Сны

Писака
Ф.М. Достоевскому посвящается.
Переворачивайтесь в гробу спокойно.

«– Миномет!!! – заорал Котька. У него был чудный дар слышать миномет за минуту до того, как разорвется первый снаряд. Зная это Антон, разбрызгивая грязь бухнулся в окоп…»

Писатель внезапно поднял голову. На зеркальной поверхности лакированного стола он увидел странную картину. Стол был покрыт слоем слежавшейся грязи, посередине чернела канавка, в которой прятались двое испуганных солдат, ростом со спичечную коробку. Раздался тонкий свист, из-за стопки книг, лежащих в правом углу стола поднялся столбик дыма и из грязи вырос фонтанчик земли.

«Что за чертовщина!» – подумал Писатель, сминая листок. И грязь и солдаты медленно растаяли, лишь в воздухе остался легкий запах пороха.

– Померещилось, – пробормотал Писатель, закуривая.

Бросив в пепельницу окурок, Писатель достал новый лист и набросал несколько строк. Послышалось конское ржание и цокот копыт. С удивлением подняв голову, Писатель увидел несущегося во весь опор рыцаря. Рыцарь высоко задирал голенастые ноги и по-конски ржал. Писатель не успел и моргнуть глазом, как длинное копье толщиной со спицу воткнулось ему в руку и обломилось. Писатель взвыл и откинул рыцаря прочь. Тот выхватил меч и понесся в новую атаку. Писатель отбивался от рыцаря ручкой, левой рукой сминая бумажку. Рыцарь перерубил ручку пополам и растворился в воздухе.

Нервно, практически в одну затяжку Писатель выкурил три сигареты, перемотал кровоточащую руку и задумался. Перерубленная ручки и порез на руке, все это не было галлюцинацией, по крайней мере было достаточно реально.

«Это что же получается, – подумал он. Как напишу, так сразу и оживает. Ну-ка, попробую. И никаких рыцарей с колюще-режущими предметами».

Теперь писатель корпел над бумагой минут пять. И результат превзошел все ожиданием. Перед писателем, спиной к нему стояла обнаженная девушка расписанная в таких деталях, что писатель покраснел, как будто бы его застали подглядывающим и нервно расправил лист скомканной бумаги.

Девушка на шелест обернулась, закрылась руками и пронзительно, переходя на ультразвук, завизжала. Откуда-то появился рыцарь, издал боевое ржание королевских першеронов и, размахивая мечом, пошел на новый заход.

Писатель замычал, скомкал оба листа, кинул их в пепельницу, воткнул карандаш до половины в столешницу. И девушка и рыцарь растаяли в воздухе.

Писатель скурил пять сигарет. Руки тряслись. Он подумал: «Надо к психиатру. Или к ученым, что аномалии исследуют. Попробую-ка я еще раз».

«Я…»

Только успел писатель написать это слово на первом попавшемся листке бумаги, как с размаху плюхнулся лицом в грязь. Приподнявшись на локте, Писатель увидел грязь, окоп и торчащие из окопа каски. Кто-то крикнул:

– Эй, сюда давай!..

Писатель понял, что совершил величайшую ошибку в своей жизни. Он написал от первого лица на первом, батальном листке. Седоусого солдата звали несомненно Трофим, а торчащий рядом винтовочный ствол принадлежал Котьке.

Но раздумывать было некогда, в грязь с чмоканьем вонзались мины. Они оглушительно разрывались, вздымая фонтаны земли.

А сверху уже заходил Ju88. Из его люков медленно вылетали небольшие, килограммов по пятьдесят бомбы. Писатель, как завороженный смотрел на то, как они кувыркались в воздухе.

Потрясшая землю серия взрывов вывела Писателя из состояния оцепенения.
 
«Бумага!» – промелькнуло в его голове и он, разбрызгивая грязь устремился туда, где на столе лежал лист, зная, что если его смять, все изчезнет.

А вокруг уже пахло боем. Откуда-то показались три танка с белыми крестами на башнях, шли меднолицые автоматчики, разворачивали дула пушки, у которых суетились солдаты с красными звездами на касках.

Вокруг Писателя свистели пули, рвались снаряды. Трофим поднял голову из окопа и крикнул вслед Писателю:

– …, …, …, … … … …, …, … …, … ., – что должно быть означало: «Возвращайся назад, дезертир».

Писатель ответил:
– … … …, …, …, … . – это означало «Я не дезертир, я бегу по очень важному делу. Трофим сразу успокоился и припал к винтовке.

А раззадорившиеся фашисты похоже сосредоточили весь огонь на одиноко бегущей по грязи фигуре. Разворачивал свою неповоротливую башню немецкий «Тигр».

Писатель не видел, как за его спиной, за секунду до выстрела, который должен был превратить его в кровавую пыль, вспыхнул немецкий танк, как падали подкошенные автоматчики, как рухнул на дно окопа Трофим, зажимая простреленную грудь. Он бежал по скользкой поверхности стола, оскальзываясь чуть не падая, упал на чисток, проехался по нему животом, грудью и пополз, разрывая зубами бумагу.

Очнулся Писатель уже в кресле. Дико тряслись руки, во рту появился отвратительный вкус жеваной бумаги. Писатель секунд за тридцать докурил пачку сигарет, хряпнул граммов триста коньяку и только тогда успокоился и изрядно повеселел. «Ну и приключенице! – подумал он. – Еже разок попробовать, что ли?».

Так бы и сгубил бы скорее всего Писатель свою дурную голову, если бы не одно чрезвычайно затертое писателями всех мастей происшествие – если бы он не проснулся.
Писатель приподнял голову. Он лежал в кровати, по самые уши укрытый одеялом. «Ну и привидится же такое» – подумал он, поднимая голову.

На столе стояла набитая окурками пепельница, возвышалась бутылка коньяка, в столешнице торчал карандаш. А на самом столе рыцарь размером со спичечный коробок рубил в капусту немецких автоматчиков, а сердобольная медсестра закутывала в одеяло дрожащую голую девушку.

Писатель заорал и проснулся окончательно.

Было темно, три часа ночи. Писатель сел на кровати и закурил. «Пора лечится» – подумал он.

Сон второй

Ждущим обед посвящается

Фашисты начали артподготовку. Испуганный Никита запрыгнул в окоп. С неба полетели мины. Или не мины? Никита присмотрелся и увидел, что прямо в него летит буханка черного хлеба. Она шлепнулась рядом, распространяя чу-десный аромат. Хлеб был душистый, только из печи. У Никиты, который не ел с прошлого дня, а такого хлеба не ел с госпиталя, во рту моментально образовал-ся обильный источник, который обещал превратится в реку. «И угораздило же походную кухню утонуть в луже, – облизываясь по думал он и погрозил немцам кулаком. – У, гады, не куплюсь я на вашу психическую атаку,» – и Никита откинул в сторону подобранный уже было хлеб. Тот, хрустнув корочкой разломился и Никита едва успел перехватить левой рукой правую, которая попыталась отщипнуть кусок хлеба.

А тем временем, пока Никита боролся с голодом, в атаку пошли танки. За ними, стройно, как на параде шествовала пехота, вот только лица у пехотинцев были удивленно-испуганные, а проще сказать их арийские глаза залезли на высокие арийские лбы. Похоже, что они не ожидали такой реакцией на атробстрел.
Над окопами разносилось слаженное чавканье. Первым начал пулеметчик Виталик, с хрустом отломавший корку от батона. Увидев такую наглость, лейтенант отобрал у него батон, посмотрел на него туманными глазами и впился зубами в мякиш. Не долго думая, Виталик поднял другой батон и захрустел коркой.

И вскоре все солдаты, абсолютно позабыв про немцев, отбирали друг у друга хлеб, батоны вареной колбасы, банки консервов. Прозвучавшая команда «В штыки»! означала ни что иное, как вскрывание банок здоровенными ножами.

Раздасованные немцы, что бы хоть как-то привлечь к себе внимание, открыли огонь. И что же? Из стволов автоматов вылетали отличные франкфуртские конфеты и сосиски, из танковых пушек летели котлеты.

Никита, поднял глаза от только что вскрытой им тушенки на странный лязг. В атаку на обезумевших от страха фашистов неслась орда бабулек со скалками и
сковородками, возглавляемая резвым дедком с поленом. Обезумевшие фашисты, побросав оружие, позорно бежали. Не успевшие развернутся танки захлестнула волна старушек. Они бодро по пять-десять влетали в распахнутые люки (экипажи пытались бросить танки) и изнутри, из их бронированных чрев раздавался ужасающий грохот. Это бабульки молотили сковородками по каскам экипажей.

Увидев, что фашисты бегут, сытый Никита вскинул автомат и бросился в атаку. Следом, жуя на ходу, потянулись остальные. В две секунды пролетев расстояние между нашими и немецкими окопами, Никита увидел странную картину. Вокруг лежали связанный избитые немцы и просили взять их в плен. Причем просили на чистом русском, прибавляя что-то по-своему.

Подошедший комиссар объяснил, что говорить по-русски их выучили грозные пожилые фрау, угрожавшие на чистом хойхдойче «пришибить к чертям со-бачьим», если не попросят пощады.

Осмелевшие фашисты пошли было в атаку, но увидев первого же русского солдата позорно бежали, дико вопя по-русски «Помогите! Убивают! Спасите нас! Я к маме хочу!». Танки подошли ближе (видимо надеялись на броню) но начинать колбасный обстрел, к величайшему сожалению русских солдат не стали, просто встали вдоль окопов и стали ждать, что будет дальше.

Когда через десять минут прилетел немецкий бомбардировщик, никто особо и не испугался, даже обрадовались, надеясь чем-нибудь поживится. Но самолет красиво отбомбился настоящими бомбами и пошел на второй заход.

Откуда-то появился неприметный И-16. На его крыльях, фюзеляже, хвосте, в общем везде висели бабульки. Когда И-16 сблизился с хотевшим уже было ускользнуть «Юнкерсом», бабульки проворно перепрыгнули с самолета в самолет и тот скрылся в облаках. Минут пять сверху раздавался лязг, затем вниз полетели, качаясь на стропах парашютов четыре связанных, украшенных фингалами немца – экипаж «Юнкерса».

Танкисты, все это видевшие, покорившись судьбе бежали, выкрикивая что-то нечленораздельное.

***

Писатель смеялся до слез, глядя на оживающие у него на столе фигурки. Чего стоили одни крики немцев, а эти бабульки!

В дверь позвонили. Писатель смял листок, посмотрел, все ли исчезло со стола и пошел открывать.

На лестничной площадке толпились боевые бабульки и дедок. Они мерно покачивали своим оружием.

Последнее что помнил Писатель, это как дедок размахивался поленом.

***

Никита проснулся в холодном поту, заворочался. Спал он на земле, прямо в пулеметной ячейке, подстелив шинель. Он надел каску и выглянул из окопа. Невдалеке разорвалась мина, в воздух ушла очередь трассирующих пуль. «И приснится же такое», – подумал он.



Сон… Только чей?


Сегодня писатель распоясался. Ему снилась всякая абсолютная чушь, а какое к этой чуши имел отношение Никита, было непонятно. И тем ни менее духу подсознания (галлюцинации, белогорячечному бреду, новому слову в науке) приходилось заниматься всякой ерундой, вместо того, чтобы сладко спать, укрывшись мозжечком.

Сначала Никита понял, что он оказался в каком-то доте с огнеметом в руках. На него ползли двухметровые, закопченные ящерицы.

Саламандры и вправду не горели в огне! Эти огнеупорные твари лезли и лезли на Никиту и хоть бы хны. Пришлось разломать зачем-то стоящий в углу дота стул и раскидывать наползающих чудищ импровизированной дубинкой. Если вы думаете, что саламандры вовсе не чудища, то представьте себе двухметровых, воняющих гарью ящериц с полуметровыми зубами.

На десятой минуте, когда из-под ящериц Никиту было уже не видно, Писатель наконец-то перевернулся на другой бок и захрапел с удвоенной силой.

Никита провалился в темноту и приготовился подложить под голову средний мозг, укрыться одеялом, связанным из нейронов, и крепко заснуть.

Не тут то было! Писатель начал видеть второй сон.

Этот сон был получше. Хотя, как сказать. Это был интерактивный сон. Перед Никитой стояла одна цель – убегать от здоровенного лысого скелета с табличкой на груди «Кощей Бессмертный» и молотить его всем, что попадется под руку.

Эта тварь и вправду оказалась бессмертной! За те полчаса, которые Никита пробегал от кощея вокруг телеграфного столба, ему попалось под руку множество вещей. Но на кощея не действовали ни шлакоблоки, ни топор, ни багор, ни лом, ни пулемет, ни дубины, ни табуретка, ни вертолетная лопасть, ни бронепоезд «Феликс Дзержинский», ни телевизор, ни колесо от велосипеда, ни ствол от миномета, ни кухонный ершик, ни огнетушитель, ни банка с краской, ни ножницы, ни гайки, ни гаубичный дивизион, ни дырявое ведро, ни какая-либо из других вещей.

«Сволочь этот Николя! – думал Никита, колотя Кощея ключом на двенадцать, – Значит, как приснившиеся миллионы тратить – так он горазд, а как в атаку на зомби ходить – я пас» – додумывал мысль дух подсознания, доламывающий о кощея кусок рельса.

Сменщика Никиты, демона подсознания, звали Николя. Он сейчас отсыпался в уютной ячейке, обшитой панелями из коры головного мозга.

Наконец-то Писатель перевернулся на другой бок и стал мирно посапывать.

– Слава богу, – выдохнул Никита, колотивший кощея ручкой. Ручку, кстати неплохую, «паркер», он спрятал в карман и устроился получше, готовясь вывалиться из темноты в родную комнату, может быть не такую роскошную, как у Николя, но зато покрашенную серым веществом.

И тут Писателю стал сниться другой сон.

«Что за черт?» – подумал Никита, рассматривая здоровенного лысого черта, тупо пялившегося на него. До появления духа подсознания черт не без удовольствия надраивал и без того блестящую лысину тряпочкой.

«Что за Никита? – в ответ подумал черт. – А где Николя?»

– Это не моя специализация! – заорал Никита. – Это Николя должен гонять лысых чертей на Кудыкиной горе!

– Да пошел ты в баню! – заорал на Никиту черт. – Я, значит, и бутылку приготовил, и огурцы посолил, а он, видите ли, не явился!

«Так вот как он здесь работает! – подумал Никита поднимая из травы здо-ровенную двустволку. – Ух, покажу я этому Николя! Филонщик!»

– Эй, мужик, ты чего? Эта штука заряжена! Ты куда! Я-то тут при чем, сам со своим Николя разбирайся! А-а-а-а-а!

***

В углу стояла дымящаяся двустволка. «Вряд ли Николя в ближайшее время придется хвастаться своею комнатой, все-таки дробь раскалывает все, даже кору головного мозга», – думал Никита, рассматривая ручку «паркер» и раздумывая, что бы с ней сделать.

«А этот гад у меня еще попляшет. Это же надо, три сна с моим участием подряд. Я, конечно, все понимаю, но есть же разумные пределы. Ну-ка, ну-ка..."

Надпись на стене комнаты Никиты:

«Писатель подошел к озеру и увидел табличку «Лох-Несс». Рядом с таб-личкой лежал багор и щит. На багор была наколота записка. «Тебе надо продержаться три часа». Писатель ничего не понял, но тут из озера полезло что-то длинное, толстое, с метровыми зубами».

Никита отложил ручку, потянулся, натянул мозжечок на подбородок.

Лох-Несское чудовище откусило навершие багра, разжевало и выплюнуло. Писатель отшатнулся. Огромная пасть с метровыми зубами разверзлась и схватила Писателя.
Писатель в ужасе заорал и проснулся. «И приснится же такое, – думал он, садясь на кровать и закуривая. – Этот Никита за все ответит».

Лох-Несское чудовище выпустило сноп пузырей, вскочило на ласты. «И приснится же такое, – подумало страшилище. – Этот Никита за все ответит».