Чернила

Усталая пятница уже принялась накручивать себе на ресницы бледный туман, когда мне оставалось послушать только пару звуков, открыть для себя пару экстазов и узнать значения пары слов, что, впрочем, не составляло особого для меня труда. Ведь у меня было много словарей, из которых я черпал сумасшедшей красоты аксиомы, у меня были друзья-знакомые-идолы-враги-никто и даже кто-то, которые могли поднимать мои веки и, зажмурившись от удовольствия, кричать: «Смотри!», боясь, что я могу пропустить эти капельки феерий; со мной был и мой любимый плеер с огромными наушниками; когда я шёл по улице – то не слышал, когда посторонние люди (те, которым, разумеется, не было известно, что такое экстаз) задавали мне глупые вопросы. Да, и был у меня маленький блокнот с парой засушенных васильков, в который я записывал свои, как мне казалось, гениальные мысли.
Вот первая ресничка попалась на кисельную ниточку, петелька, и она уже побежала ловить следующую, снова петелька, и следующая, уже обнажённая ресничка, протягивает свои ладони к этому огромному и яростному пауку в кукольной маске и белом халате.
       Солнце вот-вот да закатит глазки, касаясь старых жалюзей офиса, с жалобным треском попадётся на кисельную нить и захлопнет шкатулку, полную карточек, миниатюрных жирафов, фотографий, мозаичных частей, открыток и ещё многих других бесполезностей, что так греют наши пальцы, с вплетёнными в них леденцами.
Я никогда не верил в Бога. Это считаю необходимым заявить сразу и без промедления, но сознание того, что секундность времени – и вот – ты должен вывернуть карманы и поставить себя перед фактом ежедневных солнечных затмений, которые, спустя некоторое время, становятся обыденностью – невольно преклоняешь колени, всё же пряча за пазухой пистолет, украденный в ближайшем цирке.
       Сознание уже было готово плести самому кисельные узоры, но суждено было совсем другое. Как я узнал из архивов рая, умер я от «сердечной недостаточности с психологическим фактором», что это значит – не знаю и сейчас.
Улыбающиеся мгновения, тонкие длинные пальцы девушки с тёмными прямыми волосами и на удивление бледным лицом, старая пластинка и разорванные мною же обои. И это бесконечное плетение кисельной паутины, сидя на чёрном коне, скачущем по кругу гигантской арены, заливающей мои глаза красным и разрывающей уши осколками грехов и исповедей.
- И что же? Ты хочешь сказать, что поймёшь нашу дребедень? – мурлычет голос надо мной, - Поймёшь? Вникнешь? Или украдёшь? Перепишешь? Исполнишь? Или даже… - голос замолчал, а потом неуверенно заговорил снова, - Осмелишься прошептать? Открой же глаза, забудь о том, что видел и влюбись заново, потеряй голову, совесть, честь и… Окунись в многоцветы.
       А мои мысли пусты и неискренни, я их так и не осмелился собрать в единый браслет. Я поднимаю голову и осознаю, что сижу в огромном кресле, а рядом стоит и улыбается юноша с ярко белыми волосами и пустыми, искрящимися глазами.
       - Я рад, что Вы так быстро пришли в себя. Прошу прочитать инструкцию, не упуская ни слова. И заполните анкету, это крайне важно.
       Забирая неписаные исповеди, я случайно коснулся его рук. Последующие несколько дней я не мог забыть их. Это было, словно опускание сладкой ваты в растопленную карамель.
       Закрывая за собой дверь, я оглянулся и отметил, что комната была пуста. Её вообще не было.

       Там я не замечал Неба, но Небо заметило меня, нависнув над моими пальцами так, что я мог чувствовать Его касание, в каждом из меня. Меняя сложности на замысловатости. Мои галлюцинации.
       Тот город отличался лишь более высокими фонарными столбами, более крупными книжными магазинами и, увы, более мелкими чувствами. Я прислонился к стене и взглянул на сшитые вместе листы бумаги.
       «Уважаемый житель Рая, во избежание недоразумений, а также выяснение времени между вашим пребыванием здесь и временем поглощения вас Богом, заполните нижеследующую анкету. После прочтите инструкцию».
1. Ниже приведён список общечеловеческих чувств. Отметьте те, с которыми вы столкнулись в течение выделенной вам жизни:
Уважение, ненависть, презрение, отчуждение, страх, влюблённость, любовь, признательность, дружба, гордость, унижение, потерянность, гнев.
Если вы считаете нужным – допишите недостающие части мозаики. Ведь она Ваша.
2. Вспомните самое первое и самое последнее воспоминания.
3. Вы имеете право задать один-единственный вопрос. При желании напишите его здесь, а ответ вас найдёт сам.
4. А теперь оставьте этот лист там, где вы стоите, он вам больше не нужен. Вам больше ничто не нужно.

Я кое-как согрел в руках замёрзший карандаш, из которого текли красные чернила,
путаясь в моих пальцах и рукавах моего свитера, поставил прочерки везде, кроме «гордость» и «потерянность», отметил свой вопрос: «А что Бог может сказать мне?», бросил как ненужность и повернул на соседнюю улицу.
       Как было сказано в инструкции, мне был присуждён номер 2257, от которого мне не суждено было избавиться ещё всего один день, через который Бог сможет поглотить всю собранную мной информацию. Тогда это казалось мне недействительным и аморальным. Но смысл существования, смысл сбора той информации, что проходил мною несознательно в том поистине ужасном мире – всё это стало очевидным и по-наивному простым, но полным нюансов, недоговорок и сплетен.
«Добро пожаловать в Рай» - гласила старая табличка, с облезлой краской.

Ночь была бессонная, я то и дело просыпался, слышал малейший шорох и удивлялся всё больше. Стёкла моей комнаты заливало дождём, я открыл окно, чтобы слышать его мгновения, но несмотря ни на что кутался в одеяло как можно плотнее. Я так не хотел, чтобы кто-то меня видел, особенно моё лицо. Я зарылся в своих волосах. Да, теперь меня не увидят, не найдут, не будут говорить со мной…
       Кисельные нити всё плотнее сжимали ресницы, одну за другой, петельку за петелькой, а я лишь ловил звуки моего дождя. Я знал и прелести этого места, и его недостатки, я знал и то, что никто не увидит моего лица, потому что я этого не хотел. Я был болен и незыблемо утверждал это, отрицая хирургов, операционные, фонендоскопы, антибиотики, рентгены, скальпели и капельницы, не говоря уже о моргах. Красные чернила протекали всё глубже и глубже в мое сознание. А я не мог противиться. Мне было на удивление приятно.
       Утром у своей кровати я нашёл конверт, полный бархатной крапивы и нескольких нот: «Бог всё, вы – ничто».

       Я так стремился как можно скорее умыть руки, что не заметил грязи солнца, вытиравшего мне лицо от утреннего смеха и отлавливавшего мои глаза ржавой ложкой…


       Вечером я ждал Бога. Оказалось, это не страшнее, чем глотать таблетки, прочитав только инструкцию.
Я сделал шаг внутрь. Комната не отличалась от других. Пустая, с разорванными обоями, а в центре сидел ребёнок с чёрными, не менее пустыми и душными глазами. Он прищурился, прикусил нижнюю губу, как это любят делать дети, достал пистолет и выстрелил.
       В голове звучала цитата из книги, которую я прочёл ещё будучи подростком: «Конечно, трудно понять, но это – вроде игрока, который бросает на стол последнюю монету, а в кармане держит уже приготовленный револьвер, - вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он всё же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут могло быть исступление, тот же «двойник»…»
       Самое странное в моей жизни было то, что кисельные петельки срабатывали только тогда, когда поглощали все ресницы. Не будь одной – я бы ещё был в состоянии открыть глаза. Это моя исповедь, и я вправе делать её какой угодно.