О чём расскажут картины... ч. 1-ая

Изменчива природа состраданья! –
Кого жалеют нынче, завтра – бьют.
Печальный век! Всё время в ожиданье,
Как в паутине муху ждёт паук.

Успех и Слава – гибель для Таланта!
Забвеньем правит чувственная ложь:
Сегодня ты, - подобие АТЛАНТА,
А позже, - жалкий и никчёмный грош…
04.05.2008 г.

«Париж, 20 марта. Король и принцы уехали ночью. Его величество император прибыл вечером в девять часов в свой дворец Тюильри. Он вошёл в Париж во главе тех самых отрядов, которые были посланы, чтобы воспрепятствовать его продвижению. Армия, сформированная после его высадки, не могла ещё достичь Фонтенбло. Его величество произвёл по пути смотр нескольким отрядам… Храбрый батальон старой гвардии, который сопровождал императора на Эльбу, прибудет завтра, проделав за 21 день путь до Парижа от залива Жюан», - писал французский «Монитор» в 1815 году.

Жак Луи Давид был потрясён. Ещё совсем недавно всех покорило головокружительное восхождение к горнилу власти, никому доселе неизвестного – 24-летнего корсиканца, артиллерийского капитана Бонапарта. А сегодня?..

Сегодня «пти капораль», то есть – «маленький капрал», как его ласково называли, и он же – «людоед» и «корсиканское чудовище», «Антихрист» - согласно предсказаниям другого великого соотечественника прошлого, - снова шёл на Париж. Казалось, не было ни отречения, ни поражения на далёких просторах варварской России… Раздираемая политическими интригами «империя» начала поднимать голову, лишь стоило коснуться ноги Наполеона её земли.

Месье Давид, месье Давид! – раздался взволнованный голос Гро в мастерской художника вскоре через несколько недель. – Император! Его Величество Император, хотят видеть вас…

Можно было понять чувства любимейшего и талантливейшего ученика живописца. Только на днях он оставил ряды армии опального генерала и вернулся к искусству.

Месье Давид, - обратился к нему Бонапарт, - я искренне рад видеть вас за мольбертом, даже не взирая на все ваши отказы послужить Великой Нации с более высоких трибун. С более высоких, но… менее возвышенных, нежели Парнас Искусства. Согласен.

Однако, вы напрасно не согласились приехать в мою армию. Следует ли художнику сторониться современности, когда и ученики, - он посмотрел исподлобья на стоящего у окна Гро, - становятся настоящими солдатами, познавшими вкус войны?!

       Действительно, за последнее время первый живописец Франции успел отклонить не одно предложение, прежде показавшееся бы весьма заманчивым. Слишком хорошо теперь он представлял себе ту цену, которую приходилось платить за это простому смертному. Трудно, на закате лет, верить во всемогущество людской власти. Давид не принял своего назначения «живописцем правительства», а по-прежнему оставался первым непревзойдённым мастером кисти! Сейчас, самым главным для него в жизни были его многочисленные ученики, его – будущее. И каждый последующий день открывал Миру всё новые и новые имена: Гро, Жерар, Доминик Энгр, Дюсси, Изабе, Герен…

- Сердце государственного человека должно быть в голове! – продолжал Наполеон. – Судите сами: я и мои солдаты не забыли наше ремесло! Нас победили между Эльбой и Рейном, победили изменой… Но между Рейном и Парижем изменников не будет.

Давид склонил голову: «Да, мой император!»

- Великая Нация Мира, - опять обратился к нему Бонапарт, - жалует вам ещё одну награду. Поздравляю вас!

При этих словах, адъютант императора поспешил вручить расстроганному художнику – командорский крест Почётного легиона. На глазах старика блестели слёзы.

«Неужели всё повторяется и, утраченные надежды на всеобщее счастье, - тоже?» - думал он. Его так долго мучил призрак последнего и, пожалуй, единственного Вождя Французской Революции – Робеспьера… Этот аррасский адвокат с лицом аскета и пронзительным взглядом светлых глаз – безоговорочно, свято, убедил стольких французов поверить в вечные идеалы человечества – СВОБОДУ, РАВЕНСТВО, и наконец, БРАТСТВО, что снова разочаровываться было страшно. А ведь эшафот заставил уже поверить однажды Луи Давида совсем иному – в обман, иллюзорность красивых лозунгов… Но вот перед ним стоит тот, кто называет себя «Робеспьером на коне». «Неужели всё повторяется?..» Поверить вновь было бы нелепостью. От опытного взора художника не могли ускользнуть те перемены в облике императора, которые с ним произошли: он – обрюзг, заметно постарел; говоря по-прежнему надменно и, с нетерпимостью к любому возражению, он, тем не менее, избегал глазами собеседника, чего не позволял себе ранее; думал во время разговора о вещах обыденных и делах предстоящих, совершенно о другом… Близился час расплаты, оценённый впоследствии Историей Мира в знаменитые «Сто дней».

       Собираясь уходить, Наполеон остановился в дверях и, задумчиво надевая белоснежные перчатки, произнёс в сторону Гения: «Иногда награды дают за что-то, иногда – для чего-то! Франция ждёт ваших новых шедевров, никогда об этом не забывайте…» Взгляд его тут же упал на случайно лежащий поверх красок и холстов – набросок композиции «Велизарий», созданный так давно…

Больше Луи Давид с императором не встречался.


«…Но сердце великого художника осталось во Франции», - долетела до моего слуха последняя фраза нашего гида, повествующая о таких нелёгких судьбах двух гениев восемнадцатого столетия. Затем группа перешла к следующему полотну живописца.

«По своём возвращении в Париж в 1780 году Давид начал работать над композицией к ещё одному шедевру, картине «Велизарий», - продолжила наш экскурсовод. – Навеянный романом Мармонтеля, прочитанном прежде в Риме, исторический сюжет не лишённый некоторой доли легенды, устами академика и известного в те годы литератора излагал в своей книге рассказ о печальной судьбе полководца Велизария, преданно и самозабвенно служившего некогда императору Юстиниану.

 В книге Жана Франсуа Мармонтеля Давида привлёк один из последних эпизодов – старый воин узнаёт своего прославленного полководца в дряхлом, слепом нищем, просящем подаяния. Именно такой сюжет позволил ему-таки найти ключ к постижению благородной простоты и спокойного величия. Ведь, как говорил Перикл, согласно Плутарху: «Мы любим красоту без прихотливости и мудрость без излишества».