Проклятие рода Уиллоуби. Часть VI

Часть VI
- Проклятие рода Уиллоуби – это мой старикан, - заявил мне без обиняков юный Джон. Уж не знаю, кем он себя возомнил и как хочет себя называть, Уиллоуби или Джонсон, какое мне дело? Да, я рассказала ему о том, что мне поведал мой дядя, но выложила далеко не все, только часть правды. Еще не хватало за те гроши, что он мне одолжил под процент. Пришлось с ним торговаться.
- Двести фунтов.
- Пятьдесят. И не больше.
- Меньше, чем сотню, можете даже не предлагать.
Клянусь, не будь я в таком отчаянном положении, и не подумала бы заключать сделку с таким наглецом. Никогда не хотела зависеть от чужих прихотей, милостей и подачек, но так уж сложилось, нет смысла роптать.
Отец Бентли, мой дядя, не мог устоять перед мирскими соблазнами. Ладно бы – женщины (хотя и это затратно, но тут уж я верю в его чувство меры, он все-таки был далеко не молод, а уж энергичность – совсем не его черта), но такое искушение, как азартные игры, подкосило его и опустошило семейный бюджет.
- А вера – ну, как же ваши молитвы, дядюшка? – в отчаянии пыталась я до него достучаться, зная, что верит он искренне. Увы – лучше бы он был обыкновеннейшим карьеристом, тогда мы бы жили иначе. И мне не пришлось бы шить на дому и угождать капризным клиенткам. Но дядю я все же любила со всеми его ошибками, слабостями, заблуждениями – мне просто некого было больше любить. Сводный брат – да, конечно, но он же ребенок.
- Сара, душа моя, я молюсь ежедневно и ежечасно, поверь мне.
Я верила. Ну, а что толку? Сам раньше морщился, говоря о том, «с людьми какого сорта вынужден иметь дело», выслушивая исповеди должников, банкротов, мошенников. (Хотя и понимал, конечно, что это совсем не по-христиански, но священнослужители отнюдь не свободны от самых распространенных мирских предрассудков.) А потом человеком «такого сорта» стал сам. Долги его приходится выплачивать мне, а брата учить – самой. Не знаю, видит ли он нас с Небес, я даже надеюсь, что нет, потому что все это его безмерно его огорчило бы.
Но я не собиралась рассказывать Джону о дяде, это он поносит всех своих родственников во всеуслышание – не знаю, как он собирается преуспеть, до такой степени не умея владеть собой. У меня для окружающих есть свои маски – «оскорбленная добродетель» или «расчетливая деловитость». Сколько я помню себя, во мне была некая двойственность: я могу злиться, кричать, топать ногами и производить впечатление неуправляемой фурии, в какой-то степени мне это на руку, мне нужно, чтобы меня побаивались и не липли с сомнительными предложениями такие кретины, как Джон. Любой, самый банальный и опереточный лексикон, подойдет для этого. В то время как некая совершенно невозмутимая и хладнокровная часть меня спокойно на все это смотрит.
- Ваша мать была не Уиллоуби, им как раз был ваш отец, - сказала я Джону. Он просто затрясся от злости.
- Вы что, издеваетесь, барышня?
Мне стало смешно, но я не подала виду, а снова вытаращила свои глаза, и он вздрогнул. Знаю, что взгляд у меня бывает пугающим.
- Вы разве не слышали историю о похищении одного из детей вашего дяди еще в младенчестве?
- Слышал, конечно, но у него такое количество этих младенцев – я даже их всех не упомню, по мне так – одним больше, а одним меньше… я сам и внимания не обращал.
- Частный детектив его обнаружил, но уже живущим в другой семье. Много лет искали ребенка и все же нашли. Его усыновили некие Джонсоны. Мэтью Джонсон на самом деле Ричард Уиллоуби. Он был крещен дважды – в католической церкви и в протестантской. Вырос и был воспитан как протестант, естественно, окружение на него повлияло. В юности в том, что касается веры, ваш папочка был довольно упрям. Семья не хотела смириться с потерей одного из наследников, а католическая церковь – с потерей одной из душ. Его решили во что бы то ни стало вернуть в лоно семьи и истинной веры.
- Господи, у меня голова идет кругом от всего этого! – простонал Джон, совершенно выбитый из колеи. Но я продолжала рассказ, желая отделаться от него как можно скорее, отметив про себя, что имя Господа он упомянул не в издевательском смысле, возможно, с ним это было впервые.
- Как можно было сделать это? С помощью брачных уз. И для этой роли выбрали вашу мать. Она была приемной дочерью, так что здесь не было даже кровосмешения. Правда, сама Хелен этого не хотела, но поскольку ее воспитали из милости, на нее всегда можно было надавить, внушив ей, что ее долг – поступать так, как нужно главе вашего рода. На тот момент им был ее приемный отец. Они с моим дядей составили план: сначала Хелен меняет веру, чтобы убедить Мэтью в искренности своих намерений, а потом, уже будучи миссис Джонсон, использует все свое влияние на него, и ваш отец сдается на милость моему дяде.
- Опять поменять веру, что ли? Сразу обоим? О, Господи! – Джон закрыл лицо руками. Я втайне надеялась, что он уже забыл о том, сколько я ему должна, слишком ошеломляющей для него оказалась та информация, которую он получил. Но понимала: с такими, как он, надо все время быть начеку.
 - Ваша мать заболела и умерла. Она не успела осуществить свои намерения. А процесс это долгий и не простой.
Об одном я ему не поведала, самом, может быть, важном: если после смерти Хелен Джонсон супруг ее все же захочет стать католиком, то по завещанию приемного отца Хелен, Джорджа Уиллоуби, он получит стабильный и довольно приличный годовой доход. Существование его станет безбедным и благополучным. А лицо, которое окажет ему нужную духовную помощь, получит вознаграждение, и не такое уж маленькое.
Судя по рассказам Джона, отец его человек мягкий и безобидный, и слабость его извинительна и совершенно невинна – желание казаться истинным джентльменом. Возможно, ему так мало нужно для счастья – нежная улыбка, комплименты и восхищение его умением вести разговор. Боже мой! Всего-навсего? С ним же так просто поладить. А мне нужны деньги.
Портрет Хелен Джонсон – это первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла в гостиную майора. Златокудрая голубка – какой контраст по сравнению с моей вороньей гривой и ястребиным в иные минуты взором. Возможно, я не в его вкусе. Но ничего – это поправимо, и я знала, как.
- Простите ли вы мне невероятную вольность, которую я позволила себе, явившись сюда без приглашения?
Майор просиял.
- Знаете, мисс, в наше время мало кто так изъясняется, в особенности молодые леди и джентльмены… сейчас все условности, которые составляли главную прелесть для моего поколения, безжалостно отметаются, высмеиваются и уничтожаются. Как это прискорбно.
- О, да! Я знакома с вашим сыном, он много о вас рассказывал, знаете, мне показалось, что в глубине души он осознает, что мог бы многому научиться от вас, и сожалеет, что пренебрег возможностью получить лучшее воспитание в мире.
Майор покраснел.
- Ну, что вы, мисс, я человек простой, скромный… - он прослезился от умиления. И в моей душе шевельнулось что-то похожее на нежность к этому совершенно невинному (пусть и по-детски тщеславному) человеку. – Но так приятно, когда говорят такие слова, и от всей души…
Он взглянул на портрет покойной жены, потом на меня.
- Хелен тоже так думала. Так странно – вы кажетесь непохожими, но это лишь внешний контраст, а внутри…
Так-так, его мысль заработала в нужном мне направлении. Стоит ли мне рассказывать дальше? Подробности наших духовных бесед, его обращение, день нашей свадьбы, выплата всех долгов моего покойного дяди… пусть воображение читателей доскажет все это за меня, нет нужды углубляться в то, что ясно и так. Цена, которую мне нужно платить за стабильное и комфортное существование, для меня приемлема и не тягостна. Доказать, что майор – Уиллоуби, сейчас уже невозможно, но для получения им наследства это совсем не препятствие, а фамилия для меня не имеет значения, пусть по этому поводу бесится Джон.
Я – последний рассказчик, и я ставлю точку. С самыми наилучшими всем пожеланиями.
       ваша Сара Амелия Джонсон