Детский дом

.«Ляля, прекрати! Если ты и дальше будешь себя так же вести, я отдам тебя в детский дом»: строго сказала бабушка; первое что пришло ей в голову, чтобы усмирить расшалившуюся Ляльку.
- А как это, детский дом. Где это?
- Это там, где живут дети без родителей.
- Все время?
- Все время.
- И они никогда к ним не приходят?
- Никогда.
Ужас охватил шестилетнюю девочку, и она вспомнила, как однажды ее отправили в санаторий на три месяца, и как ей было плохо, и как она скучала по всем домашним и как часто плакала, от обид и одиночества, и как болезненна была разлука, особенно, с мамой. «Бабушка миленькая, не отдавай меня, я больше не буду, я буду слушаться, я не хочу в детский дом»: кричала Лялька, уткнувшись лицом в кухонный передник, пахнувший жареным луком.
«Да что ты, ласточка моя, куда же я тебя отдам. Ну что ты, не плачь» Бабушка сама, испугавшись такой реакции, крепко прижала к себе и поцеловала Ляльку в пушистые волосы, а Ляльку еще долго преследовал страх детского дома. Страх остаться одной, маленькой и беспомощной в таком огромном и незнакомом мире. Прошли годы, забылся этот разговор, умерла бабушка. Лялька выросла и сама стала мамой, но когда по телевидению или в газетах говорилось о детских домах, Лялькино сердце разрывалось от жалости и боли. Ей так хотелось чем-то помочь этим детям, а когда судьба предоставила ей эту возможность, она ничего не смогла сделать. Ничего.

Перестройка ворвалась в нашу жизнь, закружив нас в каком-то бешеном вальсе. Социалистически крепкие ноги населения стали подкашиваться, и удержаться в этом танце было, ох как, не легко. Цены начинали расти, талии становились тоньше, а кошельки толще. Они были набиты бумагой, которую трудно было назвать деньгами. Но народ не унывал. Мы радовались долгожданной свободе, и вера, что когда-нибудь все наладится, и мы будем жить как на западе, давала нам силы. Лето было в разгаре и еще уцелевшие предприятия старались отправить детей своих сотрудников загород в лагеря, которые из пионерских переименовались в летние.
Мне очень повезло. Моя тринадцатилетняя дочь Катя получила путевку, и я отправила ее из душного и пыльного города в поселок Рощино под Ленинградом. Как-то взяв среди недели отгул на работе, я решила навестить Катю. Утром, побросав в сумку приготовленные с вечера пакеты, взяв термос с кофе и пару новых книг для Кати, я отправилась на Финляндский вокзал. В электричке я смотрела в окно, на проплывающий мимо дико растущий лес, покосившиеся от времени деревянные домики, неопрятные заросшие поля и думала, как здорово, что я сейчас увижу Катьку. Дома без нее было скучно и пусто, я очень по ней скучала, радость переполняла меня. С утра я не успела позавтракать и с нетерпением ждала, когда же смогу сделать глоток черного кофе с бутербродом, таким вкусным на природе. Так хотелось расслабиться, отдохнуть в спокойных объятиях леса, закрыть глаза и забыть хоть на минутку все тревоги и неурядицы.
В лагерь я приехала как раз во время. Катин отряд строился парами, чтобы пойти на прогулку. Взяв дочку до обеда, мы отправились к знакомой полянке в лесу, где чьими-то добрыми руками были сделаны столик и скамеечки из пеньков. Мы шли, обнявшись, и весело болтали. Катя рассказывала мне о жизни в лагере, о своих новых подругах, а я ей о том, как мы ждем, когда она приедет и, особенно, наша маленькая собачка Кира. Лежит у дверей целыми днями и ждет Катиного возвращения. Поляна была окружена деревьями и кустами, сверху ласково светило солнышко. Катя уселась на пенек, а я выкладывала из сумки все, что смогла для нее привезти. Налив Кате лимонад, а себе кофе, я вдруг увидела, что к нам бегут дети. Их было трое. Два мальчика лет шести и девчушка того же возраста. Вместо кофе я глотнула глоток чистого воздуха и подумала, ну все, посидеть спокойно не удастся. И оказалась права, только это произошло не из-за назойливости детей. Подбежав к столу, они остановились и уставились на продукты на столе, не обращая на нас никакого внимания. Они нечего не просили, просто стояли и смотрели.
- Что вам дать. - спросила я?
- Хлеб с колбасой. - сказал мальчик, показывая грязным пальцем на мой бутерброд. Он был, по-видимому, какой-то азиатской национальности. Немного раскосые черные глаза и черные как смоль волосы.
- А мне тоже хлеб с колбасой. - сказал другой, который был поменьше ростом. Он улыбнулся, и я увидела, что у него не хватает доброй половины передних зубов.
- А мне яблоко, раз хлеба больше нет. - сказала девочка. Ее светлые волосы были также коротко подстрижены, как и у мальчишек. Дети ели молча, ничего не говоря. Я с сожалением посмотрела на мой последний бутерброд, быстро исчезающий в полубеззубом мальчишеском рту. В следующую минуту мне уже было невыносимо стыдно за свою секундную жадность.
- Господи, какие вы голодные. Что же вас в лагере не кормят? - спросила я.
- Мы не из лагеря, мы детдомовские. - бойко ответила девчушка. «Нашу дачу забрало какое-то предприятие, а нас распределили по лагерям» - добавила она. И тут я заметила, что все трое были очень худы. Их худоба переходила грань просто худых детей. Одежда на них была чистая, что нельзя было сказать о них самих. Грязь, казалось, въелась в их голые ноги и руки.
- А ты ее мама, да? - спросил у меня раскосый мальчик, показывая на Катю. Я молча кивнула. А у Вовки тоже есть мама, только она лечится. Когда вылечится, и больше пить не будет, возьмет его к себе.
- Ау меня мамы нет, но может быть кто-нибудь меня тоже возьмет, как Артемку. - тихо, еле слышно произнесла девочка. Спазма сдавила мне горло.
- А можно еще печенья?
- Да, да, конечно. Все можно. Кушайте, кушайте, на здоровье. - Я совала ребятам в руки и в карманы, привезенные для Кати гостинцы.
- У вас есть игрушки. - спросила я.
- Немного. - ответила девочка. Она была говорлива и рассудительна не по возрасту.
- А конфеты вам дают? - Не унималась я.
- Редко, иногда, на полдник. - сказала Нина, так звали девочку.
Катя сидела тихо, нечего не говоря. Только слезинки ползли вниз по щекам, падая на голые коленки. Советы неплохо заботились о беспризорных детях, но они ушли в никуда, а в неразберихе новой жизни, забыли о маленьких человечках. Всем тогда было трудно, а хуже всех было им, никому не нужным ни родителям, ни стране.
- А знаете, - неожиданно в наступившей тишине, раздался звонкий голос Нины. - знаете, у Руслана мама, его убить хотела, а потом приходила у него прощения просила. - Неправда это. - Черные бусинки глаз Руслана в упор уставились на Нинку.
- А вот, и правда, правда ,он нам сам рассказал, как его соседка спасла. - не унималась неугомонная Нина.
- Как это. - одними губами спросила я, и посмотрела на Катю. Ее большие от ужаса глаза застыли на месте. За все время она не проронила ни слова.
- Да, Руслан еще совсем маленький был, а она пьяная, облила его холодной водой и открыла окно. А зима была холодная, мороз сильный, снег, вьюга. Вот сквозняком дверь в коридор и открылась. Мимо соседка на кухню проходила чайник ставить. Как это увидела, чайник бросила, мужа позвала, и вдвоем они ребенка забрали. Потом его в больницу отправили, а из больницы в детский дом.
- А ты откуда знаешь. - спросила я Нину.
- Ой, так эта соседка, тетя Люда к нему часто потом ходила, конфеты приносила. Она ему все и рассказала. Говорила, что ему в детском доме лучше, и, что его мама его не любит.
- Не правда, любит она меня. Вот из тюрьмы выйдет и заберет меня к себе .
- Знаете что, ребята. Я в следующее воскресение приеду и привезу вам игрушки и что-нибудь вкусное. - стараясь изо всех сил, чтобы мой голос не дрожал, сказала я.
- А ты точно приедешь? - спросил Руслан.
- Обязательно. - заверила я.
- А машинку мне привезешь?
- Непременно привезу, а тебе Нина, куклу. Ну а тебе что? - спросила я у Вовки.
- А мне пистолет.
- Ну что ж, заказ принят. В следующее воскресенье мы с Катей заберем вас, и пойдем на нашу полянку и устроим пир горой. Договорились. - Дети обрадовано закивали.
- Мы будем тебя ждать. - сказала Нина.
И тут я увидела, как за нашей полянкой на дорогу высыпали дети, а воспитательница, увидев наших маленьких новых знакомых, закричала зло и грубо: «А ну живо сюда!». И уже тихо, в надежде, что мы ее не слышим, «скотина», добавила она, мы обомлели и обе лишились дара речи. «Мы бежим, мамочка, сейчас» - И не успев попрощаться дети побежали догонять своих.
«О боже, ты слышала?»: тихо сказала Катя. «Они назвали ее мамочка, а она ...она их ...» - и мы обе заплакали, уже не скрывая своих слез.
Целую неделю я думала, где найти деньги, а воскресенье нагруженная сладостями и игрушками, поехала в лагерь. Катя уже ждала меня у деревянного забора, наглухо окружавшего лагерь.
- Катя, ты их видела. - нетерпеливо спросила я.
- Нет, их домик стоит в стороне от всех лагерных построек и нам нельзя подходить к ним, а им к нам.
- Ну что ж, пошли. - Я взяла Катю за руку. Домик действительно находился в самом отдаленном уголке лагеря. Мы постучали. Дверь открыла очень приветливая женщина средних лет, но на мою просьбу отпустить детей погулять с нами, она ответила категорическим отказом.
- Ну пожалуйста, разрешите хотя бы их увидеть и отдать им гостинцы.
- Нет, и это нельзя.
- Но почему, чуть не плакала я . Я... я ...же им обещала. Понимаете, они же нас ждут
- Поймите, не могу. - спокойно растолковывала нам воспитательница. - Если, эти трое получат, а остальные нет, то они будут драться. Нельзя.
- А что же нам делать. - растерянно спросила я.
- Если хотите, оставьте здесь на столике для всех детей. - Поставив огромный пакет на стол, я заглянула в приятное лицо.
- Скажите, а почему такая злая женщина работала с детьми в прошлый раз.
- Она не злая, перебила она меня, просто устала. Неделю работала по двадцать четыре часа в сутки. С ними же глаз да глаз, их двадцать человек и у каждого свой характер, своя судьба, своя история. Все разные. А кто к нам работать пойдет? Зарплата копеечная. На хлеб и воду только, а ответственность большая. Извините, мне к детям надо.
- Да, да, конечно, извинилась я. - И мы попрощавшись вышли.
В электричке меня сдавили возвращающиеся по домам дачники, но мне повезло. Я, все-таки, могла смотреть в окно, а не в чужой затылок. Чужая судьба этих детей не давала мне покоя, сердце мое разрывалось от невозможности что-то сделать для них. Да и что я могла сделать, одна, воспитывая ребенка и еле-еле дотягивая до получки. Я смотрела в окно, но ничего не видела, кроме этих детей. Они стояли перед глазами, маленькие, беспомощные, и в тоже время, такие взрослые, самостоятельные. И, вдруг, отодвинув детей, появилась маленькая Лялька с двумя торчащими косичками. Она бежала по длинному коридору коммунальной квартиры вслед за бабушкой, спешивший на звонок. Это пришла тетя Леля, лучшая бабушкина подруга. Она работала медсестрой в больнице на фронте, тетя Леля тоже была медсестра. Она вытаскивала на себе огромных раненых парней, спасая им жизни. Там же, на фронте пришла к ней ее первая любовь, Игорь. Потом Игоря убило, а еще через неделю Леля получила письмо от старой соседки. Дом их разбомбило, и погибли мама и сестра. Леле не хотелось больше жить. Она сама специально лезла под пули в надежде быть убитой. Однажды ее все-таки здорово ранило. Ее отправили в тыл. Пожилой доктор, прооперировавший ее, пришел к ней на следующий день. Он сел на краешек кровати, на которой лежало почти невесомое худенькое тело девушки, взял безжизненную руку, и, не смотря в глаза, сказал: «Деточка, я должен тебе сказать, я сделал все, что мог, я спас тебе жизнь, но у тебя теперь не может быть детей».
- Я не хочу, не хочу жить! Зачем вы спасли меня. - шептали запекшиеся губы .
- Ты что это, дурочка. Как это, не хочешь жить. Скоро победа, жизнь наступит светлая и веселая, а ребеночка и усыновить можно. Ты только поправляйся быстрей. Воевать тебе больше нельзя.
Так Леля и сделала. Вернувшись домой сразу же пошла в детский дом и усыновила маленькую и худенькую, как она сама, девочку Иру. «Раздевайся Лелечка, сейчас чай будем пить» - засуетилась бабушка, любившая гостей. Тетя Леля повесила пальто на вешалку и удобно устроилась на старом диване, доставая из сумки пачку «Беломора» и шоколадку для Ляли. Она сказала своим низким и хриплым голосом: «Знаешь Лялька, а у тебя такая мама красивая». Она закурила и Лялька увидела, как серая струйка дыма медленно поднимается к высокому потолку. Она хотела что-то сказать тете Леле, но потом, передумав, бегом бросилась на кухню к маме .
- Мама, мамочка, а ты, правда, красивая, да?
- Конечно. - рассмеялась мама, открыто и весело, и поцеловала Ляльку в слегка курносый нос. Лялька вернулась в комнату, но через какое то время снова побежала на кухню.
- Мама, а ты, правда, красивая? - На этот раз мама не смеялась. Она внимательно посмотрела на дочку.
- Понимаешь, Лялька, я же не только твоя мама, я еще и женщина, а женщине всегда приятно слышать, что она красивая. Когда ты вырастешь, ты тоже будешь очень красивая. А почему ты спрашиваешь?
- Ну ты же моя мама ...и красивая. - Ляльке надо было подумать, мама была такой привычной такой родной, такой нужной, и ей было абсолютно все равно, красивая она или нет .Она любила маму такой, какой она была. Любила ее голос, ее смех. Она просто ее любила. Красивыми бабушка называла актрис в кино, и, вдруг, мама.
«Станция Удельная, следующая станция, Финляндский вокзал, город Ленинград» - громкий механический голос спугнул маленькую Ляльку, и она исчезла.
И опять полетело время. Выросла моя дочь, и я сама уже стала бабушкой а, у детских домов появились богатые спонсоры. Дети в них уже не голодают и не попрошайничают, но разве может еда или одежда заменить родительскую любовь, материнское сердце. Разве боль за сирот сегодня может оставить кого-то равнодушным?
Так, что же вы делаете мамочки, бросающие своих детей? На любви стоит свет, так не лишайте же себя этого чуда. Никто на свете не будет любить вас так бескорыстно и преданно, как ваш ребенок. Никому на свете вы не нужны больше, чем нужны ему. Он еще не умеет ходить и говорить, не умеет дышать сам, он еще даже не родился, но он уже умеет любить вас. Помните об этом.