Сказочка про пятнышко

Посвящается И. Ю. Н.




Жила была одна девушка, в мединституте она училась очень, очень и на лицо красивая брюнеточка, и ладно сложенная, и коса длинна, и очи карие, и ножки слегка пушистенькие, ежели она только в лифчике и в купальном халатике, как у них заведено, если к ней по осени в мединститутскую общагу прийти. И была та красивая девушка очень всегда лунолика и грустна.
А у ейной сожительницы по комнате настоящий сожитель был, блям-блям, как надоть. Бывалочи, понавалят в осьмнадцатиметровую комнатку к ним ещё подружки, еборьков с собою понаведут да и просто дружков ****обольных. И сожительница ейная как-то своего постоянного сожителя показать заодно привела. Сожитель-то в те тяжёлые для Земли Русской года не зело на «Далляр», «Ар-чапай» да «Агдамчик» охоч был, не-е, а разница между «Донским Садомом» и «Засосной осенью» ему и вовсе неведома была. Посему сели они втроём, с тою девушкою тож, за шкапом с китайской занавесочкой простой краснодарский чай да смывки трофейные израильского кофе пить с печеньем «Юбилейным». А сахару в те года мало было, скашивали, вырастать не успевал.
А гости, значит, в основной части комнаты разместились, там и кровати для блям-бляма есть, и блевать вольготнее. Сидят гости, выпивают, слова срамные говорят, друг на друга радуются.
И слыша такое общее веселье из-за шкапа, затеялся тут сожитель спросить девушку: «А пуркуа па?»
«А сэ бьен, ёбть», – только и сказала ему девушка, но очи свои карие не потупила, а насупротив, в сожителя яко семафоры вперила, и плечами этак повела. И тут к смутившемуся сожителю на помощь сожительница пришла, дёргает его и так и этак за рукав, тянет, мол, пойдём на лестницу, курить хочу – не могу. И пошли они, сожители, на лестницу, на верх самый, куда все всегда ходили, оставив девушку одну, задумавшуюся и в одних носочках вязаных, потому как они все тапочки-то и забрали. А сожительница, как, впрочем, и девушка наша, обе нрава крутого были, самовольного, коль им хорошо – значит, всем должно быть хорошо, ну и, сами понимаете, коль им плохо, то… В общем, из казачек они, издалека в наш городок за наукой прискакали.
И говорит на верху у лестницы сердобольная сожительница, полторы штучки «Астры» на двоих покуривая, серьёзно так говорит сожителю: «Видишь, какое горе у девушки. Как изгой на белом свете она живёт-то, регулярных радостей не зная, а последний год они ей вовсе неведомы. Потому как все какие ни есть еборьки местные, которые чуть не свататься к ней, без контрольной закупки, видя витрину её неписаную, поначалу хотевши – все, все: кто после первой же ноченьки отпал, опавши, а кто и самом начале ноченьки, во главе первой, девушку нашу при свечке раздевши, домой к мамке улькнул. Так что по разу все только девушку обошли, толечко по разу, и то безо всякого для неё результату».
«Да какой же в ней изъян-то? Всё же вроде есть при ней, что для употребления её по прямому назначению?!» - воспылал тут любознательностью сожитель.
А сожительница и говорит: «Так – да не так. А есть у ней на животике её ладном огромадное пятно родимое, и пятно большое – не выведешь, и форма у него такая.»
И руками в воздухе эти очертания изобразила.
 «Какое-какое пятно, ты говоришь?» – а он ведь мазила-живописец был, с пятнами только определённой формы работал.
И тогда сожительница ему в сердцах французским ключом от общаги на белёной стене эту форму-то и изобразила. Вот так, говорит, все вы, мужики-еборьки летите на неё, как мухи на мёд, а потом как вялые караморы отпадаете. Потому как суеверны донельзя даже когда такого удовольствия касается. И как будто, сам знаешь, других позиций и отверстий для нашей девушки не предусмотрено.
«Знаю, знаю позиции и отверстия, - в думы тут свои погружённый, как бы заспорил сожитель, - с тобою ж мы все их, и по твоим учебникам, изучили. И по Атласу анатомическому. И тератологию даже… И вовсе не суеверен я, плевать хотел на всё такое с Останкинской телебашни».
А надо сказать, тогда ещё Останкинская телебашня была, и ресторан у ей на самом верху со стеклянным полом, ну да, весь стеклом от разбитого шампанского по семь-пятьдесят усыпан (или цена уже коммерческая была?) и он, ресторан целиком вокруг энтой башни крутился, назывался «Седьмое небо»… или «Нёбо»….
Ну ладно, ладно, хорош… Ну я же сказку рассказываю!
Эх!... «Метеоры» по Волге-матушке ходили, «Ракеты», на подводных крыльях…
Ну всё, всё, ну хорош, ну я же сказку, сказку рассказываю! Понимать должны!
Продолжаю. Вот, значит, и говорит этот сожитель, не суеверен я, вот те крест, тьфу-тьфу, не суеверен, плевать хотел на всё такое, но как же, мол, с пятном-то таким быть? Никак с ним. С пятном-то.
И задумался круто.
И вбежал он опять в комнату ту сожительницы своей впереди и, как Дубровский Маше (ну, помните, Троекуров, дочка его, Марья Кирилловна, «Молчать или вы пропали. Я Дубровский», а? помните в предыдущей сказочке-то? нет?) признался девушке, что не знал, не знал, дорогая пушистая девушка, беды Вашей, но клянусь, мол, при сожительнице вона-во своей и при всех тех, кто в уме и твёрдой памяти за шкапом оставшимися, что это дело устаканено мною будет.
И на геройские заверения свои даже аплодисмент из-за шкапа услыхал и пару одобрительных отрыжек. И ведь как в воду глядел, молодчик! Но всему свой черёд.
Ничегошеньки тогда не ответила ему грустная девушка, только слезу с правого глаза обронила (он у неё еще немного подбит был женишком-еборьком последним) и спиной так вот повела, ну и попой, конечно, это ж у них заодно образуется.
И так два месяца, с сожительницей своей не сообщаясь, а видясь с нею на одной лишь кровати рядом лёжа, и только ей туда залезая пальчик послюнить чтоб страничку перевернуть, изучал труды разных Великих мудрецов по Весёлой, Развесёлой и Радостной частям блям-блям, да такие труды великие, по сравнению с которыми не то что маразматик Фрейд, а даже Юнг и Эрих Фромм – как «Весёлые картинки» за 1972 год по сравнению с «Вестником Института Радиоинженеров США – IEEE Transactions of Microwave Theory and Technics», а наш российский пиит Иван Семёнович Барков и Шри Шримад Арджуна Чайтанийя Бхактиведанта Свами Прабхупада Паровоз Два Раза Видел (он же Дэвид Де Люксович, незаконный торговец прасадом по 20 долларов за грамм) – просто рассыльные, младшие рассыльные в отеле «Плаза». Что и говорить!
Книг-то ведь тогда много вращалось – на каждом углу задумчивы люди стояли, Аристотеля прижизненного на бутылку с буханкой меняли. Да, трудно тогда жилось. Но книги дешёвые были. Это ведь сейчас Довлатова, иль Генри Миллера, фу ты, чёрт, спутал! Не Миллера! Владимира Сорокина иль Мисиму Юкио не укупишь.
А жил тогда сожитель согласно кое-как от родной тётушки полученной временной регистрации на птичьих правах в коммуналке без горячей воды и ванны, в 9-метровой семиугольной комнате неправедной формы, с загогулиной, с непонятным, как Сальвадор Дали говаривал, отростком. И на третий месяц, дойдя уже в своих поисках до упомянутых рассыльных, видит он сон. Видит он свою комнату, под потолком аки мобиль воспаряя, и постигает наконец-то план её, и видит он подобие ужасного плана своей комнаты и страшной знаковой формы пятна родимого девушкиного. И проснувшись, и столкнув мешающую движению сожительницу со кровати, не то просто так спавшую, не то к третьей пересдаче мирно готовившуюся – это у них, у медиков, неразборчиво – решился он во что бы то ни стало привести сюда пушистую девушку, и возложить её на оной кровати, и совершить с нею все ритуальные действия, дабы расколдовать.
И так он и сделал, пока сожительница в третий раз свой «патан» пересдавала.
А делов-то на самом деле всего оказалось: в общагу приди, девушку разбуди, похмели её, с горя-то подпившу, бутылочкой простой рыжей «Анапки», да и одень её, чтоб всё в рукава и пуговки совпали, и веди куда хошь.
Пятнышко-то в самом деле огромадным оказалось, и всё, всё, как сожительница чертила.
Трудненько было сожителю расколдовывать-то.
Эх, скоро сказка сказывается да долго дело делается.
Пятнышки-то по форме совпали сразу, а вот протрезвела и расколдовалась донельзя наша девушка, только когда грустная сожительница, на второй год оставшаяся, к вечеру из института к сожителю в его комнату неправедной формы с горя пришла. Ключи-то сожитель любвеобильный направо и налево раздавал – у всех копии были. А в институте у сожительницы случилось всё так, потому как два месяца вышесказанного аскетически воздержанного изучения сожителем Мудрости Веков урон нанесли её женскому разуму. Который, как известно, в таких случаях стимуляции требует.
Завидев такую литературно-художественную композицию, да с грамотным воскурением, да с возжиганием, да с чтением стихов, да по сосочкам, да БГ из самодельных колоночек, сожительница, как будто не сама она, яхонтовая наша, на сии добрые деяния сожителя подзуживала, ропща и стеная, взявши пожитки какие за раз унести могла, тут же побежала в общагу насовсем и безвылазно возвращаться, пока там койку в комнате у ей ещё не отобрали. Да-а… колоночки-то сами в те времена делали, да и стихи сами писали, да и БГ…да ничего, любезные вы мои, плохого я про БГ сказать не могу. Только, говорю, время было трудное, с жильём хреново.
Продышавшись же, наша девушка-красавица ещё раз попросила повторить и показать, что делать в таких случаях вообще и что, в частности, «тама с пятнышком», чтоб таких случаев-то было больше и больше. А урок полезный заучивши и общую схему усвоив, покинула девушка навсегда бывшего чужого сожителя, покинула, сердешная, бывшего сожителя новых радостей ради, покинула навсегда. Ибо денег у него мало и говорит непонятно.
И стала девушка совершенно, совершенно довольна и счастлива, блям-блям два раза. Не минуло и месяца, как в очередь, в очередь на неё даже негры записываться стали, и тоже, как водится, «Далляр» да «Агдам» палёны, и иной раз и бочковую, из бывших таких железных, на колёсах, советских времён квасных да молочных бочек разливуху приносили. Приносили, видели! О как! На их же, поганых, самих, в институтах и девушки, и даже чьи-то сожительницы в очередь записываются!
А сам бедный бывший всех сожитель после сих научно-практических изысканий и разлук израненною душою ко вкусу «Далляра» и «Трёх топоров-777» потянулся и через два месяца исследований уже не токмо упомянутые «Донской Садом» от «Засосной осени» отличать научился, но и за семьсот локтей грамотную красную «Анапу» в разливе чуял! И ведь не брезговал, впрочем, на безрыбье и «72-м» напитком. А вот «Кавказ» 0,7-противотанковый со вздохом принимал. Маненько спасало его лишь то, что полгода спустя переселили его в другу уже коммуналку, даже поболе прежней, и формы простой, не знаковой.
А сожительница наша бывшая, видя и слыша такие, спать и днём, и ночью, блям-блям два раза, мешающие успехи нашей девушки, потому как проживала-то она с ней обратно в той же комнате, с горя и сумления в поступках своих, а к тому же доканатом коримая, что не со своим курсом проживат, тоже нашла себе девушку хорошую, опрятную, замужнюю, сожительницу, блям-блям, и вполне удачно к ней с её мужем, который целый день где-то на работе зачем-то деньги зарабатывал, в иху съёмную двухкомнатную квартиру и переселилась.
Да и муж-то, муж-то тот с работы иль ещё откуда, это я вам точно не скажу, приходил так уставши, что всё ему воистину фиолетово было.
И стали они там втроём кое-как жить-поживать да «патфизо» с «фармом» пересдавать.
А вот из-за тех-то негров, которых девушка наша, дорогие вы мои слушатели, не в пример обычного к себе пускала, и случились у ней через три года губительные для ей контры с иными конторами и органами Великими, Ужасными Делов Унутренних. Но те дела типа того и не сказка уже, а жисть окаянна наша.
Да! Как говорят, и земля, и фаза – всё должно быть разом. Так что кончила наша девушка совсем неудачно, как одна голландка, блям-блям танцев два раза исполнительница, ну Маргарета Гертруда Зеле 1876 года рождения кончила.
Ничего тут не попишешь: сколько волка ни корми, а шельма себе пятнышко найдёт.
На том и сказке конец, в добрый путь, земля прощай, а кто слушал – наливай.




23 июля 2008 г.