Да-а-а...

На новенькой скамейке Первомайского сквера сидит мужчина - сильно загорелый, вихрастый, лет пятидесяти, уголки глаз в белёсых морщинах.
Он откусывает большими кусками от белого батона, жадно жуёт, собирая с потертой футболки крошки и бросая их в рот. Крошки опять вываливаются из смеющихся губ.
Запивает он чем-то из бумажного пакета, прихлёбывая и чуть мыча - холодное, больно зубам.

Молоденький милиционер со стрижкой, которой я не видел со времён своего детства, - под "полубокс", - хмурясь и делая серьёзным лицо, козыряет:
- ..., ваши документы?!
Не переставая улыбаться, загорелый протягивает "полубоксу" пакет и, привстав, достаёт из заднего кармана документы, бережно завернутые в полиэтилен.
Оторопевший от протянутого содержимого пакета, милиционер скручивает там, внутри, какую-то крышку, принюхивается и остаётся разочарованным.

Для проформы смотрит документы, отдаёт, козыряет и, уже уходя, неожиданно спрашивает:
- А чего улыбился-то? - сам ухмыляясь.
- Дак, командир, - хорошо-то как... Глянь - облака, как бегемотики, я за ними давно-о-о наблюдаю... И солнце шпарит... И дочка завтра приедет. Чё ж не лыбиться-то!
- ...и не бомбят... - тихо произносит молодой, сам засмотревшись в небо.
- Ну а я чё говорю! - ответствует ему старший.

Милиционер садится на скамейку, какое-то время они просто сидят и молчат, глядя то по сторонам, то в небо.
Наконец, поправляя дубинку, молодой встаёт, неловко говорит: "Да-а-а..." и собирается уйти.
Потом вдруг резко разворачивается, протягивает загорелому руку и они ещё какое-то время стоят так, пожимая друг другу руки и чему-то улыбаясь.