Частный случай из больничной жизни

Его фамилия - Раковский - поразительно соответствовала отделению гематологии, которым он заведовал. С такой фамилией сам Бог велел вытаскивать из смертельной ямы заболевших раком крови детей. Хотя сначала она восприняла эту табличку на двери как издевательство.
Они с сыном попали сюда случайно, слава Богу, с другим диагнозом, хотя тоже очень неприятным. В приемном покое, вглядываясь в посеревшее личико трехлетнего сына, она молилась об одном: лишь бы врач хороший, лишь бы разобрался с их запутанной болезнью. И, увидев его впервые, в распахнутом развевающемся халате, стремительного, строгого, посмотрела на него с надеждой.
- Ребенка на каталку и в процедурку. Где ваш халат и тапочки, мамаша?
Мамаша растерялась. В суматохе "Скорой" она совершенно забыла о таких мелочах.
- Езжайте домой за вещами.
Но, увидев, как судорожно она вцепилась в край каталки, боясь оставить ребенка хоть на секунду, смягчился:
- Ладно, берите вот этот, запасной.
И, сунув ей в руки белую, пахнущую хлоркой тряпку, так же стремительно удалился.
Она так и не удосужилась взглянуть на себя в зеркало до самого вечера. Мельтешение медсестер, суета с капельницами, плач детей в переполненной палате… Когда сын, наконец, уснул, и личико его порозовело, она в изнеможении вышла в холл. В зеркале напротив палаты отразилась фигура в бесформенном белом балахоне ниже колен, да еще с сумасшедшим декольте на груди ввиду отсутствия верхней пуговицы.
Боже мой, и мужчина – врач видел меня в таком виде! Хотя, вряд ли, летая из палаты в палату, он замечал кого – либо кроме больных детей.
Ближе к ночи выяснилось, что ей негде спать. Палаты были переполнены, а уместиться вместе с ребенком на маленькой детской кроватке казалось нереальным.
- Мы разрешаем ночевать только родителям онко – больных, но ваш случай…, - она вздрогнула и съежилась, ожидая продолжения, - …довольно нестандартный.
Доктор по – мальчишечьи грыз кончик ручки, в словах звучал чисто профессиональ-ный интерес к необычному больному. Он поможет, обязательно поможет, -- она впервые посмотрела на него не только как на врача, но и как на уверенного в себе мужчину, способного дать и выполнить свое обещание. И на душе стало чуть – чуть полегче.
Санитарка принесла ей старый ватник, под голову она сунула пакет с детскими вещами, и так, свернувшись калачиком, улеглась в проходе между кроватями. Последнее, что она увидела, засыпая, был стройный ряд ночных горшков перед глазами.
В середине беспокойного сна кто-то потряс ее за плечо.
- А неплохо устроились, - в его шепоте слышался сдержанный смех. - Могу предложить номер "люкс" с удобствами.
Еще плохо соображая со сна, она поплелась за доктором в ординаторскую. На видавшем виды диванчике лежало такое же потрепанное казенное одеяло.
- Отдыхайте до пяти утра, а там мое дежурство кончится.
- А вы? Ну как же так…, - она слабо запротестовала, а руки, помимо воли, уже расправляли складки одеяла.
- Мне некогда скучать этой ночью.
Действительно, где-то в конце отделения слышался детский плач.
Уже проваливаясь в сон, она почувствовала, как кто-то заботливо укрывает ей ноги неведомо зачем притащенным ею из палаты ватником.

И полетели, закружились больничные дни. Раковский проводил в отделении чуть ли не круглые сутки. Когда он спал, и бывал ли он дома -- оставалось для нее загадкой. От постовых медсестричек она знала, что у него есть семья: жена и два сына. Но ни разу, даже намеком, он не упоминал об их существовании. Хотя поводы для этого были.
Как-то незаметно сложилось, что в редкие свободные минуты Раков неизменно навещал их палату. Она обычно часами сидела у кроватки сына: кормила, переодевала, читала сказки. Доктор быстро обходил постели других мальчишек, подшучивая с ними на ходу, а потом останавливался около нее. Сначала разговоры крутились вокруг детских болезней, а потом, устав от долгого стояния, он влезал на подоконник напротив нее, и начинался… Легкий треп?... Дружеская болтовня ни о чем?... Она не могла точно определить суть их разговоров. Он легко и остроумно рассуждал обо всем подряд, а когда она несмело улыбалась его шуткам, искренне радовался и говорил, что ее хорошее настроение непременно передастся ребенку.
Она знала, что он старше ее, умнее, опытнее; персонал отделения побаивался его резких замечаний, родители других детей с трепетом внимали его словам. Тем удивительнее было, что однажды, когда она, раскрыв рот, слушала его очередную байку, Раков вдруг не выдержал ее простодушного взгляда и отвел глаза. Скомкал рассказ, нервно поправил рукой волосы и, сославшись на дела, вышел.
С того момента в их отношения вкралась какая-то напряженность. Чувствовалось, что в разговорах с ней он иногда с трудом подбирал слова, словно боясь сказать что-то лишнее. Однажды, показывая ей, как регулировать капельницу, он сжал ее запястье и тут же отдернул руку, будто получив удар током. Он стал часто поправлять волосы и теребить узел галстука, когда, как ему казалось, она смотрела в другую сторону.
Изматывающая тревога за ребенка не давала ей времени подумать об этих странностях. И, тем не менее, впервые за время болезни сына она начала подкрашивать глаза и завивать волосы. И с удивлением обнаружила, что легко различает его голос в толпе даже на расстоянии длиннющего больничного коридора. А день, когда он неожиданно не вышел на работу, взяв отгул, показался ей пустым и бесконечно долгим.
Однако разговоры между ними становились все короче и суше. Что-то рушилось, не успев начаться, и если бы не два случая, так постепенно бы и ушло…

В отделении постоянно умирали дети. Со страшной периодичностью -- раз в неделю. Раз в неделю по коридору везли каталку с накрытым простыней тельцем, и следом две сестрички вели под руки шатающуюся, ослепшую от горя мать. Однажды ночью не стало девочки, с которой она играла накануне вечером, угощала ее конфетой и причесывала ее куклу. А через несколько часов детское сердечко не вынесло очередного сеанса химиотерапии. В такие дни в отделении воцарялись тоска и уныние, и Раковский по полдня не выходил из кабинета.
       Как он переносит все это? Кто для него наши дети? Просто очередные интересные случаи? Вскоре она получила ответ на этот вопрос.
Эта женщина вышла из ординаторской с неузнаваемым, залитым слезами лицом. Марина хотела кинуться ей навстречу, поддержать под руку, но ноги словно приросли к полу. Ничего не видя и не замечая, женщина подошла к двери бокса, за которой лежал ее 14 – летний, больной саркомой, сын, и прислонилась спиной к холодной стене. Подняла лицо кверху, словно заставляя слезы вкатиться обратно. Глубоко вздохнула, вытерла мокрые щеки и, нацепив на губы жуткую резиновую улыбку, открыла дверь.
- Ну вот, сыночка, доктор сказал, что анализы лучше…
Дверь захлопнулась, не дав узнать, удалось ли ей обмануть умирающего сына. Мурашки бежали по коже, и волосы вставали дыбом от этой сцены материнского отчаяния и мужества.
В этот момент из ординаторской вышел Раковский. Он выглядел ничуть не лучше несчастной матери. Серое, застывшее морщинистой маской лицо, слепые глаза. Точно так же никого не замечая, он прошел в душевую.
- Сергей… Николаевич! Что, никакой надежды?!
- Пару дней… от силы, - голос его звучал глухо и незнакомо. Вода текла из крана, а он смотрел и словно не понимал, зачем он ее включил.
Трясущимися руками она схватила стакан, наполнила водой.
- На, пей… Пей, нельзя же так! Нельзя так… по каждому ребенку, - она совала ему стакан в лицо, не замечая, что впервые называет на "ты".
Он отпил несколько глотков, осторожно отставил стакан и поднес ее руку к глазам. Медленно, словно изучая, погладил пальцы, а потом нагнулся и поцеловал… Каждый палец в отдельности, слегка стукнувшись зубами об ее обручальное кольцо. И тут же быстро развернулся и вышел. А вечером снова сидел на подоконнике в ее палате, только чаще обычного отводил глаза.
Эта двойственность его поведения заметно огорчала ее. Она понимала, что мужчины не любят, когда их застают в минуту слабости или растерянности. Особенно сильные мужчины. И делала вид, что ничего не произошло. Но частенько украдкой рассматривала свои руки и удивлялась, что можно найти красивого в худых, совершенно не изящных пальцах с обломанными ногтями.

А, между тем, подошли к концу изнуряющие круглосуточные капельницы у сына. Три недели он пролежал в кроватке, не вставая; и теперь она предвкушала, как бодро затопают его ножки по больничному линолеуму. Но когда она поставила ребенка на пол и подтолкнула его по направлению к новой яркой машинке, ножки у малыша подкосились, и он с тихим плачем опустился на попу. Еще ничего не понимая, она снова попыталась повести его за ручку. И снова падение.
- Ножки… не ходят, - захлебываясь от слез, пролепетал сын.
- Такое бывает у маленьких детей, хоть и очень редко, - она и не заметила, что у дверного косяка стоит Раковский. - Мозг "забыл", как надо ходить. Придется все начать сначала, с первого шага…
Это оказалось для нее сильным потрясением. Большой трехлетний ребенок -- и не может сделать ни шага. Двое суток ушли на то, чтобы просто научиться стоять, держа равновесие. Нервы сдавали. Понимая, что не права, она не могла удержаться от покрикиваний и шлепков. Ей казалось, что сын просто издевается над ней. Теперь, когда смертельная опасность позади, вдруг споткнуться на элементарном…
На следующий день она с трудом вынесла ребенка в больничный дворик, выбрав для этого тихий час. Хотелось спрятаться от посторонних глаз, не демонстрировать никому это новое свалившееся горе.
Сын стоял, покачиваясь, среди ярко раскрашенных скамеек и лесенок и боялся тронуться с места. Кое – как сделав несколько шагов, он упал на коленки перед большой декоративной трубой – лабиринтом.
- А теперь ползи. Может, это у тебя лучше получится…
- Как, мама? Я не умею…
От бессилия и беспомощности у нее покатились слезы. Глядя на мать, заревел и сын… Они сидели на земле в центре детской площадки, обнявшись, и плакали в два голоса.
Большая тень упала на них, загородив солнце.
- Что за шум на моей территории? - Раковский присел на корточки, оказавшись на уровне глаз ребенка. - Кто тут ползать разучился?
- Я, - пискнул сын.
И они поползли вместе. Взрослый мужчина месил коленками грязный песок, помогая ребенку переставлять ножки и ручки, показывая, как держать равновесие и не заваливаться на бок. А она смотрела на это немного дикое и трогательное зрелище и не могла остановить слезы.
- Мама! - сын стоял у другого выхода из трубы. Стоял, шатаясь и подняв вверх грязный кулачок. - Я плополоз!
- Прополз, - автоматически поправила она.
Ребенок продолжал уже самостоятельно передвигаться от скамейки к скамейке. Раков присел рядом с ней. Она посмотрела на вздутые пузыри на его брюках и снова зашмыгала носом.
- Ну все, все… - он поднес ладонь к ее щекам, намереваясь вытереть слезы, но посмотрел на испачканную руку и, вывернув запястье, легко коснулся ее лица. Браслет часов царапнул скулу под глазом. Он лизнул свою руку:
- А и вправду соленые… Не врет наука – химия.
Она засмеялась, смущенно склонив голову. И почувствовала на виске мимолетное прикосновение горячих сухих губ. Или почудилось? Когда она осмелилась посмотреть на него, доктор уже надевал халат и безразлично глядел в сторону корпуса.
- Вы тут лишнего не перетренируйтесь. Он еще слаб, - голос звучал сухо, но пуговицы на халате никак не желали застегиваться.
Таким она его и запомнила. Строгим, отчужденным -- и с дрожащими перепачканными землей руками.

А через три дня их выписали. В эти дни Раковский был… очень занят. Настолько занят, что приходил в их палату только на очередной обход.
Перед выпиской она зашла в его кабинет. На письменном столе горкой громоздились выписанные им рекомендации. Он подробно рассказывал обо всем, она внимательно слушала. Рекомендации закончились. Она уже привстала, когда Раковский неуловимым движением фокусника вынул из кармана аккуратно сложенный листок.
- Это мой личный телефон. Звоните в любое время… если ребенку станет хуже.
Ребенку не стало хуже. Рука несколько раз тянулась к телефону, но она так и не позвонила.
И лишь спустя год послала открытку ко Дню медика на отделение гематологии. С подписью, но без обратного адреса.