По бледному плечу

                По бледному плечу
                Рассказ



  Такси подвезло нас к ее дому. Душистые пряники крошились у нее в пальцах. Местный обычай: замужние женщины, возвращающиеся домой после свидания, не забывают посетить булочные. Нам не очень повезло: водитель машины, на которой мы с Таней ехали, оказался чрезмерно разговорчивым. Он принялся говорить сразу же, как только мы у ресторана забрались в салон его автомобиля на заднее сидение и захлопнули за собою дверцу. И речь он держал, не умолкая, всю дорогу. К нашему счастью это был, большей частью, его монолог, и нам не потребовалось много что-либо говорить ему в ответ, кроме подробного адреса, куда мы направляемся.
  - Улица Одесская, дом №…, подъезд №….
  - А какой номер квартиры? – поинтересовался водитель такси.
  - Здесь вы поворачивайте направо, - подсказала Таня ему дорогу, - и дальше мы едем прямо по проспекту.
  Впрочем, речь нашего водителя порою была весьма забавна, он часто раскрашивал ее неожиданными оборотами и яркими образами. "Тощая, с широкими, как у лошади, глазами", – сказал он о женщине, сидевшей за рулем молочного фургона, который на резком вираже, позвякивая бидонами, неожиданно обогнал наше такси, неспешно катившееся по широкому проспекту по направлению из центра города к спальному району. Тяжелее пришлось воспринимать его речь, когда по пути мы остановились возле булочной, и тогда на какое-то время, пока Татьяна находилась в магазине, мне одному досталось слушать его рассуждения. Такси, управляемое разговорчивым шофером, привезло нас не к ее подъезду, а к соседнему дому.
  Во дворе соседнего дома мы сели на лавочку и поцеловались. В тот момент луч солнца коснулся, будто бы медных, почему-то с изумрудной едкостью позеленевших выпуклых крыш домов вокруг. В это лето мы с Таней оба жили полнокровной жизнью: ни я, ни она уже не томились от тягостной и дурманящей чувственности, пропитывавшей каждое наше свидание первые два года. И вновь я решился пройти узким переулком.
  - Эта лавочка была поставлена здесь для нас, - прошептал я ей на ухо.
  Она долго упрямо молчала, а пряники, которые она зачем-то один за другим меланхолично вынимала из пакета, крошились у нее в пальцах.
  - Ты не притворяешься? – задумчиво глядя перед собой, спросила она у меня.
  Я наклонился перед ней и очень энергично, насколько только смог, помотал головою.
  Казалось, одно ухо у нее светилось ярче и, что достоверно, быстрее слышало: поэтому всегда избирательно именно под ним я старался шептать ей слова улещения; долго ее возмущало, поначалу нашего знакомства, что при проводах ее домой у ресторана в такси я усаживался первым; лишь после, ухватив за руку, втаскивал ее вслед за собой. Она была так невнимательна: ведь так происходило только в том случае, во время тех свиданий, когда она торопилась пораньше вернуться домой. Была ли моя лесть тонкой – скорее внушительной.
  - Груш! Объелся груш, - я внушал ей настойчиво и терпеливо, когда мы на заднем сиденье такси, укрывшись от посторонних взглядов, прижавшись друг к другу, катили по вечерним улицам города.
  - Бедненький, - плотнее она придвигалась ко мне, гладила меня по голове. – Тебе плохо? Тебе дурно? Остановить, может быть, такси?
  - Развернем машину к гостинице.
  - Ты это точно, что не притворяешься?
  Она всякий раз в таких случаях с трудом одолевала крутой подъем узкими улочки в движении ко мне навстречу. Татьяна первой поднялась с лавочки и уже без малейшей меланхолии в голосе она сказала.
  - Я только прежде позвоню, попрошу предупредить моих домашних.
  Звонили мы ее соседке из телефона-автомата. Таня просила соседку зайти к ней домой, сообщить мужу, что она остается на всю ночь на заводе. Приехали военные и желают экстренно получить готовую продукцию, у всех приемщиц продукции срочная до утра работа.
  - Наденька, это действительно так, – сказала вкрадчиво Татьяна в телефонную трубку в конце ее разговора с соседкой.
  Мы остановили новое такси на том же самом проспекте, по которому недавно приехали, и поехали обратно к центру города в гостиницу.
  Весь путь я влюблено, как только мог изо всех сил это ей показывать, глядел на Таню. Она в сумерках становилась фиолетовой: таков уж фасон ее лица, такова расцветка ее одежды. Душистые пряники крошились у нее в пальцах. Местный обычай: замужние женщины, после свидания, не забывают навестить булочные. Внезапно полил дождь, лил он все сильнее, но такси подвезло нас прямо к дверям гостиницы. Над ее входом сквозь густую пелену дождя ярко светилась неоном исполненная в гнутых стеклянных трубках надпись с названием "Ласточка".
  - О чем ты мечтал в такси? – спросила Таня, когда, забежав под козырек над входом, мы отряхивали капли дождя с одежды.
  - Написать стихотворение в неоне, - отвечал я ей, но на самом деле в тот момент больше озабоченный тем, как нам в столь позднее вечернее время незаметно проскользнуть мимо расположенной в вестибюле конторки администратора гостиницы.
  На мгновение нас с Таней встревожил крик животного, донесшийся из находившегося неподалеку зоопарка. Впрочем, разве там, возле гостиницы, где я поселился, был поблизости зоопарк?
  Нам, мне и Тане, повезло – незамеченные администратором мы прошли на лестницу, ведшую наверх в жилые этажи гостиницы.
  На этаже, в котором я проживал, я отдал ключ от номера Тане, а сам направился в буфет гостиницы, который вот-вот должен был закрыться до утра. В коридорах гостиницы было многолюдно, заселялись сразу несколько групп прибывших в этот вечер туристов. В буфете я взял небольшую фляжку коньяку для себя, две бутылки пива для нее; закуску.
  Когда я вернулся к себе в номер, там кроме Татьяны находились еще и гости. Это были туристы – мужчина и две женщины. Мужчина сидел в единственном в номере моем кресле и курил едкую сигарету. Вот только этих гостей мне и не хватало. Я запрокинул, досадуя на пришлых, к потолку лицо. На потолке в моем номере ползал паучок. Я мирно с ним много дней уживался, не трогал его, иногда наблюдал за его потолочными перемещениями, обрамляемые ажурными художествами из паутинок по углам. Видимо паучка, которого я прозвал Пашкою, потревожил дым ядовитой сигареты. Я ведь, чтобы не тревожить моего паучка, всегда покурить выходил на балкон.
  Таня изображала перед туристами радушную хозяйку, она забрала у меня и поставила на стол все, что я принес из буфета. Пришлось мне познакомиться с гостями.
  Имена у женщин, едва они их произнесли, я тут же и забыл.
  - Паша наш – вулкан! – заявили, представляя мне своего мужчину его женщины.
  Если Паша и был вулканом, то, несомненно, погасшим вулканом. Возможно, его спутницами потушенным вулканом - двумя в зрелом возрасте опытными туристками. Потухший вулкан назло мне громко высморкался в руку и прикурил, назло паучку на потолке, новую "злую" сигарету. Паучок Паша принялся опять "мерять" лапками и туда, и обратно потолок в номере. Сигаретный дым в эту ночь выгнал паучка из его любимого угла, и заставил его отмеривать небывало длинные абстрактные без фиксации линии на потолке моего гостиничного номера, где как раз паучок был настоящим хозяином, а вовсе не временщики в номере - постояльцы гостиницы.
  Таня, склонив к бледному плечу голову, смотрела на потухший вулкан, который опять, на вред паучку живущему на потолке, коптил уже третьей по счету едкой сигаретой. Вулкан, похоже, от подчеркнутого к нему Таниного внимания пытался ожить. Лицо Тани уже не казалось мне фиолетовым. Свет от электрической лампочки под желтым абажуром заполнил всю гостиничную комнату липкой желтизной.
  После того, как было выпито и съедено все, что я принес из буфета, мы еще сыграли впятером в карты несколько партий. Когда, наконец-то, туристы покинули мой номер, было два часа ночи.
  Татьяна взяла в руки кулек с пряниками и устало попросила:
  - Вызови для меня такси.
  Я представил, как мы посреди ночи внизу в фойе - вестибюле гостиницы - примемся будить, спящую на диванчике в комнатке за конторкой администратора. Несомненно, проснувшись, эта женщина не сразу поймет, зачем мы ее разбудили.
  Я потрогал кончики своих пальцев.
  - Нет, нет.
  Как вскоре выяснилось, остаток этой дождливой ночи был для меня и моей женщины из серии трам-рам-тарам. Когда негласно требовалось соорудить для кого-нибудь или для чего-то малюсенький бедлам, она проявляла большую инициативу. У нее из под руки упал на пол стакан, баснословно вдребезги добытые осколки накрывали после пол в комнате битыми стеклами; которые я собирал, сметая их носовым платком. Она же, не теряя понапрасну времени, выудила из кармана моего пиджака, наброшенного на спинку стула, кожаный бумажник. Она нащупала его мошонку: "Такую ли тебе надо девчонку?"; и была удовлетворена осмотром его содержимого. Нет сомнения, неприличное бывает, обычно, разноцветнее обычного и способно кого-то потрясать и шокировать. У меня не было желания никакой нравственной проказы. Воспротивился носатый, бородатый, ковано-постельный продукт во мне – но уже складывался под ее рукою, ногою, под мерцающим в темноте строгим взглядом. Я обожал ее и радовался за нее, когда тут же, будто бы через мгновение, стало за окном уже светать. Ночь остановить вскользь удается не каждой улитке, пребывающей в теле скольжения, отправившейся в путь скольжения с одного листка на другой листок розового куста. Мы любили предрассветный час временной любовью, уплывающей сквозь призму наших соприкоснувшихся зыблющих чувств. В утреннем огненно-лысом, пламенно-бритом солнце, появившемся в разрывах туч из-за крыш находившихся по соседству высоких домов нами обретался другой смысл начинающегося нового дня.
  Таня взглянула на часы, вскочила с постели и стала собираться домой. Я проводил ее до остановки троллейбуса.
  На обратном пути я задержался около крыльца гостиницы, прислушиваясь теперь с восхищением к утреннему гомону птиц, а затем я вернулся в свой номер. На столе лежал пакет с раскрошившимися пряниками. Моей любимой придется по пути к дому еще раз посетить булочную. Я отсыпал себе на ладонь горстку сдобных крошек и, запрокинув голову, высыпал их в свой широко разинутый рот.


  март 2015 г.