Срочное погружение

       Летний период обучения, как обычно, начался с оргпериода. Судя по тому, что год у нас делится на периоды обучения – летний и зимний, флот постоянно чему-то учится. Значит, чего-то не знает, раз приходится учиться. А поскольку обучение идет целый год, стало быть, флот вообще ничего не знает! Так что, в отличие от флота импортного, где служат профессионалы, наши рабоче-крестьяне не служат, а учатся.

       Для того, кто не знает что такое оргпериод, поясняю. Это – организационный период. Нас учат, как правильно есть, спать, ходить строем, смотреть программу «Время», петь песни, служить по уставу и так далее. Ну и, конечно же, немножко учат, как обслуживать технику. Одним словом, оргпериод – это муштра, от которой люди устают сильнее, чем, если бы их заставили копать канаву вдоль Великой китайской стены. Тем не менее, я считаю, что оргпериод весьма полезен перед выходом в море. Как гласит народная флотская мудрость, «любовь к морю прививается невыносимой жизнью на берегу»!

       Вот после такого оргпериода подводная лодка и вышла в море. Официальное название такого выхода – сбор-поход. Если перевести на русский язык, то лодку выгоняют в ближайший полигон и ставят на якорь суток на десять, где продолжается опостылевший всем оргпериод. Но уже в масштабе одного экипажа, а это уже проще, особенно, если нет на борту «няньки» из штаба, а командир примерно такой, каким был наш Федосеич. Тот понимал, что народ физически и морально устал, поэтому, обычно, после постановки на якорь, приказывал всем спать сутки, а то и двое, в зависимости от уровня усталости. За точку отсчёта этого уровня он брал своё состояние: если он за двадцать четыре часа не приходил в рабочее состояние, продлевал отдых всему экипажу ещё на сутки. Но уж после такого отдыха гонял экипаж до седьмого пота, отрабатывая различные вводные.

       В тот раз Федосеич привел себя в рабочее состояние к исходу вторых суток. Проснувшись, он вызвал к себе старпома и, изобразив на лице подобающую своей должности строгую мину, спросил:

       - Старпом, сколько спать можно?

       - Двадцать четыре часа, товарищ командир. Больше не осилить, - ответил старпом, с трудом подавив зевоту.

       - Это нам с тобой – двадцать четыре. А народ должен трудиться. Хватит расслабляться! Что у нас по плану для отработки?

       - На сегодня – срочное погружение, Иван Федосеич.

       - Добро. И сделаем так: я – в центральном, поработаю за старпома, а ты ползи на мостик, минёра загони в отсек – пусть сам потренируется и свой народ погоняет. Сам постоишь за вахтенного офицера. И смотри, чтобы в нас никто не въехал!
 
       Что такое «отработка срочного погружения», когда подводная лодка стоит на якоре? Естественно, никто не собирается загонять лодку фактически под воду! Просто отрабатываются действия личного состава. И отрабатываются они до тех пор, пока каждый неграмотный специалист не научится, за какой клапан хвататься, и в какую сторону его крутить, а каждый грамотный – не отработает эти действия до безобразия.

       Старпом, как и было предписано единоначальником, полез на мостик, а командир, выкурив в ограждении боевой рубки сигарету, скомандовал:

       - Срочное погружение!

       В отсеках раздался прерывистый сигнал ревуна. Все, находившиеся в ограждении рубки, нырнули в люк и посыпались вниз. Командир (сто восемь килограммов живого веса), как и положено, втиснул своё тело в люк последним. Крышка верхнего рубочного люка захлопнулась и была задраена мощными ручищами командира. Матрос в боевой рубке подбил кремальеру кувалдочкой (дабы вода «на глубине» не просачивалась), и отработка началась. Старпом с интересом следил за развитием событий по веренице команд и докладов, доносившихся по трансляции через «Каштан». Автоматически он фиксировал все ошибки и неточности в докладах из отсеков и заносил фамилии провинившихся в «чёрный список».

       …Трюмный матрос Петруха (год назад привезённый из учебного отряда и по сроку службы относящийся к разряду «борзых карасей»), который по команде «срочное погружение» должен был сидеть на боевом посту в гальюне третьего отсека, мирно кемарил в надводном гальюне в ограждении рубки. От природы задумчивый, всегда и везде дремлющий, он сидел там уже минут пятнадцать и вставать не собирался, так как после обеда, где он съел нечто трудноперевариваемое, у него «писала» попа.

       Даже не услышав, а скорее почувствовав сигнал ревуна, Петруха поначалу ничего не понял, так как и в нормальной-то обстановке соображал, как жираф. А тут такая сложная операция происходила в нижней части его организма, ослабленного полутора годами службы на водном транспорте, что всё его серое вещество воспринимало только деятельность кишечника. А остальные звуки и процессы просто отскакивали от его непробиваемой черепной коробки.

       Тем не менее, до Петрухи, видимо, начало доходить, что вокруг что-то происходит. Сначала медленно и нерешительно, а затем, плавно ускоряя темп, он завозился с брюками, натягивая их на ягодицы и одновременно, мелкими шажками, стал продвигаться к рубочному люку. Постепенно до его сознания, наконец, дошло, что ограждение рубки, до этого момента густо населённое его полосатыми сослуживцами, вдруг почему-то опустело. Серое вещество в Петрухиной голове зашевелилось и начало медленно реагировать на внешние раздражители, которые голосом командира, доносящимся из динамика «Каштана» и перемежаемые флотским фольклором, требовали от подводного чёлна срочно и немедленно погрузиться на глубину сорок метров.

       Оценив обстановку, Петруха резко увеличил скорость передвижения нижними конечностями и оказался у рубочного люка как раз в тот момент, когда раздался последний удар кувалдой по рукоятке кремальеры. Тупо уставившись на захлопнувшийся буквально перед самым его носом люк, Петруха вдруг отчётливо представил себе мрачную картину, как в замедленном кино. Палуба из-под его ног вдруг начинает медленно уходить вместе с кораблём куда-то вниз, а не очень вкусная водица Рижского залива, заполнив его ботинки, поднимается по ногам и телу всё выше и выше… Наконец, она добирается до того места, где у Петрухи помещалось неполное среднее образование…

       От таких мыслей сердце в его груди подпрыгнуло и задрыгало ногами. Петруха, тихо пробормотав: «Как же так?..», вдруг юлой завертелся вокруг закрытого люка, стуча по нему кулаками и периодически поддёргивая сползавшие брюки, которые он так и не успел застегнуть. Из глаз его брызнули слёзы, и он заорал на весь Рижский залив:

       - А-а-а-а!.. Я зде-е-е-сь, я оста-а-а-лся!.. А-а-а-а!.. Ма-ма-ма-а-а-мочка-а-а!.. Лю-ди-и-и!..

       Вдруг отчётливо осознав, что его внизу никто не слышит, Петруха сорвал с ноги ботинок и задолбил по люку каблуком, как молотком, в тщетной надежде достучаться до родного экипажа, так предательски бросившего его на съедение хищным балтийским рыбам.

       Единственный свидетель сего горя человеческого – старпом – ошалело наблюдал с мостика за манипуляциями подчинённого, забыв о необходимости наблюдения за окружающей обстановкой. Петруха не отрывал глаз от спасительного люка, поэтому стоявшего прямо над ним старпома он не видел.

       Через некоторое время потенциальный утопленник, очевидно, смирился с ожидавшей его участью. Он прекратил безуспешные попытки пробить каблуком дыру в крышке рубочного люка, сел по-турецки на палубу и зарыдал в голос, раскачиваясь, как шаман во время молитвы.

       Старпому, между тем, стало жаль горемыку и, решив успокоить несчастного, он спросил сверху тихо и ласково:

       - Что с тобой, сынок?

       Петрухина «крыша», от переживаний и горя начавшая было съезжать, подскочила и встала на место. Какое-то время, задрав голову кверху, «сынок» переваривал внезапное появление ниоткуда старпома. Наконец, сообразив, что он стал не одинок в беде, Петруха подпрыгнул, приклеился к трапу, ведущему на мостик и, крепко обняв старшего помощника командира за ноги, жалобно, но радостно и с облегчением (вдвоём-то помирать веселее!) воскликнул:

       - Старпом! Миленький!! И тебя забыли?!!

       … Тут со старпомом случилась истерика, и он на некоторое время лишился дара речи…

       Тем временем, отработка в отсеках подходила к концу, и командир решил поинтересоваться окружающей обстановкой. Задав соответствующий вопрос старпому по «Каштану», Федосеич с удивлением услышал в ответ… тишину. Повторив вызов, командир прилип ухом к динамику – мостик не баловал его разнообразием ответов. На всякий случай командир растерянно обвёл взглядом отсек – может, старпом здесь стоит? Убедившись, что старший помощник должен находиться именно там, где и должен – на мостике – Федосеич яростно притопнул ножкой сорок пятого калибра и заорал в «Каштан»:

       - Старпом… твою… маму… вместе с… бабушкой! Ты там что? Заснул или за борт свалился??? – далее последовала очень длинная общенародная фраза на великом и могучем русском языке…

       Мостик никак не отреагировал и на этот, столь красноречивый запрос. Ярость и волнение командира плавно трансформировались в сильное беспокойство, которое Федосеич выразил в вопросе самому себе:

       - А может, он и правда?.. За борт?..

       Бросив на ходу всем присутствующим:

       - Я наверх, – он прыгнул к трапу и взлетел по нему, почти не касаясь поручней. Открыв кремальеру (и кувалда не понадобилась!), командир откинул крышку люка и исчез наверху.

       Через открытый верхний рубочный люк послышался голос командира с вопросительными интонациями. В центральном посту поняли, что старпом, судя по всему, за борт не свалился. Затем, примерно через минуту, в отсеке услышали глухой удар с мостика, как будто на палубу сбросили кусок мяса весом с центнер. При этом сверху донёсся непонятный рёв – явно животного происхождения.

       Помощник командира, механик и штурман, заинтригованные непонятными звуками, поочерёдно поднялись наверх. Их взорам открылась следующая картина. Командир сидел на палубе напротив люка, вытянув ноги. Тело Федосеича при этом судорожно подёргивалось, из глаз текли слёзы – он умирал от беззвучного хохота. Как потом выяснилось, после информации, полученной от начавшего оживать старпома, он грохнулся на палубу, а в роли центнера мяса выступила командирская корма после соприкосновения с палубой – дар речи командиром был утерян минут на десять.

       Рядом с телом командира, прислонившись спиной к тумбе перископа, в аналогичной позе сидел старпом. С той лишь разницей, что тело его уже не шевелилось, от смеха лицо по цвету напоминало перезревший помидор, а запас слёз при этом подходил к концу.

       Между телами командира и старпома стоял виновник всего этого безобразия матрос Петруха, придерживая обеими руками так и не застёгнутые штаны и, по-детски удивлённо, переводил взгляд с одного на другого. При этом от Петрухи исходил запах детской неожиданности.

       Отработку в тот раз всё-таки завершили. Но долго ещё после этой истории по команде «Срочное погружение!» весь экипаж начинал нервно похохатывать, вспоминая, как Петруха отстирывал свои брюки, брезгливо отворачивая от них нос.