***

Наверняка у кого-то писатели,
повествующие о правде жизни,
вызовут сочувствие, мол, кто
твою правду читать будет, когда
она так горька и нелицеприятна.
Этой правды, де, вдоволь в реальной
жизни нахлебались. Ты, давай, о чём-нибудь
приятном для души напиши – тогда, глядишь,
народ тебя и читать станет…

Чем дольше живу, чем больше пишу, тем чаще посещает меня сакраментальный для любого пишущего человека вопрос: дождусь ли я когда-нибудь своего читателя?
Я всегда отдавала себе отчёт в том, что умный читатель, о котором мечтаешь, едва написав первый в своей жизни рассказ, вряд ли получит удовольствие и вновь захочет прочитать что-либо твоё, если ты будешь повествовать о выдуманных тобой чувствах и переживаниях. Он наверняка распознает сочинённые твоим разыгравшимся воображением и разгоряченным мозгом страдания и боль. И даже зародившиеся в твоём подсознании минуты счастливого озарения или мгновения блаженства не смогут затронуть струн его души, если он заподозрит в них чистый вымысел. Он так и не станет твоим читателем, если в том, что ты написал, ему увидится некое подобие сказки, сколь живописно и талантливо всё это ни описывалось бы, какие бы точные и образные слова и их сочетания ты бы для этого ни использовал.
Вот почему, думается мне, многие из пишущей братии не начинают с рассказов, наполненных духовным содержанием, с романтических повестей, исполненных страсти и пламенной любви, или, тем более, с романов, пронизанных сложной философией и психологией человеческих отношений.
И всё же, кто из молодых, начиная писать, не грешил на своих первых страницах фантазиями о недосягаемой мечте или запретной любви, об эротических видениях или грёзах о несбыточном…
Однако начни я писать заново, имея за спиной груз всего мной пережитого и балласт горького жизненного опыта, я вряд ли позволила бы себе ещё раз такую роскошь, хотя бы потому, что эти первые пробы пера, как правило, так и умирают, не увидев света. Их либо выбрасывают через годы, после повторного прочтения, в мусорные корзины, либо сжигают в костре, вместе с пролетевшей молодостью, первой любовью и иллюзиями о возможности земного счастья.
Начни я всё заново, я бы остановила свой выбор на хрониках, документальных повестях, эпических и исторических эссе, время от времени, чтобы поупражняться в языке, украшая их живописными зарисовками. И только на этих маленьких островках я бы позволяла себе небольшую вольность - давать словам растекаться по тексту, словно акварели, окрасив на миг всё в радужные тона.

Как часто, ухватившись за интересный сюжет, с самой первой строчки пишешь легко, свободно, слова нанизываются на общую нить, одно за другим, стройно складываясь в предложения. И образы получаются яркими, кажется, ещё немного – и они сойдут с написанных тобою страниц и заживут самостоятельной жизнью, забыв о том, что они просто-напросто придуманы тобой или подсмотрены в реальной жизни. И всё складывается хорошо, пока ты манипулируешь чувствами и переживаниями своих героев, нередко вкладывая в их уста свои мысли и сомнения, озвучиваешь с их помощью истины, которые открылись тебе самой совсем недавно, неожиданно поразив своей простотой и очевидностью.
 Нет никаких затруднений и с описанием внешности персонажей, в крайнем случае, выйди на улицу, слейся с толпой, отыщи нужное тебе лицо, понаблюдай за ним минуту-другую – и надели им своего героя. К подобным методам прибегаешь, и тогда, когда берёшься живописать картины окружающей природы или городского пейзажа, на фоне которых разыгрываются события в твоей будущей книге.
Но, стоит окунуть своих героев в незнакомую среду, куда невольно привёл тебя сюжет, ты начинаешь напоминать себе путника, оказавшегося на ухабистой дороге тёмной безлунной ночью. И тогда каждый следующий шаг может стать для тебя роковым, и ты не застрахован оттого, чтобы угодить в колею, из которой весьма непросто выбраться. Дальнейшее же продвижение сулит ещё большие неприятности. Тут и начинаешь понимать, что для того, чтобы всё, о чём ты собираешься писать в привязке к конкретному времени или месту, стало достоверным, ты должна увязнуть в проблеме.
И вот ты прощаешься со своими героями, ставшими тебе близкими и родными, оставляя их до поры до времени сиротливо ожидать твоего возвращения.
Начитавшись вдоволь газетных вырезок, чужих книг и специализированных журналов, начинаешь осознавать, что этого совсем недостаточно, чтобы писать, например, о дальнобойщиках, которыми волею судеб почему-то стали герои моей повести.
 Начинаются мучения, терзания, угрызения совести. Думаешь, как к тебе отнесутся придуманные тобой герои, когда поймут, что ты во многом лукавишь, много не понимаешь и попросту не знаешь. А, собственно, какое право ты имеешь писать о том, в чём ровным счётом ничего не смыслишь? Писать и о строителях, впрочем, как о дальнобойщиках, старателях или о ком-либо другом, не ознакомившись, хотя бы в азах, с делом, которым они занимаются, попросту невозможно.
Наконец, терзания завершились. Мне захотелось познакомить читателей с тем, чем и как живут современные молодые строители, отдавшие предпочтение кочевой, неустроенной, в общепринятом смысле, жизни, уехав после института из столицы, чтобы построить город своей мечты – и это в наше-то время!
Конечно же, не пообщавшись с самими строителями, а порой и не пожив с ними в их теплушках и палатках, ни за что не придумать сколько-нибудь правдивых строительных баек, не заставить своих героев разговаривать на языке, которым пользуются для общения последние романтики, случайно заблудившиеся в поисках дороги в ХХ1 век.
Вот когда, оказавшись снова за рабочим столом и вернувшись к своим героям, я не могла не поблагодарить судьбу за то, что однажды мне самой представилась возможность поработать на стройке. Тогда, в первый же рабочий день, я сломала сразу три ногтя, хотя не прошло и дня, как сделала маникюр в самом дорогом салоне. Закрыв глаза, я сразу же вспомнила, как наравне с мальчишками, такими же студентами, таскала кирпичи, а огромные брезентовые варежки, выданные бригадиром, так и норовили соскользнуть с моей маленькой руки, но мне не хотелось казаться сокурсникам лентяйкой и белоручкой, и я стала работать без варежек. После трёх дней работы мои ладони были такими шероховатыми, как наждачная бумага или напильник. Вспоминается, как сердобольные ребята, увидев мои руки, уговорили мастера перевести меня на работу в помощь столярам. Знали ли они, что там мне будет ничуть не легче, и придётся с пятого этажа в большущих корзинах таскать вниз древесную стружку.
Но зато теперь я знаю точно, если моя книга попадёт в руки строителю, он не бросит её читать, остановившись на первой же странице. Я уверена, он сразу поймёт, что пишет человек, знающий, о чём пишет, человек, который никогда не спутает пот, выступивший из организма за восемь часов работы на стройке от того пота, что появится от долгого возлежания на пляже или на полке в сауне. А, прочитав книгу до самого конца, он, возможно, скажет: « Кому не лень нынче о строителях книги сочиняют. Только большинству из них веры нет – всё враки. А эта, видать, из наших, раз брус с рейкой не путает, цемент с извёсткой, и знает, что силикатный кирпич не килограмм, а целых пять весит».