Дом, в котором остановилось время

       В тот самый продуваемый всеми возможными ветрами день, предположим, в девять часов и двадцать три минуты - (утра или вечера, - невозможно определить по заиндевелым стрелкам уже трое суток отчаянно и безвозвратно отстающих часов), Элайн посетил фантом странного чувства – ей казалось, что она знает, как никто другой, каково это – складывать из льдинок слово «вечность».
       У неё были холодные пальцы, дыхание – как будто она прикончила по меньшей мере две упаковки освежающих мятных леденцов, застывший взгляд – в потолок, по стенам, сквозь исцарапанные морозом окна, на холодильник, в котором не было ничего достойного, кроме помятого, сплющенного мороженого, придавленного какими-то бесчисленными банками с чем-то малоаппетитным и старым. Наверное, просто забыли выкинуть.
       Выстудило всё изнутри. Должно быть, это, какой-то особый вид простуды. Кстати сказать, весьма распространённый, но почти не изученный. У Элайн третий день чувство, словно душа – она с виду, как полиэтиленовый пакет. Развевающийся на ветру. Где-то, теперь уже не в ней. Болтается сзади, как нераскрывшийся парашют. Или ещё что похуже.
       У Элайн сегодня настроение, как заледеневшее стекло, на которое надышали тёплым ртом и восстановили ему прозрачность. Она сейчас как никогда хочет подлинно передавать действительность и иллюзорность. Её амбиции похожи на разноцветных ярких птичек в клетке. Они немного одомашнены, но всё ещё рвутся ввысь – обретать сумасшествие опьяняющей реалистичности воплощённых иллюзий. Там, где её не будут упрекать в бездумности и безрассудстве. И ещё – в идолопоклонничестве. В тщеславии. То же самое, что и предыдущее, только проецированное на себя.
       А ей хотелось думать, что она создана для любви. Лестно было представлять себя, растворённой в едином, тягучем полотне из восхищённых взоров. Сияющей. Во тьме. Как будто человек, который знает, что его любят, боготворят - исполняется какой-то совершенно особенной, неземной красотой от этого знания.
       Так для чего же она была создана?
       Вечность принимает к себе только однажды.
       Возможно, Элайн – это я. Ходячая гипербола. И не только. Ещё – внебрачная дочь безрассудно-неоправданного псевдоимпрессионизма. Мой мир гротеска и пустословия дышит одному ему понятной красотой. Он мог бы дышать ей ещё вдохновенней, будь у него не такие простуженные пневмонические лёгкие и крылья за спиной. Это помогло бы ему обрести, наконец, свободу.
       …На самом деле, это неправда, что, если приложить морскую раковину к уху – услышишь, как плещется прибой. Так и кружка шумит. Даже ещё лучше. Только её нужно не плотно прикладывать. Все звуки диапазона, словно насильно вкрученные в плен замкнутого пространства, сильно разбавленные сухим концентратом затхлой трёхдневной тишины…
       Раньше я думала, что только облака мягкие, как вата, а небо – оно твёрдое и стеклянное, в этом можно убедится, если постучать ногтем по голубому глянцу. Теперь понимаю, что это не так, ведь если по небу пролетает самолёт – кромка словно распушается, и из неё тоже летят перья.
       А на облаках хрустит сахар…
       - Ты молчишь, потому что тебе нечего сказать или потому что боишься?
       Я обижаюсь. Что бы я ни выбрала – ответ прозвучит не в мою пользу. Чёрт бы побрал эту её манеру задавать заведомо «топящие» меня вопросы. Нужно найти какую-нибудь альтернативу.
       Ещё раз окидываю взглядом комнату. Это не моя комната. Подумать только… Словно видишь в стёклах нашпигованного книгами стеллажа отражение её внутреннего мира. И на стене не единого постера. Только картины. Импрессионисты, кстати сказать…
       - Так что? Предложить ещё вариант?
       - У тебя их… больше, чем я думаю?
       Чёрт… надо же, какая нелепость, как глупо звучит! Действительно, лучше уж мне было молчать.
       Смотрит действительно насмешливо. Ещё больше талого льда в мой прохудившийся полиэтиленовый пакетик. Как плохо быть гиперчувствительной ранимой сволочью. Лучше оказаться холодом, закованным в полиэтилен. Я – наоборот. Моя зима шепчет мне по ночам отнюдь не колыбельные. Моё снотворное добивает меня равнодушием. И бредом в кошмарных снах.
       …Знаешь ли ты, каково это – проснуться однажды, и осознать, что все твои самые ужасные кошмары уже сбылись? Точнее, они сбывались постепенно, почти безболезненно, ты и не заметил ничего, только пустота внутри всё росла и росла, как будто они жрали тебя изнутри – твои кошмары, всё это время… наяву… Это было ещё хуже, чем в замедленной съёмке. Случалось, - время вообще останавливалось. Оно останавливалось… ты мне веришь? Мой дом, промёрзший изнутри. С огромными часами на полке. Стрелки покрыты инеем, они еле ходят, примерзая к циферблату… они льнут друг к другу, пытаясь согреться в этой мрачной обители, нырнуть в безвременье. Стрелки не хотят идти. Им холодно, и они не видят смысла…
       - Не хочешь говорить? Устала? Правда, идиотизм какой-то, да? Сама в шоке…
       - Вчера было то же самое.
       - Ничего удивительного. Время остановилось.
       - Это зима?
       Качает головой. Отрицательно. Но уже не смеётся. Всё это, наверное, просто очередная попытка казаться кем-то сверх или…
       - Зима здесь не при чём. Это что-то вне времени. Разве непонятно?
       - Фигня самая что ни на есть…
       - Проще всего так сказать обо всём, что ты не можешь объяснить.
       - Как будто ты можешь?
       - Я хотя бы что-то пытаюсь искать, хочу разобраться, - она снова нырнула на мгновение в забытьё, где по её мнению, можно было найти ответы, и неожиданно резко закончила, - Ты же – ждёшь, когда всё разрешиться само собой, будто и не при чём здесь.
       Меня снова окатывает холодом от её слов.
       - Скажи ещё, что я тебя сюда з а м а н и л а? Всё я, да? Всё я? – истерично прохаживаясь по комнате, и то и дело, будто ненароком, задевая меня рукавом рубашки.
       На мне была точно такая же, только не серого, а песочного цвета. С подкладкой. Это она мне дала. Чтобы было не так холодно. А то здесь сквозняки и нет отопления.
       Безвременье, одним словом.
       - Ну, скажи, давай, что это я всё устроила, и ты здесь не при чём?
       - Ты только хотела починить часы…
       - А я и починила эти грёбаные часы, ты что, разве не видишь? Они идут!
       Смотрю на большой хрустальный циферблат. Действительно. Она права. Идут. Только очень медленно, и… в другую сторону.
       - Лучше верни всё назад. Я хочу, чтобы было как раньше, - одними губами произношу я и подхожу к застывшей оконной раме.
       Надеюсь, он сегодня придёт. Спасёт меня от неё, от меня и от холода. Или я этого уже не хочу?
       - Как видишь, оно само вернётся теперь.
       - Я не об этом…
       Подумать только - она всё ещё находит в себе силы и желание так дерзко и зло острить!
       - …тебе не следовало трогать часы…
       - Они здесь не при чём, если ты до сих пор не поняла. Ты же не в сказке, Элайн. Хотя… ах, да, я и забыла совсем, что ты ведь ещё ребёнок, мда…
       - Тогда в чём дело? – наивно спросила я, проигнорировав столь неуместный сарказм.
       Могла бы хоть притвориться положительной героиней. Только однажды, для моего неоконченного рассказа. Выдумкой которого приходится жить.
       - Если б я знала – мы бы здесь не мёрзли, как дураки – уж поверь.
       Интересно, о чём это она? Уж не старую ли песню сейчас заладит?
       Скорей бы он пришёл…
       - Можно чай сделать, - нерешительно предлагаю я, - Или кофе. Я могу сама приготовить, если ты будешь…
       - Там, на кухне что-то плита барахлит. И газ вспыхивает. Того и гляди – взорвётся.
       - Кипятильник есть?
       - Электричества нет.
       - Но мы ж с тобой вчера телик смотрели в гостиной. Помнишь, к ним приходил этот рекламщик в разных носках? Он из Америки, у него ещё такой акцент смешной… - внезапно, словно что-то оборвалось у сердца. Словно в нескольких миллиметрах от него прошёл ледяной кинжал, - …это же… было? Ты помнишь?
       Господи, что здесь происходит… почему я не могу переключить канал, когда мне страшно?..
       - О, ну вот уж не ожидала, что ты спросишь это на полном серьёзе, – смотрит с вполне себе таким приемлемым, то есть, не слишком высокомерным, укором, - Неужели ты ещё смеешь сомневаться в том, что видела своими глазами?
       - Но ЕГО я тоже видела, - напоминаю я, стараясь не слишком напирать на неё ощущением значимости собственных переживаний. Во всяком случае, когда это касается в и д е н и й. Это ведь почти так же глупо, как и придавать значение снам.
       - А ты и впрямь потерялась, - удивлённо откликнулась она, как будто впервые увидев меня за всё время моего пребывания здесь, - Заблудилась в лабиринтах собственного искажённого сознания. Супер! Ещё не шизофрения, конечно, но чердак уже конкретно подтекает…
       - Жёстко. Тебе не кажется?
       - Да нет, это только тебе тут всё к а ж е т с я. Ты не в курсе, глюконат кальция что, правда, вызывает глюки? Или у тебя какое-то о с о б е н н о е снотворное?
       - Пошла ты…
       - Только не обижайся, ага?
       Странно. Секунду назад я готова была врезать ей, как следует, а теперь… так стыдно за эти мысли. И совсем нет злости. Как будто смыло морской волной. Раз – и всё. Снова мокрый прохладный песок… и соль на ресницах.
       - Я… не хотела… тоже… прости…
       Какая нелепость…
       Время идёт назад, время останавливается, время тянется в два раза медленней, но настоящий момент всё равно остаётся настоящим моментом. Мы не можем заглянуть ни в прошлое, ни в будущее. Если верить часам, то сегодня – вчера. Только в настоящем времени. Прошлое – это вчерашнее сегодня. А в него мы уже не попадём. Даже если будем дублировать этот вчерашний день до скончания веков.
       Но вчера Его не было. Он не пришёл. Я не хочу, чтобы всё повторялось. Может быть, она специально всё это подстроила? Только делает вид, что терпит меня из вежливости…
       - Почему ты не хочешь меня отпускать?
       - Да нет же – ты сама не идёшь!
       Ну да, конечно, как же это я могла забыть…
       - У тебя что-то с дверью.
       - Она примёрзла, - проворно перехватив мой взгляд, метнувшийся на окно, - Т о ж е. Это теперь ледяной замок, в котором время идёт назад. Не соскучишься, правда?
       - Надо позвонить в службу спасения, - наконец-таки изрекаю я к её бесконечному удовольствию. Что-что, а на чувство юмора ей ещё никогда не приходилось жаловаться.
       - Чудесно! Они опоздают к послезавтра, - она помолчала и вымолвила с усмешкой, - И то, если мне удастся починить часы.
       - Ты говорила – часы здесь не при чём.
       - З д е с ь - как раз таки при чём. Только з д е с ь. Только в э т о м доме.
       - Бред какой-то…
       - Похоже на твой новый рассказ. Ты там Элайн, а я – Снежная Королева местного розлива. У меня ладони холодные, как лёд, и ты боишься, что я дотронусь до тебя – и ты превратишься в камень. Или в ледяную глыбу, что как-то логичней. Хотя вообще-то, это всё твоя фантазия. У меня обычные руки. И температура тела, как у всех других людей. И ты, конечно, не превратилась бы в статую, если бы я…
       - Часы остановились.



       * * *
 

       - Ну вот, опять двадцать пять… и, кстати, почему ты разграничила две части повествования на этом самом моменте?
       - Вообще-то, кое-что я вырезала. Не стала включать в текст.
       - Кто бы от этого заплакал…
       - О тебе я, кстати, писать не планировала. Просто – о ком ещё?
       - А как же великий и ужасный ОН? Ты его придумала, так же, как и меня, или он действительно существует?
       - Ну, во-первых, ТЕБЯ я не придумала.
       - Это я тебе сказала, чтобы не расстраивать.
       - Но ты существуешь! Ты – е с т ь!
       - Я – существую, ещё бы, - соглашается С. К. (это её фальшивые инициалы), - Но тебе зачем-то понадобилось выдумывать меня заново.
       - Ну и зачем, по-твоему, мне это понадобилось? – да-да, я тоже умею быть достаточно несносной, чтобы почти соответствовать всем твоим бесчисленным противоречиям.
       - Тут два варианта, - ничуть не смутившись, - Первый – ты просто болезненно любишь всё выдумывать, второе - любишь м е н я.
       - В каком это таком смысле? Я что-то не совсем понимаю…
       На улице такой странный снег. Похожий на конфетти. Такой искусственный, такой декоративный, что кажется – даже не умеющий таять – ни на тёплых, ни на холодных ладонях.
       Там, за этим окном – жизнь не придуманная. Настоящая. И время идёт только вперёд.
       - Ну, вот в таком самом, - смотрит с ленивой улыбкой, - в таком, каком тебе угодно. Я же выдумка. Точнее сказать, как только становлюсь частичкой твоего восприятия – теряю реалистичность. У тебя там заблудиться, как дважды два. Особый мир. С затаившимся драконом сезонной шизофрении. То есть, сезонного обострения…
       - Не преувеличивай. Это твои линзы, наверное, искажают.
       - Ну, давай, оправдывайся, Элайн. Скажи ещё, что это я во всём виновата? Я, даже не будучи до конца реальной…
       С кончиков волос у неё стекали капли воды. Мда… похоже, мою систему правда подглючивает. Скоро, на ковре образуется целая лужица, если я не пойму, в чём причина.
       - Прекрати капать, - неожиданно твёрдым голосом приказываю я.
       - Ладно, ладно… мне так уж хотелось чем-нибудь тебя побесить…
       - Одним фактом своего существования. Вернее, наоборот – н е с у щ е с т в о в а н и я.
       - Да нет же. Я есть. Но только ЗА пределами твоего мира. Ты просто боишься, что я – реальная, тебе не нужна. Ты ведь даже не знаешь, какие чувства ко мне испытываешь.
       - Этому ещё не придумали официальное название. Такого ещё не было.
       - Вот ведь хрень, - озвучила она своё отношение к услышанному, - Да ты претендуешь на то, что изобрела новое чувство! Подумать только – у тебя мания величия!
       - Но такого действительно ещё не было, - упрямо настаивала на своём я.
       Вернее – просто выплёвывала эти до лязга прямые напружиненные металлические пластинки слов, как будто бросала вызов. Себе или ей – это уже не важно.
       - Откуда тебе знать, - отвернулась она, - Быть может, всё это следствие твоей не в меру романтической натуры. Выдумываешь себе, чёрт разберёт что…
       - Это н а с т о я щ е е.
       - Как будто, у тебя раньше такого не было. Ну, вспомни? Она же была твоей г е р о и н е й просто! Великим кумиром и всем сразу… Только ты отчего-то не могла выносить её присутствие. Ты помнишь, как ты приходила в ярость, Элайн, едва завидев её издали? Как ненавидела эти встречи? Из-за неё ты постоянно чувствовала себя ничтожеством. Нашу маленькую мисс Пэйдж, видите ли, смущала её манера развязным тоном вести «великосветские» беседы, сиять аки бриллиант самой восхитительной огранки, всегда оттенять собой тебя, если хочешь… даже не оттенять, нет - вообще забивать в самый дальний угол. Ты в её присутствии слова вымолвить не могла, ты помнишь? Но стоило её величеству лишь взглянуть на тебя, не то, что заговорить – ты от счастья забывала собственное имя и мысленно ненавидела себя за то, что втайне о ней надумывала, когда оказывалась мишенью её вечных, снисходительных насмешек.
       - Это было другое.
       - Какое такое другое? – тоже, между прочим, усмешка.
       - Великий кумир – и всё. Такие вещи нельзя сравнивать. В одном ты, может быть, и права – если бы я встретила тебя настоящую – мы бы поубивали друг друга, не иначе. Чёрт знает что такое, какое дикое желание – просто вцепиться друг другу в глотки - с ненавистью, с нежностью, с жаждой… словно две голодных суки… чёрта с два я ещё когда-нибудь расскажу тебе о с о к р о в е н н о м.
       Уже и так задыхаясь, хватаю себя за горло так, чтобы перекрылся весь кислород, пытаясь почувствовать – каково это – быть растерзанной собственным воображением.
       - Оставь себя в покое, - с нескрываемым презрением бросает она через плечо, скрываясь в переливчатом шёлке занавесок, - И меня тоже прошу, по возможности, не беспокоить. Бедная девочка… надеюсь, этот твой ОН сделает тебя счастливой. Ведь он тоже существует, правда?..



       * * *

       
       …Столь прелестный юный джентльмен с напряжённым взглядом, никогда не смотрящий в глаза. И неуверенность здесь не при чём – он словно боялся испачкаться этим нечаянным столкновением отражённых восприятий, как будто это было ниже его достоинства. Перманентные «чайки» ютились у него на голове, как в старые добрые восьмидесятые.
       Он – прирождённый аристократ от вытянутых носков ботинок до кончиков осветлённых, лакированных волос.
       И ещё – он почти никогда не улыбается. Тем более – не смеётся. Но это отнюдь не значит, что у него отсутствует чувство юмора. А вообще – поди-ка разбери этого хитреца.
       - Что он сказал?
       - Чтобы мы накрывали на двоих.
       - Значит, не придёт?
       Как будто по моим заплаканным глазам этого не видно. Не придёт. И завтра тоже не обещал. Наверное, я ему надоела. Наскучила. Как и те, что были до меня.
       - Со мной так нельзя, - говорю я неожиданно.
       Какое же всё-таки идиотское занятие – скручивать салфетки в трубочки. Аккуратно. Красиво. В тысячный раз. Ни для кого.
       Зажжённые свечи в канделябрах отбрасывают тени на все предметы в гостиной: старый, чёрный рояль, ноты, сервант с изысканным, старомодным чайным сервизом, шифоньер, на котором одиноко покоится блестящий чёрный цилиндр. Наверняка, это в о л ш е б н ы й цилиндр. Из моих снов. Здесь ведь всё ненастоящее. К сожалению…
       - Я боюсь сама включать плиту. Жить ещё, знаешь ли, хочется. Ты не могла бы?
       - Добровольно пожертвовать собой ради такой божественной выдумки, как ты?
       - Угадала, - смотрит с надеждой.
       - Только не сегодня, - не глядя, отрубаю я, - Сегодня мне не до геройств.
       - А что же мы будем есть? – растерянно.
       - Друг друга. Как всегда. Не морщась.
       В тишине как будто что-то звякнуло. Натянулось, будто струна, лопнуло и рассыпалось прахом.
       - Ну, вот и славно. Тогда тащи вино из кладовки.
       - Ты не злишься? – спрашиваю, когда мы встречаемся глазами.
       Краска предательски заливает лицо. Я спешу отвернуться от света.
       - Да нет же, - просто отвечает С. К., - Только побыстрее, ладно?..


       * * *


       - Зачем ты пришёл? Мы с С. К. сегодня даже не готовили.
       Улыбается одними глазами. Странно видеть его таким. Смотрит на меня мутным, почти влюблённым взглядом и ничего не говорит. Как будто я обращаюсь не к нему. Наверное, в первую очередь я задаю этот вопрос себе. Так и есть. Он бы не оказался здесь, если бы я этого не хотела.
       Я опустошённо молчала, глядя на остановившиеся часы, и думала о том, что не могу сказать ничего значимого. Что мой рассказ, в сущности, бессмыслен и никому не интересен, кроме, разве что, меня самой и целого выводка моих сюрреалистично-прекрасных и вызывающе-неправдоподобных галлюцинаций.
       Тогда он наклонился ко мне и зачем-то сжал мою руку так, что хрустнули кости, и болезненная ломота пробежалась по суставам, отрезвляя и приводя в чувства.
       - Тебе больно?
       - Да.
       - Значит, ты чувствуешь?
       - Чувствую…
       - Я - настоящий.
       Смотрю на него, раздумывая - улыбнуться или нет. Поцеловать его, или дать пощёчину. Предпочитаю второе.
       - Я – настоящий, - говорит он ещё раз, стирая кровь с лица, - Ты видишь, Элайн? Я такой, какого ты и хотела.
       - Нет, не настоящий, - покачала головой я, дуя на пламя свечи, заставляя огонь изгибаться в причудливой пляске и отбрасывать тени на наши застывшие лица – маска немого плача и холодное торжество. Он улыбался. Впервые за всё время нашего с ним знакомства он улыбался по-настоящему, но я ему не верила, - И я не настоящая…
       Спустя пару минут, я всё-таки решаюсь сказать, и мой голос звучит так неправдоподобно и странно в промозглой полутьме этой бесприютной деревянной комнаты:
       - А ведь она действительно мне нравится…
       - С. К. ? – без интереса спрашивает он.
       - Да нет же – Элайн, - уточняю я, - Жаль, что я не могу быть ей всё время…
       А небо над нами розовое… и стекает по застывшему стеклу как загустевший клюквенный сироп. Слишком красиво, чтобы два абсолютно чужих человека могли видеть это вместе, сидя так близко… согревая друг друга дыханием… незаслуженно… и ненужно.
       - Это всё чистая правда, я знаю, - неожиданно, сладострастным шёпотом произносит он и его огненно-зелёные глаза сверкают во тьме, - Я знаю… твои истории… они – реальны, - говорит он, выплёвывая горячие, душные слова почти что мне в рот.
       Конечно… Все они так говорят, - думаю я, - Все они говорят одно и то же, когда им что-нибудь нужно…
       - Отвалил бы ты от меня, - сама не веря в такую разительную перемену своих настроений, предлагаю я, - Вот только не надо, а… нет, ну ты скажи ещё, что ты меня понимаешь… и, может быть, я тут же растаю, а? Ты попробуй, ведь как знать…
       - Что ты несёшь, я… я всегда тебя выслушивал, всегда помогал тебе, поддерживал, и чёрт знает что ещё… ты же сама говорила, что я один тебя понимаю, что ты без меня просто не смогла бы здесь…
       - Я, наверное, что-то другое имела в виду, - очень холодно отвечаю я и грубо отталкиваю его, кидая ему вслед длинную, клетчатую рубашку. Интересно, когда это он её успел снять? Вот ведь сволочь… надо же, какая он, оказывается, примитивная и предсказуемая сволочь.
       Наглухо застёгивает пуговицы под самое горло. Драматичным жестом запускает руки в волосы, на мгновение застывает на месте, затем подходит ко мне и, размахнувшись, возвращает удар. Так же равнодушно отворачивается от меня и идёт к выходу, неуклюже наступая на развязавшиеся цветные шнурки своих олдскульных кроссовок.
       Нет. Больше он ничего мне не скажет. И я ничего ему не скажу. На сегодня - всё.
       Только небо над нами такое розовое, что отчаянно хочется кого-то любить…



       30. 07. 2008