***

- Как вы думаете, дорогой коллега, идут ли ему серые крылья?
- Ничего не имею против крыльев. Мне всегда было жаль эту расу, что так мечтала летать.
Отдельные их изобретатели даже пытались делать крылья на манер наших.

- Да, помню. Печален был их опыт.

- Но они все же научились летать, согласитесь, дорогой коллега?

- Ну разумеется научились. Но какой ценой...



- Теперь будет снова учиться ходить, а потом летать, - как сквозь вату донесся мелодичный голос, - он пока без сознания, ему потребуется некоторое время после восстановления, но, скоро он придет в себя.


- Уже пришел, - хотел было сказать Иван, но язык не повиновался. Руки и ноги впрочем, тоже.
Глаза вроде двигаются, но ничего не видно. Нет, не темнота, а как бы серый снег пелена, как на экране кругового обзора, на котором внезапно пропало изображение, и пошел серый пилот тон.

Как и тогда, на том планетоиде…

…катер резко спикировал вниз и ткнулся тупым носом в золотую скалу. Скала выдержала, наверное, а гораздо менее прочный пластик корпуса смялся в гармонь, круша приборы, регистраторы и прочую мишуру. Антенна рации свернулась в штопор для открывания бутылок, а кресло пилота сорвало со станины и выкинуло вверх, как и на допотопном, древнем самолете.

Пламя взрыва догнало пилота в воздухе, плавя костюм, и стекая вниз серым пластиком на голубой снег, не очень холодный, потому что сейчас конец зимы и температура довольно приемлема. Приемлема при одном условии, что вы в исправном термокостюме. А сейчас... болевой шок преодолеть, конечно же, можно,
и аптечка-анализатор не пострадала и уже ввела в кровь обезбаливающую сыворотку, но на ТАКИХ ногах далеко не уйдешь. Пока догорали останки катера и стекала в воронку взрыва ручьи талого купоросного снега, было тепло, но потом, когда остыл расплавленный скелет-рама, мороз снова взял власть в свои руки.
Было довольно красиво: застывший голубой лед быстро замерзшего озерка на фоне желтых скал. Было бы... если бы не холод. Когда вернулась боль, ног он все равно уже не чувствовал, пытаясь ползти... куда? А не все ли равно, ведь все равно умирать. Гадая, успел ли выбросить катер аварийный маяк, или взорвался вместе с ним.
Скорее всего не успел. Время давно вышло. И спасать его никто не собирается.
Или прилетят, увидят кратер взрыва, может быть найдут его тело биолокаторами, под двухметровым слоем голубого снега...
       
Диких зверей на этом планетоиде нет, и никогда небыло, так что и опасаться нечего. Впрочем, опасаться можно только одиночества, и того, что воздух в плоском баллончике за спиной скоро закончится. Закончится раньше, чем его доконает холод, или еще будет с шипением выходить через разорванный серый костюм пилота с тремя золотыми шевронами пилота экстра класса на рукавах. Золотыми, как и эти желтые скалы. Почему катер перестал слушаться управления? Здесь сплошные магнитные аномалии. Не потому ли, что в горах так много запасов металла? Медь, олово золото, серебро… да тут настоящий древний Клондайк. Вон те зеленые скалы, как будто покрытые мхом, это оксид меди. Диоксиды, окислы, медный купорос, синий снег. Черные скалы, на самом деле они серебряные, только тоже окислились в атмосфере с большим содержанием кислорода.
Кислорода… Чистый кислород, это, по сути, яд. Но им можно какое-то время дышать…
Стрелки уровня кислорода и жизнеобеспечения почти вплотную подошли к оранжевой черте, за которой притаилась смерть.
       
Иван не стал дожидаться смерти, он сам пошел ей навстречу, сдвинув прозрачное стекло шлема и вдохнув местного воздуха.
Воздух впрочем, был ничего и даже пах чем-то знакомым, но забытым с детства.
И он был вовсе не холодным,
а как ласковый летний ветерок, налетевший внезапно, когда лежишь себе, где нибудь на берегу речки, а вода как парное молоко, нагретая лучами июльского солнца, а на голубом небе ни облачка.
Стало совсем жарко. Он расстегнул костюм. Откуда то издалека послышался голос бабушки:
Иванушка! Беги домой!
И он, снова маленький, кричит: шас, ба! Он бежит по песку, по белому речному песку,
но ноги проваливаются, проваливаются… он беспомощно оглядывается и видит брошенный на песок серый шлем, черное, поляроидное стекло треснуло, позади рубчатые следы десантных ботинок, идет голубой голубой снег, серые речные камни, красноватые гранитные скалы
становятся желтыми, тускло желтыми, металлическими, но ветер, теплый ветер, он все еще пахнет луговой травой и, почему то молоком, парным молоком…