Страшная сказка

Венко! Отчего ты решил остановиться здесь? На реке водоворот и на косе песчанной вихри так и ходят ходуном. Мне здесь боязно, ветры продувают меня насквозь, но я люблю тебя, надеюсь на лучшее. День догорает.

Повстречался ты в устье ручья, на вороном коне, на закате дня. Глянул на меня. Хмелящий взгляд синей стрелой пронзил сердечко насквозь, заметался внутри горячим комом, подкосилися ноги, поплыла земля, повернулось небо.

Венко! Ты увёз меня от родного дома за тридевять земель, за леса и озёра, за туманы и реки не для того ведь, что-б причинить вред, поселить во мне боль? Для чего ночевать тут?

Сберегла я тебя от гнева братьев моих, след под погонею спутала, заговорила, навязала наузов, ушептала крови зов, да ручивеей ополоснула тропу. Заплутали братья родные, нескоро выбредут. Насилу найдут дорогу к дому.

Венко! Пошли отсюда! Видишь, собираються над горой козлы и бараны, слышь, блеют они, гибель чуя, а приглядись, головка горы напрочь срезана. То - Лысая гора!!! Чего ждать нам, Венко? Бежать надо! Отчего ты медлишь?

Плачет в дому матушка, убивается. Зовёт меня, голубит отчаянно, в голос. Гневается батюшка, вожжи готовит вязать меня, а сам стонет тихо в бороду, да топает громко по избе... Жаль обо мне - сильней ярости от моего своеволия.

Венко! Куда ты ведёшь меня - сил моих больше нет! - всё в гору, да в гору? Тьма вокруг, ветра свист, хоровод всполохов. Хохот бесовской леденит кровь, молнии жаром в спину толкают вслед за тобой. Оглянуться страшно.

Родная бабка, Яздвига Куделинишна, напевала, усыпляя, песни странные, голосом тонким, да жалобным, будь-то плакала по кому. Засыпала от того я лёгко и сладостно, а пение её несло меня над полями цветущими, всё дальше и дальше...

Венко! Вокруг уж только рожи синие, да пасти оскаленные, пена кровавая с клыков их стекает, смрад сбивает дыхание. Дудят в рога, на черепах лошадинных играют, как на скрипицах, хвостами кошачьим вместо смычков.

Пока я во сне нежилась, бабка кудель пряла в тонкую нить, сеть рыбацкую плела, в кушак её складывала. Поутру батюшка опоясывал меня, крепил пряжку серебряную, брал под родовую защиту.

Венко! Что ты задеревенел? Стал столбом, посреди игрища нечистого. Ведьмы с чертями, да чертовки с ведьмаками затеяли чехарду, вурдалаки к пиршеству уж тащат девок да парней в стороны, наземь валят, рвут зубами куски мяса из живых да орущих! Зажмуриться-бы, закрыть-бы уши. Сил нет шевельнуться...

Косматые старухи на чадном пламени жарят младенца. Он рёвом исходится в муках, а поганые подбросили его вверх и растерзали налету вмиг, принялись обгладывать, чавкать, да нахваливать. Нажрались, побросали косточки и покатились противосолонь по земле, взбрыкиваясь и кудахча.

Венко! Оторвали тебя от меня, как не держала я твою руку, уволокли в тьму-тьмущую, упырятам кривоногим, уродцам прожорливым на потеху. Только и слышала я визг их пронзительный, да стон твой тихнущий. Под ноги выкатилась поседевшая твоя, залитая кровью голова.

Распахнулись вдруг веки, отразились в синих твоих глазах, подёрнутых льдом застывшего ужаса, красные языки горящих вокруг костров. Разомкнулись губы, силясь сказать что-то, да только кровь пузырилась и булькала. Выполз из чмокающего мрака косопузый упырёныш, выплюнул выкушенный язык в когтистую лапу, протянул мне.

Ах! Венко... Не послушал ты меня, зачарованый, завёл на шабаш, да сгинул. Оборвалося сердце моё, чёрной тоской залилась душа. Сквозь слёзы увидала я всю мерзость вокруг сразу. Как быть-то теперь, Венко? А гадостный выродок подлазит всё ближе, а в кривых когтях его извивается страшный дар...

В кострах горят уже кости и черепа, шабаш в разгул ударился. Сотрясая срамом бросились черти гурьбой на ведьм, свалились в кучу, увлекая за собой ещё несожранных парней и девок, покатились визжащёй и воющей сворой по лугу. Натужней взревели рога, взвились надсадно костяные скрипицы, согнулись дугой облезлые смычки. Затряслась земля, под тяжёлыми копытами, на макушке горы началась дикая пляска. Наплясавшись, бросались в катящееся чёртово колесо. Катились всё быстрей и быстрей. Летели в стороны ошмётки человеческие. Упыри и вурдалаки неслись следом, расхватывая куски, сцеплялись в драках, обожравшись, блевали кровавым киселём. Накатавшись в колесе, ведьмы выскакивали в пляску, кричали козлами и свиньями, хохоча и кривляясь...

Злобный упырёныш, ощерившись, кинулся на меня, но сорвалась с бабкиного пояса серебряная молния и, полыхнув, впилась в ублюдка, отбросив его в сторону. Отступил смрад. Стихло всё враз, замерло, ослеплённое чистым светом. Мёртвую тишину нарушало лишь верещанье ушибленного уродца. Весь шабаш стал осторожно подкрадываться ко мне.

Сомкнулись стеной, по поясу побежали искорки. Мерзостные хари одна за другой, все в язвах и нарывав, бородавках и чирьях, соплях и гноище, щурились, косились кошачьими зрачками, крутили бельмами, пояс разглядывая. Шипели яростно, плевались, подвывая отскакивали, не совладав с его силой.

Подвели древнюю старуху. Глаз не было - шевелись в пустых глазница жирные белые черви, сквозь редкие зубы выскальзывал раздвоенный язык, текла по подбородку коричневая жижа. Протянула ко мне костлявые руки, облепленные бледными пиявками, зашевелила позеленевшими, в чёрных пятнах гнили, пальцами.

Ударили молнии в страшные эти руки, полетела клочьями с кистей жабья кожа, посыпались обугленные пиявыши-сосуны. Заверещала старая ведьма, но не отпрянула, а всё продолжала копошить пальцами, распутывая узлы Яздвигины. Подпёрли её со спины колдуны с ведьмами, упыри с русалками, вурдалаки с кикиморами, леший с оборотнями. Вытянули ко мне руки с растопыренными пальцами, лапы когтистые, оскалились, завыли оглушительно, помогая ведьмачихе скорей управляться. Жить мне осталось, пока карга не развяжет последний узелок на поясе, а там, видно, уж и смерть меня ждёт лютая, в мучениях жутких.

Всё реже бьют молнии, всё слабее блеск их. Вот ещё одна потянула узловатые пальцы к поясу, тоже принялась распутывать тонкие нити, уже и не боясь померкших, нечастых вспышек. Захохотала ведьмачиха окаянная, а следом и вся нечистая сила завопила заулюлюкала, радуясь скорой расправе...

Но, сквозь шум и гвалт раздался вдруг отчётливый крик петушинный! Колыхнулись поганые, в ужасе оглянулись на восток, где выцвела ночь, не веря глазам своим. Во второй раз пропел гребеньшатый, радуясь наступающему дню. Побежали, проклятые, не дожидаясь третьего крика. Растаяли без следа. Потянуло с ветерком свежестью. Звонко лопнули бесовские чары. Покачнулась я, смогла пошевелиться. Ведьмачиха всё старалась распутать последние узелки. Раззявила ямину рта, в беззвучном вопле, а оттуда, из глазниц и ушей, посыпались черви, пополам с тараканами, жужелицы и жуки. Оттолнула я её ногой и покатилась карга к реке, ударилась о каменюку и рассыпалась мушинным роем...

Вместе с победным кукареканьем вспыхнул первый ослепительно-золотой луч солнца.