В театре

Он встал на колени. Его длинноватый нос поник, и зрителям, сидящим на балконе, стала видна лысина актера.
Он произнес еле слышно: «Прости меня, брат».
Действующие лица замерли, как им полагалось по ходу пьесы.
Зрители молчали добровольно. Мое молчание влилось в их ряды.

Все первое отделение я скучала и ерзала, принюхиваясь к соседям. Я спрашивала себя, зачем я здесь?
Театр – это слово больше подходило столичным заведениям. А в нашем городе губернского пошиба театр был олицетворением затянувшихся проблем.
Лично мое тело просто покрывалось гусиной кожей при слове «драмтеатр», настолько в нем было всегда холодно.

Но вот приятельница позвала составить ей компанию. Я искусственно спрятала все свои опасения и вернулась в зрительный зал после нескольких лет каникул.

По сцене ходили женщины разного возраста. На них были платья из одинаковой ткани, но разного фасона. Этого оригинального, но скудного решения режиссера хватило, чтобы вынырнули мои опасения. Мне стало безумно жаль героинь, но пережить это было можно.

Но то, что муж, брат, отец и сын этих женщин – один из главных героев действа, представлял из себя богача и депутата, я не могла проглотить. При взгляде на него мне хотелось накормить человека и отговорить его выпивать в одиночку по вечерам.

Зачем, зачем театр взял эту пьесу? Они не могли играть благополучие и успех. Станиславский рыдал на том свете: «Не верю!»
Мне хотелось уйти из зала.

Но вот худой, изможденный актер, то есть богач и депутат, встал на колени. Он каялся, и казался героем совсем другой пьесы. Мне подумалось, что мужчина просил прощения у своих близких так часто, что достиг в этом деле совершенства.

Я почувствовала, как слеза вырвалась из моего глаза. Скупая слеза, которая лишила меня возможности по завершении спектакля посмеяться над артистами и посетовать, что драмтеатр докатился...