Третий раз

Лодка лежала у холма – лысого и продрогшего, жмущегося к укутавшейся туманом роще. Деревья тоже мёрзли и тянули свои обледеневшие пальцы к теплу живого существа. Теплу, которого так мало на то, что бы обогреть все эти ветви, стволы, корни...

Человек кутался в свои тонкие изорванные одежды, и рывками оттаскивал лодку к реке – чёрной, бесконечной, медленной как само время. Давно умершая древесина судёнышка колола пальцы острыми иголками страха. Но вот вода уже близко, всё чётче слышно как она с похоронным стоном накатывается на берег. Спадает. Накатывается. Спадает снова. Зовёт. Манит. Хочет поглотить.

Беззвучно плюхается судёнышко – и качается, зачерпывает воду низкими бортами. Человек неуверенно залезает внутрь, берёт весло, и погружает его в вязкую черноту воды. Леденящий холод волнами проходит через древесину, касается рук, распростроняется по всему телу, сковывает, давит, отбирает по крупице тепло, а вместе с ним – жизнь.
В муторной тьме ничего не разобрать, но человек знает, что его цель - достичь другого берега. Ещё он уверен в том, что берег этот – очень далеко. Как до него добраться, если сил есть только на пару гребков? Один... Два... Три... Лодка идёт увереннее, быстрее, но река всё так же поглощает силы – она здесь единовластвующая царица, ей достаётся всё, что соприкасается с её маслянистой поверхностью. Весло всё тяжелее, оно тянет за собой в пучину, хочет, что бы руки прикоснулись к воде, что бы его хозяйке легче было пить сладкую жизнь…

Это неправильный мир. Где звёзды? Где луна? Только сплошная чернота вокруг. Периодически становится светлее – но где он, тот источник света? Кажется, что просто застоявшийся воздух начинает слабо фосфоресцировать. Ненадолго. А потом устаёт – и снова ничего кроме тьмы... Иногда налетает ветер. Ничем не пахнущий. Не прохладный. Не жаркий. Никакой.

Двадцать две ночи назад он попал сюда, и до сих пор не поймёт где оказался, и почему всё ещё жив. Он не ел и не пил – но ни голод, ни жажда не мучили его, а даже если и захотел что-нибудь съесть – ничего не нашёл бы. И скорее река выпьет тебя, чем ты её.
С тех пор он шёл – шёл вперёд. Его тянуло повернуть – но что-то говорило, шептало призрачным голосом, что нельзя. И он не сворачивал, шёл сутки за сутками – чередованиями абсолютной тьмы и жалкого, тусклого, блеклого подобия дня. И с каждым часом сил оставалось всё меньше, а разум как бы погружался в паутину, и когда он совсем уже разочаровался куда-нибудь дойти, на горизонте замаячила река…

За правым бортом раздался глухой всплеск, только тогда человек понял, что заснул на ходу, и упустил весло в воду. Ещё вчера он бы отчаялся, но сегодня ему странным образом было всё равно. Лечь на дно и заснуть, пусть вода несёт его куда захочет.

Небо ли это? Идеальная чернота. Нет туч, нет ничего. Или это просто закрыты веки? «Да», подумал он, «так и есть… там пустота», и от этой мысли ему почему-то стало теплее. Ощутив в себе приток сил, он сел, и с удивлением обнаружил впереди отблески огня. Посреди бескрайней водной пустыни был остров, совсем небольшой, всего шагов десять в поперечнике, и на нём горел костёр. На глаза навернулись слёзы – слишком ярко после двадцати двух суток тьмы.

Лодка беспристрастно дрейфовала мимо острова. Казалось, что течение огибает одинокий осколок суши, несущий на себе огонь – возможно, единственный во всём этом неправильном мире. Ещё вчера он бы отчаялся, бросился бы в воду в надежде вплавь преодолеть не такое уж и большое расстояние до суши… Но сегодня ему уже было всё равно. Да и не доплыл бы – уж это он знал точно. Как только тело погрузится целиком в реку, она задушит его в своих ледяных объятьях, высосет остаток тепла, поглотит… Возможно, это единственное чего он до сих пор боялся. И поэтому с равнодушием отвёл глаза от слишком яркого костра и лёг на дно лодки, захлопнув веки. Пустота поджидала его. С новой яростью накинулась она на уставший и безразличный практически ко всему разум человека, и принялась пожирать остатки мыслей.

- И что, ты вот так просто возьмёшь и уплывёшь? - женский голос. Грустный и какой-то невероятно знакомый, - Ну и плыви. Плюй на всех, плюй на меня, плыви себе дальше, не оборачивайся. Как всегда делал. Плыви себе… - голос сорвался в плач, в рыдание. А веки такие тяжёлые, свинцовые. А голос такой знакомый…

Что это за звук? Как будто бы всплеск. Лодка перестала следовать за течением…
Человек открыл глаза, и по началу не понял что увидел. Но потом разобрал, и ужаснулся – по пояс в воде, в этой чудовищной чёрной реке находилась женщина. Её лицо было сосредоточенно до такой степени, что казалось каменным, руками она вцепилась в борт и подтягивала лодку к берегу, к острову, на котором горел такой чужеродный и такой яркий костёр. Глаза человека слезились от ослепляющего огня, но он невероятно чётко различал лицо женщины. Знакомое, до ужаса знакомое лицо. Кровь стекала с её прикушенной нижней губы, и тяжёлые капли падали в воду, только и ждущую этого. Женщина застонала и в последнем усилии выволокла судёнышко на отмель. Днище намертво засело в прибрежном песке.

- Никуда, никуда ты не уплывёшь, слышишь меня? Никуда не уплывёшь! Хватит, надоело! Хватит! Всё, это был последний раз! Хватит! – женщина кричала сквозь душившие её слёзы, мокрая юбка прилипла к ногам а босые ноги по щиколотку находились в воде.

Человек сам был готов расплакаться – он ощущал себя невероятно виноватым перед этой женщиной. Он был уверен, что знает её, хоть и никак не вспомнит откуда. Он выпрыгнул наконец из лодки, бросился к женщине и заключил её в объятия.

Её тело было ледяным. Лицо – синим, ресницы покрылись инеем, а слёзы замёрзли на щеках. Чёрная река высосала из неё всё тепло.
- Не уплывёшь… - в последний раз сорвалось с окоченевших губ…

***

Веки были такими тяжёлыми, как будто вылитыми из чистого свинца. Голова гудела, словно потревоженный улей диких ос. А через секунду он почувствовал всё своё тело – и лучше бы этого не происходило. Чудовищная боль абсолютно в каждой клетке, в каждом атоме захлестнула его как настоящее цунами. И он закричал.

- Чёрт, как, ну как он проснулся? Срочно отключите его, он же от болевого шока сейчас скончается! После всего того что случилось, мы не можем его потерять!
Ещё минут двадцать три медсестры и врач метались вокруг орущего, трясущегося, обгоревшего и изломанного, но живого человека. И в итоге им удалось вернуть его в медикаментозную кому...

- Чёртов самоубийца, - врач стирал рукавом пот с лысины, обрамлённой каймой седых волос, - Два раза травился. А тут решил соригинальничать. Влетел на своей тачке на скорости под двести в стену, всё себе переломал, обгорел. Почки отказали. Но жив остался, сволочь. И мать угробил – я же знал что она пересадки не выдержит, что ж я её послушал то! Эээх… - доктор махнул рукой и залпом глотнул прямо из мензурки пятьдесят грамм чистого спирта. Покривился, покашлял, и накапал себе ещё немного из бутыли, - Если этот поганец после всего этого помрёт – я не знаю чем клянусь: вытащу его прямо из ада и собственноручно придушу. А потом ещё раз. И ещё раз. Пока не надоест…

***

Человек сидел у костра, обнимая мёртвое, окоченевшее тело такой знакомой откуда-то женщины…