на краю пропасти

В небольшом зале ожидания автовокзала было заметно теплее, чем на улице. Еще бы – ведь в помещении не дул холодный пронизывающий до костей ветер, кое-как но работали батареи отопления и вообще было сравнительно тепло и хорошо. А на улице совсем стемнело и похолодало еще больше. Народ разбежался кто куда.
Я расположилась неподалеку от семейной пары, посчитав такое соседство самым оптимальным для себя. Сумку с вещами пришлось поставить под ноги, пристроила футляр с гитарой на колени, рюкзак под спину. Развалившись таким образом в кресле и разложив вещи, я перекрыла весь проход. Но это было не страшно, так как я сидела возле стены, самая крайняя.
Мои соседи, пожилые уже муж с женой тихо друг с другом переговаривались, обсуждая стоит ли в этом году делать ремонт в квартире, а маленький ребенок, очевидно их внук, угрюмо сосредоточившись, играл на сотовом телефоне. Ему было не до бабушки с дедушкой и уж тем более не до того, стоит ли им обоим делать ремонт в квартире. На следующем ряду сидели молодые парень с девушкой. Повиснув на плечах своей пассии, парень что-то увлеченно шептал ей в ухо, а девушка при этом деланно жеманничала и пыталась краснеть. Правее их, развалившись в самой непринужденной позе, сидел мужчина. Он с отсутствующим видом слушал своего собеседника по телефонному разговору, время от времени кривя лицо и убирая трубку сотового подальше от уха, и тогда можно было различить визгливый женский голос, доносящийся из динамика. Еще через ряд сидели два парня. Один из них сидел спокойно, закрыв глаза и не обращая ни на кого внимания, второй же поминутно морщился, бухтел под нос что-то, и пил минеральную воду. Вид у него был самый что ни на есть отвратительный и жалкий, а если принюхаться, то можно было и без труда уловить характерный запах недавнего бурного веселья. Парень часто выходил на улицу, впрочем, быстро возвращаясь озябнув на морозе, но хлопанье дверьми и создаваемый сквозняк очень быстро всем надоели. На него стали угрюмо коситься, поджидая когда же придет благословенный автобус и заберет это нечто.
Но мне по большому счету на всех на них было плевать, впрочем как и им на меня. Я наблюдала за ними некоторое время просто из желания занять чем-то глаза, однако мы были и навсегда останемся чужими. Мне не понятны их проблемы и их жизненный уклад, а они в свою очередь не поняли бы, скажи я им сейчас, как так можно добровольно собрать вещи и уйти черт знает куда с квартиры, где хозяйка сварливая старая бабка, не подыскав преждевременно жилья хотя бы. А я ушла. Глупый, конечно, поступок, но хотя бы честный. Квартира, собственно, квартирою и не являлась. Это была малосемейка в старом многоэтажном доме с вонючими подъездами. На каждом этаже, от лифта, вправо и влево шли длинные, узкие и почти всегда темные коридоры с множеством дверей. Квартирки совсем маленькие, однокомнатные, с маленькой кухонькой и стеклянной холодной лоджией. Многие жильцы таких квартирок утепляют лоджии и выносят на них кухню, освобождая таким образом еще одну комнату для жилья. Исключением не стала и моя хозяйка, у которой я снимала как раз вот такую комнату, бывшую когда-то кухней. Там стоит железная сетчатая кровать, высокий, под потолок, платеный шкаф, маленький письменный столик и квадратный метр свободного пространства. В этой комнате я и жила до недавнего времени. Хозяйка – преклонного возраста одинокая бабка, оказалась настоящей сварливой сплетницей. Мало того, что она понемногу пользовалась моим шампунем, зубной пастой и иногда даже полотенцем, это полбеды, продуктами и своей стряпней я ее сама угощала, впрочем, как я готовлю ей никогда не нравилось, главная проблема в том, что ей решительно нечем было заняться. И она заполняла свободное время просмотром сериалов, ток-шоу, наблюдением за мной, за соседями, а вечерами сидела с подружками на скамейке возле дома и обсуждала с ними политику, местные новости, жильцов, героев сериала и меня. Ходила она туда как на работу.
Я же ей постепенно стала просто неприятна. Она любила сплетни, а я нет, она хотела знать все подробности моей жизни, а я не была намерена обсуждать их посторонним человеком. Я держалась всегда с ней холодно вежливо, не подпуская к себе и это ее раздражало. Начались придирки. То я в комнате не прибралась, то на кухне плиту помыла не достаточно тщательно, то крошки смела со стола плохо, а то имела наглость разбудить ее ночью, неосторожно громко щелкнув выключателем в коридоре. Все это она обсуждала с подружками, подчеркивая всякий раз какая я неряха. Бандане с черепами и черному лаку она сперва не придавала большого значения, но когда увидела меня в косухе с заклепками, окрестила меня сатанисткой! С тех пор, всякий раз как я проходила мимо одной из бабулек или мимо их всех, устроившихся на скамейке, они чуть ли не крестились, сплевывая через левое плечо, хотя одевалась я по-разному. Сначала меня это забавляло и я не обращала на них внимания, но скоро хозяйка значительно осложнила мне жизнь. Она заявила, что моя игра на гитаре мешает ей и еще больше соседям, которые без конца ей жалуются, и чтобы я не включала громко музыку, то есть не включала ее совсем, и что вообще за наряды я такие ношу, в моем возрасте девушке следует одеваться приличнее. Возник конфликт, потому как с такими требованиями я мириться не могла. Чтобы не терять денег, поскольку в противном случае ей пришлось бы вернуть часть моей платы за комнату, хозяйка великодушно разрешила мне, при строжайшем соблюдении всех установленных ею правил, дожить до конца месяца и только в начале следующего съехать. Вдоволь наругавшись, хозяйка ушла в магазин купить кефир к обеду, а я, не желая больше ни минуты находиться в опостылевшей квартире, собрала вещи, благо их у меня не много и, оставив ключи у соседки, ушла прочь, гордо подняв голову. Сейчас же гордость застывала от холода вместе с ногами в кедах. Шерстяной носок не помогал уже ни той, ни другим. Но что еще больше осложняло ситуацию – у меня не было работы и денег. С этими двумя у меня тоже отношения никак не складывались.
Летом случилось мне торговать сувенирами у частного предпринимателя, так меня едва ли хватило на месяц. Работа на жаре, с утра и до ночи, без выходных, не имея возможности отлучится на минуту по надобности, поесть нормально. Все стараются тебя обмануть, хозяин со своей стороны, покупатели со своей, а там и воры, и милиция и налоговая и всякой твари по паре. И это учитывая что и ты сам не совсем законно работаешь. А отдыхающие, которые зачастую мотают нервы на кулак, достают глупыми вопросами, претензиями и ведут себя так, словно весь курорт обязан сдувать песок с их ног за то, что они, по их собственному глубокому убеждению, кормят и поят всех местных жителей. Вера в собственную благодетель позволяет им гулять по всему городу в купальниках, мыть руки в фонтанах и, раскидывая мусор по пляжу, ныть какие у нас грязные пляжи, а море только и делает, что цветет и воняет.
 Работала я и в школе, по будущей специальности. Больше всего там угнетала постоянная подстава. Приходилось помимо своего желания фабриковать действительность. В журнале я фиксировала вовсе не то количество и даже не те классы, в которых вела уроки. Данная мера обуславливалась сложной школьной кухней - часами, центром непрерывного образования и прочим, а в результате у них, в школе все выглядело цивильно и мне платили за четыре, а не за три класса. Одним словом все довольны, включая детей. Несмотря на то, что некоторые из них и не догадывались о том, что у них, оказывается, всю четверть шли уроки по моему предмету, о чем свидетельствовали записи в школьном журнале. Чинно и благородно, вот только если кто-то что-то когда-нибудь возразит, то его ткнут носом в журнал и скажут – у вас вели этот предмет (в моем случае факультатив), ты просто не можешь его не знать! А ведь журнал заполняют по тематическому плану, как должно, а не как на самом деле. У меня были фактический журнал и номинальный. Догадываюсь, что в высших эшелонах известна эта практика, так же как и практика хорошей успеваемости и посещаемости, когда завучами неформально возбраняется выставление учителем двоек, дескать если ты ставишь двойку, то это минус твоей работе и вообще, нельзя же двоечника из школы выгнать и кому охота заниматься его воспитанием? Думаю они там, наверху, все это отлично знают, но при этом сохраняют вид статистики – дескать в нашем крае во-о-от такая вот успеваемость! Кругом одна липа, и об этом все знают.

Последним местом работы стало бюджетное учреждение, тоже связанное с детьми. Я числилась штатным сотрудником и работала с учителями дополнительного образования. Честно говоря, если в школе учителя были людьми грамотными, сведущими в своей области, то педагоги дополнительного образования до своей педагогической деятельности имели совсем другую специальность – кто врачом работал, кто режиссером был. Да, они талантливы, с удовольствием с детьми занимаются, поделки всякие мастерят, по походам и экскурсиям воспитанников возят, краеведением занимаются, но что касается документов, в этом они сами как дети – ничего не понимают. Элементарно заполнить журнал не могут без ошибок, план-конспект урока написать или самоанализ собственной деятельности. Они этого просто не знают как делать. Но это все ничего, главное коллектив штатных сотрудников мне нравился, график был удобным, атмосфера хорошая, разве что зарплата маленькая, однако и тут случилась неприятность. Нас всех таскали по медосмотрам и я за несколько месяцев столько раз в больницах побывала, сколько за всю жизнь не ходила. Медосмотры, естественно, тоже были фактическими, нас спрашивали «жалобы есть?» мы отвечали «нет» и нам ставили печать. Единственное, кровь брали, но это не страшно. Зато масса прививок, после которых многим становилось плохо, СЭС и строжайший контроль КВД, где всех, за исключением мужчин и женщин пожилого возраста, заставляли проходить гораздо более тщательный осмотр с анализами. Как – будто учителя детей не учат, а спят с ними. Одним словом я вежливо отказалась от подобных осмотров и тем более в таких местах как диспансер, где и находиться-то, по рассказам, не безопасно. Впрочем, в больницах вообще не безопасно… Без заполненной до отказа медицинской книжки работать дальше было нельзя, вот мне и пришлось увольняться. Я понимала, что, собственно, на любой работе необходима санитарная книжка, но мне было так противно ходить постоянно по врачам, больницам, станциям и диспансерам, что противиться себе не было сил и желания. Тем более за зарплату размером в стипендию. А стипендию я получала, учась на бюджете в филиале московского университета. Вот разве что удовольствия от учебы уже не получала. Если на первом курсе все ходили на пары, писали лекции и готовились к семинарам, то довольно скоро просекли обстановку и бросили заниматься ерундой. Конечно есть журналы посещаемости, да только если его заполнять как следует, то половину группы можно смело отчислить за пропуски. Поэтому старосте приходилось заполнять журнал не «как следует», а «как надо». Да и как тут можно ставить пропуски собственным друзьям, пусть даже обнаглевшим и севшим тебе же на шею? Староста у нас человек хороший, можно сказать отличный, но с маленьким недостатком – неумением говорить «нет».
Большая часть группы взяла свободное посещение и редко когда появлялась, а если такое и случалось, то только лишь за тем, чтобы пообщаться с друзьями, которых они редко видели, посидеть в буфете или приходили на пары тех преподавателей, когда без 100%-го посещения занятий нельзя было сдать им их предмет.
Кто-нибудь из деканата иногда заглядывал в наш кабинет, видел нашу группу, представленную в количестве пяти-шести человек, и делая грозное лицо, исчезал. Этот кто-то делал выговор куратору, куратор делал замечание нам и на этом дело обычно и заканчивалось. Бывало, правда, злостных прогульщиков заставляли писать объяснительные, для чего не понятно. Студенческая молва гласила, что случается кому-то из студентов-прогульщиков становиться иногда «козлом отпущения» и быть отчисленным из стен родного университета прямо на улицу, но чаще всего этим не заканчивалось. Люди платят за обучение деньги, они уже какие бы не были, но практически родные, и на их долги размером в две курсовые сразу, несколько зачетов и экзаменов, смотрели сквозь пальцы. Наша группа – кто женился, кто работал, некоторые и детей собственных нянчили, некоторые были особенно шустрыми, но всем было уже не до учебы. За исключением человек шести – семи, кто не женился, никого не родил, ну разве что работал и тем не менее ходил на пары. Зато на экзамены приходили все и большая часть без конспектов и какого бы то ни было представления о предметах. Зачем, когда можно воспользоваться записями или шпаргалками тех, кто ходил на лекции, нередко даже не утруждая себя тем, чтобы благодарить за помощь.
Терпение мое безграничностью не отличалось и мне надоело такое положение вещей. Я перестала помогать всем шпорами, за исключением тех, с кем писала их «на пополам». Всем же остальным я предлагала только тетрадь, причем не все горели желанием воспользоваться ей, ведь из нее надо было переписывать, притом не все подряд, иначе это слишком много, а только главное. А как разобраться, что главное, а что нет, когда видишь текст впервые, а тем более текст по высшей математике? На положении таких же как я «лузеров», мое решение не отразилось, а вот все остальные затаились. Меня стало так раздражать нахлебничество некоторых людей, когда человек сам может со всем прекрасно справиться, но предпочитает въехать в рай за чужой счет. Я стала помогать, советоваться только с теми, кто сам что-то делал или пытался делать. Если человек что-то делает, у него не получается, то почему бы не помочь, если знаешь как? Другое дело, когда этот кто-то хочет чтобы за него все сделали. Когда же я стала совсем уж «нагло» высказываться о несправедливости сложившейся ситуации, то отношение многих, опять же за исключением «лузеров», ко мне переменилось и вовсе на негативное. Еще бы – дойная корова перестала давать молоко, да притом бодаться стала – таких усыпляют. Сейчас же и вовсе мое отношение к университету, а вернее к тому, как в нем преподают, по какой системе мне и совсем опостылела. Нет, не преподаватели, не университетская атмосфера (а она, как таковая, на самом деле много чего поменяла в моей скромной жизни на положительные моменты), так сказать, студенческого братства, а такие реалии как, к примеру, множество лишенных смысла предметов, подчас интересная свобода в составлении деканатом расписаний занятий и экзаменов, вечные должники, упомянутая выше посещаемость и прочее. Для меня так и осталось загадкой - зачем будущим преподавателям математики такие дисциплины изучать как химия, экология, ОБЖ и это далеко не полный список, в то время как на дисциплины, непосредственно касающиеся профессиональной деятельности, отводилось совсем не много времени, гораздо меньше, чем на ту же физкультуру. Смешно, когда приходишь с практики, и на методике преподавания математики начинаешь, наконец, узнавать как же ты должен был объяснять школьникам ту или иную тему на самом деле.
Острым стал вопрос о времени. Мне стало так жаль тратить его на что-то несущественное, лишенное, по – крайней мере, для меня самой смысла. Такое впечатление, что жизнь утекает как вода сквозь пальцы, а ты так и не успеваешь сделать что – то, по –настоящему, важное, найти что – то, что – то понять.
Куда я пойду, когда закончу учебу? За пять лет ценности, принципы и идеалы изменились до неузнаваемости. Иногда кажется, что мне была изначально уготована другая дорога, особенно когда я смотрю на аккуратно одетых молодых девушек, работающих, к примеру, в банке или вспоминаю свои детские игры в учителя. Кажется мне было предначертано сидеть в белой накрахмаленной рубашке за письменным столом, заложенным цветными папками, заполнять ровным подчерком листы бумаги и тихо ждать когда наступит вечер, чтобы вернуться домой и заняться домашними хлопотами. Это должно было быть, но где – то, на каком – то этапе произошел сбой и появилась альтернативная дорога, на которую я и свернула. Это тоже мой путь, но изначально он мне не был предначертан. К чему он меня привел и так видно.
Глотком свежего воздуха было творчество. Повести, стихи, компьютерные презентации, работа с фото и видео, рисунки, игра на гитаре, все это придавало жизни загадочный смысл. Но очевидно, наступила черная полоса. Один из своих самых лучших фильмов об одной из рок-групп я выложила на личной Интернет-страничке и несмотря на теплоту, с коей он был встречен посетителями, нашлась одна сволочь, которая обещала сообщить обо всем членам группы. А ведь так или иначе, а в фильме использованы не мои фотографии и фрагменты клипов, не говоря уже о музыке.

Что касается моих статей и рассказов, то их публикуют лишь на Proze.ru, единственное рисунки кое-как покупают и даже одну картину купили. В чем ведь парадокс – я не могу ничего этого не делать, но все что я делаю никому не нужно, а период делания для себя окончен и хочется сказать людям, кажется есть что сказать. В такие моменты начинаешь все лучше понимать почему какой-то писатель ушел в запой да так и не вернулся и почему какой-то глупый мечтатель художник никак не может бросить малевать и заняться, наконец, настоящей работой.
У меня оставалась музыка. Живая, честная.
Не заметив того как медленно путаются мысли, сплетаясь в замысловатый узор, я уснула, а через некоторое время открыв глаза я сначала никак не могла сообразить где нахожусь. На меня сразу нахлынули боль, неприятный запах, а перед глазами почему-то стояла темная пелена. Далеко не сразу я вспомнила где нахожусь, а вспомнив, с трудом пошевелилась, так как тело ныло от неудобного положения. Шея онемела, конечности затекли. Я подняла с глаз капюшон и даже вздрогнула, увидев перед собой невысокого коренастого милиционера в теплой зимней форме. Засунув руки в карманы куртки, расставив ноги по ширине недюжих плеч и медленно пережевывая что-то он молча смотрел на меня. Этакое воплощение цинизма и надменности. Краем глаза я успела заметить, как в сопровождении еще двух блюстителей порядка выходят из зала на улицу те два парня, что сидели впереди.
Увидев, что я проснулась, милиционер, не переставая жевать, спросил:
-Документы, - и добавил с усмешкой, - гражданочка.
Вспомнив о вещах я машинально проверила взглядом все ли на месте, ведь я спала, а затем удостоверившись в полной их сохранности, я достала из рюкзака паспорт и подала милиционеру. Он стал не спеша его изучать. Я же тем временем с иронией думала «наверно мой внешний вид ему понравился, еще бы, потертые джинсы, кеды, косуха поверх толстовки с капюшоном ну и подбитая мехом кожаная бандана, блеск».
-Автобус ждете? – спросил милиционер, протягивая мне обратно паспорт.
-Да, - соврала я.
Но прежде чем уйти он, все же, не удержался и высказался, состроив брезгливую физиономию:
-Что за молодежь! Ты б лучше сняла эту дрянь, одела б платье и пошла с парнем в кино. А так сидишь тут. Не понять то ли девка, то ли пацан, – и он ушел с чувством выполненного долга.
Дождавшись, пока дядя-мент выйдет из зала ожидания через выход на перрон, я, в свою очередь, покинула зал через выход в город. А город сверкал огнями витрин, фарами автомобилей, тускловатым уличным освещением. По опустевшей площадке перед вокзалом прогуливались таксисты. Быстрым шагом – самым верным средством согреться, я пошла куда глаза глядят, на ходу придумывая где бы можно было переночевать, да так, чтобы без опасности для гитары и ноутбука. О своей безопасности я, почему-то и не вспомнила. Так, в раздумьях, я незаметно для себя очутилась на набережной. С высокого берега было приятно смотреть на бесконечную водную стихию, разбушевавшуюся под порывами ветра. Море казалось совершенно черным, даже когда на небе выглядывала из-за снеговых тяжелых туч луна. Я остановилась и, опершись руками о перила, стала смотреть на разверзшуюся, буквально у самых моих ног, грозно ревущую, черную бездну.
Ни за что в жизни я как-то особенно не держалась и думала, что это все приходящее и что до настоящего я пока не добралась. Когда ни за что не держишься, ничего и не остается. Может это все самообман и нет никакой другой жизни кроме этой, где все за галочку и за деньги? Неужели все зря?
Тут я поймала себя на мысли, что словно прощаюсь со всеми. А что? В самом деле, стою здесь, смотрю на черную пропасть, а у самой ни жилья, ни денег, ни работы и пойти не куда. Возвращаться к родителям стыдно, друзья как назло не отвечают на телефонные звонки. Да и выходит в жизни что-то ничего не клеится и помочь некому и выхода нет. А море, оно все простит и приют даст и все проблемы мигом исчезнут.
 На набережной никого, кроме меня, не было. По крайней мере я никого поблизости не смогла увидеть. Ветер порывами дувший со стороны моря, был сырым и промозглым, а потому я скоро начала дрожать от холода и вынуждена была пойти дальше. Метров через пятьдесят, прямо передо мной, ветер протащил поперек дороги какой-то странный предмет округлой формы. Предмет этот затормозился в кустах и я любопытства ради пошла посмотреть что же это такое. Оказалось то была шапка и судя по всему женская. Ветер, очевидно, притащил ее от перил. Проследив взглядом путь перемещения потерянной кем-то шапки, я заметила стоящую за перилами, на небольшом выступе берега, нависшего над каменным пляжем, хрупкую фигурку. То была девушка и в свете показавшейся на небе луны я смогла различить даже ее одежду. Рядом с ней, прямо на земле, лежала ее дубленка и вероятно там же была и шапка, пока ее не отнесло ветром, а сама девушка осталась на морозе в коротенькой юбочке и тонкой вязанной кофте. Во всей одежде ее преобладали два цвета – черный и розовый. Стояла она ко мне спиной, так что лица ее я не видела, только развевающиеся черные полудлинные волосы и концы обмотанного вокруг шеи шарфа. Между завываниями ветра я различила обрывки какой-то незнакомой мне песни, которую дрожащим голосом напевала незнакомка. Что-то о злой любви, боли, и теперь я уже не сомневалась в намерениях девушки, стоящей на обрыве. Я незаметно подкралась к ней ближе, раздумывая стоит ли останавливать самоубийцу, ведь так или иначе, а все равно будет вторая попытка суицида, в большей части случаев так и бывает. Я уже перелезла через перила, и стояла теперь прямо за спиной незнакомки. Только сейчас я заметила мобильный телефон, который она держала в руке и услышала музыку – девушка подпевала записи с телефона. И вдруг роковой шаг. Она резко подалась вперед и уже на самом – самом краю застыла поддерживаемая ураганным порывом ветра, вероятно, все еще сомневаясь. В этот момент у меня сработал инстинкт и на смену сознанию пришло подсознание, не оставившее времени на лишние раздумья и все равно действующий четко и верно. Я схватила сумасшедшую за край кофты, но рука скользнула и зацепилась за ремень на юбке. Девушка вздрогнула от неожиданности, потеряла равновесие и непременно упала бы, но моя правая рука уже крепко держала ее, а левая намертво вцепилась в перила. Одним рывком я вытянула ее к себе. На меня уставилось белое как бумага лицо с большими черными глазами – судя по всему девушка с трудом соображала и у меня мелькнула мысль не под кайфом ли она. Я вытолкала ее на тротуар, всучила ей в руки ее же одежду и видя, что незнакомка, находясь в полной прострации, стоит тупо опустив голову и дрожа всем телом, стала кое как натаскивать на нее дубленку, зло ругаясь при этом. Я почему-то очень разозлилась на нее, на ее глупую выходку и вообще на всю тупость вместе взятую, вспомнив, конечно, не добрым словом всю ее субкультуру, к коей она, без сомнений, принадлежала. Девушке было всего-то лет пятнадцать, не больше.
Спустя четверть часа мы вдвоем сидели на старом кладбище, выходившем на высокий берег. Мы выбрали закрытую кустами и надгробием со стороны моря могилу, с удобной скамейкой и покосившемся столиком. На этом кладбище любили собираться ночью наркоманы и алкаши, но в такую погоду даже они предпочли укрытие потеплее, так что мы могли чувствовать себя в относительной безопасности.
Затолкнув сумку под столик, а гитару пристроив рядом с собой, я снова взглянула на Олю. Так звали не состоявшуюся девушку – самоубийцу. Оля уже пришла в себя, взгляд ее стал более осмысленным, понемногу она переставала дрожать, согреваясь, и только время от времени повторяла, что обязательно когда-нибудь убьет себя.
Не обращая внимания на ее слова, я вновь вытащила сумку из-под стола, достала оттуда захваченные из покинутой мною квартиры сок и пару булочек с джемом. Все это я выложила на стол, разделила поровну и сказала Оле:
-Пока еще не настало это «когда-нибудь», может поешь что ли?
И не дожидаясь ответа я всучила Оле ее порцию.

-Одна девушка, на год, кстати, моложе меня. Так вот она на площади, летом, у всех на виду ножом резанула вены. Кто – то заметил, шум поднялся. Кто – то скорую вызвал. Куда там. Кровищи натекло, целая лужа. – Оля мечтательно подняла глаза в затянутое тучами небо. – Вот это я понимаю, поступок. Ее до сих пор все вспоминают, - добавила она после недолгого молчания.
-Дура она, - ответила я, жуя полусухую булку.
-Сама ты дура, - Оля даже убрала за ухо свою длинную косую челку, закрывавшую добрую половину лица и уставилась на меня уже обоими глазами, как бы не веря ушам.
-А впрочем, - продолжала я, не отреагировав на ее слова, - ты знала девушку эту?
-Она не здешняя.
-Так ты ее не знала?
-Ну нет, конечно, мне рассказывали.
-Значит наврали тебе. Да ты ешь, ешь.
Оля смотрела на меня возмущенно, не решаясь, что же можно ответить на такое кощунственное мое заявление.
-Это миф и только, - продолжила я преспокойно, - у каждой религии свои мифы.
-Да что ты знаешь, - хмыкнула Оля презрительно, и принялась есть, - мы из разных религий.
-Куда мне.
-Я просто слабый человек, - добавила она после минутного молчания, -у меня пока не хватает силы воли. Я уже даже сделала первый шаг, но в самый последний момент опять струсила. Как представила себя лежащую со свернутой шеей на камнях, в луже крови, с разлетевшимися мозгами, так и струсила. Но ничего, когда – нибудь я это сделаю. И тогда они все увидят и все пожалеют еще, что не хотели меня слушать. И этот кретин, парень мой, так называемый. Надо же, стиль ему мой не нравится. Да что он вообще понимает?! И предки туда же. Только и слышишь, что помой посуду, убавь громкость, убери макияж. Динозавры, блин. А как же самовыражение? Они за меня должны быть, я их дочь, а они с учителями объединились. Решили вместе добить меня. Вот уроды! Все уроды! Меня никто не понимает. Они думают я от них завишу, но нет, вот когда они найдут меня без признаков пульса на руке, то уже не будут так думать. Сразу въедут что к чему, - доедая булку, Оля с удовольствием смаковала подробности собственных похорон, словно это была просто шутка, - и начнется. Почему мы ее не понимали, почему не помогли, да она в принципе была не плохой девчонкой, ну может со странностями. Они еще пожалеют, что обращались со мной как с ребенком. Может даже платье на меня свадебное оденут. А что? Белая как смерть, с черными волосами, челкой и в белом платье! – девушка даже мечтательно улыбнулась, представляя эту картину.
- Наврятли, - перебила я ее, - что если твое лицо будет так обезображено, что его придется прятать, или твое тело долго будут искать и оно успеет сильно подпортиться, тогда совсем придется крышку не открывать. Мало ли что случится.
-Это ты верно сказала, - нахмурилась Оля, - я подумаю как бы избежать этих неприятностей. Наверно лучше всего просто отравится, тогда с моим фейсом ничего не случится.
-А если тебя долго не найдут? Сдохнешь где-нибудь в подвале и попробуй отыщи, а там еще крысы.
-Дома сдохну, там быстро найдут.
-А если слишком быстро? Тогда успеют откачать.
-Что ты ко мне пристала! Уж поверь мне, найду способ как подохнуть.
Оля посмотрела на могилу, на надгробие с полуистершейся надписью и добавила:
-Вот мне и могилку аккуратную сделают, и крест поставят и венков принесут. Поп кадилом помашет. А там и столик и оградка и еще чего.
-Самоубийц в церкви не отпевают и хоронят за кладбищенскими воротами. По ним даже плакать не принято.
-Да ты что?! – искренне удивилась Оля. – Я же крещенная, почему так?
-Это вероотступничество и смертный грех. Самоубийство, я имею ввиду. Никто не имеет право отбирать у себя или у кого-то другого жизнь. Не ты дала, не тебе и забирать.
Оля, помолчав, ответила:
-Ерунда какая-то. Ну что если у человека не было другого выхода, кроме как оборвать эту никчемную, бестолковую череду одинаковых, серых дней? А что если его вынудили? Подтолкнули к этому? Мало ли чего. А церковь, эти святоши тут же отвернулись и даже на кладбище запретили хоронить. Вот и все их человеколюбие.
-Жизнь не звук, чтоб обрывать, - вспомнила я строчку из песни.
-Ну и плевать. Я все равно в Бога не верю и в церковь не хожу. Обидно только, что за оградой похоронят, как собаку.
-Тебе-то что? Все равно ты этого ничего не увидишь. Пожалеют ли твои родители, что несправедливо, как ты говоришь, обошлись с тобой, или не пожалеют, будут ли прощения у тебя просить, ты ничего этого не услышишь.
Честно говоря здесь я уже несколько покривила душой, потому как сама твердо уверена в существовании загробной жизни и всего прочего, но поскольку мой собеседник, судя по всему, на самом деле не верующий, то говорить об аде и грешниках бесполезно. Лучше идти с точки зрения атеизма.
-Ну хоть знать буду, - неуверенно заметила Оля.
-Тебя уже не будет. Понимаешь, глупость это все. Ты не увидишь ничего и не услышишь. Ни венков, ни слез, ни раскаяния. Ничего назад вернуть уже будет нельзя.
-Все равно. Зато не будет уже тупых дней и этой тупой жизни.
-Так ты считаешь, что покончить с собой - это поступок сильного человека?
Незаметно для себя самой, я начинала злиться. И отчасти на себя же, ведь я сама, не так давно, тоже подумала не покончить ли мне разом со всеми проблемами. Один прыжок в пропасть и все кончено, шаг на небо просто ерунда. Теперь же я поняла, что все это от малодушия.
-Храброго.
-Так поступают трусы. – заявила я.
-Трусы влачат жалкое существование, а храбрые мигом кончают с этой иллюзией жизни.
-Слабаки делают и то и другое. Слишком трудно изменить что-то в жизни, а покончить с собой слишком легко, вот только немного страшно и чуточку больно.
-В этой жизни ничего нельзя изменить, можно только оборвать ее. Это единственное, что у нас есть, единственное, чем мы владеем, все что можем противопоставить режиму.
-Как умно сказано, противопоставить режиму. Это ты, наверно, где-то услышала. Как хорошо, что не все люди такие, а то бы человечество просто вымерло. Все б разом покончили с режимом.
-Смейся, смейся. А сама, интересно, что ночью делаешь на пляже с сумками. Выгнали? А может ты сама топиться пошла?
-Во-первых не выгнали, а сама ушла, - самовлюбленно ответила я, - а во-вторых, да, часов пять назад у меня мелькнула малодушная мысль не спрыгнуть ли с обрыва. Теперь зато, когда ваше сиятельство на моих глазах со всей серьезностью пыталось сделать тоже самое, я поняла насколько глупо было так думать. Зря думаешь, что человек единственно чем обладает, так это правом распоряжаться совей жизнью. Жить или не жить. Как раз этим он и не распоряжается. Я все же, человек верующий.
-Первый раз вижу верующего в косухе, - усмехнулась Оля, - в церковь ты тоже в бандане ходишь?
-Мое дело в чем ходить, я в этом только перед Творцом отвечу. Так вот, я человек верующий и считаю, что только Создатель, давший каждому из нас жизнь, может распоряжаться ей. А все испытания даются нам на проверку и не больше чем каждому по возможностям, как говорится. И мы должны их преодолевать. Ты сидишь и ноешь, что жизнь отвратная штука. Так подними свой зад, пойди и измени ее. Докажи родителям, что твой образ это не выдумка, а часть тебя, твое выражение. И не доходи до крайности, другие люди не должны страдать от твоих увлечений, - я сама не заметила, как уже стояла и, нависнув над девушкой, махала руками, жестикулируя и доказывая, - хотя, по моему убеждению, вся эта твоя субкультура проходящая. Пройдет время, перерастешь, настроение измениться и пристрастие тоже. Такая философия приходящая, ты не можешь всю жизнь быть самоубийцей.
Оля сама тоже медленно поднялась и скривившись в ухмылке ответила:
-Такая умная? Вот сама и подними свой зад и иди исправлять свою жизнь, нечего мне тут лекции читать.
-А ты права, - ответила я, вытаскивая из-под столика сумку, - если когда-нибудь встретимся, обсудим, у кого как жизнь сложилась и может ли человек в ней что-то менять.
Я закинула сумку на плечо, взяла футляр с гитарой и, не попрощавшись, направилась вон из кладбища.
Удивительное дело, но оказалось, что я сама знала что надо делать, чтобы разрешить сложившуюся ситуацию, знала, что нельзя опускать рук и надо идти только вперед, не оглядываясь и не жалея, для чего нужно сразу поступать так, чтобы не раскаиваться в последствии. Странно, но наверно человек всегда сам знает как ему надо поступать, другое дело ему по каким-то соображениям не хочется делать так и он склоняется к чему по легче и побыстрее. Стоит только покопаться в себе, как можно найти решение.
Теперь уже я сама мечтательно подняла глаза к небу, мысленно говоря спасибо за подсказку и прося сил для борьбы. Непогода понемногу стихала и на небе, среди туч, появились рваные проблески усеянного звездными осколками бархата неба.