Гниль

Безумной осенью семнадцатого года подхватил я триппер в Петрограде.
Мы все сидели тогда в кабачке под аркой. Цифры и буквы. Туз треф и дым кальянный. Незнакомки были худы и нервны. Все всё что-то пытались. Вина, слава богу, еще хватало. Черные линии квадратов и кругов рамы переплетались с черными ветками за окном, когда я просыпался в половине четвертого от холода у себя дома на Фонтанке. Николаю Холодову давно было все равно – он увлекался морфином. Белогородицкий тайком сменял все фамильные драгоценности на жестянку кокаина у каких-то матросов. Хромые собаки приплясывали фокстрот. Китайские болванчики летели в пустоту. Картонные замки и дворцы валились набок от выстрела хлопушки. Белый Пьеро ломался под концертный рояль. Марина уехала в Москву, чтобы там окончательно спиться. Армгольца убили и ограбили среди бела дня на Морской. Я уже почти не выходил из нашего кабачка. Плохой денатурат галлюциногенировал иссушенные корни моих мозгов.
Триппер я вылечить так и не успел. Я умер от двустороннего воспаления легких в Болхове, на нечистом перроне маленькой станции, где я непонятно как оказался и где ходили отвратительно пахнущие узкоглазые человечки в длинных – до пят – зелёных шинелях – и с огромными грязными винтовками – и их штыками постоянно разгоняли звезды над моей головой.






сентябрь 1995