Осень Эгоиста

Той осенью я заработал кое-какие деньги на полулегальных перепродажах замороженной рыбы. И пока ОБЭП, братва или кто еще ненужный не вынюхал эти сделки, решил залечь на дно. И написать роман. Я считал себя писателем – в мечтах. Причем с дошкольного возраста. Помню, была у меня толстая тетрадка, и я, к умилению родителей, каждый божий вечер старательно марал туда ничего не значащие каракули – «писал книгу». Замороженная рыба никуда от меня не уплывет, - решил я, - а вот когда тебе тридцать, роман надо написать. Если уж засела такая детская мечта. Или плюнуть, забыть, и не писать уже никогда. А ведь у меня все было – сюжет, герои, детали. Даже название - «Осень эгоиста». И все это мне нравилось, и обещало получиться. Надо было только сесть и писать. Повествовать я собирался о…. Ну, впрочем, не важно.
В то время был у меня и настоящий, не бумажный, роман – с Леной. И это вставало препятствием моих планов. Мы очень сблизились за полгода, и все шло к тому, чтобы начать жить вместе. Но как же тогда роман, то есть, моя книга? Ведь Бродский сказал: «Писатель – одинокий путешественник». Что звучало, как приговор – нам с Ленкой. И я все метался и не мог понять толком, чего же я хочу: ее, студенточку мою, или писать роман?


       Помню, я тогда просыпался очень рано утром, в четыре или в пять. Спросонок в такие часы плоть жизни выглядит рыхлой. Она еще не схватилась коркой дня, не заветрелась, как бывает к вечеру. И обычно, в такие утра, особенно, если осень – прохладная, с задумчивым дождем - я лучше понимал кое-что о жизни в целом. Осень – мое время….
       Однако, признаюсь, философские мысли часто прерывались внезапными видениями: еще не открыв глаз, я рисовал себе то, что так часто происходило минувшим летом…. Она тихо откроет дверь своим ключом и войдет, горячая от утреннего пляжа. А я еще валяюсь сонный. Потом, сбросив одежду, проникнет, пылая, ко мне. Прижмется всем телом - будто бы это река, вырвавшись из запруды, вернулась в свое русло….

       Но мы не виделись неделю – ведь я уже пишу. И осень – в городе, в моей квартире, во мне самом, а сезонный роман самое время уложить гербарием в альбом воспоминаний. И только писать…. Тем более, сейчас, когда я стараюсь остыть в согласии с сезоном, она начинает обжигать меня своим июльским жаром.

       Прежде чем встретить, я нафантазировал ее, мысленно создал из кусочков других – тех, что были у меня, но никогда не задерживались надолго. И она появилась, такая, как я хотел – у меня это получается. Мы просто встретились взглядами в кафе, и я все прочел на ее лице – у нас будет роман. Встал и пошел знакомиться, это у меня на автомате…. Да, девушки, это то немногое, что у меня получается в жизни. Успех, деньги, карьера - я никогда не был захвачен этим. Ну, там, перепродать пару вагонов рыбы, потом нырнуть на дно. Через некоторое время выхватить у задолжавшего бандитам коммерсанта партию консервов за полцены…. Я не могу, как другие, всерьез верить только в успех, как в бога, общаться с этим своим богом, получать от него скрижали, указания пути…. А девушки – это получалось. Но я всегда считал, что нужно встречаться и расставаться легко. Не заигрываться с этим бисером. К тому же постоянство убивает способность одушевлять фантазии. А без этого и романа никакого не напишешь.
       
       Но сейчас этой легкости нет. Нет того холодка, который действует, как анестезия: чтобы легче расставаться. У меня ведь имелась даже научная подкладка – Сенека сказал: надо всегда желать и не желать одного и того же. Такой принцип мудрости. Но не все с ним согласны. Одна моя бывшая назвала меня на прощанье: «мерзкий самодовольный эгоист». Я не стал с ней спорить, когда расстаешься, лучше не спорить. Тем более, в чем-то она была права. Но где же сейчас мой спасительный холод? Где запасы льда и сугробы снега?
       
И потому глубоко внутри я почти уже обещаю ей то, что я никогда никому не обещал – быть с ней. Всегда. Правда, напрямую она об этом никогда даже и не заговаривала. Но…. вот как было на последнем свидании: она вышла в прихожую, чтобы одеваться. Пора было отвезти ее домой. Я стоял в комнате и смотрел. И тут, по этим ее простым движениям – медленные шаги к вешалке, как она нехотя берет курточку, надевает, глядя на меня, точно ждет, что я… что? Остановлю ее, не позволю уехать? - я как-то по-другому понял ее наивную фразочку, когда она то ли спросила, то ли упрекнула: «Я боюсь, а если совсем не смогу без тебя?» Я сам был готов сказать это вместо нее.

       …… Так что сейчас я понимаю - нужно решаться. И вот одним темным дождливым утром я встаю, нашарив на стеллаже цветастый конверт: у меня в руках ее фотографии. «Ну, давай, - говорю я себе, - крепись»…. Отвернулся в сторону и порвал. Потом выбросил, что получилось, на улицу, под дождь со снегом. Утро сглотнуло обрывки. Я высовывался, чтобы отбросить их подальше от стены - в лужи или мокрую траву, и почувствовал на лице влажный прохладный язычок: утро облизнулось. Пусть это будет как ритуальная магия, придумал я, - нужно снова разъединить нафантазированные кусочки, ставшие реальностью. Ее больше нет здесь, я свободен….

       Захотелось двигаться, сменить обстановку. Я оделся и вышел. Снег падал и таял, листва гнила на мокрой земле. Пахло прощанием - так могло бы пахнуть в аптеке для «самодовольных эгоистов» – лекарством от летней лихорадки, жаркого романа с ломотой в затылке по утрам и вечным недосыпом…. Идешь под мокрым снегом весь, будто, перебинтованный влажной марлей, пропитанной настойкой против лета. Каждый следующий сезон старается излечить меня от предыдущего.

Возвращаясь с прогулки, я вышел на то место, где должны были лежать ее обрывки. Так и есть, она поджидала меня. Ее одинокий глаз смотрел на меня из лужи. Я замер, одноглазая лужа гипнотизировала меня - ее взглядом. Ничего не смог поделать, пришлось собирать обрывки. И вот это мокрое расползающееся тельце у меня в ладонях. Я бережно принес ее домой – три фотокарточки: одна весенняя, одна летняя и одна крупным планом. Все, что она соизволила оставить мне. Некоторые фрагменты я не смог разыскать - кусочки лета, немного весны, правый рукав и часть прически.
Магия не помогла…


       Финал моего романа должен был стать летальной развязкой – герой вскрывает вены. От безысходности, потери смысла…. И мне требовались детали. Истинные переживания, оттенки, вкусы и запахи. Необходимо было провести небольшой управляемый эксперимент. Писатель – это путешественник? Ну, так, вперед, шагай! Я решил все исполнить доподлинно. Налить ванну, взрезать себе вену и полежать так, послушать, прочувствовать - на телесном плане. Я обставил ванную свечами, выпил полбутылки красного вина, а остальное решил допивать в процессе. Венка вскрылась легко - косой надрез обычной бритвой, я спокойно отношусь к крови, в армии, вообще, был записным донором. Помню, в столовке при госпитале за донорство кормили сытным обедом, и еще полагалась увольнительная. Так что, для меня, восемнадцатилетнего солдатика, кровь была сытостью и свободой.

Вскрыл щадяще, чтобы растянуть время. От действия алкоголя и теплой воды, кровь пошла деловито и плавно. Я отхлебывал из бутылки, следил за собой. Ничего особенного – просто принимаю ванну с каким-то странным красителем. Может, декоративная соль? Понемногу поплыло в голове. Я по-особенному почувствовал, как тихо в квартире. Будто здесь явственно ткалось полотно времени. Оно сделалось почти осязаемым, нужно лишь протянуть руку, чтобы потрогать его, помять в пальцах. Я пытался, но тут же чувствовал, как оно уходит - чтобы течь. И моя рука плюхалась обратно в воду. Осенью это особенно чувствуется - время течет и не возвращается. Капало из крана: блинк! Потом проходила полоса гладкого бесшовного времени, и снова – блинк! – выпадало заблудившееся мгновение. Звук авто, донесшийся с улицы, показался небывало далеким. Пламя стоявших рядом свечей сливалось, если помотать головой. Потянуло каким-то безразличным благодушием. Это все, наверное, симптомы потери крови, думал я. Детали, пригодится. Стал вспоминать Ленку.

       ….Я не звонил ей неделю - решил полностью уединиться. Только так начнет идти текст. Но думал о ней каждый час – в чем-то это помогало. Когда ты одинок, пишешь, и твоей женщины нет рядом – это помогает. Может, так посещает муза? Пока ты с кем-то, она только ревниво смотрит со стороны…. Телефон молчал - Лена никогда не звонила первая. Наконец, я понял, что переигрываю.
       
       Вечером ждал ее около института. Вспоминал свои студенческие годы, как ездил подзаработать на путину. И видел морских котиков, которые вертят головами направо и налево по бесконечному океанскому горизонту, а дотошные биологи, квартировавшие в нашей общаге, рассказали мне, что так они, котики, пытались столетиями выследить приближение охотника с отравленным копьем. И у них сформировалась первобытная базальная тревожность. Биологи писали диссертации…. А я тут, около института, высматривая Ленку в толпе студентов, тоже вертел головой - не хуже того морского котика. Неужели, я все-таки пропустил копье, и теперь мечусь, как глупое раненое животное…

       Я встретил её, наклеил на подставленную холодную щеку поцелуй, и мы сели в такси. После двух-трех фраз она вдруг заявила:

- Ты знаешь, мы едем на наше с тобой последнее свидание, – и как-то судорожно улыбнулась, - Да. Сейчас у нас будет… как обычно. И потом все, мы расстаемся. Я так решила.
- Постой, ты о чем? Ты с кем, вообще, говоришь? – я не собирался принимать это иначе, как шутку, и косился на таксиста, который мог все слышать.
- Видишь ли, я выхожу замуж.
Таксист, точно, слышал – машина пошла медленнее.

       И когда мы приехали ко мне, она повторила все слово в слово. И тут же стала раздеваться, будто хотела исполнить какой-то продуманный прощальный ритуал.
- Куда замуж? За кого? Что ты меня морочишь! – допытывался я.
- Не важно. Одно могу сказать – уже не за тебя.
- Слушай, если ты думаешь, что у меня кто-то появился, это чушь! Я пишу, понимаешь?

       Потом у нас был, как обычно, жадный изматывающий секс. Но с какой-то, как показалось, и впрямь, прощальной горчинкой. За неделю у меня накопилась к ней прорва нежности. Но я сдерживал себя изо всех сил, стараясь не показать чего-то особенного: пусть все будет, как обычно…. Когда я отвозил ее домой, мы всю дорогу целовались на заднем сидении такси. Так что, я ей до конца, конечно, не поверил. Решил, обиделась за эту неделю без меня. Действительно, я иногда бываю такой сволочью.

       ….. Я сидел в теплой воде, смотрел, как набухает бордовый цвет, и вспоминал. Все в малейших деталях. …Потом я, конечно, звонил ей – сразу утром на следующий день, вечером, еще через день… Еще. А она не брала трубку. Писал смски – не отвечала. Получалось, что не шутила. Уж не этого ли я хотел? Чтобы как-нибудь все само собой, безболезненно, у нас закончилось. Ведь я уже писал свой роман. И был одинок, что и требовалось…. Ходить искать ее – нет, это не в моих правилах. Я и до сих пор не знаю, действительно у нее тогда кто-то появился, скоропалительно сделал предложение, и она засобиралась замуж после моего исчезновения на неделю, или только врала мне? А может, хотела добиться, чтобы я схватил ее обеими руками и никуда не отпустил? Не знаю. Просто не знаю…..

…. Хотел сделать еще глоток, брался за бутылку, стоявшую на краю ванны, и при этом мне вдруг открывалось, что я как-то по особенному люблю эту тяжесть бутылки вина в руке. Когда нужно крепче взяться за ее туловище - как будто обнимать женщину, желанную и еще не изведанную. Затем она порциями перетекает в тебя. Поднося ко рту, ты общаешься с этой тяжестью, определяешь ее на весу. Сила притяжения, весь земной шар, Вселенная, придумавшая свои законы, общаются с тобой посредством этой тяжести. И одновременно, поскольку ты думаешь о женщине, в этом действии происходит ваше первое соитие. Рука, держащая бутылку, уже живет с ней одной жизнью – она словно продолжение. У вас общие вены с виноградником, взрастившим лозу, и они жаждут пролиться друг в друга. Что ж, пусть льются…

       И вот, там, сидя в ванне с этим вином и кровью, я как-то обреченно понял – все, Ленку я больше никогда не увижу. Мы с ней оба слишком гордые. Ну, что ж, сказал я себе, раз так… как знаешь, милая…. Вот напишу роман, тогда…. И тут начались слезы. Черт! Должно быть, это был еще один симптом потери крови. Деталь. Но мне вдруг стало не по себе, я даже испугался – что-то поднималось к горлу. Мне сделалось неуютно и боязно, что я слишком заигрался. Надо было заканчивать «эксперимент». Я стал подниматься, и оказалось, что сделать это не так уж просто – сил заметно поубавилось. Я пару раз плюхался обратно в воду, темнело в глазах. Наконец, кое-как выбрался, дополз в комнату, где были приготовлены пластырь, бинт, йод. Начал стягивать надрез, чтобы заклеить, пролил йодом. Защипало. Взял бинт, сидя на полу, оперся спиной о стену. Было холодно и как-то пусто внутри. Вспомнились путевые заметки Басё, тоже, вроде Бродского, одинокого путешественника, я их сегодня перечитывал. ….Брошенный плачущий ребенок, холодной осенью, у переправы через бурную реку. "Кто-то оставил его, поняв, что не сумеет противостоять натиску волн этого бренного мира…". Я и вправду ослабел - безразлично смотрел, как кровь продолжала сочиться. Потом начал перевязывать, попытался прилечь на пол…..

       И тут, вдруг, меня прорвало – я разрыдался. Нет, это точно был симптом! Потери, блин…. Меня не на шутку трясло. И я рыдал, вроде того брошенного ребенка. Ползал по полу, стучал по нему ладонями и, кажется, даже головой, голый, мокрый. И за мной, как за улиткой, тянулся след – воды и крови.

- Сука ты, Ленка!.... Гадина!.... Дрянь! Дрянь! - кричал я. Голос ослаб, и получалось не очень-то громко, скорее, похоже на жалобы. Всхлипывал, стонал и ползал, – Как ты могла?... Как?

       Не знаю, сколько я так метался по полу…. Но мало-помалу успокоился и, заклеив пластырем надрез, перевязал. Все еще щипало, но жизнь, уж точно, была вне опасности.
       ….. "Я кинул ребенку немного еды из рукава", - отметил про себя Басё. Деталь. И пошел дальше своей дорогой - одинокий путешественник…..

Не позволяйте своему пятилетнему сыну марать каракули в толстую тетрадку. Отвлеките чем-нибудь.