Адвокат

Александр ГЕРАСИМОВ

Тувинские хроники

АДВОКАТ

       Знавал я одного поэта. Фигура, доложу я вам. Представьте себе опухшего от круглосуточного пьянства Чингиз-хана в дурно сшитом костюме-тройке и стоптанных на бок летних башмаках. Стихосложитель трудился на ниве тувинской юриспруденции, был нотариусом в мелкой конторе, попутно практикуя гражданские дела. Вообще, совместительство в стране процветало. Поди-ка, проживи на одну зарплату, когда при этом и украсть-то нечего! Кругом степь да горы. Скажем, арат* возьмет барана из стада, да и смолотит его в кругу семьи за милую душу. Попробуй – сосчитай всех. А что, позвольте спросить, нести с работы юристу провинциальной конторы? Скрепки да ластики с карандашами? Адвокатура давала хоть и небольшой, но твердый приработок.
 
       Летом 19... года утлый воздушный челн на раздрызганных своих крыльях принес меня в Аэропорт города Кызыла** (бывш. Белоцарск), столицы дружественной нам Автономной Республики Тува. Здание аэровокзала представляло собой выкрашенный в цвета Аэрофлота покосившийся от ветра, одноэтажный дощатый барак. На коньке криво, словно растопыренные пальцы, торчали флажки СССР, Тувинской АССР, Аэрофлотский вымпел и полосатый, похожий на колпачок деревянного мальчика буратино, ветроуловитель. Из авиационного оборудования имелись еще полузаржавленный, вечно пустой керосиновоз со спущенным колесом и игрушечный самолетик с пропеллером из консервной банки, посаженный на высокий шест. Чуть в стороне располагался неожиданно крупный, бетонный, похожий на противотанковое укрепление сортир.
       
      В аэропорту меня, замученного долгим, почти суточным перелетом питерского художника, встречал почему-то именно он, поэт и адвокат Эжен Селивестров. В человеке, как известно, все должно быть прекрасно. Жека изо всех сил следовал этому великому правилу. Одевался он с только ему присущим изяществом, щегольски и в чем-то даже изысканно. Дикую восточносибирскую жару он приветствовал грязно-зелеными твидовыми латами и завязанным на старомодный узел галстуком. На пиита было больно смотреть. Распаренное лицо лоснилось, словно он утирался масляными блинами. Воротничок некогда белой сорочки был аккуратно подстрижен ножницами и выглядел так, будто его глодали собаки. Носки черных полуботинок по-детски весело махрились серыми замшевыми проплешинами. Ни дать, ни взять – отставной козы барабанщик.

       «Эжен Селивестров, поэт, адвокат», – скромно представился персонаж и по-белогвардейски щелкнул каблуками, подняв при этом небольшое облачко пыли. Получилось очень красиво. Я стоял перед ним дурак дураком, в несвежей, мокрой от пота футболке, драных джинсах и белых кедах на босу ногу. Понимая свое явное превосходство, тезка знаменитого француза исполненным изящества жестом снисходительно распахнул передо мной двери своего «Москвича». Автомобиль заслуживает отдельного описания, но язык мой немеет. Здесь надобен Гоголь, Рабле, на худой конец – Овидий. Внутри имелось все необходимое опытному путешественнику, отправляющемуся в дебри Амазонки, или человеку, который, во что бы то ни стало, решил выжить после усиленной ядерной бомбардировки. Жека Селиверстов был человеком будущего. Прикрученный синей изолентой к рулевой колонке в салоне голосил радиоприемник «Альпинист». На месте хрустального бокала для розы, какой обычно бывает в Rolls Royse, в велосипедном кронштейне красовался китайский, в драконах, термос. Впрочем, роза тоже наличествовала – размером с суповую тарелку кладбищенский восковой цветок. Его хозяин с помощью средней величины вантуза поместил на лобовом стекле. Все окна по периметру украшались фестончиками из дореформенных гривенников и пятиалтынных. Не обошлось и без любовно вырезанных из журналов полуобнаженных бумажных красавиц. Они были всюду, даже на потолке. Из нужного домашнего инструмента в хозяйстве не было, кажется, только мясорубки, да и то я не могу сказать с уверенностью. Аккурат над передним сидением, суля выколоть глаза неосторожному пассажиру, угрожающе раскачивался громадных размеров сувенирный штопор. Вообще я заметил, что поэт отдавал предпочтение вещам основательным и крупным. Исключение составлял разве что крохотный японский телевизор размером с папиросную коробку, невесть откуда попавший на эту ярмарку тщеславия. В довершение всего салон был обит пыльными шерстяными коврами. В красную ковровую колбаску завернули даже руль этой удивительной колесницы...

       Вопреки моему обыкновению и, признаться, удивлению после первой встречи отношения наши не прервались. Что ни день, ровно в пять часов пополудни дверь мастерской тихонько приоткрывалась и в помещение с клоунским шепотом: «А вот и я!», – проскальзывал хозяин Пегаса. Я всякий раз поражался тому, как (а главное – зачем?) этот порядочных размеров господин протискивается в такую небольшую щель.

       Как правило, поэт-крючкотвор приносил в жирном клюве бутылку коньяку и порядошный кусок превосходного сибирского сала, вольготно располагался в свободном кресле и, выпив рюмку-другую, начинал разглагольствовать. Рассуждал он большей частию на темы отвлеченные. К примеру, что бы было, если бы его, Жеку Селивестрова назначили кызыльским градоначальником... или министром культуры... или... у него вдруг завелся бы гарем...

       Наше странное с ним приятельство напоминало мне дружбу учителя провинциальной гимназии с телеграфистом, или вынужденное сидение в одной камере. Постепенно этот человек стал мне занятен и чем-то даже симпатичен. Временами он смахивал на Винни-Пуха. А его привычка охорашиваться при каждом удобном случае смешила меня до слез. Представьте себе – здоровенный потливый дядька, без малого в центнер весом, при виде зеркала совершенно отрешался от происходящего и, подобно кокетливой дамочке, принимался приглаживать свои монгольские усики и укладывать жидкие прядки едва сохранившихся волос со стороны на сторону, тщательно и равномерно распределяя их по блестящей, цвета загорелого биллиардного шара, лысине.

       Служение Евтерпе не требовало от адвоката особенных усилий. Стишки писались сами собой, стоило только ему взять разлинованный от руки длинный блокнот и химический карандаш. Обычно сочинительство начиналось с прочтения передовицы в местной газете. Статья, взволновавшая поэта, аккуратно вырезалась маникюрными ножницами и с помощью тюбика сапожного клея присобачивалась на левую сторону разворота нотатника. Начиная с верхней строки, Жека, почти не думая, словно амбарную книгу, заполнял страницу виршами. Редко когда дело доходило до оборотной стороны. Иногда процесс стихосложения происходил при мне. Селивестров пыхтел и часто слюнил карандаш, отчего абрис рта его, и без того не сильно аккуратный, расплывался и голубел. Было похоже, что поэт наелся черники.

       О качестве стихов пусть судят профессионалы. Я только приведу один пример Жекиного творчества:

       НА ПУЛКОВСКИХ ВЫСОТАХ.
       Э. Селивестров

       На Пулковских Высотах – гуманизм.
       И гуманизма этого там много.
       И не иссякнет этот гуманизм,
       Пока нам в коммунизм дорога...

И так далее до конца странички. Печатался этот бред в конторских и фабричных многотиражках. Газетные вырезки, а так же избранные рецензии баян тщательно подшивал в отдельную папочку. Перевязанная крест накрест голубой роддомовской ленточкой, она напоминала раздувшуюся на жаре дохлую рыбу. Поэт был плодовит и мечтал о собственной книжке.

       Ко всему прочему Селивестров обладал весьма своеобразным языком. Он говорил: «андреналин», «пинжак», «транвай», «лабалатория», «калидор» и «бэж». Например – «бэжэвый пинжак». Однажды вопреки обыкновению он ворвался в мою мастерскую без обычного коньяка и изрядно возбужденный. «Сашка, – закричал он страшным голосом, – что такое «экзерсис»?» Я просветил адвоката и человека, заодно поинтересовавшись, на кой черт ему понадобилась такая справка. «Вот ведь сука! – радостно заржал тот, – это, понимаешь, дамочка одна, в автобусе. Я к ней прижался в давке и прихватил немножечко за это дело. А она, зараза, повернулась ко мне и говорит: «Прекратите, – говорит, – ваши экзерсисы!» Нет, ну ты подумай! Фря, какая!» Поэт хохотнул еще и побежал за бутылкой.

       Справедливости ради стоит отметить, что мой герой крапал стихи не только верноподданнические, в коих откликался на злобу дня. Писал он и в стол. К сожалению, то были заунывные поэмы по поводу судеб русского народа, В них было множество «младого» и «златого». Автор призывал обратить внимание на семитскую часть населения, незаконно присвоившую себе лучший кусок державного пирога и т.д., и т.п. В общем, ничего нового и заслуживающего внимания уважаемого читателя.



*арат (тувинск.) – крестьянин, пастух
**Кызыл (тувинск.) – красный