Аминь

АМИНЬ



       Он отвечал им: ничего не требуйте более
       Определенного вам
       Евангелие от Луки гл.3 ст.13

       
       
       -
В ту ночь мне не спалось. Все странно перемешалось в этой уставшей берлоге Морфея и, мысли прыгали с одной скамейки на другую, привлекая своим движением странные, нелепые сны. Ужасно мешала, льющаяся, откуда-то вода. Унылое шуршание капель, встретившее меня в начале вечера под утро переросло в уставшее хрипение. Как будто вернулись времена потопа и гнева гос…., ну нет хватит. Стоп. Смех. Внезапно мне послышался смех, я нехотя открыл глаза.
       В комнате было серо, тоскливо и как то по детски понятно- вот дверь, вот три глиняных сосуда, наспех сколоченная табуретка, да недопитая бутылка ячменной браги, которая медленно откатилась от тени человека на потертой глиняной стене… И тут меня дернуло, затем следующий удар заставил подняться с постели и я метнулся к стене. Я, поскользнулся на песке и тут, мое тело сотрясло ударами сотен маленьких серебряных колокольчиков, они барахтались в моей голове и сотрясали внутренности мелодичным перестуком. Тень смеялась. Я вздрогнул. Порыв ветра рванул мои волосы, я посмотрел на стену. В этот миг тень медленно переворачивалась на глиняной стене. Переворачивалась, как мне показалась со скрипом, как страница из древней книги библиотеки моего отца. Медленно настолько, насколько может быть медленной последняя минута, я видел, как тень грань за гранью…становилась белой.
       Удар, распахнутое окно и я устало протираю глаза, лежа на песчаном полу.
Сон. Усталость. И рисунок маленькой рыбки на песке уже раскидывает уставший не выспавшийся ветер. Я вздрогнул. Мне хотелось сказать, что то…извини, прошептало мое усталое сознание.
       Звон. Звук разбитого стекла. Я проснулся на кровати, завернутый в скомканное шерстяное одеяло. В окне, трепыхалась ветка дерева. Когда-нибудь я вырублю все деревья в ста метрах от своего дома. Поднявшись с кровати я распахнул окно, попутно высвобождая застрявшую ветку.
       На улице было пасмурно и тихо. Разбрасывая грязь, по улице промчался черный автомобиль, залаяли собаки. Наверное, я к этому никогда не привыкну. Я взял сигарету и закурил…хотя, к этому ты привык довольно быстро, поприветствовала меня случайная мысль, в 50 год от рождества Его…



       -
       Они опять закричали: распни Его!
       Евангелие от Марка гл. 15 ст.13

Ветер развивал старинные гобелены в недрах застывшего утреннего храма.
Колонны отзывались утробным звенящим гулом. Гобелены молчали. Сегодня был день тишины, день странного пасмурного неба. Ветер кружил по залам выплевывая из под себя листья и пыль. Он кружил по огромному спящему дворцу.
       Ветер утих, добравшись до главного, спрятанного в глубине извилистых и странных переходов, зала. И теперь лишь тихо шелестел в его закоулках, нашептывая туманные слова тому, кто там был.
       ОН был там…застывший замерший посредине этого мраморного круга увитого по краю огромными колоннами. Он молча сидел на гранитном камне в самом центре зала. Незаметная, сутулая фигура в сером холщовом плаще.
       Ветер подул сильнее, растрепав Его длинные спутанные волосы. Ветер пел. Он не обращал внимания. Его пальцы нетерпеливо терли гудящие от боли виски, а губы медленно выводили чуть слышную звенящую мелодию.
       Он вздрогнул, схватился за голову и что-то прокричал. Ветер не понимал его слов, он чувствовал неясное чувство серого чуть теплого цвета и больше ничего. Ветер взвыл и, развернувшись, умчался прочь из серого холодного храма.
       Он упал на пол и заплакал. Но тут же поднялся, устало, слегка небрежно отряхнул плащ. Слезы медленно втянулись назад. Улыбнувшись, он поднял взгляд на стену. Ему улыбался потертый, помятый портрет. Все тот же красный парадный плащ, все те же руки державшие в руках позолоченный шлем. Он медленно подошел ближе. Суровое, затертое сотнями рук, тысячами глаз лицо слегка надменно взирало с портрета. Но взгляд…взгляд, как долго он смотрел на этот взгляд. День. Ночь. Он больше не смеялся.
       Ветер вернулся, и вновь зазвучала, заискрилась, мраморная музыка храма.
Он не хотел ее слышать. Он подошел ближе. Совсем вплотную к портрету, протянул руку, но не прикоснулся и лишь погладил пульсирующий возле портрета воздух. Он встретился с ним взглядом в первый раз за столько лет.
       - Вот видишь Пилат - прошептал он и, развернувшись, быстро пошел прочь.
 Ветер летел за ним, раздувая и играясь с серой хламидой плаща. Спустя полчаса лишь тени шагов еще иногда звучали на мраморном полу.


       ---------
       Когда ты будешь вопить, спасет ли тебя сборище
       Твое?- всех их унесет ветер, развеет дуновение;
       А надеющийся на Меня наследует землю и будет
       Владеть святою горой моею.
       Евангелие от Исаия гл.57 ст.13

Я тихо и устало выбрался из дома. Я шел, как будто бы умел ходить всего день назад и, учиться было нечему. Я месил грязь на непонятной цвета дороге, двигаясь к рынку. Купить пожрать,- еда единственная хорошая вещь в дни отделенные от понимания веры. Наверное, за подобные мысли я должен гореть в пекле, так чтоб это видели все. Но я горю, горю, а мысли здесь, и никто ни одна тварь господняя и не очень не видит этого. Обидно до слез. Черт, побери, прости господи, но обычно я набожный тип.
       Хотя да я же такой. И ты такой. И в это 50-летнее празднование все видят сияние твое славы. А Я? Я слегка уклонился от упавшей с небес молнии. Смешно. И я смеялся стоя на этой убогой торговой площади. Странно но во всех четырех Иудейских городах в которых я был все Твои храмы начинались и оканчивались рынком. Ты бежал от этого. Видимо прибежал.
       Я шел покупать что-нибудь из еды. Остановившись возле торговца, я начал выбирать яблоко покрупнее. И этот человек в грязном фартуке крича и возмущаясь доказывал мне превосходство этих яблок над другими. Да, он даже называл их апологетичными, этого я не понял и нашел яблоки попроще. И подешевле.
       Я откусил кусок от немытого стертого фрукта и меня обнял шум нарастающей, красивой и гидрообразной толпы.
       - Марфа бери что побольше.
       - Тулия обернись, ты что за тобой мясо как будто только что из закромов Луки
       - Куда же ты толкаешься?
       - Толкаются в церкви на исповеди
       - Не поминай бога всуе!!!
       - Правильно говорите. Негоже!
       - А то, что все это корыто накроется как лет через 30 точно, это гоже?
       - Не нам решать это с тобою бабка!
       - Идите в жопу диалектики, колбасу не загораживайте.
       - А коль не принял Он за нас грехи людские, да и Пилатом Святейшим помилован был то и живите в раю, покуда рай наш цветет и пахнет.
       - Глядя на тебя понимаю, что не так уж хорошо он пахнет!
       - Не трожь колбасу богохульник!!!
       - За колбасу ответишь, коль в Него не веруешь, сука!
       - А я тебя и на том свете после смерти Сына Божьего горло перегрызу.
       - Драка на рынке запрещена законом!
       - Мы не деремся, мы беседуем.
       - Правильно глаголишь Марфа и не со зла , а по делу торговому.
       - И в устах разумного находиться мудрость, но на теле глупого розга!
       - Не будет розг, мужик. Все. Сейчас куплю кусок мясо. Пару яблок и уходим.
       - Валите! Все сдохнем. Там и разберемся.
       - Бог с тобой разберется идиот.
       - Чего?
       - Мясо нынче уж что-то обычного дешевле, уж не протухло ли?
       - Сама ты старая протухла, насколько я помню лет двадцать назад.
       - Бог разберется? Разобрался уже. Собирай нас стражник господень.
       - ха хаха
       - ха ха ха
       -хахаха
       - хххххх
       - аааааа
       - Ну и как по твоему? Это свежее мясо?
       - По моему только что из кущ мясобойни.
       - Я будто с ним целуюсь…
       - Как будто поцелуй…….нет не то.
       - Возьми корзину и неси домой старая дура. Все за нас решено.
       - Все и так за нас решено и все по новому.
       - И мясо дорожает.
       - Точно.
       - И срать хочется.
       - Не при людях!
       - Я что же не человек.
       - А если увидят?
       - Увидят? Через тридцать лет пусть собирают. Я лично освещу.
       - Кто-о здесь речи читает нечестивые? Кайтесь!
       - И до рынка дошли. AMEN.
       
       Я доел яблоко и вспомнил о ней. Цель моего визита в храм висела перед моими глазами и я, проводив глазами скрипящую толпу направился вверх по дороге к храму. Я расталкивал всю эту многоликую многонациональную мало что соображавшую тину людей, стараясь не быть смытым. Я слегка уклонился от пробежавшего джентльмена с зонтиком и чуть не врезался в, затерянный среди базарной площади лоток с сотовыми телефонами.
       Торговец-араб с непреодолимой тоской в глазах уставился на меня.
       - Здравствуй друг.
       - Приветствую- пробормотал я
 - Телефон нужен?
 - Зачем? Мне и звонить то некому.
 - Как некому? Мне звонить будешь! У меня он один на всю Иудею.
       Я понимал его непреодолимую тягу к общению, но общение с торговцем сотовых не входило в мои планы. И поэтому я вежливо извиняясь начал отступать.
       - Ай ну и люди, ну и время…ретрогады сплошные. – Причитания унылого продавца телефонов начали меня раздражать, но напирающая со всех сторон толпа не позволяла быстро и безболезненно попрощаться.
       - Сколько- спросил я и глаза араба засияли как Александрийский маяк, если верить рассказам моего отца.
       - Одна серебряная монета…для хорошего человека, почти задаром отдаю.
 Решив не в ступать в бесплотные и, наверняка унылые торги, я бросил монету на стол, бросил телефон в сумку, и как можно быстрее бросил свое тело прочь с рынка. Сзади неслись восхищенные крики ожившего араба, с приглашением заходить когда пожелаю за новыми моделями. Имени его смешавшегося с топотом ног я так и не расслышал. Что-то вроде Махмета, да и не важно это было в общем.
       Я почти бежал по крутому склону, сбивая ноги об глупые тяжелые камни. Меня чуть не сбили велосипед и лошадь, но я умело выносил свою человечность из этого водоворота. Пыль улеглась и я быстрым шагом, насколько это позволяли оттоптанные и избитые ноги, подходил к полусфере белесого храма, растущего из белого разбросанного хлопьями нелепого известняка Под ногами почему то хлюпала грязь. Я почти дошел до серой двери входа, но тут слева от меня послышался дикий рев мотора. Не разбираясь в причине неудобства я отпрыгнул в сторону. Дорогу в гору шла узкая и проехать если и могли то по мне.
       Я процарапал лицом грязь и в тот момент пока еще тело сантиметр за сантиметром погружалась в пюре лужи, я краем глаза заметил пролетевший мимо автомобиль. Многое в этом месте меня смушало до сих- пор. Напышенная серьезность и сто грамм дешевого фарса, так однажды обозвал происходящее мой знакомый. Изрядный алкаш и хороший человек. Все эти мысли строем пробежали в моей голове пока я пытался вернуть луже все то что попало мне в рот.
       Я протер глаза и уставился в грязную серо-мутную воду. В этот миг я мог поклясться что в хлюпанье и журчании лохмотьев грязи я слышу смех. Смех. Музыка. Смех. Вода капля за каплей стекала с моего лица в почти полную лужу. Кап. Кап. Кап. Дзинь.
       С последней каплей тело мое наполнилось стуком, звоном, дребезжанием сотен маленьких колокольчиков. Вода густела, покрывалась трещинами. Корка лопнула и…….



       Тогда сказал царь слугам: связавшим
       Ему руки и ноги, возьмите его и бросьте
       Во тьму внешнею: там будет плач
       И скрежет зубов;
       Евангелие от Матфея гл.22 стих 13


Толпа собиралась к подножию дворца- пыльными струями стекаясь с разных концов города. Прокуратор поднимался по мраморным ступеням в комнату где держали этого больного проповедника.
       - Ждите- коротко бросил Пилат двум стражникам, и зашел внутрь, закрыв дверь.
       Худая фигура в серой хламиде с длинными растрепанными волосами стояла напротив окна. Она не повернулась услышав шелест сандалий позади себя.
       - Ты пришел за мной правитель Иудеи? – голос серебром резанул по щеке Пилата
       - В какой то мере. Но ответь мне сначала на вопрос- ты царь Иудейский?
       - Ты говоришь…это с целью обличить меня в грехах тяжких? Напрасно…не совершено мной ничего, как это говориться вопреки закона Римского. Я чувствую твою боль прокуратор, твой страх. Не мучай себя пустыми разговорами с нищим проповедником, мне почти нечего отдать тебе. Отдай меня первосвященникам, пусть они скормят меня богу Своему.
       - Их бог не ровня мне.
       - О да иначе ты и не мог сказать, опора кесарева трона. Тиберий он ведь тоже где-то бог.
       Но ты пришел не хвалится. Для чего же наша встреча? Я не могу сказать тебе ничего нового. Я сказал уже все людям окружавшим меня.
       - Тебя наверняка убьют и поэтому не волнуют меня здесь вопросы божьей правды и всемилости- рожей я не вышел да и в поступках моих не найти небесной благодати. Работая свинопасом, перестаешь замечать, что-либо кроме свиней и дерьма.
       - За редким исключением видимо - фигура в сером заливисто засмеялась.
       Пилат замер. Солнечные зайчики рассыпались по комнате и, вздрогнув, вернулись в складки серой хламиды. Пилат молчал.
       - Ты, наверное, хочешь сделать единственный в своей жизни благой поступок прокуратор?
       - Можно и так сказать проповедник. Хотя бы один. Ты ближе мне и понятней всей этой пыльной вонючей провинции всех этих скотов с их новыми старыми и средней давности богами. С непонятными культами и жестокими нравами.
       - Ты устал прокуратор, я вижу это
       - Да и поэтому я решил…
       - Хорошо- перебив Пилата прошептала фигура- но подумай еще раз прокуратор. Благими идеями не строится мост в царство небесное.
       - Бесполезно говорить проповедник, я сделал свой выбор. Но кое о чем я все же тебя попрошу.
       И наклонившись, Пилат прошептал ему несколько слов. Их смысл тут же подхватил и унес ветер.
       Прокуратор вышел из комнаты и быстрым шагом направился навстречу с народом. Вытирая пот с загорелого лба Пилат думал о том, насколько он не любит Пасху. Он был уже немолодым человеком и подъем по ступенькам дался ему нелегко. И вот он уже стоял перед дверью за которой каркала, выла и плевалась веселая, праздничная Иудейская толпа.
       - Ну ****ец- пробормотал Пилат и рывком открыл дверь.
       Ветер прошелестел по площади набитой людьми. Растрепал их волосы и расположился на одной из крыш наблюдая за тем, как распахнулись малые ворота дворца и оттуда поправляя чуть сползший с белоснежной туники алый плащ вышел Пилат.
       Ветер смотрел и слушал. Пилат поздравил жителей Иудеи со святым праздником Пасхи, пытаясь натянуть улыбку на свое худощавое лицо. Толпа ответно взвыла, натягивая улыбки на собственные лица. Взаимная любовь толпы и Пилата всегда балансировала на грани полного провала. До того как начнется стандартная развлекательная программа и все будут пить и грабить магазины, должно было произойти что то интересное. И это видел ветер, это чувствовала толпа, это знал Пилат. Ветер решая подлететь поближе, пыльным облаком сорвался с крыши.
       - Итак по сложившийся давней традиции- громыхал с трибуны Понтий Пилат- я отпущу в этот праздник одного из преступников, на усмотрение народа сего.
       - Знаем мы этот обычай получше тебя прокуратор- из расступившийся толпы вышел первосвященник и поднялся на ступеньку вверх, становясь как можно ближе к оцеплению и Пилату,- так что же ты можешь предложить нам?


- Кого же мы отпустим - не обращая внимания, продолжал Пилат - Варраву - убийцу и бунтовщика, известного в народе как «Кровопийца», или проповедника, имя которого известно всем здесь находящимся?
       Прокуратор с тоской посмотрел в сторону стражи, а толпа прошипела- Ва-р-р-а-а-в-а!
- Я повторю вам вопрос свой, кого вы выберите убийцу или праведника.
       Прокуратор чуть заметно кивнул охранникам возле ворот, а толпа пролаяла- Вар-ра-ва!!
- В последний раз…
- Хватит последних раз прокуратор- закричал, сверкая мутными глазами первосвященник- народ сделал выбор свой!
- В последний раз- сохраняя спокойствие, и вытирая дрожащей рукой пот со лба, начал прокуратор- я спрашиваю стадо это, кто вам нужен?
       Прокуратор положил руку на рукоять меча, а толпа с воем и смехом, проревела- Варрава! Варрава!! Варрава!!!
- Ну что ж да будет так- в наступившей тишине прокуратор Иудей направился к одному из стражников, стоящему чуть в отдалении возле самих ворот. Тот кивнул и зашел в ворота, вернувшись через минуту.
 - Вот вам козлы! Жрите! Это ваша кровь в нем!- под дикий рев Пилата, мешавшийся с гулом толпы отрубленная голова Варравы, помогая себе волосами, как крыльями взлетала над толпой. Кровь потоком ринулась на мраморные ступени дворца. Глухой удар о песок, глухой удар и хлюпанье студенистой жижи, провозгласило приземление Варравы.
 - А проповедник будет моим подарком на Пасху!- выкрикнул в разинутые рты Пилат.
 - Не имеешь права прокуратор! Один преступник должен быть казнен, а иначе народ взбунтуется!- протерев рукой расширенные зрачки глаз, первосвященник поднял злой насмешливый взгляд на Пилата и ухмыльнулся.
       Пилат ухмыльнулся в ответ. Харкаясь кровью первосвященник уже падал пытаясь ухватиться за проткнувший его меч. Центурион по прозвищу Крысолов улыбнулся, и голова первосвященника покатилась в гости к Варраве, не выдержав знакомства со сталью.
Глухой удар о песок, глухой удар и хлюпанье студенистой жижи.
       - Все по закону- выкрикнул Пилат и зашел во дворец.
 Стража за его спиной уже начинал разгонять растерянную толпу. Ветер замел две бурых лужи на песке и оправился по делам.

 


       Претерпевший же до конца- спасется.
       Евангелие от Матфея гл. 24 стих 13


Я очнулся лицом в луже. Народ, собравшийся вокруг что-то ворчал. Кажется уже послали за гробовщиком. Я поднялся из грязи под удивленные возгласы народа. Покачиваясь, как в хмельном угаре я побрел вверх, по дороге к храму, пытаясь на ходу отряхнуть налипшие комья грязи. В голове вертелась странная мысль о том, что я уснул почти на его ступенях.
       Возле дверей меня нагнал человек в нелепом зеленом плаще и кедах.
       - Постой. Постой, путник - он очень запыхался и пытался отдышаться. Он схватил меня за плечо будто боялся, что я куда-то убегу и, справившись с отдышкой спросил- Ты точно не умер?
       - Что? – Я недоуменно поднял на него глаза, стараясь скинуть с плеча вцепившуюся в меня руку. На вид человеку было лет шестьдесят и, если бы не крашеные в цвет плаща волосы, он бы вполне мог сойти за местного старейшину или купца.
 - Я говорю, ты точно не умер?
- А что похоже?
- Нет ты не обижайся парень, просто вот в чем дело…такое дело что я уж и не знаю.
       И так как я не вырывался и не звал стражу, он решил рассказать мне все свои печали и беды. Я уселся на ступенях храма слушая его сбивчивый рассказ.
       Мужика звали Семеоном раньше лет двадцать назад, он был вполне успешным ремесленником, так как делал гробы, ну и кресты по особым праздничным гулянием. Он сделал около сотни крестов и гробов так сказать впрок, когда все внезапно кончилось.
 - Другие времена, другие нравы- устало бормотал гробовщик- сначала перестали казнить, я потерял половину дохода. Продал в рабство дочь, но все равно продолжал делать по инерции гробик за гробиком. А это такая сложная работа. Ты же меня понимаешь?
 - Ага- я интенсивно качал головой в такт его прерывистому раасуждению
 - Но потом потом было самое страшное. Однажды я вышел из дома под утро и увидел как мой знакомый- горшечник Михаил, на моих глазах избивает собственную жену. Он был пьяный и Никак не мог контролировать себя. Ты же меня понимаешь?
       Я утвердительно мотнул головой. Хотя если честно абсолютно не понимал такого обращения с женщиной, пусть даже и с женой. Глупость это.
 - И вот гляжу я, достает Михаил нож и ну ее прямо в пузо, раза так четыре. Кровь хлещет. Детишки выбежали. Орут. А она уже в руках его опадает. Ну я то конечно почти в слезы, а все же деньги чувствую, пришли. Я то ведь единственный гробовщик в городе, как никак.
Прикинул значит я во сколь это Михаилу обойдется, скинул десятую часть- по дружбе, и к нему. Подбегаю я значит, а жена его Сара- стоит как ни в чем не бывало, живая, улыбается, значит. Понимаешь?
       Я не отреагировал, но Семеону до этого не было никакого дела и сжав сильнее мое плечо, он продолжал рассказ.
       - Я значит к нему мол как так, только же ей пузо вспорол ножом. А он мне, нет ты только представь, он мне и говорить, мол нет смерти больше! Нет говорит и не будет покуда Он жив и здравствует, а как подохнет, так и мы все вместе с ним исчезнем навсегда! Навеки!
 Вот и приуныл я после этого, закрыл дело и хожу теперь правды ищу- побираюсь то есть.
       Несчастный гробовщик почти не плакал, а вот плечо мое болело нестерпимо. Судя по всему свой эпос он завершил и, тяжело вздохнув уставился на меня. Я улыбнулся самой дурацкой улыбкой, он не оценил дружелюбия, судя по всему.
       - Так ты точно не умер? – надежде в его голосе не было предела.
       - Нет – я не люблю разочаровывать людей, но что поделать.
 Семеон устало поднялся со ступеней. Обернувшись напоследок, он одарил меня странным печальным взглядом и вперевалку двинулся в сторону рынка, судя по всему в поисках правды.
       А я развернулся в другую сторону и вошел в храм.
 Храм этот не был самым большим и главным в нашем городе, в самом большом мраморном колесе, как его называли некоторые путешественники, жил он. Поэтому сейчас я пошел в другой храм. В этом небольшом храме, я хранил многое, что нельзя было держать вне его стен. Там находилось самое дорогое для меня- моя музыка, мои цвета.
       Дверь в подвальное помещение, куда я спустился, мне открыл настоятель Рембо. Звали его, насколько я помню Антоний или что более резкое. Никто из тех кто общался с настоятелем не понимал, как его угораздило стать поборником веры. Всегда когда я его видел, он либо пил, реже курил легкие наркотики. При этом он ужасно сквернословил, говоря при этом странными фразами и повторяя, что его определенно не туда занесло.
       Личность в общем была крайне странная. Именно с ним, в стенах храма мы и задумали, то что очень скоро должно было осуществиться.
       - Что пришел смотреть? – еле ворочая языком прохрипел настоятель
       - Да отец Рембо пришел простится
       - Во первых сказать до свиданья. А во-вторых, идиот! Сколько можно говорить, что в моей фамилии ударение на другой слог! Не позорил бы хоть.
 Не обращая внимания на его пьяные выкрики я прошел в зал, где хранилось самое дорогое для меня.
       Я зашел в огромную мраморную палату, где вдоль огромных серых стен, по периметру распологались бесконечные длинные полки на которых хранились наши цвета, и наша музыка.
       Три цвета и один звук для каждого человека. Только с ними я мог чувствовать себя лучше, нужнее, собой. Уже многие, слишком многие люди, понимая бесполезность хранения в этого рядом с собой отдают в храм.
       Как объяснил мне настоятель, этот маленький шарик в котором трепыхалась, пульсировала трехцветная радуга, поющая серебряным эхом- был со мной всегда. Все дело в том, что скорая гибель мира указала нам на них, мы увидели свои маленькие искры, услышали свои голоса.
       Раньше мы искали их вокруг света, вокруг тьмы. Мы рвали свои сны и ломали повседневную реальность, чтобы коснуться услышать увидеть, понять эту часть себя, часть всего. А вот теперь люди видели и чувствовали это. Но вместе с ним к ним приходило понимание абсолютной ненужности этого маленького стеклянного шарика, в этом светлом обществе добра и скорой смерти. Они переставали слушать и относили их в храм, чтобы изредка навещать собственное маленькое я. Так же поступил и я, и вот теперь я прижимался ухом к сфере, слушая легкое мелодичное эхо и, иногда мне казалось, что звук этот рвется попасть внутрь меня, едва ли это ему удастся теперь.
       Я снял шарик с полки и покрутил в руках. Стало теплее. Красный, бирюзовый, черный- эти цвета жили там постоянно, это был я. Они плескались, кружились создавая неясные фигуры, смазанные рисунки, взмывая и теряясь в кружащимся вокруг тумане.
       Я смотрел на них. Долго. Очень долго. Я улыбнулся и с размаху разбил шарик о каменный пол залы. Уши заложил долгий протяжный вой, нежный протяжный вой.
       Цветными кольцами цвета метнулись ко мне, но я уже бежал вверх по лестнице к выходу. Мой вой смешался с затихающей серебряной музыкой за моей спиной. Там за моей спиной растворялись в воздухе, опадая серым пеплом, мои цвета. Мой звук к этому времени уже растаял в тишине.
       Во мне умерло, сдохло что-то. Но что это было, я уже не помнил. Распахнув дверь, я подошел к столу и толкнул пьяного Рембо: «Пришло время начинать святой отец».
       Пока тот просыпался, я наклонился над ведром с водой. Мне просто необходимо было умыться. Вода зазвенела. Вздрогнула. Рябь охватила окружность воды. Забурлив поток воды впился в мои глаза. Я закричал упал на пол.


       
       Будет же это вам для свидетельства.
       Евангелие от Луки гл. 21 стих 13

На улице было шумно и весело, праздновалась 13 годовщина спасения Его. Разноцветная радостная толпа выкрикивала имя Пилата и несла огромные полотна. На полотнах был изображен сияющий прокуратор мечом отгоняющий демонов от Него.
       Он поднимался по лестнице минуя коридор за коридором. Лицо завешанное паутиной волос было не по праздничному скорбным. Тощая фигура в серой хламиде минула стражников и открыв дверь вошла в королевские покои верховного святого- Понтия Пилата.
       Пилат стоял у окна. Услышав шаги он повернулся. Улыбка озарила его лицо и подбежав он рухнул на колени перед Ним.
       - Поднимись- прошелестел Его голос- ты Спаситель Спасителя, ты верховный бог. Радуйся сегодня твой праздник.
       - Безумная безмозглая толпа. Ты правильно называл ее стадом. Теперь все не так, они все не так поняли. Я святой? Не ведают они что творят.
       - Поднимись- повторил Он.
       Пилат поднялся с колен.
       - Ты клеймишь их, называя стадом- продолжил голос Его- но это ты выбрал путь сей. Теперь тебе легче. Ты пошел на пути гордыни своей и боль начала утихать.
       - Что ты говоришь? Зачем?
       - Ты никогда не простил бы себе моей смерти, если бы тебе всемогущему прокуратору Иудеи пришлось пойти на поводу у черни. Теперь все иначе. Даже император преклоняется перед тобой. Хотя и совсем нечасто приглашает тебя в Рим, что не удивительно. Но ты ведь изменишь и это. Правда?
       - Неправда. Ты не прав. Ты Учитель, ты тот который предстал перед народом не убоявшись гнева его, и они признали в тебе сына Божьего, царя Израилева. Ты бог на земле, а я лишь раб у ног твоих.
       - Они отвернулись от меня и поглядели в твою сторону. Что мне было делать, я признал твою святость они хотели большего и сделали ТЕБЯ богом. Теперь ты для них Я, а я стал лишь притчей. Старой красивой сказкой, и скоро исчезну совсем из их памяти. Народ не может любить двух богов.
       - Что с тобой?
       - Все в порядке прокуратор. Но я пришел сюда чтобы выполнить твою давнишнею просьбу. Я излечу тебя от твоей, а теперь и моей боли, пусть она станет для нас крылом. Разными крыльями.
       Прокуратор отступил на шаг назад, упершись спиной в оконную раму.
       - Но Ты же сам знаешь что это не правда! Я уже исцелен. Ты нужен был мне! Ты здесь и боль ушла.
       - Гордыня. Даже я стал ее объектом. Я вылечу тебя и я буду с тобой, в последние минуты.
       Поток света стек по Его руке, превращаясь в лазурный осколок. Сжав в руке светящееся острие он сделал шаг навстречу Пилату.
       Тот стоял и с грустью смотрел на Него.
 - Ну вот. Прошло время и любовь стала гордыней.
 - Аминь
 Осколок лазури уже прорезал воздух. В комнате загудело. Лопнули стекла, осыпав прохожих стеклянной крошкой. Лезвие вошло Пилату под сердце и тот начал оседать на Его руках. Лезвие вспыхнуло и растаяло не оставив и следа на теле прокуратора.
 - Прощай друг- прошептал Он- и гордыня становится любовью.
 Нагнувшись он поцеловал Пилата в еще теплый лоб и закрыв глаза рукой поднялся.
 Двери распахнулись и Он быстрым шагом вышел из покоев прокуратора
 - Бог умер- прозвучало в тишине коридора.




       И оставив их, опять вошел в лодку
       И отправился на ту сторону.
       Евангелие от Марка гл.7 стих 13



Разговор с Рембо надолго не затянулся, и оправляясь от очередного приступа я уже бежыл по улице. В голове вертелась отчетливая мысль- я должен убить его! Должен! Убить! Его!
       Время подходило к вечеру , а я мчался к главной площади в светлый праздник пасхи.
Время подходило к концу и я отчетливо понимал это усиливавшейся головной болью.
       Площадь цвела флагами и нарядами всевозможных цветов. Невдалеке были припаркованы различные модные автомобили и, минув автостоянку, я направился в сторону неимоверно разрастающейся толпы. Именно в этот праздник по старинному обычаю Он благословляет одного из пришедших туда людей. Этим человеком должен быть я!
       Народу набралось прилично, настолько что все подступы к храмовой лестнице были забиты стражей. После смерти Пилата охрана была увеличена втрое.
       Я толкался, ругался, наступал на ноги но пробивался к сцене. Забили барабаны. Взвыли трубы. Бешено заорала толпа. Огромные храмовые ворота взвыли, и появился он.
       Я уже стоял в третьем ряду, когда хор детей закончил петь праздничные псалмы.
       - Итак дети мои- пронеслось поверх голов- сегодня по давней традиции я благословлю одного из явившихся сюда.
       Я потянул вверх руку и, стараясь перекричать толпу, заорал что было мочи - выбери меня!!!
       - Конечно я выберу тебя- прозвенело в моей голове
 Тут стражники, разгоняя палками толпу схватили меня за руки и вытащили на сцену. Одобрительно подтолкнув меня они вернулись в оцепление.
       Я стоял напротив него. Фигура в серой хламиде обернулась и посмотрела на меня. Я не разобрал его лица, как впрочем и всегда. Но глаза впились в меня тысячью маленьких светящихся звезд.
       - Иди сюда- прозвенело в голове.
 На ватных ногах я шел на встречу, проклиная в голове всех существующих богов и глупцов. Каждый шаг с треском отрывал меня от земли и приближал. Приближал к Нему.
       Он не двигался. Он улыбался. Я сделал еще один шаг и встал на против него. Он посмотрел вглубь моих глаз, пронзил меня светом. И я понял. Я осознал, то что он все знает.
       - Убей.- прозвенело в моей голове.
       - Благословляю тебя на дела эти праведные, да при будет с тобой сила и благодать моя- разнесся по толпе Его голос.
       Шоу было окончено и я чувствовал, как поднимается на сцену стража. Как замерли в недоумении люди. Я все стоял и смотрел в Его глаза.
       Резким движением я выхватил нож, который держал во внутреннем кармане куртке и с криком тот вошел Ему под самое сердце. Нож кричал так, как это могут делать только испуганные обреченные люди. Этим человеком был я.
       Звездное небо в его глазах засверкало еще ярче. И лопнуло. Взорвалось сотней маленьких брызг. В глазах плыли круги и вода. Когда зрение вернулось я увидел как медленно медленно по небосводу Его глаз катиться яркая звезда. Падая. Разрушаясь. Звезда вспыхнула и погасла.
       Он рухнул на мраморный пол храма. Вокруг него растекалось бурое пятно.
 И тут доселе недвижимая толпа взорвалась как небо в Его глазах. Сотни людей кинулись к входу в храм. Я побежал. Меня тут же схватили стражники. Я вырывался и что то кричал. Толпа надвигалсь помойным потоком. Но ей не был нужен я.
       Сбивая друг друга женщины, мужчины дети кинулись к умирающему телу. Отталкивая друг друга и ругаясь они слизывали с мрамора растекающуюся лужу Его крови. Все искали посмертного благословения. Мрамор белел на глазах. Тут один мужчина кинулся к телу и зарычав отгрыз Ему палец и начал жевать не подпуская к себе других. На тело обратились сотни голодных взоров, но тут в дело вступила стража. Я потерял сознание.





       И громким голосом говорили: Иисус
       Наставник, помилуй нас!
       Евангелие от Луки гл.17 стих 13

Я лежал на кресте. Наверное так называлась два толстых бруска сколоченных и связанных веревками поперек. И мне на них было весьма неудобно. Раскинув руки я смотрел в небо и представлял себя рысью. Наверное потому что, я очень не хотел думать о небе. Птицы там летали и без меня, без лишнего вреда для своего здоровья, а мне же судя по всему придется умереть. Поэтому мне хотелось стать чем-нибудь земным и бегать прыгать тут как птицы делают это наверху- без вреда для здоровья.
       Солнце жгло глаза, как назло. Сильно сильно, как в фильмах про ковбоев, которые я смотрел когда был маленьким и в этом перепутанном мире было все еще более кувырком. Я тогда садился под тентом и смотрел на экран, а там передо мной распахивалась далекая неизвестная степь маленькие сморщенные домики и мужчина на лошади в нелепом головном уборе. Он мчал коня очень быстро, с надрывом и в то же время уверенно, то есть так, чтобы его мужественное лицо выражало непоколебимую решимость( не важно в чем) и, в то же время было бы чуть-чуть взволновано, не теряя при этом героической человечности образа. И вот, я помню, как этот мужчина на полном скаку врывался в город- а там либо никого, либо все и радостные. Но он не обращал на них внимания, он резко и уверенно останавливал лошадь, либо соскакивал с нее непременно в самом центре города, делал пару шагов, и сдернув с ремня потертую фляжку делал пару мужественных и уверенных глотков. Втянув воздух через ноздри, он слегка кашлял и заворачивал фляжку. Затем он устало, плавно и как бы не спеша, поднимал глаза к небу. А там было солнце,- огромное круглое, и светило оно так же тяжело и жарко как сейчас когда я лежу на кресте.
       Сухой удар ботинка по кресту заставил меня поднять голову повыше, и я заметил двух полных лысых стражников, которые к тому же были близнецами. Обступив меня с обеих сторон те, с неодобрением оглядывали крест и, судя по всему, не обходили вниманием и помещенное на нем тело, которое и было мной.
       - Слышь, ну и что с ним делать?- стражник раскрыл рот и изо рта вылился звук.
       - Ага, ну судя по всему прибивать!- пробормотал неуверенно второй и зачем то достал меч.
       - Слышь, меч то спрячь, небось, не игрушки тебе. И возьми молоток, я его возле фляги кинул.
       - Ага, щас погоди минутку, я смотаюсь быстро.
       - Слышь, ты не тормози. Нам еще сегодня к пацанам идти.
       - Ага, не ссы только.
Я слушал, слушал и казалось, что время разбивалось на мелкие кусочки у меня на глазах и мне приходилось глотать его кусок за куском, как пытаешься проглотить пересохшей глоткой кусочек овсяного печенья. Я ел время, как печенье, как несуществующую глупую пустоту, и съел я его очень много.
       Наконец-то шаги зашуршали возле моего правого уха и, меня обдало пылью, с какой то колючей и липкой крошкой.
       - Слышь, ну вот зашибись,- послышался сиплый голос одного из лысых палачей.
       - Ага, ну что давай. Первый за маму!- И резкая боль диким ревом вошла в мою левую ногу и осталась там навсегда. Я захрипел, наверняка этого никто не услышал.
       Я вспомнил свою маму- их было две. Одну звали Мария, она готовила еду, часто улыбалась, ждала мужа и рассказывала мне как она беседовала с невидимыми существами. Она была странной, немного непонятной, какой то странной, как хрустальный мягкий медвежонок- так чтобы и то другое сразу. Мне очень сложно было объяснить это на тот момент. А вторую звали Елена- она работала на двух работах, обеспечивала всю семью, безмерно любила нас, но у нее просто не хватало времени сказать об этом. Она была сурова, ей не являлось ни чего, потому что она очень сильно уставала и приходя ложилась спать. И она напоминала мне редкую бронзовую статуэтку, старую и потертую, но необычайно красивую и ценную.
       Боль прошла, и мысли умерли вместе с нею. Я больше не помнил ни одну из моих матерей. Еще больше я стал не чувствовать.
       - Слышь, ну чо, теперь за папу!- Со звоном порванной струны боль завизжала в моей правой ноге. Я вспомнил отца. Он был один. И его не было. Он постоянно был не здесь, не там где нужно. Он плавал, делал мебель, писал статьи, грузил овощи, рисовал картины, водил машину, не платил алименты, не читал ничего кроме своих трудов, не смотрел ничего кроме того что он создал сам и при этом я не помнил его лица. Зато я отчетливо помнил его гигантскую, потрясающую библиотеку, которая размешалась в сотнях резных
Дубовых шкафах в огромной светлой зале. Отец, усмехаясь называл ее своим домом. То есть он называл ее своими домами, но почему я не помнил. Боль исчезла, и воспоминание всосалось в рану. Я забыл о нем.
       - Ага, ну давай побыстрее. Ну, третий за любовь!- Правая рука дернулась и замерла прибитая к деревянному брусу. Поток рваных мыслей скользил в моей голове, меняясь каждую секунду. Образы были ясные, образы просились наружу, они хотели говорить, но губы их были плотно сжаты, а в глазах висела усмешка и недоверие. Зашипели сотни голосов. Радостно, грустно, восторженно, удивленно. Все вертелось перед моими глазами, и сами глаза казалось, вращались с немыслимой скоростью. Потом медленнее, медленнее. Внезапно, чей то глухой и чужой голос произнес сухим басом,- Твою мать!- и все стихло.
       Я ждал продолжения. Не знаю почему, но мне хотелось увидеть лысые головы охранников, посмотреть на них и улыбнуться. Подул ветер. Глухой удар. Треск дерева. Моя правая рука молниеносно присоединилась к левой, на другой стороне плохо обструганного бруса.
       Я понял все. И, наверное, опять ничего. Все как-то странно происходило под этим жгучим солнцем, как в кино, которое я видел маленьким. Только без мужчин на лошадях, без фляжки и без толпы людей.
       Крест скрипя поднимал меня с шершавой песчаной земли все выше. Краем глаза я увидел, как вспотевшие лысые близнецы, морщась, рвут на себя стальные тросы, обхватившие мой крест по бокам поперечины. Рывками, как будто кадр за кадром я оглядывал проступающий передо мной пейзаж. Гора, песок, кустарники чуть пониже по спуску. Голый склон и дальше дорога, ползущая ленивой веревкой к городу, а затем и сам город уже приготовившийся к вечерней прохладе. Три червяка ползущие на перегонки к пыльному кусту на склоне. Не в силах обогнать друг друга они втроем нырнули в пыльную ямку и там благополучно застряли, тесно прижавшись, друг к другу. Их тут же присыпало песком. Поднимался ветер. А я поднимался к небу и птицам. Все ближе и ближе. Жаркое солнце, пустое небо, голодные птицы. Рядом с моим крестом по бокам два пустых, не понятно, зачем воткнутых в землю креста. Я дернулся в последний раз, и повис, глядя в небо. По небу гуляли птицы…Тихо и неспешно. Белый голубь пролетел совсем рядом со мной и что жидкое и горячее плюхнулось на мое плечо, и потекло, вниз засыхая под лучами солнца. Я улыбался и вспоминал глупые и непонятные вещи, которые теперь казались такими странными и загадочными, а от того еще более глупыми и смешными. А солнце все так же светило. Я бы, наверное, хорошо загорел, в другое время и в другом месте. Улыбнувшись этой мысли, я закрыл глаза. И наступила тьма.



       Потому говорю им притчами , что они
       Видя не видят, и слыша не разумеют;



Семеон сидел дома, когда в его дверь постучали. Он нехотя поднялся с кровати и поковылял открывать. За дверью стоял начальник городской стражи, его знакомый Лука.
- Что нужно- усиленно борясь с похмельем проворчал вместо приветствия Семеон.
- Крест- коротко и по-военному отрапортовал стражник
- Что ?- не веря своему счастью переспросил Семеон
- Крест для убийцы. Старейшины заплатят тысячу динариев.
- Тысячу динариев?! Да за такие деньги я вам тут все крестами заставлю- взвыл от радости Семеон.
- Вот этого не надо. Один хрен сдохнем скоро. Он при смерти лежит.
- Как так? А вот так. Говорю же крест для убийцы.
Семеон посмотрел на часы. Пять часов.
 - Так где крест?!
 - А а а крест- очнувшись пробормотал Семеон- конечно конечно возьми в сарае, там их много.
 - Ладно буркнул стражник и собрался уходить.
- Стой Лука- затормозил его рвение старый гробовщик- Послушай как звать убийцу хоть?
- Дай припомнить- Лука погрузился в пучину мыслительного процесса- погоди ты. Иисус кажется. Да точно Иисус Галилеянин.
- Ох. И кто же он такой что посмел Его убить.
- Да кто же его разберет. Тоже бог какой-нибудь или близкий родственник.
 Умственные нагрузки плохо отражались на внешнем виде Луки и Семеон прервал сии потуги.
- Ладно кто бы он ни был после нас там уж сами разберутся.
- Хе хе точно. Если будет хоть что то после нас. Ведь как сказано не принял Он грехи за нас и потому умрем со смертью Его.
- Не пугай уж. Без тебя пуганные.
 Заржав, как над удачной шуткой Лука вышел, закрыв за собой дверь.
 - Да уж там за нас разберутся кто кому родственник- пробормотал Семеон и взглянул на наручные часы.
 Затем он вышел и увидел гору. На Голгофе висело три креста. На одном висел человек, как показалось Семеону весьма знакомый. Два других креста были пусты. Жадный Лука не хотел сильно переплачивать и захватил их за компанию.
       Время шло. Гробовщик посмотрел на часы. 17-55. Он вздохнул и пошел в дом. Часы ударили. 18-00. И наступила тьма.
       M@tWay декабрь 2005-февраль 2006


       
       AMEN