Imprisoned Parrot

От автора: образ молуккского какаду, используемый в рассказе, вымышлен, но факты - реальны. Посвящается всем попугаям, умершим от рук человека, в том числе и таким образом...

http://ru.youtube.com/watch?v=aAwasmUSgC4 - это видео скажет гораздо больше, чем все мои слова...

Солнце...
Яркое, жаркое, било оно в глаза каждое утро, когда он поднимал головку и раскрывал веки, внутренняя поверхность которых рдела оранжевым цветом с зелеными искрами. Зелень, экзотическая зелень в солнечных бликах - ее можно было грызть когда и сколько угодно, отдыхать на упругих черенках. Океан, синий океан под синим небом - они сходились на горизонте, нижнее блистало и переливалось, смеясь белой бахромой волн, верхнее же улыбалось спокойной и счастливой улыбкой. Он расправлял крылья, чувствуя каждое перышко - морской бриз тщательно перебирал их, следя за чистотой оперения вместе с ним. Хохолок из красных загнутых перьев шевелился, из клюва вырывался радостный крик, долго отдающийся в океанских далях. Сквозь резной, ярко-зеленый, матово блестящий пальмовый лист смотрела она - ее клюв приветно раскрыт, крылья приподняты, а в блестящих глазках отражается все - солнце, океан, небо и он сам с выражением глубочайшей привязанности на лице...
А потом все кончилось.
Началась темнота. Началась железная решетка перед клювом. Началась толкучка из других, таких же, как он, за спиной. Начались хрипы, страшные звуки снаружи...
Началось то, что, казалось, никогда не кончится.
       * * *
Он почти умер.
Красок не было. То, что он задыхался, не волновало его больше. Он вцепился в решетку, не цепляясь за жизнь. Они, за его спиной, почти умерли. Одни уже, бездыханные, висели в куче сородичей, другие хватали клювом воздух и хрипели. Шла смерть, шла под реквием, сочиненный тем, ЧТО отрезало его огромными ножницами от того, что было...
Но до него она не дошла.
Свет.
Много белого света.
Он почти разочаровался, он закрыл глаза тонкими серыми веками. Откуда эти руки? Нет.. он не хочет... он с трудом открыл клюв, но вместо здорового крика оттуда вылетел чуть слышный хрип. Все, руки убрались. Дно клетки... Клетки? Да, маленькой, с пластиковой палочкой над головой. Он подтянулся на клюве - хотелось посидеть. Едва не упал - лапки не слушались и дрожали. Он попробовал было подойти небольшой баночке, закрепленной в углу и наполненной чем-то вроде семечек, но свалился с жердочки и потерял сознание.
Очнулся он не скоро.
Огляделся...
В небольшом кубообразном помещении, где находилась его "жилище", он был не один.
Молуккские, белохохлые, розовые гала какаду, по две-четыре пары в одной клетке. С трудом он догадался, что это какаду - животики и грудки многих из них были оголены от перьев и перемазаны кровью. Они сидели нахохлившись, многие спали.
Вспомнилось другое утро...
Солнце, Океан, Небо, Она...
И тут он глухо зарыдал.
Птицы плачут без слез.
Но они плачут.
Это понял бы каждый, кто взглянул бы в ту минуту на него.
Он понял, что все потерял.
Он спрятал голову в оперение, чтобы не видеть того, что в реальности, что окружает его. Он сжал клювом перо. И вдруг резко выдернул его.
Перо маленьким бело-розовым облачком опустилось на дно клетки...
И скоро, если сравнивать перья с облаками, в унылом пространстве клетки сгустились облака. Они наливались влагой, гремел гром, молнии вонзались в землю. Бушевала буря, накрывшая его счастливую жизнь пеленою прошлого...
       * * *
Кто эти люди?
Он вяло задался этим вопросом, даже неи желая знать ответа. "Кто эти люди?" - прозвучало в пустоте, образовавшейся в его сердечке. Отдалось эхом и повисло под потолком, как и многие мысли до этого.
Люди подошли к его клетке, вгляделись в него, кажется, не принимая во внимание жидкие перышки у него на грудке. Он сонно переступил крепкими лапками и издал свистящий звук, желая сказать, чтобы его не тревожили. Но люди не поняли, заулыбались и радостно забормотали что-то. Он начал злиться и крикнул погромче - на сей раз они послушались и ушли за человеком, которого он знал уже давно - этот постоянно был в комнате, где находилась его тюрьма, им даже пытался трогать его, но получил щипок до крови.
Ему надолго запоммнилась гримаса ярости и удивления, застывшая на лице человека. Она была жутка, но он чувствовал лишь обиду - а что он еще хотел?
Кто эти люди?
Этот вопрос взволновал его сильнее, когда они вернулись, а знакомый человек запустил руку в клетку.
Рука была огромна. Она застилала небо, подобно туче...
Потом - еще руки, похожие на длинные щупальца осьминога, вновь решетка и коричневая темнота...
Он раскрыл клюв и страшно закричал.
       * * *
Прошло около недели...
Он так, казалось бы, давно здесь - в небольшой, но бОльшей, чем прежняя, клетке. В этой комнате, уставленной коричневоыми деревянными коробками - та, на которой соит его "жилище", зовется неприятным словом "комод". Так, казалось бы, давно знает он небольшого человека с кудрявой головой. Часто он сидит возле решетки и повторяет одно и то же слово - "Рикки". Он не знал этого слова, оно ему не нравилось, он вообще не любил маленького человека и хотел укусить его каждый раз, когда он совал свою белую тнокую руку в клетку, чтобы поменять корм. Но человек действовал проворно и не давал ему такой возможности.
Еще было в комнате невероятно гадкое белое создание, издающее лающие звуки и регулярно совершающее на него покушения. Он ненавидел его, просто ненавидел и мечтал искусать, искромсать, в клочки разорвать своим крепким клювом. В черном прямоугольном проходе мельчали три других человека - он не различал их, хотя они иногда заходили в комнату.
Дно клетки медленно покрывалось облачками-перьями, снеом оседающих на поддоне...
       * * *
- Боже мой, Рикки, что с тобой?
Он ничего не понял, но по тревожному тону одного из Трех Людей догадался, что речь о его оголенной и искромсанной грудке - ему нечего больше было делать, как с отчаяния выдергивать и выдергивать перья.
В комнату вошел еще один из Трех Людей и заговорил что-то первому. Знакомые все слова - "Рикки", "перья"... И два новых - "ве-те-ри-нар" и "записала".
Он не придал этому особого значения - ну, еще один рядовой разговор...
И тут же понял, что это не так.
Дверца клетки со скрипом растворилась, и к нему потянулась рука в перчатке...
Ну все!
Много раз хватали его такие руки, и на сей он не упустит случая отомстить!
Он впился страшную руку клювом, мгновенно порвав перчатку. Как во сне услышал дикий крик, и в клюв ему потекла теплая струйк, препротивная на вкус. Но он все впивался, упираясь лапами, может быть, ломая кость... Зрачки расширились, он выпустил руку и мигом проскочил в дверцу клетки. Руки, пытающиеся его удержать - несиьный щипок - пара взмахов крыльями - шкаф.
Снизу раздался визгливый лай, режущий ухо...
Ну что же, решил он, уж если мстить, то всем и сразу.
Он спикировал вниз, ловя острым птичьим зрением белый коморк шерсти...
И снова кровь, крики, мельтешащие лапы существа, пытающиеся оторвать его люди... Но он ни на что не обращал внимания, работая клювом и лапами.
По комнате летали комки белой шерсти вперемешку с белыми перьями...
       * * *
Знаете ли вы, что такое месяцв клетке?
Не неделя, не две - месяц?!
Он смотрел на мир из белой воронки елизаветинского воротника, и мир казался круглым. Впрочем, таким он и был - все на круги своя, утром одно и то же, вечером одно и то же...
А ночью...
Ночь была ужаснее всего.
Сквозь темноту покывала чудился ему стрекот цикад, чуть слышный шепот южной ночи... Даже доносились тонкие запахи, такие знакомые, такие родные... Он переступал с лапки на лапку на пальмовой ветке, вглядывался в черную прозрачную океанскую гладь, бледно мерцающую в свете звезд, рассыпанных шатром по индиговому небу... Он вдыхад возду - легкие мигом очищались, словно заново разворачиваясь. Он оборачивался - а где же она? Где ее бело-розовое оперение, пушистое настолько, что, пербирая его, он почти погружался в него с головой? Где ее блестящие глаза, похожие на звезды, упавшие этого неба? Где ее красный хохолок, танцующий вверх-вниз при виде его? Где она?.. Его охватываетстрах, с неба исчезают звезды... И он просыпается, рыдая и хрипя под душным покрывалом...
       * * *
Почему люди смотрят на него с таким ужасом?
Они что, крови никогда не видели?
Да. Сегодня утром он сорвал воротник и прокусил себе грудь. Теплые капельки стекают по животику, болит голова. Что ему еще остается? Нету больше пути, который вел бы к другой жизни...
Он смотрит на них с презрением, с глубокую злобой в душе. Их очертания колыхаются, готовясь ухнуть в пустоту...
Он опускает голову и наносит себе последнюю рану - по которойон попадет туда, где все хорошо...
И в тот момент, в который он уходил, он видел не растворяющийся в небытии мир, а е - как она сидит на упругой пальмовой веточке так рядом с ним, и ночь, и бледно мерцает океан в свете звезд, а душа его тонет в сиянии тех двух из них, которыми смотрит она на него...