, которые радуют. Аня ходит в театр и не сочувствует героям, смотрит кино и не восхищается спецэффектами, ужинает в ресторанах и не ощущает вкуса. И даже страстное желание завести семью и детей сошло на нет. Это все… серьезные вопросы, которые лучше не поднимать.
Бабушка спрашивает по телефону:
– Может, ты бы, Анечка, домой вернулась?
Бабушка упорно продолжает считать, что Анечка не дома, а где-то в странствиях.
– Мне здесь хорошо, – говорит Аня веско. – Я здесь работаю. Здесь мой дом.
– А Толик вот… с женой развелся.
– Какой Толик?
– Сосед наш, Гали старший сын. Такой хороший мальчик. Про тебя спрашивал.
– Не помню его вообще.
– А он тебя помнит.
Аня спешит попрощаться.
В мире что-то меняется. Толик развелся с женой, произошла оранжевая революция, пришла новая власть, в начале сентября снова поменялось правительство. Прошло лето. Снова осень. Но в сущности, для отдельно взятого человека, поглощенного своей тоской, – все то же.
Обыватели спорят о политических переменах, а Аня чувствует, что никаких перемен нет. Снова ей кажется, что она в пластилиновом городе, где не бывает резких линий. Плавно все. И разрывы какие-то вялые, уже не так болят. Притупилось…
В сентябре стоят очень теплые дни. Все еще носят летнюю одежду, хотя в бутиках уже объявлены сезоны «Осень-зима-2005». Шопинг тоже не очень привлекает Аню, но она в компании со Светой смиренно ходит по магазинам и примеряет вслед за ней дубленки и ботинки.
– Зиму холодную обещают, ты слышала? – пугает ее Света, доказывая целесообразность шопинга.
– Мне и сейчас ночами холодно.
У Светы как-то по-другому устроена жизнь. Родители. Много родственников. Два парня, из которых она никого не может выбрать. Бывший муж с новой женой, с которыми у нее тоже очень хорошие, дружеские отношения. Сын двенадцати лет. Есть люди, которых хватает на все и на всех. А есть такие, как Аня, которых и на самих себя не хватает.
– Зимой будет еще холоднее, – заверяет Света, присматриваясь к молодому продавцу бутика.
Поправляет рукой прядь волос, упавшую на лицо.
– Молодой человек, поищите мне, пожалуйста, такого же цвета, но покороче…
Он старается им угодить. Приносит куртки всех мастей и расцветок. Света крутится перед зеркалом. Аня знает, что необходимой суммы у нее нет, и она все равно ничего не купит. От этого становится скучно. Мальчишка, по-прежнему широко улыбаясь, продолжает рассыпать комплименты.
– Пойдем, Свет, – тянет Аня за руку.
Парень готов пристрелить ее на месте.
– У тебя же все равно нет денег, – добавляет она.
Света отворачивается от зеркала.
– Сегодня нет, а завтра, может, и будут.
Продавец мгновенно оборачивается к другим клиентам, и они выходят.
– Весь кайф мне испортила. Что ты злишься? Влюбиться тебе надо!
– А ты влюблена?
– Конечно.
– В Олега или в Диму?
– В обоих. И в этого вот мальчика. В официанта. В водителя такси. В первого встречного. В эту осень. Попробуй, это очень помогает!
– Я так не могу.
Они садятся за столик открытого кафе и заказывают мороженое с фруктами.
– Осенняя любовь – это так хорошо! – щурится Света на солнце.
Аня кивает.
– Возможно. Но я не очень в это верю.
– А я верю. Женщина должна быть влюблена. Только тогда ее глаза сияют!
– Когда я была влюблена, – Аня хмурится, – мне всегда так больно было. За него почему-то, и за себя. Это было очень странное чувство. Ему словно не хватало чего-то, чтобы стать настоящим.
– Значит, настоящее впереди.
– Но я люблю его и теперь.
– А он?
– А он… погиб. За границей где-то. Не знаю…
– О, Боже! Ты никогда не говорила…
Мороженое тает, лучи солнца отражаются от ложек, прогоняя плохие воспоминания, и от этого страшные вещи кажутся банальными. Житейскими. Обыденными.
– Значит, будет все заново. Когда сама ищешь – ничего не найдешь. А когда не ищешь – тогда все и случается. Само по себе, – убежденно говорит Света.
Дни золотистые. И Аня вдруг чувствует себя молодой и красивой. И готовой к осенней любви – самой настоящей, в которой будет все: и мороженное, и фрукты, и золотые листья.
Будет что-то настоящее, и в то же время простое, бесхитростное, понятное. Возвышенное и обыденное одновременно. Осеннее и весеннее. Завершение всего, что было, и начало чего-то нового.
Аня засыпает с улыбкой и видит во сне воду. Совершенно прозрачная вода поднимается к ее ногам.
– Это не вода, – говорит ей кто-то. – Это любовь. Это настоящая любовь. Так она выглядит.
Такой смешной, детский сон. Кто-то учил ее, как ребенка: это одно, а это другое. Аня смеется. За окнами продолжает сиять солнце. Холодная зима, которой пугала Света, еще далеко.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. ГОЛЛАНДСКИЙ ПАЦИЕНТ

– Следующий! – объявила сестричка в коридоре.
В кабинет вошел парень лет тридцати, не больше. Аня невольно залюбовалась. Что-то привлекло с первого взгляда. Не красота, а что-то другое.
Одет в джинсы и черную рубаху. Черные волосы, темные брови, светлые глаза, тонкий, точеный нос… Очень четкие черты, словно наведенные карандашом на белом листе бумаги. Высокий, раскованный, очень уверенный в жестах. И в то же время  сосредоточенный. Зуб болит, как же…
Аня смотрит молча на пациента. И он останавливается в дверях.
– Вы заведующая?
– Да.
Парень, наконец, вымучивает улыбку.
– Боюсь стоматологов и только заведующим доверяю.
Дальше все идет как обычно. Больной открывает рот. В целом у него здоровые и крепкие зубы.
– Вот этот вас беспокоит? – Аня постукивает по зубу с черной точкой.
– Похоже, этот, – пациент кривится от неприятного ощущения.
И снова, перед тем, как приступить к работе, Аня задерживает взгляд на его лице. Какое-то неуловимое ощущение притягивает к нему.
– Я сделаю укол, – говорит она.
Он кивает. И она отмахивается от ощущения, как от невидимой паутины, которая мешает обычному ритму. Только когда работа окончена, и он дотрагивается до пломбы языком, она снова вглядывается в него, пытаясь запомнить его лицо – удивительно мужественное и подчеркнуто строгое.
– Не мешает? – спрашивает о пломбе.
– Нет, только голова закружилась.
– Все мужчины боятся лечить зубы, – усмехается Аня. – Посидите в кресле.
Он снова откидывается на спинку.
– Я не торможу ваш прием?
– На сегодня прием окончен.
– Меня зовут Влад.
– Я знаю. Тут медсестра на вас карточку завела, Влад.
– Почему от этой машины кружится голова? – спрашивает он серьезно.
В любом другом случае Аня посчитала бы, что пациент заигрывает с ней, задавая нелепые вопросы. Но он спрашивает серьезным тоном, словно действительно ищет причину.
– Вы, может, подвержены этому. Вы самолетами летали? – спрашивает Аня.
– Самолеты я нормально переношу, – он качает головой. – Недавно прилетел из Голландии.
– Вы были в Голландии?
– Я там работал по контракту. Я программист.
– А там, правда, тюльпаны выращивают?
– Да, очень много цветов: на балконах, на газонах, в магазинах, – повсюду.
– И наркотики повсюду?
– От каждого кафешопа тянет марихуаной.
– И Квартал Красных фонарей?
– Обязательно. Чернокожие героин продают, как в Гарлеме.
Аня смеется.
– А я в Болгарию летала – там нет ничего интересного.
Влад вдруг поднимается.
– Да, спасибо за зуб. Не хочу вас задерживать. Мне уже лучше.
Она так и замирает с оборванной улыбкой. Парень идет к двери.
– До свидания.
И так цепляется за ручку, что косточки пальцев белеют.
– Вам плохо?
– Мне как-то. Ничего. Это просто головокружение.
Он запускает руку в темные, чуть волнистые волосы.
– Я отвезу вас домой, – находится Аня.
Он пытается отказаться. И снова она не замечает в его тоне кокетства. Парень ведет себя абсолютно асексуально. Скорее всего, действительно голова раскалывается. Аня предлагает ему таблетку, которую тот глотает безропотно, и предупреждает его на всякий случай:
– Но если вас дома кто-то ждет, могут неправильно понять…
– Меня никто не ждет. Буду признателен, если подвезете, – говорит он просто.
В машине молчит. Но это легкая, невесомая тишина, в которую уходит его и ее боль. Он смотрит только на дорогу перед собой.
– Да, лучше становится…
– Вам уже один раз сегодня становилось лучше, – усмехается Аня.
– Вот тут направо поверните. И дальше по Владимирской. Вы хорошо водите.
– Спасибо. Вы живете в центре?
– Недавно переехал.
– Откуда?
– Из Амстердама, – теперь и он усмехается.
– Да-да, вы же там… программировали. Я боюсь этого… не меньше, чем вы боитесь лечить зубы. Мне кажется, что все вокруг иллюзорно, похоже на игру, правил которой я не знаю. Я не чувствую реальности. Мечтаю о том, что не может сбыться. Не нахожу себя ни на одном уровне этой матрицы.
Влад кивает.
– О чем мечтаете?
– О ребенке.
– Что ж тут нерального?
– О ребенке от любимого человека, которого нет в живых.
Он недоверчиво вглядывается в ее профиль.
– Мне показалось, вы очень здравый человек…
– Даже у здравых людей могут быть свои… несбыточные надежды. И свои страхи. Можете говорить мне «ты».
– Если мы в последствии будем общаться, а иначе – не имеет смысла.
– Разве вы больше не придете ко мне лечить зубы?
– А вы всех своих пациентов развозите по домам?
– Только самых слабых.
– Ваша медицина ослабит кого угодно.
– Хорошо – не лечите зубы. Никогда в жизни!
– Решено, – соглашается он.
Она останавливается у его подъезда.
– Спасибо, – бросает он рассеянно. – И за таблетку тоже.
– За таблетку вы уже благодарили…
– Тогда все гут, – и он уходит, хлопнув дверцей.
Она усмехается про себя своим мыслям. Утратила навыки соблазнения. Или просто попался твердый орешек, да и вряд ли стоит того, чтобы раскалывать. Слишком отстраненно держится, как герой собственной компьютерной игры.
Все эта Светка со своими предчувствиями! Забыть и выбросить из головы! Забыть – то же самое, что никогда не лечить зубы.

2. КОМПЬЮТЕРНАЯ ПРОГРАММА

Утром на своем столе Аня находит его карточку, заведенную медсестрой на скорую руку: Владислав Ковалев, двадцать девять лет, адрес… тот, по которому Аня и доставила его вчера домой.
От голландского пациента осталась на память карточка и смутное ощущение недо-приключения. Вот если бы он сказал вчера: «Моя головная боль прошла. Давайте поднимемся ко мне на чашечку чаю», вот тогда… тогда она бы не пошла, несмотря на весь свой интерес к незнакомцу.
Она думает, на кого из ее мужчин похож… этот Влад. На Шубина совсем не похож. На Дарко еще меньше. Скорее, на Сашку. Такой же высокий, только без расхлябанности.
А потом начинается обычный прием, пациенты, пульпиты и кариесы, и ее мысли входят в привычное русло.
И только вечером на автостоянке она видит вчерашнего пациента. Он стоит рядом с ее авто, спокойно дожидаясь ее появления.
– Привет! – говорит, когда Аня приближается. – Тебя жду. Я вчера свою машину тут оставил. А сегодня моя очередь тебя подвезти.
Парень в оранжевом настроении – это заметно: улыбка, сигарета в зубах, невежливое «ты», никакой вчерашней сосредоточенности.
– Больше не болит? – осведомляется ему в тон Аня.
Он распахивает перед ней дверцу новенького «форда».
– Как тебе машина?
– Тоже из Амстердама?
– Нет, из Германии пацаны пригнали. Под бэушную проканала.
– А ты веселый парень, оказывается.
– Это вчера на меня что-то нашло. Я тебе умным, наверное, показался?
– Да, немного.
– Немного умным? Я когда молчу, умнее кажусь. А вчера я хотел сказать, что ты очень молода для заведующей. Очень красивая и добрая. И что у тебя золотые волосы.
Он говорит все это, рулит, курит и то и дело оборачивается к Ане.
– Где ты живешь?
Она называет адрес. В это время звонит мобильный, он говорит с кем-то и продолжает курить, вертеть руль и смотреть на нее.
– Это чувак с работы, – объясняет потом. – Не девушка. У меня нет девушки. Поэтому меня никто не ждет.
– А в Голландии была?
– Нет, не было. А ты… очень любила, правильно я понял?
– Наверное.
– И что случилось? Что-то ужасное? Он умер?
– Погиб.
– Как?
– Не знаю.
– И что? Плакала?
– Плакала. И до сих пор плачу.
– Не очень заметно.
– У соседей спроси.
– Спрошу.
У подъезда не торопится попрощаться.
– На кофе пригласишь?
– У меня нет кофе.
– Тогда просто сексом займемся.
– Ты всегда так быстро… действуешь?
– Нет, иногда вообще не действую.
– Когда зубы болят?
Он спокойно ждет ее ответа.
У него голубые глаза. Очень… яркие, до фиолетового, нереального цвета.
– Нет, – говорит все-таки Аня.
– Нет? Нет сегодня или нет вообще? Учти, что у тебя неприятный голос, когда ты говоришь «нет», – усмехается Влад.
Видит, что она колеблется. Выходит и открывает ей дверцу.
– Пойдем. Посмотрим, как ты живешь.
– От тебя дымом пахнет.
– И что?
Теперь она хохочет. Удивляет, что он ни в чем не дожидается ее согласия.
В квартире осматривается с любопытством.
– Уютно у тебя. Дорого и просто.
Она включает свет, а он – выключает. И в тот же момент она оказывается в его объятиях. Чувствует силу его рук, его мускулов, силу его желания. Запах табака отвлекает, но ее руки уже скользят по его телу. Он снимает свитер и прижимает ее к обнаженной груди. Она не сопротивляется больше. Тянется к нему и встречает жаркий поцелуй.
Кажется, она ждала именно этого, ждала так долго. Но она понимает это только тогда, когда он заполняет ее собой, и она чувствует то, чего не угадала бы ни с первого взгляда, ни с первого поцелуя. Это именно то ощущение, которого искало ее тело. В один миг ее прошлое стирается, стирается все, что было до этого чувства полноты. Все было пусто. И пошло прахом. А теперь все начинается заново.
Она удерживает его. Она обхватывает его руками.
– Владик…
Он целует ее снова. И ей не хочется верить, что подобную нежность он может с легкостью дарить случайной знакомой. Между прочим – так щедро…
Потом она садится в постели и смотрит на него, лежащего на спине.
– Понравилось? – интересуется он бесцеремонно.
– Да.
– А с другими не нравилось?
– Не так было. Не так, как с тобой.
– Хочешь еще раз?
Он не романтик. Его нежность сугубо практична. Это задевает.
– Не хочу. Уходи!
– Уходить? Уже?
– Да.
– Одна будешь ночевать?
– Да.
– Не холодно?
– Нет.
– Никуда я не пойду. Даже и не думай. Я влюбился в тебя.
Она открывает рот от удивления.
– А ты думаешь, я вот так ко всем врачам в гости напрашиваюсь? К терапевтам? Окулистам? Проктологам?
Он просто шутит. Аня закрывает рот. Парню явно удается держать ее в напряжении. Но каким образом? Почему он ее переигрывает?
У него масса недостатков, и он выпячивает их нарочно. И она чувствует, что даже недостатки привлекают ее и делают его еще лучше.
– Ты ненастоящий, – говорит она вдруг. – Ты виртуальный.
Он соглашается:
– Так и есть. Я компьютерная программа.

3. ПРОГРАММЕР

Может, и так. Может, этот Ковалев – компьютерная игра, но кажется, что программа создана целиком и полностью для нее одной. Даже его колкий юмор… даже его тающая улыбка.
После той ночи – дня три не виделись. И не позвонил ни разу, хотя телефонами обменялись, как положено. И она не позвонила. Разве эта ночь дала ей право на все остальное его время? Вряд ли… А нежность… это просто нежность мужчины к женщине, не именно к ней, может. А вообще…
Ковалев – крепкий и красивый парень. Не может быть, чтобы у него не было подруги. Впрочем, выглядит он немного старше. Она дала бы ему – за тридцать. Взгляд выдает очень опытного человека и ко многому уже остывшего.
Потом он позвонил все-таки. Поздно вечером.
– Аня? Как ты? Увидимся?
А она не очень и может: обычная женская причина.
– Можно. Но без секса.
Он положил трубку. Но приехал.
– Кормить тебя? Ты голоден? – осведомляется она заботливо.
– Нет. Я ел в кафе под нашей конторой. Значит, будем всю ночь анекдоты рассказывать?
Она садится в кресло напротив, поджимает ноги.
– Можно в карты играть.
– На откровенные истории, – добавляет он.
И Аня не может поверить, что он никуда не спешит, не уходит, не уезжает, что просто сидит рядом и говорит обо всяких пустяках.
– Давай, расскажи что-нибудь интересное, – он закуривает. – Было же в твоей жизни что-то интересное?
– Нет.
– Все время живешь в Киеве?
– Да. Только весной отдыхала в Болгарии.
– А чем твой парень занимался?
– Поставками за рубеж.
– Поставками чего?
– Разных вещей.
– И как он был… в постели? – спрашивает вдруг Влад.
– Не знаю. Я никогда с ним не спала.
Он даже сигарету оставляет.
– Почему? Проблемный был малый?
– Мы редко виделись.
– Постой-постой, – он смеется. – Ты никогда с ним не спала и хотела от него ребенка? И вы не виделись?
– Потом он женился.
– Какая фигня! – делает он вывод. – И ты любила этого человека?
– Да, – говорит она твердо.
– А спала с кем?
– А зачем тебе это знать?
– Интересно.
– С одним его другом.
– Друга тоже любила?
– Нет. Но я хотела его. Он красивый и тонкий мужчина. И хороший любовник.
– А я?
– А ты лучше всех. Лучше всего моего прошлого.
– Странная ты девушка, Анна, странная…
И сама себе она тоже кажется странной – в полумраке комнаты отвечающая на вопросы каким-то хрустящим голосом.
– А ты… не странный?
– Я – нет. Я обычный. У меня таких перепадов не было.
– А в Голландии?
– Ничего, покурил немного. Проветрился. И вернулся.
– А ты сам по себе живешь? Без родителей?
– У меня никого нет.
– А у меня есть бабушка.
И он говорит, что останется.
– Это не очень удобно.
– Без секса неудобно? – он усмехается. – Или ты за меня волнуешься?
Заканчивается тем, что он ложится рядом и обнимает ее крепко. И она засыпает в его объятиях, а просыпается от того, что он целует ее утром.
– Не буди меня, – она прячет лицо в подушку. – Я не очень спешу.
А потом поворачивается к нему и спрашивает серьезно:
– Что будет дальше? Если сейчас мне с тобой так хорошо, что может быть потом?
– А ты оптимистка! – он поднимается и начинает собираться.
И она любуется его движениями.
– Потом у тебя будет рабочий день и другие больные.
– Как, кстати, твой зуб?
– Пломба выпала.
– Что?!
– Шутка! Хотел проверить, что для тебя ценно. Значит, результат своей работы ты ценишь. А наши отношения?
– А ты?
– Мне ехать нужно. У меня через пятнадцать минут – начало трудового дня.
И он исчезает. Похоже, просто делает то, что нужно ему. Только и всего. Даже если он рядом, то его существование параллельно. Она не может проникнуть в него, как не могла бы проникнуть в компьютерную игру, к примеру, как бы ей ни нравился ее сюжет.
Аня, озадаченная неожиданными мыслями, застывает. Что-то не так. Что-то по-прежнему пусто. Она вдруг набирает его номер.
– Влад, а как называется твоя фирма?
– «Интерстар».
– Я проверю.
– Зачем?
– Мне кажется, что ты врешь.
– В чем? – спрашивает он спокойно.
– Не знаю.
– Проверь, пожалуйста. Фирма есть в телефонном справочнике. Но обычно во лжи подозревает тот, кто врет сам.
А разве она сама врет? Нет, совсем нет. Разве что о своем прошлом. Но какое это может иметь значение? Она находит по справочнику «Интерстар», звонит туда и спрашивает Ковалева. Его зовут к телефону, и она кладет трубку.
Он есть. Работает. Живет в этом городе. Они встречаются. Проводят вместе ночи. И все-таки ощущение беспокойства не оставляет ее ни на минуту. Может, так ребенок боится, что любимая игра вот-вот закончится, ее время истечет, и ничего нельзя будет вернуть.
Осень все красит колоритной романтикой: золотые листья, сухой ветер, синие небо. Похоже, эта осень никогда не забудется.
Игра в осеннюю любовь продолжается. Город заостряет все контуры. Небо бездонно. Но теплые дни не бесконечны.
В первое же хмурое утро, выпавшее на середину октября, Аня, распрощавшись со Светой в центре города и случайно взглянув в сторону ресторана «Парис», узнает Шубина. Тот выходит из такси и направляется ко входу. И может, под пристальным взглядом Ани, тоже оборачивается в ее сторону, и их глаза встречаются. Впрочем, девушка, остановившаяся посреди тротуара, не могла не привлечь его внимание…
Она, словно качнувшись к нему, делает шаг. И Шубин подходит с улыбкой. Он красив и по-прежнему производит впечатление «интеллектуала». Его лицо тонко вычерчено и окрашено бледным. Но зачем он в Киеве?

4. ХОЛОДНОЕ БЛЮДО

– Ты в Киеве? Или я в Москве? – усмехается Аня.
Шубин подходит и по-дружески целует ее в щеку.
– Рад тебя видеть, Анна. Притом абсолютно случайно. Как всегда с тобой бывает.
Берет ее за руку.
– Пообедаем вместе?
– Ты по делам?
– Какие дела в воскресенье? Отдыхаю здесь. Понравился мне Киев. Еще с тех пор…
Напряженности нет. Шубин мил, как и прежде. Мил, как и до их близости. Мил, как и до их разрыва. Мил, как и до гибели Герасимова.
– Что за фокус был с Дарко? – спрашивает все-таки Аня.
– Ничего об этом не знаю. Ты говорила тогда что-то, но я толком не понял.
Снова отбивные, картофель, салаты. У Шубина неизменно хороший аппетит и неизменно ровное настроение. Он приглаживает рукой темные волосы и вглядывается в нее.
– А ты… как?
– Все хорошо.
– Встречаешься с кем-то?
– Да.
– Все серьезно?
– Пока не знаю.
– Значит, замирили? – он белозубо улыбается.
– Есть вещи, которые нельзя прощать…
Она отворачивается от его лица.
– Например?
Шубин оставляет вино и пристально всматривается в нее.
– Что ты имеешь в виду?
– Он погиб. Там, за границей где-то. Его убили попросту, разве нет?
– Откуда столь неутешительная информация?
Аня молчит.
– Это, так сказать, инфо для общего пользования: для Витковского, для родных, для наших и ваших служб, чтобы не искали. А мне, например, известно, что Герасимов жив-здоров и хорошо себя чувствует. И я с него даже денег не взял, заметь! Хотя я лично в курсе, и уже мог бы землю рыть. Но не рою. Мне лично резону нет.
– Он жив? – не может поверить Аня.
– А что это для тебя меняет? – удивляется Шубин. – Ты как вдова живешь, так и живи.
– Но я люблю его… Где он?
– Ты начала другую историю. Зачем тебе прошлое? – не может понять Игорь.
Снова начинает что-то жевать, изредка бросая взгляды на ее побелевшее лицо.
– Зачем тебе его искать?
– Он в тюрьме?
– Абсолютно. Свободен, как ветер.
– А Международная амнистия?
– Для них он тоже погиб – где-то в Европе. Там даже останки нашли. Как бы ты плакала, представляю!
– Значит, он не в Европе?
– Есть еще разные материки… улицы, дома, и города, и стены… Кто это поет? Смешные такие ребята…
Шубин паясничает. Ее грусть явно веселит его. Может, это его маленькая месть… месть, на которую он не решался раньше.
– А ведь ты всегда любила его… И теперь – вдруг шаги Командора. Донна Анна? А Анна тут с любовником развлекается. Как зовут твоего парня? Вот тебе и вечная любовь. А, может, Гере уже и доложили, и он пошел бросаться в море с утеса. Он же парень горячий. Стоит себе сейчас на краю пропасти, а мы тут свинину едим с картошкой и грибами. Нет в жизни справедливости, да?
Аня понимает, что Шубин издевается, но его слова, даже помимо его воли, ранят больно.
Если Герасимов жив, почему не пытается связаться с ней? Ведь она обещала, что будет с ним, если он спасется. Может, он и спасся только для этого… только ради нее. А потом за ней следили, и он не мог к ней приблизиться. Если он вообще в Украине.
Все в один миг становится так сложно, что она теряет интерес и к еде, и к дальнейшему разговору с Шубиным, и к запланированному на вечер свиданию с Владом.
В то же время мир вокруг не изменяется: Шубин продолжает есть и пить вино, музыка продолжает играть, лампы продолжают жарко сиять, освещая публику в дорогих одеждах. Шубин, как обычно, выбирает шикарные рестораны. С кем-то даже здоровается мельком и не очень внимательно.
– О чем задумалась, Донна Анна?
– Прекрати, Игорь. То, что ты говоришь, совсем не весело.
– Не понимаю, почему. Как это тебя касается? Теперь? Столько времени спустя? Ты уже похоронила его в своих мыслях, не будешь же ты после этого искать его? Или собираешься ждать вечно? – он улыбается и пожимает плечами. – Не думаю, что в этом есть смысл.
– Он любит меня.
– Ты уверена?
– Уверена.
– Хотел бы я быть так же уверен хоть в ком-то. Если бы я знал, что это лишит тебя покоя, не возвращал бы его к жизни – в твоем сознании.
– Спасибо, что вернул, – благодарит она запоздало. – Это важно для меня.
– А кто твой парень?
– Просто парень. Программист.
– Красавчик?
– Да. И толковый малый.
– И как вы познакомились? По Интернету? Эти хакеры вечно висят в Сети.
– Нет. Он пришел лечить зуб…
– Ну, разница невелика. Вынужденное какое-то знакомство.
– Ты нарочно делаешь мне больно? – спрашивает она прямо.
– Больно? И так тебе больно, и так больно, как ни верти, – ухмыляется Шубин. – И в мыслях не было причинять тебе боль. Ты просто искаженно все воспринимаешь, Мата Хари.
Они выходят вместе, и Шубин галантно прощается:
– Постель даже не предлагаю.
Шутит, но глаза вдруг становятся грустными. Он берет ее руку и подносит к губам.
– Анна, я, может, неумно сделал, что сказал тебе о Герасимове. Но ты не должна думать об этом. У тебя теперь – своя, совершенно другая жизнь. И даже у меня теперь уже своя и совершенно другая.
– Кажется, прекрасная осень закончилась в один миг.
Он целует ее ладошку.
– Зима тоже бывает прекрасной. Я помню наши дни в Москве, и если только ты захочешь, пусть простит меня Герасимов (живой или мертвый), ради свидания с тобой – я оставлю все свои дела…
– Не думала, что между нами сохранятся теплые отношения, – признается Аня.
– Я тоже не думал. Но… скажу банальность: я люблю тебя, и я многое сделал для того, чтобы ты была счастлива. В конце концов – я замял это дело с его исчезновением.
– Ради меня?
– Ну, и ради него тоже. Хоть он и скотина, по большому счету. А если я сегодня и испортил тебе настроение, то это… это все равно, что добавить специй в пресное блюдо.
– …которое едят холодным.
Шубин усмехается.
– Если это и месть, то очень безобидная, Донна Анна.

5. ТЕАТР

– Это комедия. Московская постановка. Должны же мы культурно проводить время?!
Влад улыбается, целует ее и – прямо в парке – прижимает к себе. Потом отстраняется.
– Что с лицом? Ты стала свидетелем автомобильной катастрофы?
– Почти что…
Она без сил опускается на скамью. Влад остается стоять, сунув руки в карманы брюк.
– Ну?
– Ничего такого. Просто узнала некоторые… новости.
– Какие новости?
Аня молчит. В этот момент она не делает выбор. Выбора нет. Не выбирать же между Владом, который рядом с нею, и Герасимовым, которого по-прежнему нет. Нет, но он существует где-то.
– Я узнала, что…
В то же время хочется рассказать обо всем. Только как-то так, чтобы не задеть Влада. Не обычными фразами, не грубо, не резко. Она теряется.
– Что? – спрашивает он снова.
– Тот парень, который погиб… Он жив.
– Парень, тот, с которым ты никогда не спала? Он жив? И что из этого?
– Не знаю.
– Где он?
– Не знаю.
Он пожимает плечами.
– Я этой истории так и не понял. Между вами ничего не было. Теперь он живет где-то, и ты не знаешь, где и с кем.
– Но…
– Откуда ты это узнала?
– Встретила сегодня одного друга. И он мне рассказал.
Влад некоторое время молчит.
– То есть ты хочешь подвести черту? – спрашивает внезапно.
А иначе зачем бы она говорила об этом?
– Нет, я просто тебе сказала… Ты спросил, что с лицом.
– Это поразило тебя до такой степени?
– Я была просто в шоке. Я, правда, похоронила его в своих мыслях. Рыдала… Я очень любила его. И он, я думаю, меня любил.
– Хм…
– Просто до близости так и не дошло.
– Мне кажется, ты вообще не знала его толком.
– Может. Мы редко виделись…
– И теперь ты хочешь это исправить? Хочешь искать его и такое прочее? Ок, я понял. Не буду тебе мешать в твоих поисках.
Он отступает. Словно хмурая осень ложится между ними.
– Но и помогать тебе в этом я не буду. Меня это не касается, – отрезает он. – Не знаю, что это был за человек. По-моему, с тобой он не был мужчиной. Может, боялся тебя потерять, как это бывает. Но когда боишься потерять то, чего не имеешь, никогда и не будешь этого иметь.
– То есть ты не боишься... – она осекается.
– Потерять тебя? Нет. Я не стану соперничать с воскресшим покойником, которого даже не знаю. Вижу, что не только он сам, но и память о нем свята для тебя.
– Ты не знаешь, сколько мы всего пережили вместе!
– Вместе? Притом, что редко виделись? Извини, я не умею решать таких ребусов. Ты сама хоть веришь в то, что говоришь?
Она верит. И не верит. Влад прав – и не прав в то же время. Он зол на нее, но не скажет, что не хочет ее потерять. Наоборот, он из тех, кто развернется и уйдет первым, чтобы уйти победителем.
– Влад, я не знаю, что теперь делать…
– Ты можешь сказать, что и сейчас ты… любишь этого человека?
– Да…
Он еще с секунду смотрит ей в глаза. А потом отступает от нее и уходит.
Уходит… Для него уж точно нет смысла ждать. Ждать, пока пройдет ее чувство? Быть свидетелем или, еще хуже, организатором всемирного розыска Герасимова? Аня хорошо его понимает…
Но, с другой стороны, он оставляет ее – не с другим. Он оставляет ее одну. Одну в ее одиночестве. В ее персональной осени. Одну на холодной скамейке голого парка.
И она еще долго сидит одна и думает. Любовь к Сашке – это, скорее всего, ее долг, ее обязанность, а любовь к Владу – то живое чувство, которое ей хотелось бы продолжить. Она совсем не хотела с ним расставаться. Для нее он привлекательнее, умнее, красивее Герасимова. Он более опытен, он раскован, он уверен в себе. И она хотела его так, как никогда никого не хотела.
Но Сашка – это ее память. Это память о ней самой. А она – это память о нем. Неужели и ее любовь к нему – только память о любви? Память об их Вечности на двоих?
Забыв машину на стоянке, Аня бредет домой пешком. Чувствует, что ошиблась в чем-то, и из-за этой ошибки компьютерная игра закончилась. Она выпала из виртуального счастья, и у нее нет ни одного шанса туда вернуться. Нет для этого новой жизни.
Она спит одна. Ей холодно. И мысли о Сашке совсем не греют. Влад прав, она даже не знает, каков он в постели. Она никогда не видела его раздетым. Она плохо помнит вкус его губ. И неизвестно, встретятся ли они снова. Но ради этой встречи, которая может и не состояться, она рассталась с Владом.
Герасимов… Любить его – все равно, что петь всю жизнь одну и ту же песню. Не иметь с ней успеха – и все равно петь. Чем она обязана ему? Аня пытается разозлить себя, но злости нет…
Сашка жив – и это главное. Они увидятся и обязательно будут вместе. Она родит ему ребенка… Только когда это случится? Где искать его?
Снова снится вода. Но теперь она уходит куда-то, и Аня ступает босыми ногами по острым камням. Одежда мешает, волосы прилипают к лицу, но она, забыв о боли, упорно идет вслед за водой, за ее журчанием.
Просыпается и подходит к окну. Это дождь… Дождь… И нелегкий путь, который лежит перед нею. Она прижимается лбом к стеклу и чувствует, как осенний холод проникает в ее тело. Мысли остывают.
Еще вчера все было чудесно. Они собирались с Владом в театр на какую-то комедию. Но жизнь преподнесла такой сюрприз. Откуда-то возник этот Шубин. И этот дождь. Словно из ее снов…
Осенняя любовь окончилась. И в то же время она чувствует, что Влад ей дорог еще больше… что все, чего она не знала в других мужчинах, нашла в нем и – была бы ее воля – ни за что бы не потеряла…
Нет, осенняя любовь не закончилась! Просто ее сердце попало в паутину этой осени. Обычная женщина не решила бы так сгоряча, а она поторопилась…
Аня вспоминает, что оставила машину у парка и вызывает такси. В дождь пациентов меньше. Начинается обычный день с его заботами. И она, глядя на потоки дождя за окном, думает о том, чем сейчас занят Герасимов. Чувствует ли он этот дождь?

6. СТАРЫЕ ПРИЯТЕЛИ

– Все равно, что после бури, – говорит Сашка. – Не могу поверить, что уже не штормит. Что все, что происходит – так, мелочи жизни…
– Считай, что ушел на заслуженный отдых. Хотел бы я выйти на пенсию в тридцать лет. А мне еще... – Шубин подсчитывает, – еще прилично осталось.
О том, что было, уже все сказано. И Шубин к этому не возвращается.
– Приехал в ваш Киев, и погода испортилась. А я вчера, кстати, Аню видел. Рассказал ей, что пациент скорее жив, чем мертв…
– Зря…
– Зря? Да брось! Пусть… пострадает немного. Женщинам очень полезно. Это омолаживает. А ты потом как-то утрясешь…
– Не надо было говорить, – мотает головой Сашка.
– Я и про серба этого хотел ей рассказать, но подумал, слишком уж красиво получается с моей стороны. Благородно!
Шубин опрокидывает стопку и смеется.
– Не понял я, что за серб, – говорит Герасимов. – Откуда он взялся?
– А черт его знает. Прилетел к ней из Мельбурна – серб какой-то. Зовут Дарко.
– Дарко?
– И, короче, думаю, сгодится этот Дарко для дела. Мой шеф распорядился к ней хвост нехилый привесить: мол, все, кто входят в контакт, на подозрении. За пациентами даже следили! Ну, думаю, надо это как-то прекращать. А тут этот Дарко. Мы и устроили захват по полной. Серб в непонятках, на английском что-то бормочет. Я его прямо к Шефу – говорю вот, так сказать, результат нашего бдительного наблюдения. Это что ж, всех, кто в контакт с Полетаевой вступает, вот так теперь отлавливать? Так и на международный скандал нарваться недолго. А он скандалов только и боится, больше ничего. Все, говорит, ну ее на фиг, эту слежку, пусть живет себе. К матери твоей тоже съездили – она уверена, что погиб, плачет. Это для дела тоже хорошо.
– Да уж, – соглашается Сашка невесело.
– Ну, все, забудь! – обрывает сам себя Шубин. – Рассосалось же! И тебе на пользу…
– «Спасибо» я тебе уже говорил?
– Так, сквозь зубы.
Они еще выпивают. Год назад Сашка, пожалуй, и представить себе не мог, что будет выпивать с Шубиным и встречаться с ним не по делу. Сначала думал ради бабла Игорь его прикрыл. Элементарно, чтобы поделился Сашка. На Шубина это было бы похоже. Но когда встретились в Киеве, и Сашка прямо спросил: «Сколько хочешь?», Шубин только прищурился, и кулаки сжались.
– Не обостряй, Гера, наших теплых дружеских отношений. Из нас двоих свинья все-таки ты.
Сашка так и ждал подвоха, а его не было. Главное, что от Международной Амнистии спасся, от ФБР, от начальства Шубина в ФСБ, от Витковского. И от бабушки ушел, и от дедушки. И все только благодаря Шубину. С другой стороны, эти игры выбивают Сашку. Не понимает он их.
Зачем нужно было тогда, чтобы Аня звонила? Шубин просто хотел предупредить, что дает ему уйти, а она… страдала, переживала, считала, что предает кого-то. Любит он такие фокусы, ничего не скажешь. Вот и сейчас – зачем было запутывать ее, заставлять выбирать. Странная склонность к психологическим экспериментам.
А выпить Шубин не дурак. Бухает украинскую горилку – и ни в одном глазу. Только волосы приглаживает чаще. Сашка простил ему Анну. Если бы Шубин знал, что это его «школьная любовь», не перешел бы ему дорогу. Но он не знал, тогда еще не знал.
А сейчас просто потешается. Ситуация кажется ему забавной. Сашке – не очень, но он тоже пьет лихо и закусывает чем-то на выбор Шубина.
– У вас вообще классно готовят. И не очень дорого. Дорого, конечно, но не так, как в Москве.
Из них двоих – официантки больше смотрят на Сашку. Шубин это тоже замечает.
– Раньше наоборот было, да? Что значит, перемены человека красят, – и снова ржет. – Может, и мне махнуть в европейское турне?
– Ты же невыездной, нет?
– Невыездной, – кивает Шубин.
– А после отставки?
– Еще пять лет. Пока все тайны устареют.
– И сам устареешь.
Шубин оглядывается на официантку.
– Так че, может по девкам? Или ты верен своей Донне Анне?
Сашка улыбается.
– Да я тоже, – Шубин понимающе кивает, – не люблю простых отношений, бесчувственных. С годами больше ценишь то, что внутри, не внешность. А раньше у меня всяких моделей было – завались!
– Верю…
Сашке не хочется говорить с Шубиным о женщинах. Так или иначе, подобные разговоры сводятся к Анне. А вспоминать, сравнивать – какой смысл?
– Давай, расскажи веселую историю! – Шубин все-таки пьянеет, и блеск глаз уже выдает его нетрезвость.
– Сняли мы раз двух телок, – начинает Сашка. – С Митей это было, кажется. И я с одной, не помню, как зовут, поехал в гостиницу. И… не встал у меня короче. Я такой злой был ****ец!
– Дурак ты – такое рассказывать?!
– Ну, ты спросил про моделей, я и вспомнил, – Сашка пожимает плечами. – Было же. И еще, когда с Лекой разводились, она сказала, мол, был я провинциалом, лимитой, колхозником, и всегда им останусь. И я решил, что кем угодно, но провинциалом больше не буду.
– Да в этом нет ничего плохого. Это… наивность в чем-то. Вот и все, – Шубин задумывается.
– Не знаю. Она тогда что-то другое имела в виду, не наивность. Я ведь женился, потому что уступил ей. Она знала, что не люблю. Я просто сдался, как тряпка. Она об этом, наверно, хотела сказать.
– А теперь ты «не сдаешься без боя»? Как этот ваш поет, как его? Прикольный такой пацан… Что ж я всех звезд забываю?! Склероз у меня начинается что ли?
Шубин хлопает себя по лбу, надеясь встряхнуть в голове все фамилии эстрадных звезд.
– Бухать меньше надо…
– Думаешь? А что мне теперь остается? Девушки меня уже не любят. Я все время работаю. И бухать особо некогда. Вот завтра с утра уже в кабинете сидеть буду, дела государственные решать.
– Мне тоже завтра на работу, – кивает Сашка.
– И на кой вам работа, гражданин Корейко? Жил бы в свое удовольствие, путешествовал бы по миру…
– Думаешь, мало я по миру путешествовал?
– Ну, телик бы смотрел. Тайфуны там разные, цунами, землетрясения, катастрофы всякие, политреформы ваши оранжевые. Нет, лучше на работу ходи – для нервов спокойнее. А порноканала у тебя нет?
– Да порно у меня тоже было…
– Тогда уж точно – лучше на работу, – окончательно решает Шубин. – Кто из нас летит ночью в Москву?
– Ты.
– Я? Тогда мне пора.
Он поднимается. И Сашка видит, что он не очень-то и пьян. Подает на прощанье руку.
– Давай, друг!
– Давай! Свидимся еще!

7. СТАБИЛЬНОСТЬ

Сидя в офисе, Сашка размышляет о жизни. Все очень стабильно. Так стабильно, как никогда раньше не было: дом – работа, работа – дом, комп – телевизор, телевизор – комп.
Очень спокойно. Очень тепло – при хороших калорифере и кондишне. Очень уверенно – он уже успел зарекомендовать себя толковым специалистом в прозрачном бизнесе. А с другой стороны, несмотря на спокойную стабильность будней, память о прошлом въелась цепко и продолжает разъедать сознание. Если бы он не торговал оружием и сам не был убийцей, его матери не пришлось бы считать его мертвым, Аня не была бы ранена в Ираке, не погиб бы Гром. Он предпочитает называть это «погиб»… Но взгляд Грома… его взгляд в аэропорту, когда он думал, что Сашка действительно пришел проводить его… взгляд бесконечно доверчивый… потом растерянный до изумления… а потом…
Сашка резко закрывает глаза. Но картинка не исчезает. Гром понял, что Сашка убил его. Он понял, что Сашка выстрелил, и что он умирает… Но не понял, за что… За что?
Все перед глазами застилают кровавые пятна…
– Гром…
– Да, снова дождь будет, – откликается его сосед Вадик.
Офис очень уютный и современный. Команда молодая и слаженная. Ребята работают очень профессионально, мыслят креативно.
Дождь никому не помеха. Снег в этом году все равно не торопится прикрыть грязную землю. И Сашка никак не может согреть свою память. Только мысленно отвлекается от смерти Грома, как перед глазами возникает Аня в неопрятной палате иракского госпиталя. Не Сашка, может, привез эти бомбы в Багдад, но и он… он тоже.
Мысли материализуются. А, может, он просто привык ходить ее тропами. Он следит издали за ее автомобилем, теряет на каком-то перекрестке, потом снова находит, выдерживая расстояние.
Она останавливается около супермаркета и выходит за покупками. Соблазн очень велик. Сашка входит следом за ней в магазин и скрывается за витриной с фруктами. Смотрит издали.
– Вы самая красивая во всем городе! – бросается навстречу Ане какой-то пьяный.
Она смеется. Похоже, настроение у нее неплохое.
– Аня, – проговаривают его губы сами собой.
Она покупает что-то… что-то никакое – какие-то диетические мюсли, кранчи, йогурт. Она так и не научилась пользоваться достатком и любить себя. Стабильность не радует ни ее, ни Сашку.
Она возвращается к машине с небольшим пакетом. Оглядывается по сторонам. Может, эта привычка осталась у нее после слежки Шубина, а может, после работы в багдадском госпитале. Теперь уже неважно.
Еще какой-то владелец «ауди» улыбается ей на стоянке. Сашкино сердце сжимается от ревности. Все мужчины в радиусе ста метров обращают на нее внимание. И ей остается просто выбрать наиболее подходящего. Выбрала же она Влада…
Он снова едет за ней по трассе. Предельно точно держит дистанцию, помня о ее наблюдательности. И понимает, что долго так не продержится. Что не за этим он возвращался в Киев, не ради этой дурацкой дистанции! А как теперь поступить? Шубин несколько осложнил задачу.
Сашка раздумывает мучительно. При всем желании Аня не найдет его в городе и не разрушит стабильность его и своих будней. Это ему просто найти ее. Словно что-то свое оставил на обычном месте, чтобы вернуться и взять обратно. Правда, был еще Дарко… Дарко, брат Весны. Это старые связи…
А будущее по-прежнему смутно, хотя он сделал все для того, чтобы оно было совместным – ясным и безоблачным.
На перекрестке ее останавливает гаишник, проверяет документы, и Сашка проносится мимо. Скорость – выше разрешенной на этом участке, но патрульный продолжает смотреть в лицо Ане, сверяя фото с оригиналом.
Снова холодный ливень обрушивается на город. Сашка спешит укрыться в квартире, но и под крышей ему зябко и неуютно. А вдруг и ей так же? Вдруг и ее захлестывает это холодное одиночество? Знать бы наверняка…
В его стабильную жизнь почти не вошли развлечения: он не ходит в рестораны, не играет в казино, не пьет виски, не снимает шлюх в барах. Его не тянет за границу. Зимой ему совсем не хочется в теплые страны, а летом он не задумывается об отдыхе на Канарах. Все его путешествия и грандиозные траты окончились. Он не рискует.
Его жизнь пресна и спокойна. В ней один интерес – Анна. И только одно воспоминание – Гром. Иногда он набирает ее домашний номер и кладет трубку раньше, чем она успевает подойти к телефону.
Он мог бы жениться на молоденькой и глупой девчушке. Мог бы взять в жены известную фотомодель или актрису. Его финансовое состояние позволяет ему не скупиться на затраты для завоевания какой угодно женщины, но Сашка никого не завоевывает.
Иногда приходят в голову мысли о Леке и об их неудачном браке, но он гонит их из сознания. Аня – это его вторая половина, это часть его самого, это его часть.
А, кроме нее, и нет у него никакой другой жизни. Может, это не до конца изжитая провинциальность, а может, удары его сердца, которые звучат слишком громко. Ан-на. Ан-на. Ан-на.
Наверное, любовь у всех разная. Как-то же смирился Шубин с тем, что Аня не будет принадлежать ему. А Сашка не смирился бы с этим никогда! И сейчас он отступил, чтобы дождаться подходящего момента…
А подходящего момента все нет. Он никак не может подойти к ней просто… и открыться. Пытается придумать какой-то план, но проложить путь к ее сердцу – намного сложнее, чем проложить на карте четкую линию маршрута какого-то рейса, а потом растянуть эту линию километрами в реальном пространстве.
А здесь словно нет никакой реальности. Даже она сама нереальна… Она… или память о той девочке, с которой он учился в одном классе и которую целовал в ночь выпускного бала. Или целовал совсем недавно, пока она не отстранилась… и не растаяла.
Она? Или просто фантом из его подсознания?
Любовь или паранойя? У него не вполне здоровая психика. Взгляд Грома то и дело вырывает его из будней и бросает в липкий холод замогильного небытия. Гром…
Как в таком случае он может доверять своим чувствам? Почему строит свое будущее, полагаясь на удары сердца? Его сердце пережило такие встряски, что уже давно выпало из ритма обычной жизни и тикает взахлеб, как неисправный будильник. Можно ли верить ему в таком случае?
Или все-таки забыть эту историю, как часть прошлого, которое закончилось на вчерашнем листе календаря?

8. ИНТЕРВЬЮ

– Здравствуйте! Анна Полетаева?
– Да.
Голос в трубке молодой и звонкий.
– Редакция журнала «Мисс». Я Елена Маркова, журналист. Не могли бы вы…
– Я? – удивляется Аня.
– Мы готовим материал о женщинах-руководителях. О нелегком пути…
– И кто вам порекомендовал ко мне обратиться?
– Наш шеф-редактор – ваш пациент…
– А, Илья Валерьевич, – наконец, соотносит Аня. – Спасибо за ваш интерес, но есть множество других успешных женщин. Я не считаю, что достигла чего-то значительного.
– Ваша история очень интересна нашим читателям! – восклицает Маркова.
У девчонки хватка бультерьера. Ей поручили – и она вытащит из Ани это интервью, чего бы ей это ни стоило. «Мисс» – один из самых популярных гламурных журналов страны, и Елена дорожит своей работой. Аня понимает это, но говорить не хочется. И журналистов она не очень любит, и «Мисс» не читает. Зачем тогда? Пожалуй, материал еще и платный…
– Я должна буду заплатить за это интервью? – спрашивает прямо.
– Мы же укажем координаты вашей клиники. Это платная информация, – подтверждает Елена ее догадки.
Удружил Илья, ничего не скажешь.
– Хорошо. Приезжайте прямо в клинику. Только к вечеру, – сдается Аня.
Марковой с виду лет двадцать пять, и на буля она не похожа. Длинные волосы затянуты в хвост, губы подчеркнуты коричневым. Одета в джинсы и темный свитер. Фотокор – постарше, с цифровиком. В кепке. Все очень и очень типично. Очень и очень предсказуемо.
Сначала делают снимки кабинета, кресла, инструментов и Ани в бежевом халате.
– Зацепим в коллаж, – объясняет фотокор из-под кепки.
Аня улыбается, хоть и несколько вымученно. Но успешной женщине после трудового дня и положено выглядеть усталой.
– Анна, расскажите, пожалуйста, о том, как начинался ваш путь к собственному бизнесу…
Назвать медицину просто бизнесом у Ани язык не поворачивается. И отвечать очень неприятно. Нужно рассказывать долго и подробно, а сил на это нет никаких.
– С детства я мечтала стать врачом, – говорит Аня. – После окончания школы поступила в медицинский институт в Донецке.
И познакомилась с Орханом.
– И теперь работаю здесь.
Маркова ерзает на стуле.
– Вы замужем?
– Нет.
Пожалуй, она хотела спросить, не мешает ли семейная жизнь карьере. Но у Ани нет никакой семейной жизни. У Ани нет ничего такого, о чем стоило бы писать.
– Вы хотите иметь детей?
– Рождение ребенка – это очень ответственный шаг.
Почему она не может сказать того, о чем думает? Ответы выходят хриплые, оборванные и абстрактные. Маркова кривится, глядя на диктофон: мало текста для журнального разворота.
– О чем вы мечтаете?
– О мире во всем мире.
Маркова выключает запись.
– Вы шутите? Почему вы не хотите рассказать о том, как организовали собственное дело?
– Я просто хотела работать по специальности.
Маркова снова включает запись.
– Когда я лежала в госпитале в Багдаде, я думала о том, как вернусь и открою свою клинику. А потом снова теряла сознание.
– Вы были в Багдаде?
– Да.
– Работали?
– Да. В госпитале.
– И какова война глазами женщины?
Аня молчит.
– Война… это сложно объяснить. Она там настоящая. Опасная. Трупы, раненые, разрушенные дома. Случайно убитые дети. И не случайно убитые. Ничего светлого. Я встретила в Багдаде человека, с которым была давно знакома, и не смогла приблизиться к нему. И там же его и потеряла.
Журналистка снова выключает диктофон.
– Анна, я прошу вас, можно об этом подробнее. Вы встретили старого знакомого – как? При каких обстоятельствах? Он был солдатом? На чьей стороне воевал? Что произошло между вами? Как вы его потеряли? Он погиб?
Аня опускает голову.
– Лена, простите меня. Напишите, пожалуйста, это сами. Украсьте, как вам будет угодно. Я не умею красиво рассказывать.
Маркова резко поднимается:
– Материал завтра я пришлю на согласование. И счет на оплату. Спасибо за интервью, Анна!
Аня кивает. Хорошая идея – пусть Маркова сама придумает красивую историю, а она почитает о себе, подпишет и оплатит. Илья едва не разорился на новых имплантах, так что взаимозачет необходим. Хотя проще было бы сделать ему пятидесятипроцентную скидку.
Снова Аня вспоминает о своем сегодня. О том, что она по-прежнему одинока. Герасимов по-прежнему остается вне зоны досягаемости. А Влад уже исчез из этой зоны навсегда.
Интервью не развлекло ее, но статья, может, и развлечет. Очень любопытно прочесть романтическую историю, героиней которой является она сама.
Осень все льет ливнями. Лужи уже застывают и скользят под колесами автомобиля. Зима подкрадывается к городу, проникая сначала в души, а потом за воротники плащей и курток.
Холодно… Было хуже. Но и сейчас плохо. И холодно. И гаишники почему-то вечно останавливают. И вечно проверяют документы. Аня старается быть приветливой.
Арсен приносит букет гербер. За то, что она так хорошо подлечила ему зубы.
– В рэсторан, знаю, нэ пайдешь, но цвэточки возьми, да?
Она берет. У Арсена свой автобизнес. И жена есть, кажется. Но Ане он все равно предлагал.
– В этом году, на следующий год, когда-то, никогда, – гадает Аня, обрывая лепестки огромной, как подсолнух, герберы.
Выходит: в этом году. А если «в этом году» она не выйдет замуж, то уж точно – никогда. Приходит медсестра Даша и берет цветок поменьше: любит – не любит – плюнет – поцелует – к сердцу прижмет – к черту пошлет – своей назовет – замуж возьмет. Выходит: к черту пошлет. У Дашки шансов еще меньше.

9. ЖИВОЙ ОТКЛИК

Маркова написала неплохо. Может, и не очень хорошо, но сдержанно и без излишней сентиментальности. С учетом того, что Аня не выдавила из себя ни слова, – прекрасно справилась с задачей.
Это история не об Ане. Это просто история, подкрепленная адресом ее клиники. За адрес Аня, пожалуй, и заплатила. А все остальное – общие фразы, которые могли бы быть отнесены к кому угодно, если бы не ее фото в медицинском халате.
И получилась Аня неплохо. И номер телефона был написан четко. После выхода номера звонков в клинику прибавилось. Реклама неожиданно сработала.
– Анна Михайловна, этот мужчина каждый день звонит и спрашивает, когда вы заканчиваете прием.
– Когда я заканчиваю?
– Да, – Даша поджимает губы.
– И что ты отвечаешь?
– В шесть. Или в пять. Говорю, что он еще успеет. Но он не приходит, а потом звонит снова. Я запомнила его голос. Больше так никто не спрашивает: когда заканчивает?
– Зачем ему это? – удивляется Аня.
– Не знаю.
– В следующий раз соедини меня.
Снова подкрадывается беспокойство. И в то же время – робкая надежда… на долгожданную встречу.
На следующий день Даша вбегает в кабинет с телефоном.
– Вот он! Тот, кто спрашивает о вас каждый день!
Аня берет трубку.
– Здравствуйте. Это Анна. Что вы хотите узнать?
– Когда ты будешь возвращаться домой?
Голос незнакомый. Хотя, не обладая музыкальным слухом, Аня плохо различает голоса по телефону. И тем более, никого не узнает. Немножко режет только «ты» странного незнакомца.
– Зачем тебе это?
– Чтоб смотреть на тебя издали, любоваться твоей фигурой, твоими ножками…
С какой стати незнакомый человек делал бы ей такие признания?
– Саша? Это ты? – спрашивает она, чувствуя, как ее сердце стучит в телефонной трубке.
– Узнала?
Она молчит. Герасимов? Неужели?
– Да, это я, – говорит он тихо.
– Это ты преследуешь меня тенью?
– Да.
– Почему же просто не подойдешь? Это небезопасно?
– Безопасно. Но твои рыжие волосы ослепляют…
– Когда увидимся?
– Хочешь меня увидеть?
– Конечно!
– Сегодня вечером.
Они договариваются о свидании в кафе рядом с ее домом. Она успевает заехать домой переодеться…
Фактически – ничего не сказано. Просто он нашел ее. Но почему не позвонил домой? Почему так долго провожал ее невидимкой? Привыкал к мысли о безопасности? К мысли, что будущее возможно? И даже более того – возможно будущее вдвоем?
Аня замирает перед зеркалом, разглядывая свое лицо. Уставшие черты. Складки в углах рта. Круги под глазами. Она пытается освежить линии макияжем. Снимает с волос заколку, рассыпая по плечам золотистые кудри. Сашка должен увидеть ее такой же, как в школе, такой же, какой он помнил и любил ее…
Она выбирает серое платье и всматривается в свои глаза в зеркале. Отражение расплывается от слез… Если это Герасимов… если это он… она сойдет с ума от счастья!

В кафе она не находит его ни за одним из столиков. Садится за свободный, заказывает кофе, терпеливо ждет. Девчонки по соседству обсуждают какого-то преподавателя. Кафе явно молодежное, шумное.
Аня оглядывается по сторонам. Кажется, кто-то наблюдает за ней издали. Но она не замечает никого, кто глядел бы в ее сторону. Официантка приносит кофе.
Наконец, к ее столику приближается невысокий мужчина неряшливого вида – с несколько одутловатым лицом. Черты мелкие и сплюснутые. Глаза посажены узко и отсвечивают болотным блеском.
– Анечка? Я присяду?
Не дождавшись разрешения, он садится рядом.
– Ты ждешь меня. Только не знаешь пока об этом.
– Тебя?
Его? С какой стати? И вдруг она запоздало догадывается, что это он звонил ей и завлек в это кафе. Он, а вовсе не Герасимов.
– Зачем ты звонил мне? – спрашивает она прямо, с трудом подавляя отвращение.
– Хотел тебя увидеть. Ты очень хорошо получилась в журнальчике. Но в жизни ты еще лучше. И я очень хочу тебя…
Похоже, он пытается быть галантным. Она подхватывается с места.
– Ты никуда не убежишь от меня! От меня еще никто не убежал! – бросает он ей вслед. – Я нашел тебя. Я тебя выбрал!
Как она мечтала услышать эти слова: «я нашел тебя»! Но в ее жизни все перевернуто с ног на голову, все зеркала кривые. Вместо Сашки ее нашел какой-то параноик, который только с виду показался ей тихим алкоголиком. А кто он на самом деле? Безопасен ли он?
Аня прогоняет гадкое впечатление, оставшееся после разговора. Закрывает дверь, зашторивает окна. Он звонит на домашний:
– Ты не скроешься от меня, моя девочка. Я все равно приду и возьму тебя!
Вот чем может быть чревата простая публикация в женском журнале. Ане кажется, что этот человек, имени которого она не знает, где-то совсем рядом. Засыпая, она слышит его дыхание. Просыпается в ужасе.
Он знает ее домашний телефон. Он знает ее адрес. И она не может пойти в милицию и пожаловаться на преследователя, потому что ей не нужна милиция. Ей не нужна слежка. Что если Сашка все-таки появится и решит встретиться с ней?
Телефон трещит, и она не снимает трубку. А вдруг с работы?
– Доброе утро, моя красавица! Ты уже причесала свои золотые волосы? Скоро я выщипаю их по одной волосинке! Ты же любишь боль… Ты должна любить боль.
Она бросает трубку. Потом звонит Даше.
– Заедь за мной.
– Но я уже на работе, Анна Михайловна.
– Возьми такси, Даш, пожалуйста…

10. «ФОКС»

На работе можно отвлечься. Но совсем ненадолго.
Аня, которая уже сталкивалась со слежкой, теперь понимает разницу. Тогда преследование не касалось ее лично, теперь же каждый шаг преследователя – точно в ее следы. И с каждым шагом расстояние между ними уменьшается.
Он уже сообщил, что его зовут Роман, что он придет к ней ночью и будет убивать ее долго. Этот человек не может знать наверняка, что Аня не обратится в милицию, но это его нисколько не пугает.
Она не берет трубку, но иногда на работе все равно нарывается на его звонки.
– Работаешь, моя красавица? Скоро и я поработаю над тобой. Ты будешь корчиться и стонать. Будешь ползать в луже собственной крови. Твои волосы станут совсем красными.
Она сидит в оцепенении еще с час после разговора. Может, когда-то в детстве он невзлюбил зубных врачей, но теперь одна Аня должна расплатиться по всем счетам. Наконец, кто-то из коллег советует ей обратиться к частному детективу, чтобы маньяк, по крайней мере, убедился, что она не бездействует, парализованная страхом в ожидании его появления.
Если он следит за ней, то обязательно заметит, что она останавливается около детективного агентства «Фокс» и не торопится выходить. Рассматривает из окна офис «фоксов» на первом этаже девятиэтажки. Окна за ажурными решетками. Обнадеживающе.
Аня, наконец, решается. Входит внутрь и натыкается на секретарский стол. Девушка, впрочем, вежлива и мила.
– Мне бы с директором поговорить…
– Он на месте. Вячеслав Витальевич Колос – кабинет налево.
Девушка предупреждает его о посетителе. Обычное дело для всех, кроме Ани…
Вячеслав Витальевич поднимается ей навстречу. Это мужчина лет пятидесяти, моложавый, солидный. Крепкий, лысоватый, светловолосый и тонкогубый. Кожа смуглая. Может, хорошо отдохнул летом – где-то в Коктебеле, не дальше.
Человек военной выправки. С прочным финансовым положением. «Фокс», по отзывам, лучшее детективное агентство столицы. Колос усаживает Анну в кресло. Сам садится за стол напротив, придвигает к себе толстый блокнот.
– Я вас слушаю, Анна…
Он не знает, зачем она пришла. Может, хочет приставить шпиона к своему неверному мужу, может, собрать компромат на шефа или найти тех, кто вытащил из ее автомобиля магнитолу.
Аня выкладывает перед Колосом журнал «Мисс» и раскрывает на страницах со своим интервью.
– Я давала интервью этому журналу.
И теперь хочет обвинить издательство в искажении фактов. Такое уже случалось. Он понимающе кивает.
– И после выхода номера мне стал звонить один человек…
Колос словно просыпается, вскидывает голубые глаза.
– Я его не знаю, – продолжает Аня. – Он сказал, что его зовут Роман, и что он нашел меня. И будет меня преследовать… до самой моей смерти. Он действительно следит за мной, звонит домой и на работу, угрожает…
– Кто-нибудь, кроме вас, слышал его?
– Вы считаете меня сумасшедшей?
Колос на миг теряется.
– Нет, нет, не подумайте. Это обычные вопросы.
– Его слышали мои коллеги. Даша, наша медсестра…
– Что именно он говорит?
– Я должна это повторить?
– Да.
Похоже, Колос не очень сентиментальный человек. Он записывает угрозы в свой толстый синий блокнот, и выражение его лица никак не изменяется.
– То есть вы не знаете этого человека? – уточняет он. – Никогда его не видели?
– Видела. Мы встречались. Я думала, что это мой друг нашел меня, одноклассник. Мы назначили встречу в кафе.
Аня описывает человека, которого тогда увидела. Колос продолжает записывать.
– Как я понял, вы хотите, чтобы ваш преследователь был нейтрализован и передан властям?
– Я боюсь, – признается Аня. – Я никогда так не боялась, как теперь. Честно вам говорю…
– Это понятно. Но нужно уточнить наши цели. Может быть, вы хотите, чтобы мы приставили к вам пока охрану? На время нашего расследования? – интересуется Колос спокойно.
– Вы проведете расследование?
– Разумеется. В первую очередь проконтролируем все звонки. Задача не кажется мне очень сложной. Вы просто напуганы.
– Но он кажется психопатом!
Колос пожимает плечами.
– И даже в этом случае вам не стоит так отчаиваться. С другой стороны, это может быть просто обостренная реакция чем-то огорченного человека. В любом случае, мы все выясним.
Он называет сумму. Это аванс. Своеобразная гарантия ее спокойствия. Анна платит наличными.
– С вами сейчас поедет наш парень, Геннадий.
– Вячеслав Витальевич, – Аня на миг закрывает глаза, – я не смогу все рассказывать заново.
– Этого не нужно. Я передам всю информацию. И Гена очень деликатен.
Она благодарит.
Секретарша в приемной смотрит сочувственно, и Ане начинает казаться, что она подслушивала и теперь тоже в курсе ее деликатного дела. Может, именно в этот момент Колос пересказывает Гене ее историю, говоря что-то вроде: «Никаких доказательств, но заплатила хорошо. Посмотришь ее квартиру, поездишь с ней по городу». Или наоборот: «Это серьезное дело, Гена. Похоже, какой-то серийный маньяк вышел на нее и наметил своей новой жертвой. Если мы это раскроем, задвинем милицию конкретно. Присмотрись там хорошо, но пугать ее не надо».
Наконец, в приемной появляется проинструктированный Гена-Фокс. Это парень лет тридцати, высокий, худой, не очень спортивного телосложения, коротко стриженый, кареглазый, с запавшими щеками. Одет в джинсовый костюм и кроссовки. Вид сосредоточенный, но кивает ей ободряюще.
– Здравствуйте, Аня. Я Геннадий. Давайте поедем к вам и осмотримся на местности.
Улыбается.
– Да, давайте поедем ко мне, – соглашается она поспешно, радуясь тому, что пересказывать свою историю во второй раз ей действительно не придется.
Парень садится рядом в ее авто и смотрит в зеркало заднего вида.
– То есть, машины у него нет?
– Нет, кажется.
– И еще один, последний, вопрос: почему вы не обратились в милицию?
– Я очень не люблю милицию.
– Я тоже, хотя в прошлом милиционер, – усмехается Гена.
Она снова кивает. Ее не очень интересует его прошлое. Интересует только то, как скоро он решит ее проблемы. В квартире он осматривает все до мелочей, раскручивает телефон, потом снова интересуется:
– А соседей вы хорошо знаете?
– Не всех, конечно.
– Тем более, вы не можете знать их знакомых. Я к тому, что кодовый замок на входной двери вряд ли остановит того, кто захочет проникнуть в дом. А у кого есть ключи от этой квартиры?
– Только у меня.
– Вы живете одна?
– Да. Совершенно.
– Это плохо.
Он подходит к окну и оглядывает двор внизу.
– Чай-кофе? – предлагает Анна рассеянно.
– Нет, спасибо. Вы не думаете, что это просто шутка или розыгрыш ваших знакомых?
– Не думаю. Он… он производит очень неприятное впечатление. Он…
Гена-Фокс, наконец, оборачивается к ней.
– Не стоит так волноваться. Ваши телефоны мы прослушаем, поэтому старайтесь говорить с ним подольше. Думаю, вычислим его очень скоро.
Он идет к двери.
– Уже уходите? – восклицает она в отчаянии.
Несколько секунд Гена смотрит на нее растерянно.
– Таких указаний я не получал…
Но телефонный звонок не дает ему закончить.

11. МАНЬЯК

– Здравствуйте, ребята. Знаю-знаю, что вы там меня обсуждаете.
Гена становится рядом и четко слышит голос в телефонной трубке.
– Мальчика ты нашла, чтобы он тебя охранял, да? Только он тебя не спасет, моя красавица. Я уничтожу любого, кто встанет между нами. Он это слышит? Передай ему, пусть убирается, пока не поздно!
В комнате уже темно. Аня стоит с трубкой в руке и слушает гудки до тех пор, пока Гена не отнимает у нее трубку. Кладет ее молча.
Зима подступает мрачная. Тусклая. Бесснежная. Бессердечная зима.
– Гена… я бывала в разных переделках. Я жила за границей и там тоже… приходилось рисковать. Но это… здесь… все заново. Чья-то нездоровая психика… За что мне это?
А за что это ему самому? Парень выглядит невесело. Похоже, не ожидал ничего такого зловещего. Похоже, Колос все-таки описал ему ситуацию как не очень серьезную.
– Вот так он звонит вам постоянно?
– Да.
– Пожалуй, вам действительно лучше не оставаться одной. Но я должен вечером быть дома.
Он набирает шефа.
– Вячеслав Витальевич, вы не могли бы подъехать? Да, на квартиру, – он называет адрес. – Здесь… нужно обсудить все еще раз. Да…
Теперь Гена-Фокс выглядит увереннее.
– Сейчас шеф будет – пускай посидит с вами. Его никто не ждет, по крайней мере. А у моей мамы сегодня день рождения.
Колос не заставляет себя долго ждать. Аня, позабывшая уже первое впечатление от его военной выправки, снова отмечает его стать и невыцветший с лета загар.
– Что у вас здесь такое? – интересуется он громко.
Гена-Фокс отзывает его на кухню. Аня прислушивается, но оба понижают голос.
– Я хотел Костику звякнуть, – слышит Аня Гену.
«Сейчас все детективы агентства «Фокс» соберутся в этой квартире», – думает она про себя, но смешно это не кажется.
Гена прощается, а Колос остается.
– Чай-кофе? – снова спрашивает Аня.
– Кофе, – Колос проходит за ней и садится за кухонный стол. – Вот у молодежи, Анна Михайловна, свои заморочки. Личная жизнь. А их работу за них должен делать Пушкин. Со сливками, если можно…
– Сливок нет.
– Тогда без сливок.
Он берет чашку кофе и смотрит на нее без энтузиазма.
– А коньяк у вас есть?
– Есть.
Аня достает коньяк и добавляет в кофе. Колос отпивает и снова добавляет коньяк, постепенно увеличивая процент алкоголя.
– Где вы отдыхали летом? – спрашивает Аня, чтобы не думать о телефонных звонках.
– В Феодосии.
Молчат.
– А оружие у вас есть?
– Есть.
Это немного успокаивает. Часы показывают одиннадцать вечера.
– Я вам на диване постелю.
– Давайте. Коммуникациями сейчас Жека занимается. Как только этот тип позвонит еще раз, мы будем знать, где он находится.
– А часто вы сталкиваетесь с… подобными случаями?
Колос почесывает лысую макушку.
– Честно говоря, нет. Мы специализируемся на сборе информации в основном. Но думаю, что дело не столь…
– Вы это уже говорили…
– Вы очень напуганы. Страх – плохой помощник. Нужно успокоиться.
Сам он, употребив на ночь с полбутылки коньяка, кажется вполне спокойным.
– Всему виной ваша красота, – говорит с улыбкой Ане. – Фотография привлекла его.
– Мало что ли звезд эстрады!
– Вы показались ему более доступной, так сказать…
Колос продвигается к дивану и устало садится.
– Не замечайте моего присутствия. Это вынужденная мера.
– Нормально, – Аня кивает. – С вами надежнее. Ванная-туалет – там. Вот чистое полотенце. Вас не ждут?
– Нет. Я живу один. Семьи нет. Детей нет.
Колос не выглядит огорченным по этому поводу. Аня даже удивляется.
– Вам уже пора… как бы.
Как обычно, она не заставляет себя облагораживать свои мысли.
– Вы же прочно стоите на ногах…
– В таком состоянии обязательно заводить детей?
– Мне так кажется.
– А в вашем состоянии?
– Мой любимый сейчас далеко.
– И вы вынуждены обращаться за помощью к профессионалам, – резюмирует он.
Аня отказывается улавливать его иронию. Уходит к себе и гасит свет. С ним, правда, не страшно. Она слышит, как кряхтит новый диван под тяжелым телом гостя. Эти звуки навевают что-то безмятежное, домашнее, уютное. И вдруг раздается телефонный звонок.
– Вячеслав! – зовет она испуганно.
Он тоже подходит к телефону.
– Женя это уже фиксирует. Снимайте трубку.
Аня слышит знакомый голос Романа:
– Начальник там? Разбуди его и передай, что его мальчик случайно упал в канализационный люк. И ты теперь моя.
Как только он отключается, на мобильный Колоса звонит Жека:
– Мы выезжаем к таксофону. Про Генку правда?
– Если это правда, – рассуждает Колос спокойно, – мы имеем дело с холодным убийцей, который бросает нам вызов.
Буквально через минуту звонит дежурный из милиции. Колос только кивает в трубку.
– Да, мой парень. Да, ясно. Да, буду.
Потом поднимает глаза на Аню.
– Нашли в люке. Масса ножевых ранений. Он мертв.
– Он шел к маме на День рождения…
– Мы должны рассказать в милиции, что именно он расследовал.
– Нет!
– Почему?
– Я заплатила вам деньги! Если вы не в силах мне помочь – откажитесь от дела и верните мне аванс. А потом уже – идите с отчетом в милицию! – заявляет Аня.
– Что?! Да дело сейчас не в деньгах, не в авансе, а в человеческой жизни!
– Мы заключили договор! Вы не имеете права разглашать информацию! И если единственное, на что вы способны, это бежать в первый же милицейский участок за помощью, то вы такие же детективы, как я оперная певица!
– Мои люди сейчас занимаются этим!
– Вот и пусть занимаются!
– Но Анна!
– Я подписала договор с агентством. Я не права?
Он резко отворачивается.
В этот момент она не думает ни об убитом Генке, ни о его матери, ни о Колосе, ни о себе. Она думает только о Герасимове. Как и всегда, впрочем…

12. РАССЛЕДОВАНИЕ

Его личность не установили. Возможно, он никогда не был под следствием и не нес уголовной ответственности. Поэтому и действует так смело – с уверенностью в своей безнаказанности. Может быть, это человек, психика которого абсолютно разрушена. Может, он умышленно бравирует перед финалом – сам стремясь к своей смерти. Но Аня думает только об одном: за что ей это?
Еще недавно ее мысли были заняты только Герасимовым и его возможным возвращением, и вдруг все ее настоящее исчезло. Исчезло ее нетерпеливое ожидание чуда, а остался только холодный ужас унизительного преследования.
Почему она? Почему именно она должна была привлечь внимание человека с нездоровой психикой? Неужели ее внешность настолько вызывающа? Неужели она способна провоцировать только на гнусность?
Весь следующий день в клинике с ней провел Костик-Фокс, невысокий, коренастый парень, с коротко стриженным светлым ежиком на голове и серыми невеселыми глазами.
– Да, дело серьезное. Вы, как я понял, что-то против ментов имеете?
– Имею.
– Шеф сейчас в ментовке выкручивается. Но у нас – максимум три дня, чтобы найти эту сволочь. Иначе всем кердык. И контору нашу закроют к чертовой матери…
– Да, прибавила я вам хлопот, – усмехается Аня.
Парень сторожит дверь холла и оглядывает каждого пациента. В конце дня входит в ее кабинет и падает в кресло.
– Не звонил?
– Нет.
– Я устал, как собака. Глаза болят ко всем приглядываться.
– Покраснели…
– Да, я чувствую.
– Не знаете, что там шеф?
– Что-то роют с Жекой. Агентов подключили. Мне приказано провести с вами ночь.
– Остается порадоваться: каждую ночь новый мужчина, – невесело шутит Аня.
– Шеф храпит?
– Мы не успели уснуть. Позвонили тогда… из милиции.
– С Генкой все внезапно случилось. Иначе он среагировал бы. Напал, скорее всего, сзади, в темноте. Нанес ножевое ранение, от которого и наступила смерть. А остальные – в мертвое тело.
– Но он не сильный мужчина. Невысокий, щуплый.
– Не обязательно быть высоким, чтобы быть сильным. Похоже, практика у него есть на эти дела.
– А у вас?
– Я боксер. В прошлом.
Анна без сил прислоняется к подоконнику.
– Я не знаю, чего мне ждать от завтрашнего дня.
– А от сегодняшнего?
Он разводит руками.
– Хотите, пойдем в кафе? Выпьете чего-нибудь?
– А вы?
– Я при исполнении.
– А у меня нет настроения. Гена… из-за меня погиб ведь…
Как всегда, сказала то, что подумала. Костик покачал головой.
– Он погиб на работе. Мы все рискуем, в большей или меньшей степени. Вашей вины в этом нет.
Это просто такая фраза. Пожалуй, Костик должен был произнести ее, потому что она хотела ее услышать. Но от этого она не стала чувствовать свою вину меньше.
– Я отвезу вас домой.
Он сам садится за руль, позволяя ей закрыть глаза и забыть о дороге. А дома их ждет очередной телефонный звонок.
– Ты ничему не хочешь учиться, моя девочка? – спрашивает преследователь внятно и отчетливо, но его голос все равно выдает нетрезвость.
Может, это даже не алкоголь, а просто психоз, который бродит в его крови и выплескивается в телефонную трубку.
– Мне пришлось убрать твоего мальчика, потому что он встал между нами. А ты быстро наша нового! Но я все равно выберу момент, чтобы заглянуть к тебе. Жди!
Костя кивает, глядя в ее переполненные ужасом глаза.
– Мы не оставим вас одну. Фактически сейчас он признался в убийстве. Это его приговор.
– Но где он сам?
– Пока я здесь, он не появится. Он следит за нами и знает, что вы не одна.
Аня с секунду раздумывает, глядя на Костика.
– Может, можно как-то подтолкнуть его? Спровоцировать? Он же не очень осторожничает…
– Лично мне поручено охранять вашу жизнь.
– А шеф? Я могу с ним связаться сейчас?
Костя пожимает плечами.
– Анна Михайловна, оставьте это! У шефа свои планы. Свои инструкции. Расследование продвигается.
– Почему же я об этом ничего не знаю? Почему должна прятаться, как и два дня назад? Я хочу, чтобы вы ушли. Я хочу остаться одна!
– Это невозможно.
– Тогда наберите мне шефа!
Костик раздраженно набирает номер и протягивает ей телефон.
– Вячеслав Витальевич? Это Анна. Я хочу вас предупредить, что отпускаю Костю, – говорит она быстро. – Этот конвой ни к чему не приводит.
– Но Анна! – беспомощно восклицает Колос.
– Мне это не помогает ничем!
– Помогает, потому что вы сейчас живы!
Аня бросает трубку.
– Вы свободны, Костя. Я хочу побыть одна.
Костя некоторое время стоит в раздумьях, морщит лоб, а потом, не желая спорить с Аней, исчезает за дверью.

Она остается одна. Пространство рвется. Где-то в этом пространстве существует она. На другом клочке – Колос со своим затяжным расследованием. Где-то еще – Костик-Фокс. Где-то – Роман, который ее преследует.
Но все это очень мало похоже на реальность. Это не может происходить одновременно в реальном времени и реальном пространстве – в декабре, зимой, вечером, в этом городе. В этой синеве морозного воздуха. При этих сияющих огнях столицы…
Невозможно. Это все-таки игра. Компьютерная игра, которая продолжается. Она длилась и перетекала в разные страны, в ситуации с разными героями, в опасность разных уровней, в угрозу для ее жизни – и ее жизнь заново, в ее новые жизни. Из жизни – в жизнь.
Это всего лишь игра. Не больше. В ее груди стучит ненастоящее сердце. В ее жилах течет ненастоящая кровь. И страх, который она испытывает, – ненастоящий. И все ее надежды – несбыточны. Просто фантазии.
Она набирает номер, от которого уже отвыкли ее пальцы.
– Мне кажется, в такой ситуации может помочь только специалист…
– В какой ситуации? – спрашивает Влад, узнав ее хриплый голос.
– Меня кто-то преследует. Я наняла детективов. Один из них убит. Мне звонят снова. Я не боюсь. Я знаю, что это всего лишь компьютерная игра. Но я не знаю, сколько жизней у меня осталось…
Он молчит.
– Ты не можешь мне подсказать?
– Могу. Только слушай меня внимательно. Закрой дверь на все замки. Закрой окна. Отключи телефоны. Я сейчас приеду. Ты откроешь – только мне. Это понятно?
– Да, – кивает она в каком-то дурмане.
– И, кроме меня, не впускай никого. И… у тебя всего одна жизнь. И она очень нужна… мне. Не отдавай ее никому, Аня. Поняла меня?
– Да.
– Я уже еду.
Она осторожно кладет трубку и отключает телефон. Замыкает дверь. Ничему не удивляется. То, что Влад решился приехать сразу же, принимает как должное. Сознание мутится от напряжения. Может, это всего лишь переход на новый уровень опасности, который она должна пройти.

13. НЕНАСТОЯЩАЯ КРОВЬ

– Аня, открой! Это Влад. Аня! Аня!
Она открывает дверь. Похоже, что все-таки напряжение зашкалило. В этот момент она соображает не больше, чем тогда, когда сидела на лавочке в Татилии и смотрела погасшими глазами на развлекающихся туристов.
Она едва узнает Влада. Врезается в сознание четкость его черт, запах его сигарет, его знакомый голос.
– Аня, как ты?
Она смеется.
– Я договорилась с агентством. Все время какие-то люди, мужчины, которые мне неприятны. Я не бываю одна. Но я одна – одну меня он хочет убить!
– Кто он?
– Я не знаю.
Влад не подходит к закрытым окнам и не осматривается в квартире. Он просто прислоняется спиной к дверному косяку и смотрит на нее.
– Ты не в себе… Когда ты мне позвонила, я понял это по голосу.
– Я тебе звонила?
– Разве ты не помнишь?
– Я помню, как набирала твой номер, но не помню, что говорила…
– Ты должна прилечь. Я сейчас позвоню в милицию, и они быстро его найдут.
– Нет! – она вдруг хватает его за руки, словно хочет помешать ему достать мобильный. – В милицию звонить нельзя! Нельзя ни в коем случае!
– Почему?
– А вдруг Герасимов захочет прийти ко мне?
– Кто? Герасимов? Этот твой воскресший парень? Он еще не вышел на связь? И ради него ты готова рисковать своей жизнью?
Она молчит и отпускает его руки.
– Ради него? Чем в таком случае я могу тебе помочь?
– Влад, я… мне очень тяжело. Я не понимаю, что происходит. Не понимаю, почему я.
– Я тоже не понимаю.
– Когда я была ранена и умирала, не думала, почему я. А теперь я постоянно думаю об этом: почему я, а не кто-то другой? Почему?
Он подводит ее к постели и усаживает.
– Тебе нужно поспать.
– Я ничего не соображаю.
Теперь звонит ее мобильный. Аня берет телефон и смотрит на Влада.
– Ты прогнала своих гостей, я знаю, – говорит знакомый голос. – Ты очень правильно сделала. Ты должна ждать только меня…
Влад молчит. Похоже, что Роман не знает о его присутствии. Он знает только, что «фоксы» покинули ее квартиру. Может, он только их знает в лицо. Но, так или иначе, это значит, что он рядом, следит за ее подъездом, за ее зашторенными окнами. Он совсем близко…
– Я не могу бороться с этим, – говорит она Владу.
– Ты не должна с этим бороться. Это не зависит от тебя, понимаешь? Тебе не по силам это побороть. Ты не виновата в том, что он выбрал тебя. В этом никто не виноват. Он больной подонок, и все, – говорит Влад как можно более внятно.
Почти по слогам. Она смотрит на него, и видит не того парня, который пришел к ней в кабинет с больным зубом, а что-то давнее-давнее, далекое-далекое. Чью-то прошлую жизнь. Может, его, а может, свою собственную. Но додумать некогда. Входная дверь открывается. Влад, войдя, не запер ее за собой…
«Кто-то из «фоксов» вернулся», – успевает подумать Аня и видит перед собой Романа. Влад успевает отступить за шкаф, скрывшись от взгляда вошедшего.
– Здравствуй, моя куколка, – говорит гость, останавливаясь в дверях и прищуриваясь. – Твои женихи бросили тебя на произвол судьбы. Я им позвонил и сказал, что назначил тебе свидание на Почтовой площади. И что ты пообещала прийти в полночь. Уже почти полночь…
Снова звонит телефон, и Аня понимает, что это кто-то из агентства. Но ответить она уже не может.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает у него.
Он приближается. Аня уже четко видит его тонкие влажные губы, видит, как подергиваются его обвисшие щеки, как подскакивают от дрожи руки. Слышит его сиплое, прерывистое дыхание…
– Зачем? Затем, что никто не должен смотреть на тебя, гладить твои волосы, наслаждаться твоей кожей. Ты должна быть безобразной для всех, кроме меня. Иначе я не оставлю тебя живой…
– А твоя девушка разве не красива?
На миг он задумывается.
– Ее больше нет. Этой суки больше нет! Теперь она не сможет изменять мне и смеяться надо мной! И ты тоже изменщица, рыжая шлюха!
Он делает рывок к ней, вытянув вперед руки, надеясь схватить ее за волосы или сдавить горло. В этот момент она уже не помнит о Владе, она бросается к окну, пытаясь – чего бы это ни стоило – спастись от его прикосновения.
Влад останавливает его резким ударом в висок. Тот отшатывается назад и теряет равновесие.
– Не смотри, Аня! – успевает бросить Влад, прежде чем хватает со стола вазу и опускает ее на голову гостя.
Звук от удара глухой. О его силе можно судить только по тому, как внезапно Роман падает на пол. Из разбитой головы течет кровь. Аня наблюдает парализовано.
– Не смотри, я же тебе сказал! – бросает Влад снова.
Потом берет со стола салфетку, вытирает вазу сверху, до следов крови, и передает ей. Аня берет ее обеими руками и молча смотрит, как он протирает все дверные ручки.
Наконец, Влад обращается к ней и говорит как можно понятнее:
– Меня здесь не было. Ты оставила дверь открытой. Он вошел. Стал тебе угрожать. Ты ударила его вазой. Он упал. И умер.
Она молчит, прижимая вазу к себе.
– А он умер?
– Сейчас обязательно кто-то появится из твоего агентства, как только они поймут, что он их обманул. Запомни главное: меня здесь не было. И ничего не воспринимай всерьез…
Он делает паузу и продолжает:
– В этом нет ничего серьезного. Это всего лишь игра. Я рад, что помог тебе сохранить жизнь. Она у тебя всего одна. И она мне нужна. Дальше ты должна действовать сама – четко и уверенно. Кошмар закончился. Соберись, Аня – остались только формальности. Мы вместе дошли до этого уровня. И когда ты пройдешь его до конца, мы встретимся. А сейчас я должен идти. Скажи, что ты все поняла.
– Я поняла, – говорит она сквозь слезы. – Потом ты расскажешь мне, где хранится ключ от моего счастья.
Он улыбается.
– Ради этого ты играешь? Ради ключа, который сама выбрасывала десятки раз?
– Теперь он мне нужен.
– Хорошо, я расскажу.
Влад уходит, а она остается наедине с трупом. И с вазой. Аккуратно ставит ее на краешек стола. Потом снова берет обеими руками и прижимает к себе. Наконец, на лестнице слышатся шаги.

14. ФОРМАЛЬНОСТИ

– Анна Михайловна! Анна! Вы живы? – Колос врывается в квартиру и замирает в дверях.
За ним вырисовывается перепуганный Костик.
– Я жива, – говорит Аня и роняет вазу на пол.
Выходит не очень эффектно, потому что ваза не разбивается. Она утыкается в ковер, как незадолго до этого и сам Роман.
– Звони в милицию, Костя! – распоряжается Колос, и Костя начинает подсоединять телефон.
– Я не помню, как это произошло… Он вошел. Он просто вошел…
– Успокойтесь, Анна Михайловна!
Формальности все тянутся. Приезжает милиция, скорая помощь, начинаются допросы и протоколы. Колос словно заслоняет собой Аню и не оставляет ее ни на секунду.
Только к вечеру следующего дня рассасывается.
– Они установили личность. В его квартире нашли вещи убитых женщин. Он оставлял трофеи на память: одежду, сережки, нижнее белье. Соседи говорят, что был скромным. Выпивал редко. Кстати, высшее образование.
Аня кивает, словно знала все это раньше.
– Никогда не разыскивался, не привлекался. Но на его счету шесть убитых женщин. И, может быть, еще… неизвестно. Вы, Анна Михайловна, просто остановили маньяка…
– Он сам стремился к гибели, – Аня качает головой.
Колос не соглашается:
– Ну, это вопрос философский. Очень туманный. Главное, что у милиции к вам больше нет вопросов. А как по мне, так вы и вовсе совершили героический поступок. Вместо меня, или, скажем, Костика. Поэтому денег с вас я больше не возьму. Мы сработали неважно, простите великодушно. Рад, что все обошлось.
– А у вас, оказывается, есть совесть…
Аня улыбается.
– Как вы ночами спите? – спрашивает он серьезно.
– В эту ночь не спала. Но, думаю, компания больше не понадобится.
– Ну, дело ваше…
Колос отступает к двери, а потом возвращается.
– Вот не спрошу, а потом жалеть буду. Вы не согласитесь поужинать со мной – в честь окончания дела, так сказать?
Она улыбается. Потом подходит к окну. Смотрит на серое здание дома напротив. Тускло все. Неинтересно.
– Хотите пригласить на ужин женщину, совершившую кровавое убийство?
– Анна, не говорите глупостей. Я хочу пригласить женщину очень красивую, изящную…
– Только вазу мне в руки не давайте.
– Все шутите. Хотя удар был нешуточный.
– Опасаетесь?
– Нет. Я готов… испытать все.
– Хорошо, – усмехается Аня. – Я тоже готова.
Что ж… Это просто еще одна формальность – ужин с Колосом, который помог ей отвязаться от дотошных следователей.
Он выбирает «Токио» – ресторан очень спокойный, старомодный, но изысканный. Целиком в его манере. Аня, в синем вечернем платье, чувствует себя такой же холодной, как синяя зимняя ночь. Промерзшей насквозь. С робкой-робкой надеждой на весну.
Он пьет херес. И она тоже что-то глотает, чокается, улыбается, помня о том, что все – ненастоящее и все игра. Колос играет с очень серьезным лицом. Он в прошлом военный, майор в отставке. И он очень одинок.
– Вы тогда сказали о детях – меня так задело…
– Когда?
Она не очень хорошо помнит. Помнит, что бросила что-то резкое. Как всегда, то, что подумала, а плавных мыслей у нее не бывает.
– Анна, я…
– Не говорите ничего, – она останавливает его полупьяную готовность «все и начистоту». – Не нужно. Не хочу слышать.
Может, это задевает его снова: она не хочет задумываться.
– Я знаю, что вы скрываете, Анна…
– Я?
– У вас своя история – очень непрозрачная.
Аня взглядывает заинтересованно. Похоже, Колос все-таки провел свое личное расследование.
– Я сразу понял, что здесь что-то не так. Вы отослали Костика, едва ли не в истерике, и оставили дверь открытой…
– По-вашему, я сама заманила этого маньяка, чтобы убить его? – кривится Аня.
– Может. Но есть одно «но»: вы не смогли бы нанести удар такой силы даже в состоянии аффекта. У вас очень хрупкие руки…
Он смотрит на ее полупрозрачные кисти.
– Я могу вырвать ими зуб, хоть и не хирург, – спорит она.
– Но сможете ли ударить так, чтобы убить? А еще вы не хотели обращаться в милицию.
– И какой вывод?
– Думаю, кто-то хотел свести счеты с этим парнем и выловил его на живца.
– Боже, какой бред! Вячеслав, я думаю, вы до сих пор не женаты именно из-за вашей жуткой подозрительности. Одно только непонятно: зачем выгораживали меня перед следователем?..
– Чтобы… жениться наконец, возможно…
Теперь она не улыбается. Ясно, что слегка опьяневший Колос говорит чистую правду. И опьянел он, конечно, не от хереса, а от своих подозрений, от причастности к тайне и от того, что кажется ему опасным. Это влечет его.
У него приятное лицо отставного военного. Гладкое, чистое, тщательно выбритое, смуглое от загара, слегка блестящее. Он хорош собой, хоть и лысоват. У него умные, хитроватые глаза.
– Слава, не морочьте мне голову, – сдается Аня. – Я в самом деле не имела в виду ничего предосудительного. И тем более ничего такого не совершала. У меня и в мыслях не было приставать к вам с двусмысленностями.
– А жаль…
Может, никогда до этого Колос не делал никому серьезного предложения, и Ане искренне жаль, что она не может на его вопрос ответить «так точно!»
Но ключ от счастья уже почти у нее в руках. Теперь, как никогда раньше, она верит в это и просто ждет окончания всех формальностей. Колос задерживает ее, их прощание длится, его лицо никак не исчезает с горизонта…
Пока, наконец, она не извиняется и не оставляет его одного за столиком. Выходит и сливается с зимней ночью, и машина сливается с трассой, и квартира сливается с космосом. Все кружится в какой-то воронке хаотичных предчувствий.
Она видит вещи словно впервые – телефон, ручку двери, уцелевшую вазу. Ей не страшно в квартире, где недавно произошло убийство. И больше не холодно.
Аня ждет человека, который ее спас. Ждет, что он вернется в ее жизнь и объяснит ей, что делать с этой жизнью дальше. У него есть право на это, потому что только он знает правила этой игры.

15. ЯСНОВИДЕНИЕ

Бывает, что человек ходит по краю пропасти и не может понять, откуда на него веет опасностью. А бывает наоборот – бродит по темному кругу тени и не может ступить под лучи солнца. Аня чувствует, что тень должна рассеяться, но выйти из темного круга  без посторонней помощи выше ее сил.
Ждет Влада. Влада ли?
Или все-таки Герасимова. Ради него она рисковала жизнью, а если он все-таки мертв? Если Шубин просто хотел лишить ее покоя? Мысль парализует мгновенно. Он мертв. Его нет. А она продолжает его ждать…
Даша смотрит на нее печально.
– Анна Михайловна, у вас голова болит?
– Да, Дашенька, немного…
Вдруг осеняет другая внезапная мысль…
– Даша, а ты не знаешь?
Но если она спросит об этом у Даши или у Светочки, на нее обрушатся тысячи вопросов, параллелей, комментариев ее неравнодушных коллег…
– Теть Люб, а вы не знаете?..
Однажды соседка уже пыталась спасти Аню от голодной смерти. И теперь сочувственно качает головой.
– Похудела ты, Анечка…
– Тетя Люба, я ищу какую-нибудь гадалку, чтобы…
– Что?
– Мне кажется, он жив. Пусть бы она сказала… наверняка чтобы…
– Ах ты, несчастье… Сколько лет прошло уже?
– Неважно это. Мне кажется, что он жив. Каждый день жду, ни есть, ни пить не могу…
– Как можно не есть? – удивляется розовощекая тетя Люба. – Ну, давай к бабке Марфе пойдем, я без очереди тебя проведу. Это моей матери покойной (царство небесное) приятельница.
– А она разбирается?
– Что ты! Все бизнесмены к ней едут!
– Я ж не на бизнес…
– Она все видит!
Тон соседки не допускает возражений.

Живет баба Марфа в хорошей трехкомнатной квартире над офисом компании «Интелбум». И очередь к ней тянется под окнами «Интелбума». К тому же ее клиенты норовят с утра пораньше занять своими автомобилями интелбумовскую парковку, поэтому с соседями у бабы Марфы отношения складываются неважно.
Живет она одна. А прием ведет вместе с секретарем Вероникой. Впрочем, определенного тарифа у бабы Марфы нет: кто сто баксов заплатит за консультацию, а кто пять гривен.
За очередью Вероника следит строго, но тетя Люба смело проводит Аню мимо какого-то проблемного бизнесмена и вталкивает к гадалке.
Бабка Марфа – невысокая, согбенная, лет восьмидесяти, но в целом бодрая старушка. С маленькими голубыми глазками. Аня достает из сумочки школьную фотографию Герасимов и кладет на стол перед ней.
– Хочу узнать, жив он или нет…
Старушка придвигает к себе фото и вглядывается в него.
– Давний снимок…
У Ани начинает остывать сердце. Страшно становится.
Зачем она пришла? А если он мертв? Если погиб? Искать у Влада ключи от своего счастья? Парень совершил убийство, чтобы спасти ее. А стоило ли спасать?
– Очень давний снимок, – повторяет бабка Марфа.
– Ему сейчас тридцать лет.
– Очень старый снимок, – повторяет свое старушка и вдруг закрывает глаза. – Вижу его… в комнате, где много людей…
– Он жив? Жив! – выдыхает Аня.
– Один человек очень близко к нему. За столом, как в ресторане.
Герасимов жив и в ресторане.
– Человек этот улыбается. Твой парень не пьет. Курит. Много курит. Говорит что-то и рукой размахивает.
Герасимов курит? Размахивает руками?
– Говорит с темным мужчиной.
– Где он? В Украине?
– Не знаю.
– А ресторан… какая-нибудь вывеска… реклама…
– Афиша над ними: концерт Галкина двадцать шестого декабря. Над столиком висит.
– Это здесь, в Киеве.
– Мужчина с темными волосами, назад зачесаны, он их приглаживает.
Бабка Марфа открывает глаза и теперь смотрит на Аню…
– Это Шубин, – говорит Аня вслух. – И это в Киеве. Они сидят в каком-то кабаке. Под афишей Галкина. Он курит. Жив-здоров. И не ищет меня. Даже увидеть не пытается.
Старушка прищуривается, и губы морщатся в непонятной улыбке. Ане становится очень не по себе. Она поднимается, бросает двадцать баксов в корзину и идет к двери.
– А снимок очень старый, – повторяет свое бабка Марфа.
«Сама ты!» – думает про себя Аня, открывая дверь, но бабулька снова удерживает ее репликой.
– И ботинки тебе надо теплые купить. Нельзя, чтобы ноги мерзли. Все егозишь, егоза! А ноги в тепле держать надо. Скоро ребенка родишь… а ты и о себе позаботиться не можешь.
Аня оборачивается. Глаза мгновенно наполняются слезами. Бабка Марфа по-прежнему смотрит на нее внимательно, но больше ничего не говорит. Просто смотрит, и ее глаза улыбаются.
Аня выходит. Ее машину на стоянке «Интелбума» совсем занесло снегом. Она садится за руль. Снова достает снимок Герасимова.
Парень со светлыми, длинноватыми волосами, с зелеными глазами за стеклами очков, небрежного, немного неряшливого вида. Широкоплечий и крепкий. Таким же она видела его в последний раз в Киеве.
Аня переводит взгляд на легкие ботинки из тонкой кожи. Действительно, холодновато, зато элегантно. Она же в авто все время.
– Эй, барышня, нельзя здесь парковаться! Это частная стоянка! – охранник в желтой куртке с надписью «Интелбум» бежит к ее машине. – Отъезжайте! Отъезжайте!

16. ФАНТАЗИИ

– Шубин, здравствуй, это Анна! – говорит она на одном дыхании.
– Вот так вот? Официально, по фамилии. А поинтересоваться, Игорь, мол, как поживаешь, это уже не модно?
Шубин, как всегда, любезен. Но его любезность очень скользкого и опасного свойства.
– Знаю, что ты вчера был в Киеве. И если ты еще не улетел…
– Еще не улетел, но уже направляюсь в сторону аэропорта.
– Я тебя провожу.
Она решает мгновенно. Если вчера он действительно был в Киеве, встречался с Герасимовым в каком-то кабаке, значит, бабке Марфе во всем можно верить.
Над чьей внешностью время невластно, так это над внешностью Шубина. С каждой встречей он кажется Ане все моложе и успешнее. Наверное, карьера идет в гору. В самую Джомолунгму.
– Здравствуй…
Он целует ее в щеку – целует всеми своими ароматами: от терпкого одеколона до дорогой кожи пиджака, целует свежим дыханием московской зимы, комфортом лайнеров, успешной карьерой, кануном Нового года.
– Анечка… Что же тебя заставило проводить старого друга в его родные края?
Совсем не «старый». И, пожалуй, не друг.
– И не то чтобы заставило.
Он смотрит на часы. До начала регистрации несколько минут.
– Ты женился? – вдруг спрашивает Аня.
– Нет. Просто новый роман. Алину Волкову знаешь?
– Очередная модель?
– С декабря – новое лицо «Кассиопеи».
– А «Кассиопея» это что?
– Парфюмерия московская.
– Поздравляю.
Ясно, что новая интрижка вдохновляет Шубина. Но серьезного отношения к делу – ноль. Да и не нужно.
– Конечно, никакой роман не в силах затмить моего отношения к тебе.
Но и это уже просто фраза. Без того чувства, которое Аня еще недавно с удивлением замечала в его глазах. Это стерлось, отполировалось новыми связями. Шубин красив. Он не может и не должен вечно скорбеть об их разрыве.
– Я знаю, что ты вчера виделся с Герасимовым…
Он смотрит на нее внимательно.
– Откуда знаешь? Он сказал?
Она качает головой.
– Нет. Я его не видела. Вообще… с тех пор, как он исчез…
Шубин на миг сбрасывает маску изысканной галантной вежливости. Смотрит озадаченно.
– И о чем ты хотела спросить?
– Почему? Почему, если он видится с тобой, не хочет встретиться со мной и просто поговорить?
– Аня, я не хотел бы… обсуждать это, – отказывается Шубин.
– Почему?
– Потому что слишком много вопросов. У тебя, я слышал, были проблемы с милицией? Точнее с маньяками города Киева? Твоя психика требует теперь покоя.
Теперь молчит она.
– Где ты это слышал? – спрашивает после паузы. – В милиции?
– Очередной вопрос, который я оставлю без ответа. Мне пора, дорогая. Я очень рад, что ты нашла время проводить меня.
– Постой, Игорь… я… у меня даже нет номера его телефона. Я целыми днями жду, вздрагиваю от каждого звонка. Я приняла этого маньяка за Герасимова и решилась на свидание с ним. Ты представляешь мое состояние? Игорь… мне очень тяжело. О каком покое ты говоришь? Помоги мне хоть немного. Ты же знаешь его телефон…
– А как же твой парень? Мастер компьютерных сетей?
– Мы расстались давно. Еще тогда, когда ты сказал мне, что Саша жив…
– А разве не он спас тебя от кровожадного убийцы? – спрашивает вдруг Шубин.
– Что?
Аня смотрит широко раскрытыми глазами на всезнающего Шубина.
– Откуда?..
– Такая у меня работа, – усмехается Шубин.
– Нет… Нет… Этого никто не знает. Только я и Влад. Даже Колос не знает.
– Колос? Дорогая, у меня нет времени, чтобы поинтересоваться делами всех твоих кавалеров. Мой самолет не должен улететь без меня.
Шубин подхватывает тонкий кожаный портфель и прощается.
– Донна Анна, держите себя в руках. То ли еще будет!
– Игорь!
Все вопросы остаются без ответов. А в небе остается след от его самолета.

Анна возвращается в клинику. Смотрит отсутствующим взглядом по сторонам. Ждет очередного подвоха.
– Нужно объявить какую-то новогоднюю акцию! – предлагает Даша. – Каждому пациенту – бонус!
– Удаление без анестезии, – соглашается Аня.
– Нет, ну зубная паста в подарок. Или щетка.
– Или новогодняя свечка, – подсказывает Андрей.
– Или не новогодняя.
Аня улыбается. Не чувствует приближения торжества, чувствует, что весь мир что-то скрывает от нее… что все в заговоре против нее: и Колос, и Шубин, и Влад, и Андрей, и Даша, и бабка Марфа.
– Ну, что Марфа тебе сказала? – интересуется соседка, встретив Аню на лестничной площадке. – Живой твой муж?
– Живой.
– И где он?
– Где, не сказала.
– Она обычно все рассказывает. Может, ты недопоняла чего?
– Может, и недопоняла.
– Ну, главное, что живой. Значит, вернется к тебе скоро, – утешает тетя Люба.
– А, может, уже и женился где-то.
– Эх, зря ты так убиваешься. Молодая, красивая. Их у тебя еще будет!
– Один он такой просто.
Сама не поняла, что сказала. А Влад?

17. КЛЮЧ

Это просто такой ритуал. Ане кажется, что город украшают, как покойника. Мысли сводят с ума – шуршат в голове гирляндами. Противно.
– Все по-прежнему? – спрашивает кто-то по телефону.
Высвечивает: номер не определен.
– Да, – отвечает она неизвестно, кому.
Не хочет задавать банальных вопросов. Она никогда не узнает голоса по телефону, а эстрадных певцов различает только по внешности.
– Как ты себя чувствуешь?
– Работаю. У нас новогодняя акция: паста Blend-a-med и зубная щетка – бонус к лечению.
– А щетка мягкая?
– На выбор. Есть и мягкие.
– Тогда я приеду.
– Влад, это ты?
– Не узнала?
– У меня проблема... с голосами по телефону.
– Я понял.
Все что-то такое понимают про нее…
Он приходит, когда за окнами клиники уже темнеет, и она заканчивает прием. Аня смотрит на него и снова поражается тому, насколько он красив. Высокий, стройный, крепкий, с темными короткими волосами и ослепительно синими глазами. Брови черные, ресницы длинные, нос тонкий, губы... эти губы она еще помнит на вкус. И все остальное – тоже пока еще помнит.
Парень садится на подоконник, закидывает ногу на ногу, демонстрируя обычную уверенность плавных движений.
– Где эти ваши зубные щетки?
Аня протягивает ему несколько на выбор. Он внимательно их рассматривает и выбирает мягкую с зеленой ручкой.
– Даже со щетками ты играешь, – замечает Аня.
Он улыбается.
– Наверное. С определенного момента – я не прекращаю ни на секунду. И это не тяжело.
– А когда ты убивал... тоже не тяжело было? – спрашивает она вдруг.
Он молчит. Вертит в руках зубную щетку.
– Иногда, чтобы спасти одну жизнь, нужно принести в жертву другую, – говорит, наконец. – Бывают очень строгие... жесткие обстоятельства... как это случилось с тобой.
– Бывает и иначе?
– Никто не застрахован от ошибки.
– Ты обещал... рассказать мне о ключе...
Фраза дается ей непросто. Он отвлекается от своих мыслей.
– Конечно, я расскажу. Даже более того – не прошу тебя ничего рассказать мне первой. Не спрашиваю о твоем воскресшем и снова сгинувшем парне, не прошу делать выбор, не зову никого к барьеру.
– Я это оценила, – обрывает она резко.
– Неудобно говорить, глядя на медицинские инструменты, – усмехается Влад.
Они вместе выходят из клиники. Аня ступает на ледяной тротуар своими осенними, легкими ботинками и торопится к машине. Садится за руль, и Влад внимательно всматривается в нее.
– Соскучился по тебе...
– Это хорошо. Я замерзла немного, нужно согреться, поужинать... оттаять.
– Ты готовишь?
– Нет, не готовлю. Я же одна – кому мне готовить?
– Мюсли ешь?
– Да, мюсли. Иногда просто чай пью.
– Без мюслей?
– Очень смешно!
Он улыбается.
– А ужинать что будем?
– Закажем что-то.
– Пиццу хочешь? – он достает из кармана рекламу какой-то пиццерии и делает заказ, четко называя ее адрес.
И вдруг снова, как уже бывало с ним наедине, мир начинает казаться Ане очень неестественным. Когда-то она даже не верила, что этот парень реально существует, звонила в «Интерстар» и узнавала, есть ли у них такой сотрудник. А потом ради нее он убил человека...
Неужели после этого она не может ему доверять? Даже реклама пиццерии в его руках кажется ей какой-то фикцией.
– Где ты взял эту рекламу? – спрашивает она зачем-то.
– Мальчишка раздавал на перекрестке. Пиццерия «Бэлла».
– А где ты оставил авто?
– На стоянке перед твоей стоматологией. Не помнишь?
– Мне кажется, это опять какая-то игра.
– На тебя еще пережитый стресс действует, – он пожимает плечами.
Теперь уже она всматривается в его лицо.
– Когда тебе в последний раз говорили, что ты очень красив?
– В последний раз? В косметическом салоне. Я делал татуаж бровей.
– Татуаж бровей?
– Совсем легкий, чтобы изменить линию.
– Зачем?
– Некоторые линии со временем нужно менять.
– Например?
– Линию жизни.
– Линию сердца?
– Может. Но у меня не получилось. Поэтому я и сказал: некоторые линии, не все...
Они входят в ее квартиру, он сбрасывает пиджак. И она вспоминает, как он пришел к ней впервые... Как дерзко себя тогда вел... как выключал свет. Как она вдруг почувствовала, что ее прошлое стирается.
А потом все обрушилось с новой силой – воскрешение Герасимова, преследование сумасшедшего, убийство, допросы следователей, ухаживание Колоса, осведомленность Шубина...
Она всматривается в его сине-фиолетовые глаза...
– Поговорим о ключе от счастья?
Он усмехается.
– Пошлость на ум приходит, когда ты спрашиваешь меня о ключе. Но если ты так серьезно настроена, поговорим…

18. ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

Влад некоторое время молчит. В комнате тихо. Даже часы не тикают: остановились во вчера. Если судить по ним, Новый год никогда не наступит. А на самом деле – четыре дня до Нового года.
– Я понимаю, о чем ты хочешь спросить, – говорит он Ане. – Но я не отвечу прямо. Это сложно. Прямые ответы не всегда бывают понятны, как ни парадоксально. Вместо этого, я, как Шахерезада, расскажу тебе три истории. Не тысячу, правда, а всего три. Только одно условие: ты будешь слушать молча, не перебивая, не комментируя и не задавая вопросов. Даже если тебе будет казаться, что то, о чем я говорю, тебя не касается, ты будешь молчать, договорились?
– Договорились, – она пожимает плечами.
Влад выключает свет и садится в кресло. Аня опускается напротив, едва различая его лицо в темноте.
– По традициям жанра – темнота без всяких спецэффектов, – объясняет свои действия Влад и еще несколько секунд молчит. – Итак. История первая. Без названия, без точных имен и дат, как, впрочем, и другие. Но герой их – один и тот же. Это молодой человек. В первой истории он очень молод – ему семнадцать лет.
Ему семнадцать лет. Он влюблен в свою одноклассницу. Все банально. У него еще никогда не было женщины, и даже онанизмом он занимался не очень активно. У него ломается голос и потеют ладони. В ночь после выпускного бала он оказывается вместе со своей любимой в квартире друга. И... не может к ней прикоснуться. Он предлагает ей «руку и сердце». Девочке же этот суповой набор совсем ни к чему. Ей тоже семнадцать, и у нее большие планы на жизнь – отдельные от него планы на отдельную от него жизнь, на свою собственную.
Она уходит, а парень падает в обморок. Молодежь, как водится, склонна к обморокам и максимализму. Приходит в себя от того, что вернулись его друзья: хозяин квартиры и еще один школьный «хулиган», разгильдяй и двоечник. Друзья пьяны в хлам. Обсуждают встречу рассвета в подробностях: минет, анашу и все вероятные и невероятные способы сексуальной близости с бывшей классной. Наш герой соображает плохо. И тогда двоечник хлопает его по плечу.
– Не кисни, очкарик! Твоя Залетаева меня тут догнала в темном переулке: возьми меня, типа, невтерпеж. Потащила в какую-то канаву, сама на меня запрыгнула. Такое вытворяла – охренеть просто! А тебе вот передала привет.
И выложил перед нашим героем черные тонкие трусики. Второго обморока не последовало. Парень просто в черном тумане попробовал отыскать дверь.
– Эй, подарочек забери! – напомнил Морозов. – На них даже кровь настоящая...
В эту же ночь все «настоящее» закончилось. С тех пор кровь никогда для него не была настоящей. И ни одна женщина не была настоящей. И ненастоящих женщин было много...
Но память о ней... память все равно преследует мучительно. Он не может курить, потому что ей не нравится запах дыма. Он живет так, словно в следующий миг может встретить ее там, где ее появление невозможно. Десятки разных женщин не затмевают в его воспоминаниях той одной, которую он так любит.
Постепенно он прощает ей все: ее отказ, ее нелюбовь, двоечника Морозова. Он прощает ей все заочно – не в силах забыть ее и не в силах даже отвлечься от своего чувства.
Годы не учат и не лечат. И жизнь, полная опасностей, ничего не меняет, потому что это уже ненастоящая жизнь.
Остается ли он сам при этом настоящим, сказать сложно. Но одна линия остается настоящей наверняка, проходит через его сердце, его ладони, его сознание. Но этом первая история заканчивается...

Аня молчит.
За окнами не темно. Синяя зима греется около фонарей и сияющих вывесок. Небо, подсвеченное ночной иллюминацией, не кажется безнадежно холодным. Это мутноватое, сине-оранжевое небо, закрывающее город от дыхания зловещего космоса.
Может, в это время Дед Мороз уже отправляется в путь из Лапландии...
Аня смотрит за окно и молчит, словно прислушивается к шагам Нового года. У школьников уже начались зимние каникулы, во всех магазинах объявлены распродажи, в салонах мобильных телефонов – новогодние акции, а все улицы уставлены невысокими елями, привезенными в город на продажу.
Завтра очередной рабочий день, и даже послезавтра, пожалуй. И накануне праздника зубы у людей болят не меньше, чем обычно. Аня уже купила подарки всем сотрудникам: конфеты, шампанское и мандарины. Традиционно. В выборе подарков она не оригинальна, и индивидуального подхода к каждому у нее нет. Она уверена, что всем приятно получить к новогоднему столу шоколад, шампанское и фрукты.
Корпоративной вечеринки тоже не будет. Все корпоративные вечеринки, вне зависимости от повода, сводятся к разговорам о работе, пациентах, новых методах лечения, препаратах и инструментах. Не хочется этого в Новый год. До Рождества клиника будет закрыта. И тем, у кого нет семьи, чтобы провести зимние праздники в кругу родных, придется невесело...
Аня, может, съездит к бабушке. Та уже жалуется на здоровье, но переезжать к Ане по-прежнему не хочет.
Праздники всегда выбивают из ритма. «В этом году, на следующий год, когда-то, никогда», – вспоминает Аня. Остается четыре дня до Нового года, и сегодняшний уже истекает...
В дверь звонят. Влад выходит на площадку и возвращается с пиццей. Но Аня не может есть, качает головой, продолжая смотреть в синюю зиму за окном. Остановившиеся вчера часы показывают без пятнадцати одиннадцать, и это может быть правдой.
Он тоже не ест. Вслед за нею глядит на неподвижные стрелки часов и продолжает:
– На этом первая история заканчивается. Проходит некоторое время, полное разных событий и лиц. Женщины, друзья, посиделки в ресторанах, опасность, рейсы, ненастоящая кровь, деньги, аресты, – все это тянется, запутывается, сплетается в клубок. И только память о золотоволосой девочке ничто не в силах запачкать. Все плохое стирается и остается перед глазами только светлый образ. Почти лик. С этого начинается вторая история.

19. ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

– Девушку в красном платье звали Марианной, в свои двадцать два года она была очень опытной и привлекательной шлюхой. Они вместе остановились в отеле «Истанбул Хилтон», вместе проводили ночи и слонялись по пляжу. И все равно было скучно. Когда говорят, что «Татилия» – турецкий «Диснейленд», забывают упомянуть «крытый». Нашему герою парк показался душным. Они с Марианной пообедали в «Татильяне», послонялись по красному этажу в поисках бесполезных сувениров, даже покатались на экспрессе и посидели в «Синераме» – внутри какого-то фильма о чужих приключениях. Марианна, наконец, решила фотографировать карусели. И тут – вдруг – за тридевять земель от Родины, на какой-то скамейке турецкого парка, рядом с толпой орущих немецких подростков, наш герой увидел свою любовь. Точнее ее тень...
Тень его любви – прозрачная, как фантом, бледная, тусклая, едва ли не мертвая, но живая. Поразил не сам факт ее присутствия здесь, а то, как она выглядела...
И все-таки это была его девочка. Предавшая его, заочно прощенная, любимая еще больше – и едва его узнающая. В этот раз парень не раздумывал долго и предложил ей прокатиться с ним в отель, несмотря на гневное недоумение Марианны. Но увы... никакие любовные приключения уже не могли ее оживить: его любовь, сошедшая с иконы его памяти, сбежала от какого-то старого турка, осталась одна в чужой стране без друзей и без средств к существованию, была голодна, устала, измучена и в добавок больна какой-то венерической хренью. Он готов был сделать для нее все, словно сам был виноват во всех ее несчастьях, но не мог помочь ничем, кроме нескольких купюр... потому что ей не нужна была его помощь.
После этого не хотелось видеть ни Марианну, ни женщин вообще. То, что она признавалась ему в любви и тут же отказывалась от своих слов, казалось ему необъяснимым.
Но это повторялось... Были еще встречи в разных странах, при разных обстоятельствах, после которых он клялся забыть ее, женился, разводился, бросался в реки ненастоящей крови и фейерверки поддельного риска – и не забывал. Не забывал... ни на секунду.
Несколько раз опасность была предельной. И когда на всей его прошлой жизни был поставлен крест, возник только один вопрос: стоит ли жить после этого? Для чего? Чтобы снова, раз за разом, слышать ее признание в любви и последующее отречение от своих же, только что произнесенных слов? Что ж это за недолюбовь такая?

Влад делает паузу. Аня молчит. Даже если бы он не запретил ей говорить, сказать ей было бы нечего. Все, что можно сказать, не поспорит с глубиной этой ночи и этого чувства. Синева входит в сердце и переполняет его до краев. Пожалуй, никогда еще зимняя ночь не была такой теплой.
В наступившей тишине Влад достает сигарету и закуривает. И только по дрожащему в воздухе огоньку Аня понимает, что и ему роль Шахерезады дается не очень легко.
Она чувствует, что эта волшебная ночь лучше новогодней. Такая теплая синева бывает один раз в жизни, если бывает вообще. Это сказка Шахерезады о сегодняшних буднях, замешанных на крови, преступлениях и риске, но все равно добрая и назидательная сказка.
Аня ощущает, что компьютерная игра, правил которой она не понимала, становится реальностью и перестает пугать ее, все предметы обретают четкие очертания, все слова – свой первоначальный смысл. Пусть это дается ему нелегко, но ведь он – волшебник этой ночи. И ее сердца. И ее жизни. Ему удалось это.
И если она прожила все годы тоски и холода, то только ради этой ночи. Если она все перенесла и не сломалась, осталась сама собой и не перестала верить, то только ради того, чтобы сейчас видеть его перед собой и, наконец, не сомневаться в том, что он реален, что она его любит, что любит именно его. Только ради того, чтобы они встретились. Только ради этого безоговорочного счастья, переполняющего ее сердце.
Связанная обещанием, Аня молчит и не торопит Влада, хотя она уже догадалась, о чем будет третья история. Он курит, постепенно успокаивается и снова продолжает рассказ, словно говорит о посторонних, малознакомых людях. О тех, на чьем месте могли оказаться миллионы других людей.
Аня слушает безмолвно и неподвижно. Слушает не столько его слова, сколько шепот ночи, шорох лунных лучей, проникших в комнату, и удары собственного сердца. Луна затмила собой все ночные огни города, ее лучи залили комнату серебристым светом и осветили его лицо. Черты стали резче, ночные тени заострили мужественность тонких линий.
Аня смотрит так, словно видит его впервые. Изучает каждую черточку, каждое неуловимое движение бровей, каждый жест. И все больше убеждается в том, что человек, сидящий перед ней, почти не знаком ей, и ей предстоит узнать его по-настоящему только теперь, уже после того, как ее тело инстинктивно почувствовало его родным среди прочих мужчин.
Тем временем Влад, уклонившись от лунного луча, продолжает свой рассказ. Сигарета уже не дрожит и не отвлекает Аню. И он улыбается. Он уже иронизирует над своими героями. Но Аня слушает без улыбки. Когда-то мысль о том, что все «ненастоящее», спасла ее от сумасшествия, а теперь она со всей ясностью понимает, что эта странная сказка – чистая правда от первого до последнего слова. И это не позволяет ей смеяться над ее героями и вышучивать их страдания. Она знает, что если бы он не считал их серьезными, не стал говорить бы об этом. Просто он хочет окончить свой рассказ весело.
Аня кивает. Даже счастливый финал может быть немного грустным.

20. ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ

– Рассказ о нашем герое близится к завершению. Итак, пропускаем детали: заграничное турне, бегство от полиции всех стран, голландские булочки с марихуаной. Остановимся на том, как парень проводил время в оздоровительном центре – закрытом заведении для людей, перенесших пластические операции. Оказывается, у пациентов, переживших подобное хирургическое вмешательство, даже если они сами к нему стремились, могут возникнуть психологические проблемы. У нашего героя, конечно, таких неполадок не было, но тихий центр для реабилитации очень ему понравился.
Поначалу он не узнавал себя в зеркале. Изменение линий носа и губ, синие линзы, окраска волос, татуаж бровей и прочие процедуры, несомненно, пошли на пользу. Образ был продуман тщательно. Все мужское должно было быть подчеркнуто, если не выпячено. От провинциальной мягкости не осталось и следа. И самое главное – в новом человеке никто не узнал бы прежнего. Некоторые привычки изменились сами собой. Внешний облик, наконец, стал выражением внутреннего.
Оздоровительный курс в загородном реабилитационном центре тоже пошел на пользу. Массаж и сбалансированное питание сделали свое дело – тело приобрело уже позабытую легкость. Страдания других пациентов его волновали очень мало. Дело в том, что девчонка, укоротившая уши, хотела не новые уши, а как минимум – новую жизнь, новые отношения с миром, и оттого что это не наступило тотчас же после операции, впала в депрессию. А наш парень был, наконец, доволен тем, что стал самим собой и снова почувствовал вкус к жизни...
Знакомые, которых он потом встречал на Родине, не узнавали его. Он смело начал все с чистого листа: купил квартиру, новый автомобиль, нашел работу. И все это ради того, чтобы встретить, наконец, ту, кого он ждал так долго...
И она встретились. То есть они познакомились. И она увлеклась им. Но вдруг подвернулся давний знакомый, который, шутки ради, вернул ее мысли в прошлое. Объясняться было бы глупо. Наш герой ушел в тень и затосковал. Может, он долго бы еще маялся, придумывая новые способы вернуться в ее жизнь, если бы само провидение не пришло ему на помощь. Не было бы счастья, да несчастье помогло...
Я понимаю, что дело не во внешности и не в цвете глаз. А в том, что нужно уметь взглянуть на все по-новому, по-новому заглянуть внутрь себя и по-новому услышать свое сердце. Только тогда станет понятно, идешь ли ты по правильному пути...
И я рад, что все случилось именно так, как случилось, а не иначе. Многое позади, а на новом листе написано совсем немного, но имя Анна всегда будет переходить со страницы на страницу. Время над ним бессильно.
Теперь... тебе решать, подходит ли этот ключ к твоему сердцу. Но я думаю, что ты должна это чувствовать. Если и в этот раз я ошибаюсь, мы попрощаемся навсегда, наконец выполнив то, о чем договаривались не один раз...

Аня молчит. Продолжает вглядываться в него, пытаясь собраться с мыслями и ответить что-то разумное.
– Думаю, – произносит она едва слышно, – думаю, что ты предпочтешь, чтобы я продолжала называть тебя Влад. Я чувствовала, что существует какое-то дно этой ситуации, но даже не могла предположить, что оно так глубоко. Если бы мне рассказал об этом кто-то другой, даже Шубин, я бы никогда не поверила. Но... об остальном, прошу тебя, давай поговорим утром...
– Утром? Хорошее решение, – улыбается Влад.
Аня снова думает о том, с какой мукой ждала его, и не может поверить, что больше не нужно изводить себя мечтами о встрече. Постоянное напряжение отпускает сердце. Лунный свет, как прозрачное покрывало, окутывает обоих.

Утром Аня, проснувшись и сев в постели, продолжает разглядывать спящего Влада. И ее взгляд будит его.
– Мне снилось, что мы вместе, – он снова привлекает ее к себе.
– Я гадала на гербере, – говорит Аня. – Мне выпало, что я в этом году выйду замуж. Как ты думаешь, цветок мог соврать?
– В Голландии говорят, что цветы не врут. Только нужно вставать поскорее и ехать в загс. Фамилия Ковалева тебя устраивает? Можно выбрать другую, но под этой я уже устроился на работу.
– Хорошая фамилия, – соглашается Аня.
– Нашему сыну подойдет отчество Владиславович?
– Подойдет...
– Твоя бабушка не настаивает на своем присутствии при регистрации?
– Думаю, не настаивает.
– Если ты сегодня прогуляешь работу, тебя не уволят?
– Нет.
– А если на церемонии не будет Шубина, ты это переживешь?
– Легко.
– Не считаешь, что жених обязательно должен быть в черном, а невеста в белом?
– Нет.
– Добрачные отношения не кажутся тебе помехой для регистрации?
– Абсолютно.
– Тогда мы должны очень поспешить! – решает Влад и поднимает ее с постели.
Но когда Аня, поддавшись его ритму, уже одетая подходит к двери, он вдруг оборачивается и останавливает ее.
– И последний вопрос. Любишь?
Она смотрит в его лицо и улыбается.
– Люблю. И всегда любила. И ждала всю жизнь только тебя, но не знала, что это ты...
– Значит, ничего другого и не было. Вчера был выпускной вечер, а сегодня мы женимся. Только надо захватить побольше денег, чтобы нам не отказали в наилучших побуждениях в канун Нового года.
– К тому же мы несовершеннолетние, – добавляет Аня. – Едва школу закончили. И выпускной был почему-то в декабре...
Влад больше не шутит, просто смотрит на нее с улыбкой. Потом распахивает дверь и берет Аню за руку.

2005 г.


Рецензии
Замечательно! не ожидал, что будет так интересно читать. Вы почему давно не пишете? Я вас с 2007 читаю. Пишите!

Крамер Виктор   23.03.2022 23:41     Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.