Скверная история

Александр ГЕРАСИМОВ

Тувинские хроники


СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ

Памятник вождю мирового пролетариата сработали для тувинцев в Москве. Справедливости ради надо отметить, на совесть сработали. Всё из лучших на ту пору материалов. Насупленное медное чело. Галстух, тоже, как следует быть, из первосортной оружейной латуни. Бронзовый поджилет. Так – распахнутое пальто, так – ладошка простертой в сторону гастронома руки. Может быть, только по-иезуитски добрый ленинский прищур был чуточку слишком уж монголоиден, но кто без греха... Восток, все-таки. И заказчик, который всегда прав.

Стоял железный истукан, как ему и положено, на главной площади города. Справа эдак – здание Совета Министров, слева – драматический театр, за спиной речка Енисей. Вкруг Ульянова для красоты насадили кладбищенские бархатцы и еще такие, знаете, цветки нестерпимо алого цвета. В общем, все чин по чину.

Бывшая русская фактория Белоцарск (Кызыл) покоится на дне горной котловины. Так что новый человек, случайно попавший в город, ощущает себя пигмеем в Колизее. Кругом, седыми верблюжьими горбами упираясь в низкое, неправдоподобно синее небо, вздымаются горы. И если стать лицом к памятнику, то на склонах можно прочесть сооруженные из белого камня слова: справа – «ЛЕНИН», слева – «СЛАВА КПСС!». Что там ваш остров Пасхи, пустыня Наска и задрипанный Stonehenge! Какие, к дьяволу, пришельцы! Пятнадцатиметровые литеры были выложены из громадных валунов охочими до всякого полезного дела комсомольцами. Они же, с помощью мочалочных щеток, вымазали партийные слова гашеной известью.

Кроме Совмина и театра в городе гнездились две гостиницы (одна центральная, получше, с трехрублевыми номерами, выкрашенными кубовой масляной краской, другая победней, зато оно и дешевле, рублевая. в ней стенки пачкались той же известкой, что и камни на горе); два кинотеатра (кирпичный, зимний и дощатый, летний); два магазина — Универмаг и Гастроном. Площадь пересекали мощеные бутовым камнем улицы. Одна, как полагалось, улица Ленина, другая же носила имя человека, принесшего тувинцам огонь своего сердца и благую весть о мировой Революции. Все остальное пространство города занимали крепкие сибирские домы, кое-как построенные избушки, а то и вовсе землянки. У черта на куличках раскинулся новый жилой микрорайон – десятка полтора похожих на мятые обувные коробки блочных домов.

Самым симпатичным местом в столице Автономии был довольно приличный Парк Культуры и Отдыха трудящихся. Как ни старались отдыхающие от созидательного труда загадить лоно природы, ничего не получалось. Старушки, божьи одуванчики, поделив скверик на сектора, регулярно собирали пивные и прочие бутылки, а красивых целлофановых упаковок и одноразовых пластиковых стаканчиков тогда еще и в помине не было. Так что натура, успешно самоочищаясь от скверны, в неравной битве с человеческим интеллектом до поры брала верх.

Как неофит я был представлен всем примечательностям города. Мне показали Центр Азии, большой, бугристый от частого окрашивания, шар с воткнутым в него трехгранным штыком; ткнули пальцем в вышеизложенные надписанные горы; сводили на место разрушенного дацана; продемонстрировали ворох священных буддистских свитков и изображенных на пергаменте бодхисатв; свозили в зверосовхоз – печальное зловонное место с постоянно кружащими над ним стервятниками; напоили аракой, местным молочным самогоном (порядочная, доложу вам, дрянь, на вкус – будто баранье копыто пососать); накормили строганиной. В общем, как только надо мной не измывались. В конце концов, отпустили на волю, посулив на неделе свозить на рыбалку и поохотиться на мышкующую лису.

Осовевший от жары и вконец замученный краеведами, я добрался до ПКиО. Увитая диким плющом и густо расписанная незатейливыми выражениями, классическая триумфальная арка из фанеры приветствовала меня легкомысленно трепещущим на ветру выцветшим почти добела крохотным красным флажком. Скорей всего, я был единственным посетителем заброшенного городского сада, что в целом, меня вполне устраивало.
Заброшенность русских парков мне не внове. Что немцу не здорово, то русскому – в самый раз. Тимофеевка мне милее рододендрона. И дым отечества, так сказать... Присев на скамейку перед еле угадывающейся под травяным покровом бывшей круглой клумбой, я расслабился и потому не сразу заметил торчащую из кустов статую.
Собственно, изваяний было два. Однако дальняя тумба пустовала. Строго говоря, не совсем, чтобы пустовала, а... то есть, формально она как бы считалась пустой, но фактически на ней стояли два гипсовых ботинка с торчащей из них арматурой. И по всему было ясно, что ботинками-то они были только теперь, а в прежнее время служили кому-то сапогами. Старательно замазанную надпись при желании все-таки можно было прочесть: И.В. Ста... Затем в тумбе была глубокая ущербина, так что кому принадлежали прежде ботинки-сапоги, догадаться было решительно нельзя.

На ближнем ко мне постаменте, если верить надписи, стоял вылепленный рукой скульптора-любителя В.И. Ленин. Ростом он был с небольшую, вставшую на задние лапы собаку. Видно было, что заботливые парковые служки каждый год красили его масляной серебрянкой, от чего предводитель рабочего класса и передового крестьянства, и без того мало узнаваемый, оплыл и стал смахивать на смешливого японского бога здоровья и долголетия. Вдобавок ко всему глазки он имел светло-голубые, а рот ему не очень ловко выкрасили красным, так что было похоже, что вождь мирового пролетариата только что отведал свежей младенческой крови. В отличие от площадного изваяния, садово-парковый Ильич ручкой никуда не делал, а сунул её подмышку и стоял, чуть наклонившись вперед, словно бы подстреленный пулей эсерки Каплан. В опущенной левой руке Ульянов держал гипсовую кепку, в которую при желании можно было насыпать килограмма три картошки. Головной убор доставал до тумбы и использовался редкими посетителями парка в качестве мусорницы...

Мимо меня, к выходу, поминутно поджимая на ходу правую заднюю лапу, проскакал клочной, сиреневый от заката пес. Пора было и мне честь знать. Перекрестив, зачем-то, гипсового разбойника, я отправился восвояси.