Проклятие рода Уиллоуби. Часть III

       Часть III
Меня попросили внести свою лепту в это повествование, и хоть сидеть и писать – такая скучища, но я согласилась: благо, у меня есть доверенное лицо, есть кому диктовать, и я сразу сказала – со всеми вопросами и уточнениями к моей компаньонке, я слишком слаба здоровьем и слишком рассеянна, чтобы вот так себя утруждать. Хорошо, что мне повезло с компаньонкой, в наше время попробуй найди понимающего человека.
- Миледи, мой долг – оберегать вас от всех возможных волнений, - сказала она при первой же нашей встрече. Надо ли пояснять, какой трепет, какое умиление вызвали во мне эти слова? Я даже стала словоохотлива, мне захотелось с ней поболтать. Я чувствовала, что откровенностью перед мало знакомой пока мне особой не уроню себя, моя будущая компаньонка – человек чуткий, осознающий во всей полноте, что такое – служение аристократке, какая честь для нее это, и какое, в конце концов, благо. Она же имеет возможность ежедневно и ежечасно наблюдать за мной, это поспособствует улучшению ее манер и просветлению духа.
- О, если б вы знали, Глэдис, как я мечтала, чтобы в моей жизни возник кто-то, похожий на вас, надежный верный и преданный… - эту фразу можно было бы и продолжить, но я устала: так много слов одновременно – для меня это чересчур. Повышенная утомляемость – так мой врач говорит, и он прав. В минуты особой слабости я вспоминаю его слова, и длительный отдых от утомительного человечества вообще кажется мне уже не столько желаемым, сколько необходимым, это – моя святая обязанность перед самой собой.
- Миледи, можете не сомневаться, я все понимаю.
Внешний вид ее показался мне вполне благопристойным – унылым несколько, но она хорошо меня оттеняла: зачем мне блеск и дерзкое очарование юности? Рядом с энергичными людьми я чувствую себя как выжатый лимон, голова моя начинает кружиться, изнеможение в конце концов одолевает меня – у меня так истрепаны нервы, так истончены, кто бы знал! Не поэтому ли я вышла замуж за восьмидесятилетнего лорда Уиллоуби? Достаточно было взглянуть на него, и такой покой воцарялся в моей душе: он с утра до вечера тихо дремал, а я просто блаженствовала – никто не дергал меня и не требовал никакого внимания.
На тот момент брак этот не представлялся моей семье мезальянсом – годовой доход Фрэнсиса был практически равен моему собственному, конечно, хотелось бы большего, но сделка меня вполне устроила. И дополнительным плюсом был его безмятежный нрав и такая милая снисходительная и всепрощающая привязанность ко мне.
- Крошка моя, делайте что хотите, я просто буду на вас любоваться, - говорил он. И я покорялась его воле, с утра до ночи зевая на софе и глядя в окно, пока назойливая прислуга суетилась вокруг нас, стараясь предугадать малейшие пожелания лорда и леди. Это был воистину гармоничнейший из союзов.
Но Господь все же решил послать мне какие-то испытания: после кончины Фрэнсиса выяснилось, что я – не единственная наследница этого святого человека, он вписал в завещание еще одно имя – своего племянника, Джона Уилфреда Джонсона. И этот молодой человек явился сюда. Как только я взглянула на него, тут же поняла: если он пробудет здесь долго, мой обморок неминуем, мне надо отделаться от него как можно скорее. Он отнюдь не намерен считаться с тем, насколько хрупкие у меня нервы.
- Привет, тетушка, - сказал он, нагло ухмыляясь. – Вы моложе, чем я думал.
- Возраст не имеет значения, - постаралась с достоинством возразить я. – Главное – как человек себя ощущает, вот я – существо болезненное и не выносливое, такой меня создал Бог. Таким же был Фрэнсис, мы с ним понимали друг друга. И разница в наших годах совершенно не ощущалась. Тогда как если бы он женился на какой-нибудь суетливой и шумной девице, покоя, блаженства, гармонии мой бедный лорд никогда не достиг бы.
Джон достал из кармана письмо и предъявил мне. Пришлось попросить Глэдис открыть конверт и принести мне лупу: при свете дня разбирать эти мелкие буковки, да еще и в присутствии человека, видеть которого было мне так тяжело… в общем, думаю, объяснения здесь не нужны. Мой нрав и мои привычки к данному моменту повествования в них уже не нуждаются.
«Анна, моя дорогая! Когда Вы прочтете эти строки, я буду уже далеко от Вас. Так не хотелось бы Вас тревожить. Но я просто вынужден попросить об услуге – сын моей покойной сестры Хелен, Джон Уилфред Джонсон, пожалует к Вам. О, проявите терпение! Знаю, что с этим нахальным молодым человеком Вам будет нелегко. Но я намерен помочь ему. Он хочет (и желание его вполне достойно и похвально!) исправить ошибку, которую некогда допустила его мать. Моя сестра не пожелала воспитывать своего сына в лоне католической церкви, хотя в нашей стране давно уже никого не преследуют за его веру. Да, мы, католики, в удручающем меньшинстве, но тем священнее узы братства между немногими католическими семьями Англии. Хелен пренебрегла семейной традицией, связав свою жизнь с майором, а Джон, узнав об этом (да, он очень дерзок, но все же какой благородный мальчик!), пришел в ужас и сказал мне: «Дядя, я не хочу, чтобы память моих предков была осквернена тем, что меня, Уиллоуби по материнской линии, воспитывали как протестанта. Для меня это решительно невозможно, я готов пойти против воли отца, бросить вызов кому угодно, но восстановить справедливость: меня должны были воспитать в римской вере, и я к ней вернусь». Я прослезился, когда услышал такой монолог: все же как много благородства у иных молодых людей, пусть они даже умело скрывают это, но наше поколение не проведешь – мы верим в то, что, несмотря на их вызывающие манеры, огонь истины горит в их сердцах. Поверьте и Вы, дорогая моя. Завещал я этому мальчику не так уж и много, но я просто не мог поступить иначе – он свою долю получит, но на Вашем благополучии это никак не отразится. Любимая! От Вас требуется такая малость: передать Джону письма моей сестры к ее духовному наставнику, отцу Бентли. Она написала их перед свадьбой, когда уже поменяла веру и отреклась от всех нас, Уиллоуби. За сим оставляю Вас навсегда – моя самая нежно любимая из всех супруг!»
Намек на то, что мой муж уже был дважды женат, я снесла спокойно, хотя это требовало от меня колоссальных усилий, я слишком чувствительна, особенно если солнце своими лучами чересчур назойливо проникает в окно, это полезно для моей нежной кожи, но только в умеренных дозах. Я тяжело вздохнула – пришлось просить Глэдис сходить за этими письмами.
Собственно, все. Меня попросили, я все рассказала. И силы мои сейчас на исходе. Если надо что-то добавить, то Глэдис может спросить меня (только как можно тише, чтобы не ранить мой слух и как можно мягче, чтобы не задеть мои чувства).
Дорогие читатели, Анна Уиллоуби на этом прощается с вами. Пора ставить точку, я чувствую: дневной сон уже скоро лишит меня возможности сопротивляться его благословенной воле.

       (продолжение следует…)