Елена

Елена.

…и зима наступит, когда все разъедутся. Лето будет долгим.
Вечер с запахом тоски. Выпил водки и почему-то вспомнил Москву образца 1985 года. Там пел нам из нулёвого чёрного двухкассетника греческой фирмы «Рапасопис» Шуфутинский. Нет. Не послушать его, а просто вернуть то время. Здорово ведь было. Свиблово. Общага какого-то кулинарного училища. Спортивный костюм от Адольфа Даслера. Кроссовки “Karhu”. Наивные девчонки. Отсос, стоит только поманить членом, даже денег не надо. Двукассетный Panasonic – это круто, а Шуфик в нём – ваще отвал башки.
Правда, иногда, по неведомому стечению дождя со снегом и растаявшего мороженого на подоконнике за окном, приходили к нам 1/2 McCartney и Bob Marley (весь. Твою мать. Даже если ему дать винтовку с самой лучшей оптикой, он всё равно попадёт только в такт или из-за… «у чёрных есть чувство ритма»). И тогда, дабы загладить свою вину белую, приходилось переходить с андроповки (4,70) на что-нибудь более изысканное: «Ахтамар» или «Агдам».
Мы были молодыми, здоровыми, дурными, пили и трахали всё подряд и совершенно не задумывались ни над своим будущим, давно уже ставшим прошлым, ни над тем, что на самом деле прародителем отечественного блатного романса является не белый Аркадий Звездин-Северный, а нигер с трубой в зубах и кликухой Satchmo. Да и когда, если все самолёты уподобились птицам перелётным и летят исключительно в южном направлении?
Он сел в самолет, и через каких-то пару часов был в прошлом. Просто ему нестерпимо захотелось вернуть то время, где он как-то возразил ей:
- Ты не права. То был коньяк. Я же пил его. Коньяк. Только крепкий и солёный. Как слеза портовой шлюхи Маргариты.
Марго присела на кнехт. Закинула ногу на ногу. На улице Рузвельта закачались каменные дубы, и подул ветер, обнажив изумительный загар там, где кончался нейлон дорогого чулка. Рита попыталась поймать подол платья, но…
- А что такое кнехт? - как обычно влезла в мои эротические мысли ты.
- Это такая хрень на причале, за которую привязывают верёвками корабли, чтобы не уплыли.
…но не войти в одну реку дважды. И не потому, что это невозможно, а просто оттого, что в белоснежный лайнер он сел под одним именем, а вышел из него под другим. Именно эта досадная оплошность не позволила ему пройти паспортный контроль в прошлое, и желание его (такое простое и банальное) обрело все признаки мечты. Несбыточной.
Пришлось возвращаться в своё, пропахшее морем, настоящее несолоно хлебавши. А там такая засада – хоть стой, хоть падай – один хрен ни черта не видать. Всё замёрзло. Даже не смотря на то, что лето, и зима наступит, лишь когда все разъедутся. Говоря иначе: никогда.
Два часа ночи. Едва различимый Млечный Путь неприлично пахнет магнолией. Проходная гэбэшного санатория "Черноморье". Помнишь, я, осознав, что потерял тебя, тогда впервые признался тебе в любви? Мы сидели на лавке. Я положил свою голову на твои коленки, и свет фонарей-паразитов предательски расплывался стаей хищных рыбок-слёз в моих глазах. А ты, запустив свою руку в мои волосы, приговаривала: всё ещё будет. Всё будет хорошо.
Устал пить, и ни в одном глазу. До дому ещё пилить и пилить – ужасный сон любого фраера от лесоповала. Благо, на моём пути нескучном стоит дом Лены Л. – любви моей первой и во снах единственной, но сейчас дамы замужней и, должно быть, раскоровевшей. Шутка ли? Ей почти 45 (баба – ягодка опять), у неё двое детей-переростков и один муж-любитель-не-кефира.
- Привет. На ночлег пустишь?
- Проходи. Только тихо. Уже все спят.
Кухня. Раньше вон на той антресоли всегда стояла десятилитровая канистра с портвейном "Ливадия". Теперь её папа умер, всё изменилось, и на столе вместо Ливадии чай.
- Как ты? - спрашивает.
- Нормально.
- Женился?
- Второй раз.
- Дети?
- Сын. Егор. Только я его не видел.
- Бывает.
- У тебя «Ливадии» не осталось?
- После смерти папы многое изменилось.
- Когда?
- Уже два года.
- Сочувствую.
- Да мы оклемались уже. Вроде. У меня есть немного коньяка. Будешь?
- Нет.
Любовь тихо напоминает о себе. Как жажда. Как укус комара вовремя не смазанный уксусом. Ну да ладно. Не до жиру – быть бы живу.
- Ляжешь в комнате родителей.
- Хорошо, - говорю. Как будто у меня есть выбор.
Ложусь и почти засыпаю с мыслью, что нехило было бы проснуться раньше её отца и свалить от греха подальше. Не, ну правда, чего зря беспокоить покойника?
Под утро услышал я струнный дуэт Дидье Локвуда и Алана Карона, но кто играет, вспомнить никак не мог. На помощь пришёл Шашкин. Пришёл, постоял, поулыбался беззубо, ничего не сказал и ушёл. Гад.
Семь утра. Комната родителей моей первой любви.
- А чего это он тут разлёгся? - папа.
- Не знаю - мама.
- Эй, Редин, ты что тут делаешь? - с угрозой в голосе вопрошает Виктор Сергеевич.
- ..., - молчу. Делаю вид, что сплю. А глаза открыты.
- Смотри, не околей от страха, - подливает он масла в огонь.
- А чего Вы хотели? - нахожусь я, - если вчера я был пьян, как свинья нерезаная, набил морду вашему соседу... и к тому ж под статьёй хожу, за попытку изнасилования в наркотическом бреду. Ну, и куда ж я в таком виде? Разве что, сразу на зону (если бы мусора приняли)...
- Ну ладно, ладно, - сменяет гнев на милость Виктор Сергеевич, - ты чего это разбушевался? - говорит он и растворяется в ореоле действительности.
...а пока апокалипсис. Тайфун с непонятным именем Елена дважды обогнул твой мизинец, стёр с лица земли Содом, а заодно с ним Гоморру и медленно стал сладким чёрным портвейном с терпким названием Ливадия.

Кое-как проснулся. Слегка разбитый, но счастливый. Так происходит всегда, когда удаётся мне с ней повстречаться в текучей сквозь пальцы реальности сна. Пока одевался, прочно забыл о том, что видел минувшей ночью. Закурил и в магазин. Люблю, знаете ли забухать прямо с утра. Не знаю почему, но почему-то беру бутылку «Ливадии». Расплачиваюсь и, не отходя от кассы, прикладываюсь к пузырю. Портвейн сладок, как терпкое молоко девственницы и чёрен, словно сутана православного священника. Или наоборот. Не помню.
«Сахар монаха не ведает страха», - подумал я.
«Если в моче он у монаха», - добавил Родина. Ну, не паразит ли?


10.08.2008 г. Ялта.