Кузина моей мамы - II

(Несостоявшийся рассказ о Гершеле Острополере)

... Была у моей бабушки еще одна сестра по имени Энька, родившаяся в 1881 году, - для меня баба Энька. Вообще-то у бабушки Иты было много сестер, но сейчас пойдет речь о детях и внуках бабы Эньки. Ибо без них рассказ о Лиле будет неполным.
Насколько мне известно, у бабы Эньки были сыновья Григорий, погибший в 1943 году, и Исаак, а также две дочери Таня и Вера. Таня была замужем, и у нее было двое детей: Додик, на год старше меня, и Розочка, на год моложе меня. Когда началась война, Танин муж ушел на фронт и погиб на войне, а Таня с детьми эвакуировалась куда-то на восток, то ли в Узбекистан, то ли на Кавказ. Баба Энька вместе со второй своей незамужней дочкой Верой тоже эвакуировались, но каких-либо известий о судьбе Тани, Додика и Розочки они не имели. После войны баба Энька с Верой вернулись в Смелу и поселились у тети Сони Тучинской, родной сестры и моей бабушки Иты, и бабы Эньки, и тети Нюры, и проживавшей в Харькове тети Зины, 1884 года рождения. Кстати, и тетя Нюра с Лилей тоже вскоре поселились у тети Сони. Когда всех смелянских немцев переселили в Казахстан, а Лилю сначала не тронули...
О тете Соне Тучинской, родившаяся в 1885 году, о ее сыновьях и внуках надо бы рассказать подробнее, и я надеюсь, что мне это в дальнейшем удастся сделать.
Уж не помню точно когда, через год после окончания войны или позже, но Смелу облетела неожиданная весть: к бабе Эньке приехали внуки, Додик и Розочка, да не одни, а с незнакомой молодой женщиной, которая заменила им мать. И конечно же, они тоже остановились у тети Сони, поскольку там проживала баба Энька. И все родственники потянулись к тете Соне и бабе Эньке, чтобы повидаться с Додиком и Розочкой и познакомиться с этой чудесной женщиной. И я тоже, пацан примерно восьми-девяти лет, пошел знакомиться со своими троюродными братом и сестрой.
Помню, что внешний вид Додика можно сказать, сразил меня наповал. Так красиво он был одет. Особенно запомнились кожаные сапожки, в которых щеголял Додик. Таких шикарных сапог не то что у меня не было, я просто никогда прежде не видел таких шикарных сапог! Розочка тоже была по тем временам прекрасно одета. Но главное было не в этом: и мальчик, и девочка могли отлично танцевать, а девочка петь огромное число песен, что они нам охотно демонстрировали. Можно сказать, дети если не из сказки, то во вяком случае - из другого мира.
Оказалось, что в эвакуации мать детей Таня попала в больницу и умерла, а медицинская сестра, которая ухаживала за Таней, взяла к себе оставшихся без матери детей. А теперь она приехала, чтобы показать детям их родственников и прежде всего бабушку.
По мере бесед с женщиной, которая приехала с детьми, наша родня узнавала некоторые подробности, которые эту родню стали настораживать. Выяснилась причина того, почему дети отлично танцуют и поют. Оказалось, что они втроем ходят по вагонам в поездах, там дети танцуют и поют перед пассажирами, а те щедро подают им за эти самодеятельные концерты. Заработанного вполне хватает и на хорошую еду, и на одежду. Естественно, что школу дети не посещают, поскольку вынужденны постоянно передвигаться вместе с поездами...
Постепенно из умильно-розовой картина приняла совсем иной цвет, иной оборот. Вроде того, что танцующие и поющие симпатичные и в то же время несчастные дети-сиротки служили для аферистки удобным способом для вымогательства денег у простоватых пассажиров. (Потом, спустя десятилетия узнал я от Додика, что такая черно-белая однозначная картина была так же ошибочна, как предыдущая розово-умильная. Но тогда она именно такой показалась.) Становилась понятной и цель приезда аферистки: попробовать чем-нибудь поживиться у сердобольных родственников несчастных сироток, ибо женщина не сомневалась, что родственники детей, конечно же, оставят ей сирот да в придачу захотят от нее откупиться.
Но тут на передний план вышла тетка сироток Вера. О ней следует сказать пару слов. Во многих семьях встречаются такие родственники, которых принято стесняться. Они не совсем умалишенные, но и нормальными их тоже трудно назвать. О таких по-русски принято говорить, что они с приветом. Или что у них не все дома. Шариков не хватает...
Вот такой была тетка этих детей Вера Дубинская.
Вера заявила, что никому не отдаст своих племянников. И не отдала. Действительно, ненормальная... Разве будет нормальный человек - человек, у которого все дома, в голодные послевоенные годы взваливать на свои плечи судьбу двух детей, заботу об их здоровьи, пропитании, одевании-обувании, обучении и обо всем таком прочем... А Вера, уже имея на руках старую и немощную мать и не имея для пропитания никакой работы, взвалила на себя заботу о Додике и Розочке.

Таким образом, у тети Сони стали жить ее сестры Нюра с Лилей, и Энька с Верой, Додиком и Розочкой.
Впрочем, была у Веры постоянная работа, была... В те времена еще не знали полиэтиленовых мешочков, и даже проблема с обычной оберточной бумагой стояла весьма остро. Ну представьте себе рынок, где продается масса сельско-хозяйственных продуктов, а завернуть их не во что. Особенно это важно для селедки или тюльки. И частично, благодаря Вере эта проблема разрешалась. В любое время года, с утра до вечера Вера бегала по рынку, продавая по недорогой цене газеты, хотя и несколько выше той цены, которая была у газет в киосках Союзпечати. В те времена такая деятельность называлась спекуляцией, но ненормальную Веру милиционеры не трогали. Они ведь тоже люди и тоже имели человеческие сердца. И на эту прибыль от продажи газет на обертку Вера содержала себя, свою мать и своих племянников.
Помню, зашел как-то к моим родителям наш сосед Александр Семенович Сичевой. Александр Семенович был директором школы - но не нашей, не той, где я учился. Но о Верных проблемах имел представление. Как директор школы, как коммунист и как историк, он обязан был выписывать кучу газет: и на русском, и на украинском языках. И московскую "Правду", и "Правду Украины", и "Радянську Украину", и областную, и районную, и "Учительскую газету" (это то, что я вспомнил). Да и жена его, Матрёна Григорьевна, тоже, как учительница, была обязана у себя в школе подписываться на газеты. Так что, возможно, что некоторые газеты у них имелись еще и в двух экземплярах. Все эти газеты в течении года аккуратно подшивались, а в начале следующего года Сичевые начинали подшивать новые пачки газет.
И сказал Сичевой, виновато пряча глаза: - "Пришлите, пожалуйста, вашу родственницу. Пусть заберет у нас подшивки за прошлый год." - Это был поистинне царский подарок, сделанный в деликатной форме.
Когда Додик кончил, по-моему, седьмой класс, его устроили в какое-то училище в Харькове, чтобы Додик приобрел рабочую профессию. Кажется, закройщика кожи. В 70-х годах Додик уехал в Америку, и с тех пор мы с ним не виделись. А Розочка с бабушкой и теткой оставалась в Смеле, Роза окончила Смелянскую школу медсестер и стала работать медсестрой в психиатрической больнице, поскольку там зарплата была чуть выше, чем в обычной больнице. Она вышла замуж за парня из нашего города, который работал на Смелянском машиностроительном заводе. А так как мои родители постоянно проживали в Смеле, то Роза часто приходила к ним в гости - сначала одна, потом с Левой (так зовут ее мужа), а потом с детьми, Эдиком и Юрой. В 90-х годах Роза, Лева, Эдик и Юра тоже уехали в США...

... В июне 2003 года в городе Атланта в США проходила международная конференция по турбомашиностроению. На эту конференцию у меня был принят доклад, и я прилетел в Атланту. Бывают же в жизни такие совпадения: велики Соединенные Штаты Америки, но именно в Атланте проживают и Додик, и Розочка, и я имел редкостную возможность повидаться с ними. Наши встречи тянут на отдельный рассказ, возможно, я когда-нибудь о них расскажу. Но теперь я передам вкратце часть нашего разговора с Додиком за рюмкой чая в его домике в Атланте. Он давно уже не Додик, а Давид. Уже на пенсии, но поскольку обладает редкой профессией настройщика швейных машин, то его до сих пор приглашают магазины и швейные ателье отладить швейные машинки.
Вспоминая с Давидом нашу общую родню, мы с ним вспомнили и Лилю Нейдорф. И тут Давид небрежно упомянул, что Лиля работала в гестапо.
- Ты хотел сказать: в комендатуре, - поправил я его.
- Какая комендатура? - возразил мой троюродный брат. - Она работала в гестапо.
- Но мне моя мама говорила...
- А мне мои уличные друзья говорили. Они, в отличие от твоей мамы, во время оккупации оставались в городе и лучше знали, кто где работал при немцах!
Тут следует отметить, что, поскольку я имел обоих родителей, то рос все-таки домашним ребенком - в той мере, как это понятие вообще применимо к детям послевоенного времени. Додик же, будучи круглым сиротой и воспитываемый (или точнее не воспитываемый) его тетей Верой, был дитем улицы - в полном смысле этого слова. Поэтому я думаю, что его информацию, полученную от его уличных друзей, следует считать более достоверной, чем та, которую сообщила мне моя мама, предварительно осуществив над ней - вольно или невольно - цензуру.
- Кроме того, не забывай, что мы вместе с Лилей жили у тети Сони, и многое я знал непосредственно от Лили.
- Например...
- Например? Пожалуйста. Однажды в комнату, в которой Лиля работала в гестапо, вошел ее шеф и дал ей прочитать донос на нее. Там было написано, что Лиля Нейдорф еврейка, так как ее мать Нюра Нейдорф является еврейкой. Лиля сидела ни жива, ни мертва. Она молчала, обдумывая, как ей реагировать на это, а немецкий офицер говорит ей: "Пошли!" и привел в камеру, где сидели два арестованных украинца.
Гестаповец показал донос одному из арестованных и спросил:
- Это ты написал?
- Да.
Тогда немец показал донос второму арестованному и опять спросил:
- Это ты написал?
- Да.
После этого гестаповец достал пистолет и застрелил обоих. Затем повернулся к Лиле и приказал:
- Иди и продолжай работать!
Лиля вернулась в свою комнату.
Спустя некоторое время ей стало известно, что в концлагере среди пленных находится Арон Богуславский, муж ее двоюродной сестры Тани Богуславской, в девичестве Дубинской (Лилина мама Нюра и Танина мама Энька, как вы помните, были родными сестрами). Сначала режим в лагере был не слишком строгим, и местным женщинам удавалось выменивать у охранников своих военнопленных мужей или братьев за бутылку шнапса и закуску к нему.
Трудно сказать, почему Лиля не воспользовалась этим способом. Может, просто не имела возможности уйти с работы. Может, опасалась, что на нее донесут. Но только она не придумала ничего лучшего, как обратиться к своему шефу, сказать ему, что в лагере находится ее двоюродный брат, и попросить шефа помочь в его освобождении.
Впрочем, возможно, что после того случая с доносом на Лилю она стала ему доверять или наоборот - они с гестаповским офицером начали вести встречную игру, прощупывая друг друга... Во всяком случае она уже после войны рассказала Додику, что ее шеф выполнил ее просьбу, но когда военнопленного Богуславского вызвали к лагерному начальству и спросили, является ли Лиля Нейдорф его сестрой, тот ответил, что нет. Вскоре после этого его расстреляли.
А как же по другому, - думаю я теперь, - он мог ответить? Ведь он понимал, что ответь он "Да", он подверг бы опасности свою двоюродную сестру или точнее - двоюродную сестру своей жены!
Вероятно Лиля не рассчитывала, что Арону будут задавать подобные вопросы. Думала, что просто отпустят, - и всё.
Я не допускаю мысли, что этот трагический эпизод был ею уже потом придуман, поскольку рассказала его она сыну того самого расстрелянного немцами красноармейца Арона Богуславского - Додику Богуславскому. И я узнал о нем от Додика в ту поездку в Атланту.
В "Книгу памяти воинов евреев, павших в боях с нацизмом" на 232-233 страницах пятого тома внесены имена трех братьев Богуславских, которые родились в городе Смела Киевской области - Арона Борисовича, 1907 года рождения, Семена Берковича, 1903 года рождения, и Бориса Берковича, 1923 года рождения. (Понятно, что Борисович и Беркович - это одно и тоже отчество, в разных записях.) Арон Борисович Богуславский, внесенный в эту книгу памяти, - это отец Давида и Розы, или Додика и Розочки - в моём повествовании.
В беседе с Давидом мы коснулись и той женщины, медсестры с авантюристскими задатками, с которой он и его сестра малолетками ездили по поездам, зарабатывая на жизнь исполнением песен и танцев. К моему удивлению, Додик очень тепло о ней отзывался, считая, что она их по-настоящему любила, особенно его, ибо сначала только его взяла к себе, а Розочку удочерила бездетная семья какого-то офицера в больших чинах. Розе у них было хорошо, и офицер, и его жена баловали свою приемную дочь.
Медсестра собиралась отправиться на заработки только с Додиком. Но поскольку Додик без Розочки ехать никуда не соглашался, то медсестра поздно вечером подсадила его на балкон в квартиру, где проживала Роза, он пробрался в комнату к своей младшей сестре и таким образом, незамеченные никем, они выкрали Розу....

Встретился я и с Розой, ее мужем и сыновьями. Роза с Левой живут на социальном пособии в огромном доме, заполненном эмигрантами из стран Латинской Америки, Азии, Африки и бывшего СССР.
Розочка старалась накормить меня вкусными домашними блюдами и при этом все приговаривала:
- Кушай, Иосинька, кушай. Это настоящий украинский борщ, как его готовила моя бабушка. Где ты еще сможешь сейчас попробовать настоящий украинский борщ? Я его приготовила специально для тебя. И эти котлеты я тоже приготовила так, как готовила моя бабушка. Где ты еще сможешь сейчас покушать такие котлеты, как когда-то готовили в Смеле? Я их приготовила тоже специально для тебя. Так вкусно могла готовить только моя бабушка...

... Можно было ожидать, что после освобождения города от фашистов Лиле воздастся за подпольную работу среди врагов. Как теперь принято говорить, за труд советского разведчика.
Но этого не случилось. Вскоре после того, как смелянских немцев, в том числе и Лилину родню, переселили в Казахстан, Лилю арестовали. Ей было предъявлено обвинение в том, что якобы она была связана не с теми партизанами. Не с советскими, а с самостийными украинцами. Проще говоря, с бандеровцами. Хотя бандеровцы действовали в западной Украине, а Смела всегда относилась к восточной Украине...
И Лилю отправили в Коми АССР, в Гулаг, как украинскую националистку. Было что-то изуверское, изощренно-садистское в том, что советскую патриотку и советскую разведчицу, наполовину еврейку, наполовину немку, обвинили в украинском национализме...

... В 1956 году на 20-м съезда Коммунистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев выступил с разоблачением культа личности Сталина. И потянулись из Гулага на свободу узники сталинских концлагерей.
Когда я приехал из Москвы на летние каникулы, меня ждала новость: вышла из лагеря мамина кузина Лиля Вильгельмовна Нейдорф. Она стала жить вместе со своей матерью, - если читатель не забыл, - у тети Сони, и стала навещать свою родню, в том числе и моих родителей. Мои родители с радостью принимали Лилю у себя дома. Надо сказать, что, напуганные сталинским режимом, не все родственники пожелали видеть у себя бывшую заключенную.
Проведя более десяти лет на нарах, Лиля разучилась сидеть на стульях и предпочитала сидеть на полу, причем в углу, так, чтобы левым и правым плечами опираться на разные стены.
И еще: сидя на полу, Лиля беспрерывно курила. К этому она тоже привыкла в лагере. Хотя у нас в семье не было принято курить, да и гости обычно, когда хотели курить, выходили во двор, на Лилю это не распространялось. И мать, и отец мои прекрасно понимали, что так гостье будет комфортнее беседовать с ними.
Если мы видели в окно, что у нас во дворе показался посторонний человек, направляющийся к нам, Лиля тут же хватала пепельницу и вскакивала с пола. Сама она немедленно усаживалась на стул, а пепельницу водружала перед собой на столе.
Многое из ее рассказов меня удивило. Оказалось, что Лиля, как политическая, сидела в одном бараке не только с бывшими троцкистами, бухаринцами, зиновьевцами, но и с меньшевиками, эсерами, анархистами. А я-то, по молодости лет, полагал, что их уже давно нет в живых. Не берусь настаивать, но мне кажется, что она еще застала в лагере кадетов, народников, отзовистов и т.д.
Короче, Лиле повезло сидеть в одном бараке с людьми, которые начали свои отсидки в тюрьмах и ссылках еще в царское время. Да не просто в царское время, то есть до великой Октябрьской социалистической революции 1917 года, а еще в ХIХ-м веке, до русско-японской войны и революции 1905 года. И сохранили свои убеждения и в царских тюрьмах, и в советских.
Себя же она причисляла к настоящим коммунистам-ленинцам. Хотя и сидела якобы за украинский национализм... Ясно, что Сталина и его окружение Лиля настоящими коммунистами-ленинцами не считала.
Она гордилась тем, что начальник лагеря говорил, что, когда нужно сделать какую-то работу за короткий срок, то только политические сделают ее в требуемый срок. А никак не уголовники.
Она гордилась тем, что секретный доклад Хрущева на съезде партии им, политическим заключенным, прочли раньше, чем другим, находящимся на свободе...
В Смеле Лиля была очень удивлена, увидев в городском парке возле большого памятника погибшим воинам несколько отдельных могил и среди них - могилу комсомольца-подпольщика, погибшего от рук фашистских захватчиков.
- Странно, - сказала она. – А в моем деле он проходил не как советский патриот, а как украинский националист...
Очевидно, стряпая дела, контрразведчики совсем не церемонились с фактами и не заботились о том, чтобы у них концы сходились с концами...

В один из первых (а может быть - и в самый первый) из Лилиных приездов в Смелу в доме моих родителей состоялась у нее встреча с человеком, которого она когда-то любила и который приехал в наш город, чтобы с нею повидаться.
Меня при этой встрече не было, но мама мне о ней рассказала.
Читатель помнит, что из лагеря военнопленных бежали два художника, которые сумели сделать поддельные немецкие штампы и печати. Остается добавить, что обоих звали Викторами, что один Виктор и Лиля любили друг друга, а у второго Виктора была любовь с местной девушкой по имени Лида. Оба Виктора после войны окончили художественный институт и стали профессиональными художниками. Лилин Виктор стал председателем Союза советских художников одной из престижных областей Украины (я специально не называю, какой именно, чтобы не спровоцировать читателя установить его фамилию).
Во время встречи Лиля обвинила Виктора в том, что он предал те идеалы, во имя которых они боролись с фашистами.
Попробую объяснить, как я понимаю это обвинение.
Лиду, девушку второго Виктора, после войны советские контрразведчики не тронули, и она со своим Виктором поженились еще тогда, когда он учился в Киеве в институте. Приезжая в наш город, Лида обычно приходила в гости к моей маме и рассказывала о себе и своем муже.
Когда ее муж писал свою дипломную работу - картину под примерно таким названием "Встреча товарища Сталина с девушками-ударницами на таком-то съезде чего-то партийного", Виктора очень беспокоило, кто именно на этом съезде вручал Сталину букет цветов - Паша Ангелина, Мария Гнатенко или Мария Демченко.
- А какое это имеет значение? - удивилась моя мама.
- Огромное! - Лида даже всплеснула руками. - Ведь дипломные работы, возможно, покажут самому Сталину, и если ему что-то понравится, то не исключено, что дипломник сразу же получит сталинскую премию. А если окажется, что цветы вручала Мария Демченко, а Виктор нарисует Пашу Ангелину, то может выйти скандал, и не только премии не будет, но и на всей судьбе можно ставить крест.
- Да не будет Сталин обращать внимание на такие мелочи, - стала успокаивать Лиду моя мама.
- Нет, нет, не говорите. Будет, еще как будет! Один художник нарисовал картину "Ленин и Сталин в Смольном накануне штурма Зимнего". На картине Сталин сидел перед картой Петрограда, а Ленин стоял рядом и смотрел, каким путем Сталин собирался направить на штурм Зимнего отряды рабочих и революционных моряков. Картина настолько всем понравилась, что ее даже хотели взять в какой-то музей, но сначала решили показать Сталину, а Сталин сказал, что такого, чтобы он сидел, когда Ленин стоял, никогда не было и не могло быть. В итоге и работу в музей не взяли, и автору какой-то ярлык навесили...
Думаю, когда Лиля обвинила Виктора в том, что он предал свои и ее идеалы, она имела в виду, что искусство не имеет ничего общего с тем, кто будет на картине вручать цветы вождю или кто в присутствии кого должен стоять или может сидеть.

Выйдя из лагеря, Лиля не вернулась на постоянное жительство в Смелу, а осталась жить на Севере, в рабочем поселке под Ухтой. Она вышла замуж за белоруса, бывшего заключенного, и родила сына Сашу. Тетя Нюра уехала к ней на Север...

Уже после маминой смерти у нас в семье долго сохранялась старая накидка на подушку с маминой  монограммой белыми нитками на белом полотне - скромная виньетка и две буквы внутри виньетки "ГП" - Галя Письменная.

Как видите, необычная судьба Лили давала мне богатые возможности для того, чтобы "устроить" ей встречи с Гершеле Острополером: и в гестапо во время немецкой оккупации, и в тюрьме, и в концлагере, и в поселке после выхода из концлагеря...
Но мне кажется, что в случае с Лилей Нейдорф никакая авторская фантазия не требуется...