14. Как достойно умереть

Шли дни, а нащупать, где сейчас живёт Амалия, нам не удавалось. А с чего собственно, я взяла, что вместе мы её в два счёта поймаем? Игорь уже сколько за ней охотится? Ещё до войны он осознал, что его дело – найти её. Конечно, на фоне фашистов она выглядела почти добропорядочной особой. Люди у неё умирали без мучений. Они просто переставали существовать. Но Игорь помнил о ней и в концлагере, и в отряде Сопротивления, куда попал после побега. Если дело борьбы с коричневой чумой было делом многих, то избавление мира от Амалии лежало только на его плечах. До тех пор, пока он не встретил меня. Но от меня тоже пока толку было немного. Мы проверили маятник в моих руках. Как только вопрос касался местонахождения Амалии шарик гагата, купленный мною в стародавние времена на выставке «Мир камня», тоже, как и у Игоря, начинал бешено крутиться. На все остальные вопросы он давал вполне вразумительный ответ. Напрасно я забросила свои опыты в этом русле.
Было время, когда я с помощью маятника из гагата уточняла сложные диагнозы. У одной бодрой пенсионерки он помог мне предположить страшный диагноз – опухоль мозга. На тот момент она не сильно её беспокоила, но после прицельного обследования вердикт онкологов был достаточно жестоким. Неоперабельный рак. И в самом лучшем случае жить ей осталось не более полугода. Я, как всегда, натащила своей пациентке всяческой литературы, касающейся самостоятельного избавления от рака. Она почитала, почитала, а в один из моих визитов собрала все мои книжки и отдала мне со словами: - Алина Гергардовна, я вам очень признательна за то, что вы для меня сделали.
- За что, Вера Васильевна, - перебила я её, - за то, что я вам такой страшный диагноз поставила?
- За то, что вы мне его поставили вовремя. Я не тешу себя надеждой, что кто-то или что-то меня спасёт. Я думаю, что бросить сейчас все силы моей семьи на попытку излечения того, что не лечится – это нечестно по отношению к моим детям и к моим внукам. Я представляю, как всё развивалось бы, если б не вы. У меня начались бы сильнейшие головные боли. Потом я стала бы забывать слова. Потом меня бы парализовало, и я гнила бы в постели с пролежнями величиной с блюдце. Но боли от них я не чувствовала бы, потому что головная боль затмила бы любую другую по своей силе. И, весьма вероятно, что диагноз мне бы поставили только на вскрытии. Сейчас же я знаю, что меня ждёт и смогу подготовиться, чтобы достойно умереть. А самое главное, я спокойно завершу все свои земные дела. Я должна позаботиться о детях и внуках, чтобы после моей смерти у них не было проблем с наследством. Я многое откладывала, думала, что ещё успею.
Вера Васильевна подошла к окну и задумчиво взглянула на серое небо.
- А сейчас я знаю, что если не сегодня, то завтра уже не получится. Я хочу, чтобы внуки меня запомнили здоровой и любящей бабушкой. Я, наконец, сводила Ваньку к остеопату, а Люську под конвоем сопроводила к стоматологу. У матери потом не хватило бы времени этим заняться и ходил бы ребёнок беззубый. Я бываю сейчас с ними в театре и в цирке. Мы с ними долго ходили и выбирали, в какой кружок им записаться и в какую спортивную секцию им ходить. Мы перечитали кучу книжек и составили план чтения на несколько лет вперёд. Я записала нечто вроде мемуаров, точнее, историю нашей семьи. Ведь после того, как я умру, больше никто не сможет этого сделать. Ведь я самая старшая. Что-то я детям рассказывала, но не всё, да и память человеческая слабая. Я ради этого даже на компьютере научилась работать на старости лет. Я научилась ценить каждый свой час, каждую минуту. Ведь осталось так мало, а сколько надо ещё успеть.
Я еле сдержала слёзы. Такое мужество! Как обидно, когда умирают хорошие люди. За что ей такое наказание?
Но всё-таки, какова я? Давно уже знаю: врач – это диагноз. Как бы мне по-человечески не было жаль пациентку, я стала выяснять, были ли ей присущи те черты характера, которые приводят к раку. И в первую очередь – обидчивость.
Ответ меня сначала огорошил.
- Нет, как правило, я не обидчивая. Я легко отхожу и обычно сама придумываю оправдание человеку, поступившему со мной плохо.
Как же так, неужели умные книги и мой предыдущий опыт ничего не значат? А Вера Васильевна продолжала: - Одну обиду я не смогла стереть из своей памяти – обиду на родителей. Они бросили меня на старенькую бабушку и оба ушли на фронт. И оба погибли. А бабушка умерла. Росла я в детском доме и прошла через такие издевательства, что и представить трудно. Как с ума не сошла и не озлобилась, не знаю. Но на мучителей я не обижалась, я их ненавидела. Когда я выросла, я наоборот, им только спасибо сказала, за то, что закалили мой характер. Я, благодаря им, в люди выбилась. А вот на родителей я обижалась по полной программе. Отец мог на брони остаться, а мать пороги военкомата обивала, чтобы её военфельдшером взяли. И взяли ведь! То, что маленький ребёнок у этого военфельдшера, никого не интересовало.
Я своих родителей смогла простить только недавно, уже когда мне сказали, что у меня. Да и то, наверное, не до конца. Пусть у меня уже комок к горлу не подкатывается, когда я вспоминаю своё сиротское детство, но одобрить их поступок я до сих пор не могу. А вы говорите, что рак обычно бывает следствием сильной обиды. Ну что ж, так оно, наверное, и есть. Вы правы.
Удовлетворения от своей правоты я не чувствовала.
То ли у Веры Васильевны было важное дело на этой земле, то ли сыграло роль понимание и прощение родителей, но прожила она не полгода, как обещали онкологи и неврологи, а почти в четыре раза дольше. И умерла она не от рака, хотя боли у неё были уже очень сильные, и, скорей всего, оставалось ей уже недолго. Зашла она как-то в гости к подруге. Многое им надо было обсудить, задержалась Вера Васильевна. Пришёл внук хозяйки. Дверь ему открывала гостья. Она сразу же унюхала дым на лестнице. Её убеждали, что это скорей всего или мусоропровод подожгли, или мальчишки баловались и газеты в почтовых ящиках спалили. Не послушала Вера Васильевна, пошла вниз по лестнице, вынюхивая все этажи. Дошла до второго, там пахло сильнее всего. Проверила, спустилась на первый. Запах почти пропал. Стала вынюхивать квартиры на втором. Остановилась на двух. Позвонила и в ту, и в другую. В одной насторожённый женский голос спросил: - Кто там?
Вера Васильевна объяснила, что чувствуется сильный запах дыма.
- У нас всё в порядке, - достаточно вежливая форма фразы:«Отвали, я сказала». Но интонация та же.
- Значит у соседей. Вызовите пожарных.
Но из-за двери больше не доносилось ни звука. Похоже, девушка отошла от двери раньше. Вера Васильевна снова нажала кнопку звонка.
- Чего вам ещё надо, я же сказала, что у нас всё в порядке.
Вера Васильевна даже растерялась.
- Пожар у соседей, позвоните 01.
- У них там каждый день пожар, как только явятся, у них уже дым коромыслом. Либо детей бьют, они орут. Не звоните больше.
Вера Васильевна настолько опешила от людского равнодушия, что даже не сразу вспомнила про мобильник, висевший на груди. Вызов у неё приняли, хорошо, что она номер дома знала. Но стоять и бездействовать она не могла. Ни на что не надеясь, Вера Васильевна потрогала ручку двери, и та неожиданно подалась. Стоило открыть обе двери, как на лестницу повалили клубы серо-чёрного дыма. Горело на кухне.
- Вырубить счётчик! – мелькнуло в первую очередь. Дальше она пошла на ощупь по коридору и почуствовала, что он уж больно узкий. Пройти можно было по маленькой тропиночке среди каких-то вещей. За плечи и руки всё время цеплялись тряпки, висевшие по бокам этой тропинки. Потом тропинка разветвлялась. Вера Васильевна повернула налево, к маленькой комнате, где обычно устраивают детскую. В комнате было немногим лучше. Всё пространство было забито какими-то досками, чемоданами, пакетами, тюками. Дышать было уже нечем. Хоть дверь в комнату она и прикрыла, дым всё равно прорывался сквозь щели. Наконец Вера Васильевна нащупала какой-то топчан и на нём две маленькие фигурки. Потрясла, почувствовала шевеление, обрадовалась. Схватила обоих детей, это в свои то семьдесят два, потащила их к выходу. Но не тут то было. В коридоре уже бушевал пожар. Прямо около входной двери. Одна бы она ещё и могла бы рискнуть прорваться, а с детьми никак. Вера Васильевна вернулась в комнату, стала хватать всё тряпьё, какое попадалось ей под руку. Из двух пальто и простыней она соорудила элементарные лифтовые механизмы, посадила туда детей и по очереди спустила их через окно на газон. Приземление было мягким. Затем она попыталась было прорваться во вторую комнату, но стоило ей высунуть нос в коридор, как её там встретила стена пламени. От мысли попытаться ещё кого-нибудь спасти пришлось отказаться. Надо было думать о себе. Вера Васильевна вернулась к окну. На её вес никаких простыней не хватит. Да они в этой квартире даже если где и найдутся ещё, всё равно ветхие. Остаётся только прыгать. Задача – не попасть на кого-нибудь из детей. А может подождать, когда пожарные приедут? Высунуться подальше из окна, чтобы было чем дышать и дождаться? Но минут через пять горела уже детская. Придётся прыгать и прыгать по стеночке. Залезть на подоконник, повернуться спиной к улице, уцепиться руками, спустить ноги, сползти ещё дальше вниз. Самое страшное отпустить руки. Но ждать нельзя. Ещё немного, и до рук доберётся огонь. Прыгнула Вера Васильевна удачно. Приземлилась сначала на ноги, потом не удержала равновесия и завалилась на пятую точку. Всех проблем - ободранные живот, грудь и коленки. Да глаза, слезящиеся от дыма. Дети ещё толком не проснулись. Вера Васильевна даже не разобрала, кого она спасла – мальчиков или девочек – оба малыша были стрижеными и худенькими. Минут через десять подъехали пожарные, а затем и скорая. Сначала занялись детьми, а чуть позже и их спасительницей. Вера Васильевна сначала отнекивалась, говорила, что всё обошлось. Голова у неё вдруг сильно заболела, виски запульсировали, но с её диагнозом это было обычным явлением. Молоденькая докторица всё-таки настояла на своём, усадила её для осмотра. И давление измерила.
- Ого, двести десять на сто сорок. У вас всё время такое высокое?
- Да что вы, - обиделась Вера Васильевна, - всю жизнь у меня давление как у космонавтов, сто двадцать на восемьдесят, не выше.
- Ну, тогда это следствие отравления угарным газом. В больницу, - вынесла свой вердикт вчерашняя выпускница мединститута. И стала набирать в шприц лекарство.
- Сейчас, мы вам давление немного снизим, и всё будет хорошо!
И вдруг докторш стало две, и каждая из них держала в руке шприц. Потом они вдруг закружились вокруг Веры Васильевны. Она почувствовала, что сейчас упадет, и попыталась ухватиться за край дверного проёма скорой, но рука не слушалась, висела плетью.
- Обморок, что ли? Странно, вроде никогда уколов не боялась, - успела подумать Вера Васильевна и свалилась под ноги фигуре в белом халате.
- Дмитрич, вези в пятнадцатую, быстрей! Тут инсульт, похоже.
Через сутки Веру Васильевну перевели из реанимации в палату.
- Живучая вы, - с восхищением сказал врач. - Организм у вас ещё поборется.
Взгляд пациентки не отрывался от неба за окном.
- Жалко.
- Что жалко? – не понял реаниматолог.
- Жалко, что вы меня спасли. Для меня смерть от инсульта была бы наилучшим выходом.
- Да как вам не стыдно такое говорить, вас столько человек с того света вытаскивали, не жалея себя, - вмешался молоденький ординатор.
- Молодой человек, у меня рак мозга.
Волна возмущения у врача как-то сразу захлебнулась, а Вера Васильевна продолжила: - Я могу где-нибудь в истории болезни написать просьбу не реанимировать меня, если вдруг у меня ещё раз будет что-то подобное?
Врач сокрушённо покачал головой: - Увы, мы будем обязаны попытаться спасти вас, даже вопреки вашему желанию.
- Что за чушь, я не прошу об эвтаназии, на это у нашей медицины всё никак смелости не хватит. Я прошу всего лишь не спасать мне жизнь!
- А мы обязаны её спасать. Извините.
Дочери пересказанный разговор с врачом не понравился. Ей тяжело было привыкнуть к мысли, что мать должна в ближайшее время умереть. Она, конечно, осознавала, что той придётся пройти через страшные боли, через отказ функций, через полную инвалидность, сопряжённую с невыносимыми мучениями. Но думать о том, что смерть можно ускорить ей не хотелось.
Дочь злилась на пьяных погорельцев, угробивших себя, на их равнодушно злых соседей, отказавшихся помочь. Она даже на мать злилась за то, что та полезла спасать детей, не дождавшись пожарных. Героиня, ничего не скажешь. Только благодарности ни от кого не дождёшься. Дети маленькие, а теперь они сироты, их в детский дом отдадут. И словно услышав её мысли Вера Васильевна тихо произнесла, стараясь чётче выговаривать слова – центр речи всё-таки, видимо, был немного задет и ей приходилось контролировать движения языка.
- Доча, я благодарна судьбе, что она меня вывела к той двери. Для меня эти ребятишки – спасение. Кто знает, может, я лишние месяцы прожила только для того, чтобы их спасти? Мне кажется, что это достойный уход из жизни. И я тебя очень прошу, проследи за этими детьми. Если бы я оставалась бодрой и здоровой, я бы оформила над ними опекунство. Тебя я не могу просить это сделать, но умоляю, прими участие в их жизни.
Вечером дежурная медсестра заглянула в палату к Вере Васильевне. Та лежала бледная и без сознания. Медсестра тихо прикрыла дверь. Раз соседки по палате нет, то никто её и упрекнуть не сможет, что она не позвала врачей на помощь. О просьбе героической пациентки она знала. И считала, что её надо уважить. Через час вернувшаяся соседка Веры Васильевны прибежала с криком. Да и кому приятно видеть рядом с собой покойника?
Прессы на похоронах не было, медали «За отвагу на пожаре» никто не принёс. Быстро такие дела не делаются. Но зато равнодушных лиц не было. Все, кто присутствовал, плакали искренне. Даже те, кто старался не показывать этого, всё равно держали комок в горле и украдкой вытирали влажную блестинку на глазах. И если Вера Васильевна видела со стороны как её провожают, то она могла бы только порадоваться. Раз люди грустят без неё, значит, она прожила свою жизнь правильно. И смею думать, что шарик гагата в моих руках пусть и немного, но помог ей в этом.