Проклятие рода Уиллоуби. Часть IV

       Часть IV
В семействе Уиллоуби был действителен закон о майорате: не только титул, но и собственность передавалась из поколение в поколение по мужской линии, дочери таких прав не имели. Поэтому вопрос о замужестве многочисленных мисс Уиллоуби решался достаточно просто: всегда находился тот или иной кузен подходящего возраста (или хотя бы не вызывающий отвращения), и брачный контракт заключался к обоюдной радости обеих сторон. Да еще и вопрос веры, к которому представители рода относились так трепетно… все это в целом способствовало закрытости атмосферы, некой самодостаточности рода как такового, но, боюсь, им присуща некая спесь и ощущение своей избранности, угодно ли это Господу? Пусть их духовный наставник заботится о душах своих подопечных, моя роль скромнее и проще.
Я забыл представиться – Томас Прескотт, мне выпала нелегкая задача поведать о юридических разногласиях в семействе своих клиентов: Уиллоуби и Джонсонов. Я не могу позволить себе такую роскошь, как выбор клиентов, исходя из личных симпатий и антипатий, иначе, боюсь, у меня бы их не было вообще. Уиллоуби и Джонсонов я, положа руку на сердце, должен признать, что не выбрал бы, будь на то моя воля. Но я – всего лишь младший партнер в в адвокатской конторе «Джордан и Прескотт», и этим сказано все.
Никто из Уиллоуби не отличался здравым смыслом, все они вместе и по отдельности – это нечто. Но я попытаюсь их описать. Майлз Уиллоуби – чудаковатый старик, страдающий манией преследования, впрочем, он еще довольно терпим по сравнению со своими неотесанными сыновьями-бездельниками и вредными и противными дочками. В том доме я стараюсь бывать только в случае крайней необходимости. Сэр Фрэнсис был мягче, но он – маразматик, которого может любой аферист обвести вокруг пальца, и юному Джону Уилфреду Джонсону это вполне удалось (но о Джоне потом). С ним вполне можно было нормально общаться, если только не задавать ему никаких вопросов, не рассказывать вообще ни о чем.
- Мне нужна ваша подпись, сэр Фрэнсис, - говорил я.
- Где подписать, Томас? – спрашивал он.
Я показывал ему соответствующее место. Он красивым почерком выводил какие-то закорючки, казавшиеся ему самому эстетичными, он гордился своим художественным вкусом. Ему нужно было поддакивать и больше молчать, чем говорить (звуки его утомляли).
Что можно сказать о его жене? Двух предыдущих я смутно помню, тогда был еще ребенком, но он всегда женился на томных красотках болезненного вида, коротающих свои дни и часы на софе, - одна с вышиванием, другая с пасьянсом. Последний выбор его – просто верх совершенства: это уже безделье и изнеженность, доведенные до какого-то Абсолюта. Анна Уиллоуби недурна (как и две предыдущие, тоже с пепельными локонами, уложенными в изящную прическу), но, в отличие от тех двух, не утруждает себя даже тем, чтобы позвонить в колокольчик и позвать прислугу. Она готова часами ждать, когда горничные явятся сами. И не так уж она и больна, если кому-нибудь интересно знать мое мнение, но попробуйте сказать об этом ей! Никто уже и не пытается открыть глаза миледи на этот счет. И уж, конечно, не мне это делать. Положение в обществе и моя скромная должность не позволяют настолько забыться.
- Томас, вы же пришли не для того, чтобы меня утомлять? – с этого вопроса начиналась каждая наша встреча. Но я привык к миледи и не обижался на нее: она, в сущности, безобидна, это еще не самый худший способ паразитического существования, настоящего вреда она никому по собственной воле не причинит. А ведь мало о ком так можно сказать.
- Конечно, нет, миледи, конечно, нет, - отвечал ей я. Она вздыхала, глаза ее закрывались, и эта женщина застывала как статуя в изнеженной позе на целые сутки (даже могла забыть пообедать, впрочем, дело это уже не мое, а прислуги).
Жаль, очень жаль, что знатные леди так мало заботятся о своем здоровье! Им бы поменьше слушать модных врачей, да побольше бывать на свежем воздухе, как это делают мои дочери: и вот результат – одна румяней другой. Никогда я не был поклонником этакой бледности, но в высшем обществе считают ее интересной, загадочной и таинственной, да какой-то еще «роковой», а мне ли спорить со вкусами аристократов?
Джонсоны заслуживают отдельного упоминания. Хелен Уиллоуби, барышня чересчур восторженная и романтическая, загорелась идеей сменить веру, нарушить традиции своей семьи и поступить наперекор всем. Само по себе такое своеволие в молодых – естественно и простительно. Но было бы ради чего… то есть, ради кого? Мэтью Джонсон настолько туп, ограничен и зауряден, что даже такой вполне ординарный человек, как я, был в свое время несколько ошарашен ее выбором. И денег-то у него никаких нет – вся родня состоит из несостоятельных должников и обормотов. Не знаю уж, каким таким «джентльменством» своим он гордится, если бы не брак с Хелен Уиллоуби, его в иных приличных домах и на порог не пустили бы. (Сын его знает об этом, поэтому зол – Джон на редкость честолюбивый молодой человек.)
Но, возможно, именно этакой серостью он и привлек внимание Хелен, которая просто устала от экзотических птиц в своем семействе: уж слишком много эксцентрики, взбалмошности, неуравновешенности, капризов, психозов у этих Уиллоуби. Ей захотелось чего-то другого, и, возможно, она была вполне довольна своей судьбой. Но выросший сын ее доволен своей судьбой не был, и я его понимаю.
- Моя мать совершила такую глупость, - откровенно заявил мне он, чувствуя, что меня ему не обмануть. А обманщик он очень искусный. – Уж хоть бы склонила отца поменять веру, с ним этот номер прошел бы, он очень покладист, и слушался ее буквально во всем.
- Возможно, ей следовало так поступить, - не мог не согласиться я. У даже небогатых католиков есть свои возможности и преимущества преуспеть в обществе. А Джон с его обманчивой внешностью ангелочка и умением манипулировать людьми мог далеко пойти, если воспользовался бы связями Уиллоуби.
Это был наш первый и последний откровенный разговор на эту тему. Я догадывался, что Джон обманул своего дядю Фрэнсиса, но у меня не было доказательств, да и сердце старого лорда разбила бы весть о коварстве племянника. Он получил часть наследства дяди (пусть совсем маленькую) и некие письма матери своему духовному наставнику. Не знаю, как это помогло бы ему достичь своей цели, но подозреваю, что в них была какая-то важная для него информация – нечто большее, чем романтические переживания восторженной барышни. Если же это не так, то его ждало разочарование.
Вот и все, о чем я могу вам сообщить. За сим откланиваюсь.
Ваш покорный слуга Томас Прескотт.
       
       (продолжение следует…)