Чудовище

Опубликовано: сборник "Китайская шкатулка", 2009 г.
               
               
 
Пить на поминках в крематории они отказались, зато дома, забрав у соседки Виталика,  накрыли на столик нехитрую закуску, достали из серванта бутылку «Русского стандарта» и стопки, и обменялись взглядами, которые бывают красноречивее слов.
Аня, Надя и Макс были чем-то неуловимо схожи. Они все походили на мать, но точной её копией был только шестилетний Виталик.
Мама была яркой личностью. Она написала и издала два романа, вела многочисленные репортажи, умудряясь достаточно много времени посвящать дому и маленькому Виталику. Казалось, её энергия неиссякаема.  И когда её внезапно не стало, они все так опешили, что не смогли сразу и в полной мере прочувствовать своё горе. 
У Нади и Макса - общий отец, Геннадий. Дети написали ему о смерти матери. Наверняка Геннадий уже выехал из Бостона. Возможно, он станет убеждать осиротевших дочь и сына уехать вместе с ним.  Макс знал, что откажется. Блестящий курсант кадетского корпуса, Макс каждую ночь видел себя во сне разведчиком.  Зачем ему какая-то Америка? Вот Надя – та наверняка задумается над предложением отца, но вначале ей нужно доучиться.  А потом можно хоть  в Америку ехать, хоть на Луну лететь.
Аня раздумывала над тем, что Геннадий может предложить ей.  Отношения Ани и Геннадия были тёплыми и родственными. Когда Анин отец, военный атташе, погиб от экзотической малярии, мама вернулась к Геннадию, первому мужу. Геннадий принял её обратно, вместе с маленькой дочерью, которая стала его дочкой,  и породил на свет ещё двоих, но у Ани навсегда сохранилось перед папой Геной чувство неловкости, которое, как ни странно, отсутствовало у матери.
Впоследствии мать всё же ушла от Геннадия. Игорь, молодой исследователь,  появился в её жизни, стал отцом маленького Виталика, пробыл несколько лет в роли фантомного мужчины, неожиданно возникающего и исчезающего, как сказочный персонаж, и сгинул три месяца назад в горах Тибета. 
А четыре дня назад и мамы не стало…
Аня и Макс выпили по рюмке залпом. Надя понюхала зелье, глотнула, как клюнула, и, поморщившись,  поставила рюмку на стол.
Наде, младшей сестре, было всего четырнадцать. Дьявольски одарённая маленькая  прима, женщинка, у которой с детства сформировалось потребительское отношение к окружающему миру, занималась в престижной школе бального танца. Мама Инна когда-то сама бредила танцами. Но встреченная в юности гадалка предсказала: «У тебя нет будущего в этом ремесле. А вот один из твоих детей обязательно станет великим танцором или танцовщицей. Береги этого ребёнка, много трудностей окажется на его пути».
И когда маленькая Надя, целыми днями танцующая под записи попсовых песен, заявила, что хочет посвятить свою жизнь танцу, Инна вспомнила о пророчестве. Её, конечно, пугали слова гадалки о трудностях на пути дочери, но  ведь Наде предстояло стать не просто избранной, а «великой», а какое величие обходится без трудностей?
Надя, с детства овеянная ореолом предсказанного «величия», росла взбрыкливой, избалованной и дерзкой. Однако под оболочкой себялюбия в ней вызревала настоящая любовь, которая дается однажды в жизни, и далеко не всем. Это был старший брат, Макс.
Внезапно, решившись, Надя подняла стопку, посмотрела в глаза Максу, и, затаив дыхание, залпом выпила. Её глаза округлились,  губы сложились в гримасу, ожгло гортань. Зато почти сразу потеплело в груди, и приятно закружилась голова.
Макс налил себе и Ане по второй рюмке. Макс был породист и красив. Ему исполнилось шестнадцать, но выглядел он взрослее. Он учился в Москве. Аня искренне любила Макса, и знала, что она ему ближе, чем младшая сестра. Брат, в свою очередь, был  для Ани  самым близким человеком.
Ане исполнилось восемнадцать. Она училась на экономиста. Тоже привлекательная и  харизматичная, она, тем не менее, в семье играла необходимую роль старшей сестры, некрасивой умницы. Аню роль вполне устраивала, как и то, что младшие обращаются к ней за советом, а Виталик иногда, оговорившись, называет её мамой.
Аня выпила вторую стопку, поставила на стол и пошла в детскую, где за своим столиком сидел Виталик,  малюя фломастером  какие-то круги и зигзаги в своём блокноте.
- Аня. Аня, куки, - произнёс Виталик, не отрываясь от своего занятия. У него был резко не вяжущийся с обликом кудрявого, ангельски хорошенького мальчугана,  скрипучий механический голос. Так говорят учёные попугаи, подумала Аня, стягивая с ребёнка свитер.
- Кушать хочешь? – переспросила она. Виталик не ответил. Наклонившись к столу, Аня увидела, что он рисует с закрытыми глазами. В кулачке было зажато сразу несколько разноцветных фломастеров. Запрокинув личико, нахмурив лобик, ребёнок, казалось, видел что-то, недоступное ей,  своим внутренним взглядом. Аня сходила на кухню,  разогрела обед, и, покормив ребёнка, вернулась к брату и сестре.
У Нади были глаза на мокром месте, но она усиленно пыталась делать вид, что не собиралась  плакать. Макс, судя по всему, прикончил уже грамм двести пятьдесят, он угрюмо играл со столовым ножом.
- Покормить вас? – спросила Аня.
Надя дернула плечом и налила себе сока.
- Да нет, кусок в горло не полезет, - отказался и Макс.
- Хорошо тебе, Макс. Уедешь, а мы останемся… одни, с Виталиком, - проговорила, наконец, Аня вслух то, что её угнетало больше всего.
- Я  буду приезжать, помогать вам. Мы ведь - одна семья, и всегда ею будем, - Макс налил Ане и себе ещё водки, - Потерпи, вернётся папа, он что-нибудь придумает.
Папа… Нужен ли папе Гене Виталик, подумала Аня, но промолчала.
- Не хватит ли тебе пить? – не удержалась она, поймав себя на том, что в её голосе  проскользнули мамины интонации.
- Я что, каждый день хороню мать? – Макс поднял на неё тёмные от боли глаза, - Всё будет нормально, главное – пережить трудный период.
И тут Надя всё-таки расплакалась. Аня встала, подошла к сестре, обняла её.
В комнату на носках вбежал Виталик, поднимая и опуская руки, словно в танце. Он издавал какие-то странные звуки, соединяющиеся в мотивчик замысловатой песни. Виталик постоянно пел на своём, особом языке. Покрутившись у зеркала, он выбежал. Никто не обратил на него особого внимания.
- У нас квартплата внесена? – Макс смотрел на Аню, главу семьи, так, как будто собирался предложить денег на оплату жилья. Как будто они  у него могли быть.
- За этот месяц – да. На руках больше денег не осталось. Но на сберкнижке лежит 10 тысяч долларов. Интересно, что мы будем делать, когда их проедим?
- Продадим дачу, машину… Анька, всем этим тебе и заниматься, - сказал Макс, - ты же у нас единственная взрослая.
Аня кивнула. С голода они не умрут. Папа Гена подкинет чего-нибудь. За Надькину хореографию они не платят – Надька, напротив, одна из немногих получает стипендию. И, наконец,  Аня переведётся на заочное отделение, пойдёт работать.
В комнату снова вбежал Виталик.
- А-та-та, – радостно сообщил он. Штанишки были мокрыми. Макс, сидевший ближе всех к двери, встал, подошёл к ребенку – и сморщился:
- Ань, этот уродец опять нагадил в штаны!
- Сейчас, - устало отозвалась Аня, поднимаясь из-за стола, - Не вздумай допивать всю бутылку!
 Она взяла Виталика за шиворот и, ворча, отконвоировала его в ванную.
- Как только мама  всё успевала, - вздохнула Надя, вытирая мокрые глаза, - И всегда такая красивая была, весёлая! Бедная Анька, на её плечи всё ляжет…
- Ну почему только на её плечи?
- Потому что я никогда в жизни дерьмо убирать не буду.
- А почему, интересно, Анька должна убирать дерьмо, а ты – нет? – прищурился Макс.
-  Вот ты и убирай.
- Возиться с малышнёй – это женское занятие.
 Из детской доносились Анины покрикивания:
- Надевай сам! Суй левую ногу в штанину! Ты что, оглох? Беда мне с тобой…
Визгливые выкрики Виталика на птичьем языке заглушили её голос.
- Это чадо – лучшее, что нам досталось от мамы, - проговорила Надя хмуро и отхлебнула из Аниной стопки. Ей снова ожгло горло и перехватило дыхание, но ощущения были уже не такие неприятные.
Маленький Виталик страдал нетипичной формой аутизма с тяжёлой задержкой развития.

Ночью все проснулись от резких, разрывающих душу звуков.
- Ма-ма, ма-ма, - скандировал Виталик, периодически захлёбываясь плачем.
Аня вскочила с кровати и бросилась в детскую. Надя приподнялась на локте и снова упала, обессиленная. У неё болела голова, странный липкий озноб поглаживал ноги, спину. Надя не знала, что переживает первое в жизни похмелье.
Макс, спящий в другой комнате, пробормотал что-то и накрылся с головой одеялом.
- Я здесь, солнышко, - проговорила Аня, наклоняясь над Виталиком и убирая со лба мокрые от пота волосики, - тебе страшное приснилось, да?
- Ма-ма, - отчетливо выговорил ребёнок между всхлипами.
Бедный, и не знает ведь, что мамы больше нет. Ну, как ему объяснить, подумала Аня в бессилии. Она подняла Виталика на руки, но он тут же начал извиваться с гортанными криками.
Аня вздохнула, опустила его обратно в кровать и сказала грубовато:
- Ну, спи уже. Не придёт к тебе мама. Мы все спать хотим, понимаешь?
Виталик начал издавать резкие мяукающие звуки.
- Виталик, спать, - приказным тоном произнесла Надя, появляясь в дверях.
- - Ма-ма, ма-ма! – душераздирающе завопил Виталик.
- Да заткни ты его! – закричала Надя, - Мы что, железные? Я, может, сама еле держусь! Заткни рот, или я придушу тебя, понял?
- Ну что ты такое мелешь, - донесся несчастный осипший голос Макса, - Он все равно не поймет. Надо себя в руках держать. У всех горе, не только у тебя.
Виталик, повизгивая, бился головой о спинку детской кровати.
- Когда это кончится? – злобно спросила Надя, поворачиваясь к Ане, - Ты же старшая, сделай что-нибудь!
- Что? Рот ему скотчем заклеить?
- Господи, и как у мамы на это существо только хватало терпения,- простонала Надя.
- Мама по ночам носила его на руках, укачивала, пока он не засыпал - сказала Аня.
- Вот и давайте по очереди носить его на руках и укачивать, - предложил Макс.
- Я не буду, нашли золушку, - ощетинилась Надя.
Но Виталик  не давался на руки…
Ночной кошмар продолжался до пяти часов утра. Виталик своим куриным умишком понимал, что произошло нечто страшное, чему найти объяснения он не мог. Почему так долго не приходит мама, почему эти взрослые существа, которые всегда были в его жизни, и были добры к нему, на него кричат и корчат гримасы? Это пугало и угнетало.  Он выл, пока не обессилел и не уснул.
- Давайте ему снотворное на ночь, - посоветовал Макс, - иначе вы тут без меня рехнётесь.
Господи, скорее бы увольнительные закончились, подумал он – и домой, в казарму!
Весь следующий день Наде нездоровилось после выпитой накануне водки. Макс утром за завтраком был сонный и злой, а потом исчез из дома до полуночи. Когда Наде надоело валяться на кровати с холодным компрессом, она ушла в комнату, закрыла за собой дверь и включила музыку. Ей нужно было работать, выполнять повторные движения, от которых её тело никогда не отдыхало.
Аня мыла пол, стирала кухонные занавески, стремясь забыться в тупой работе, но мысли о жизни, которая наступила для них, не давали ей покоя. И совсем уж невыносимо было слышать визг Виталика и  видеть его бесцельно носящимся по квартире, из кухни – в детскую, оттуда - в спальню сестёр, затем – в мамину комнату, и так далее, по одному и тому же маршруту, с одними и теми же монотонными завываниями.
- Надя, помогла бы, что ли, - крикнула Аня, не выдержав Надиной музыки с бесчисленными повторами, - Иди с Виталиком погуляй, он сидит в духоте.
- Сама иди, - отозвалась Надя из-за двери.
- Я занята.
- Я тоже.
- Ну и пошла ты, - разозлилась Аня. 
Где мой авторитет, подумала она, неужели мамина смерть не только оставила пробоину в семейной крепости, но и разрушила её совсем?
Аня выругалась, включила пылесос, и тут же завопил Виталик, не переносивший шума пылесоса.
Надя, зло вращая глазами, вышла из комнаты, вытряхнула из шкафа детские вещи и начала одевать орущего и трясущегося Виталика.
- Ты всех вынудишь плясать под твою дудку, - упрекнула она Аню.
После того, как Надя с Виталиком ушли, с Аней случилась истерика. Она вылила в стопку остатки водки и выпила. От слез опухла голова. Аня сунула её под кран, но легче  не стало.
Посидев какое-то время на краю ванной, Аня вернулась к прерванной уборке.

Папа Гена так и не объявился. На другом краю земного шара молчал его телефон. Макс уехал, вернулся в свою казарму.
Вскоре обстановкой в семье осиротевших детей заинтересовались органы социальной опеки. У всех детей, за исключением совершеннолетней Ани, имелись отцы, в том числе и у Виталика, поскольку факт его гибели не был установлен.  Поэтому что делать с детьми, упомянутые органы не имели ни малейшего понятия.
- У них есть я, - отвечала Аня, - Мы уж сами как-нибудь выкарабкаемся.
Виталик ходил в коррекционный детский сад. Аня забросила институт, днём занималась домашним хозяйством, вечером забирала Виталика из садика. Уложив его, если оставались силы, халтурила: писала курсовики нерадивым студентам. Деньги за   проданные машину и дачу расходовались разумно и экономно, и всё равно близился момент, когда семья окажется в глубокой яме.
Надя готовилась к конкурсу, и приводила в их просторную квартиру подруг, с которыми часами репетировала в холле, совмещенном с кухней, мешая Ане готовить.
- Вынеси мусорное ведро, - говорила Аня, - толку от тебя, нахлебница…
- От тебя очень много толку, - огрызалась Надя.  Рывком хватала ведро из-под мойки, шла к мусоропроводу, специально высыпала мусор так, чтобы он частично вываливался на лестницу.
В обычную среду непоздним вечером позвонили и сказали вкрадчиво: не забыли ли, что вам завтра на комиссию?  Показать Виталика на предмет определения в коррекционную школу, класс для «особых» детей.
Класс для «особых» детей – ещё хуже, чем для умственно отсталых. Аня сидела на кухне, прижимая к себе Виталика, грызущего сухарик, и перебирала его кудряшки. «Особый» ты ребёнок, думала она, и нет тебе места нигде, даже в классе для дурачков. А вырастешь – перейдёшь на социальное обеспечение.  Получишь пенсию, в лучшем случае – сможешь коробочки клеить. Виталик смеялся над чем-то, руками хватал её за лицо, пригибал Анину голову вниз и прижимался горячим ротиком.
Аутичным детям свойственна  отгороженность, это маленькие недотроги, они не смотрят в глаза, уклоняются от ласкающих рук. Виталик был не типичным, он любил, когда его обнимали и тискали, особенно – мама и Аня. А теперь вот мамы нет…
 На следующий день они стояли в кабинете, где за длинным столом напротив сидело десять тёток.
- Собери пирамидку! Разложи карточки по порядку, чтобы получилась  законченная история! Что это – яблоко или морковка? – приставали тетки к Виталику.
Виталик молчал, разгуливая по кабинету и не обращая на тёток внимания. К их столу он демонстративно повернулся спиной.
- Да вы что? Он у нас даже практически не говорит, а вы… «яблоко», «морковка»  - опешила от такого натиска Аня.
Она не предвидела подобных проблем. Раньше Виталика на комиссию водила мама.  Если бы не мамины  уговоры, презенты и взятки,  его не держали бы в коррекционном садике, где находятся почти обычные дети, с незначительными отклонениями.
- Ваш мальчик ничего не показал. Как мы определим его в школу? – брови директрисы удивлённо - негодующе поднялись «домиком».
- Но это не просто школа, а спецшкола. Куда ещё его можно отдать? – спросила Аня беспомощно.
Виталик тем временем нашёл в шкафу со стеклянными дверцами кое-что интересное – детский синтезатор, выволок на свет божий и принялся извлекать из него вполне мелодичные звуки. Тётки посидели некоторое время, прислушиваясь. Потом директриса вздохнула и проговорила:
- Я не могу сказать, что Виталик вообще ни к чему не проявляет интереса. Видите, вы можете по мере сил развивать его музыкальный слух. Но в спецшколе, уважаемая, тоже от ребёнка требуется обучаемость, дисциплина. А ваш ребёнок совершенно неуправляем, с ним невозможно договориться. Мы можем порекомендовать вам только  домашнее обучение. Или определите ребёнка в интернат. А где его мать – неужели не могла сама явиться в такой ответственный день?
- Мама у нас умерла недавно, - Аня говорила через силу, ей противно было спекулировать на маминой смерти, - Я осталась одна с Виталиком и старшими детьми. Пожалуйста, помогите нам.  Дома с ним некому находиться, а в интернат я не могу, не хочу его отдавать. Возьмите его с испытательным сроком. Я уверена, что Виталик окажется обучаемым.
Тётки растерянно помолчали, потом старшая из них, из РОНО, проговорила, царапая ногтем столешницу с выражением неловкости на лице с двумя подбородками:
- Примите мои соболезнования. Да-а… всё так трагично… Мне вас жаль, девушка. Почему бы всё-таки не подумать об интернате? Что вы можете дать этому ребёнку, и во что он превратит вашу жизнь? Так что думайте, время есть. Поставьте в известность отца ребёнка. Кстати, где он сам? Всё ещё в разъездах?
- ….. Но как же…
- При всем сострадании к вам, - мягко заговорила директриса спецшколы, - мы не можем взять этого мальчика. Это в Москве или в Петербурге масса таких школ. А у нас в городе – одна.  И она переполнена. И дети, которые способны учиться, в отличие от вашего Виталика, ждут своей очереди. Мне очень жаль. Если вы неглупы и думаете о будущем, подведите папашу к принятию решения об интернате.
Аня, чувствуя, что мир уходит из-под ног, прижала к себе Виталика, который бормотал что-то на своём «птичьем» языке. Волосики Виталика всё ещё пахнули мамиными духами. Странно, она же его купала, откуда запах маминых духов? Тут Аня сообразила, что это был природный запах мамы, и слезы навернулись на глаза.
Когда они вышли за дверь, тётка из РОНО, выразительно посмотрев вслед, произнесла:
- Да-а… тяжелое семейство, и ребёнок запущенный.
- Может, и не так уж плохо там, в интернате? – спросил Макс, когда Аня ему всё рассказала.
- Ты с ума сошёл. Он будет жить дома, здесь его комната, его игрушки, здесь его любят…
Проговорив эти слова, Аня вдруг впервые задумалась, все ли они любят Виталика.  Нет, конечно, любят… как же иначе.
- Но ты подумай, Ань, кто будет с ним сидеть? Ты? У нас нет старенькой бабушки, и, тем более, прислуги.
- А как оформить Виталика в интернат без согласия отца? И где он сам, этот отец? Нет, кто же отдаст своего брата в детдом? Мы так не поступим. Мы должны запихнуть его в эту школу, - лихорадочно говорила Аня, роясь в ящике стола в надежде, что там окажутся мамины сигареты. Найдя, наконец, пачку сигарет, она судорожно прикурила и  затянулась.
Что же делать? И очевидно, что принимать решение – ей. И никто не поможет, никто.

Надя  чувствовала, что подошла вплотную к пределу своих сил, за которым  последует взрыв.
В течение всего дня в ней накапливалась злость на Аню и Виталика.
  Ночью, заливая подушку слезами и думая о матери, она давала негативной энергии выход. Но постоянно тлело, словно огненный шнур, задрапированный сухими ветками, чувство беспредельной тоски по прошлому, главным счастьем которого было не настоящее, а будущее. Теперь, придя к этому будущему, точнее, к его руинам, Надя  поняла, что счастье было иллюзорным, и надежда на него была подобна погоне за радугой. 
  Да, их школа заняла на конкурсе в области первое место. Затем они выступали в Москве и вышли в финал. Впереди  маячили победа и поездка в Европу, но звенящего чувства счастья, счастья самой высокой пробы – от головокружительной высоты, куда человека способно вознести только творчество плюс собственный каторжный труд, почему-то не было. И когда победа накрылась, Надя не сильно расстроилась.
Да ещё Макс, приезжая домой, почти не обращал на неё внимания, пил пиво с Анькой на кухне со  «взрослым» выражением  на лице. А тут  и Анька однажды заявила за завтраком:
- На лето ничего не планируй.
- Почему это? – взвилась младшая сестра. Летом они собирались  махнуть с компанией в велосипедный круиз по северо-западу страны, по полной программе: с рюкзаками, с палатками, с надувными лодками. Вдохнуть ветра свободы и аромата жареной на углях рыбы, окрепнуть душевно и физически… пожить на всю катушку.
- Тебе придется сидеть с Виталиком. Я нашла работу в курортном бизнесе на всё лето. Надо уже позаботиться о том, что мы жрать будем осенью.
- Почему? Ну почему? – Надя была готова заплакать, - Я что, нянька? Что, я не имею права на жизнь в пятнадцать лет?
- А куда нам его деть? Придушить? – Аня повысила голос, - Слушай, мама умерла, но она всё видит, понятно?
Надя  обречённо заткнулась. И вечером того же дня напилась вина до поросячьего визга  с приятелем Валеркой Гусевым.
Валерка Гусев был для Нади тем человеком, на котором можно было пробовать силу своего женского обаяния, отрабатывать приемы кокетства и техники игры в «динамо». По-щенячьи влюблённый в Надю с третьего класса, Валерка, этот центнер мышц и мослов, имевший приводы в милицию, заикался и нещадно тупил в Надином присутствии. В Валеркином воображении Надя, с распущенными черными волосами до пояса, танцевала Кармен, а он, Хозе, с кинжалом в руках подбирался ближе, чтобы заколоть или задушить бессовестную кокетку. И с каким удовольствием мысленно он её душил! Хотя, в действительности, с Надьки было бы достаточно хорошей порки.
Валерка и не догадывался, что в Надином восприятии парни делились на две категории: Макс – и все остальные. Возможно, если бы не старший брат, Надя наверняка отдала бы предпочтение Валерке – надо же девочке в четырнадцать лет быть в кого-то влюбленной.
Валеркины родители были на даче. Подростки выпили вина, посидели на диване в Валеркином «закутке», посмотрели альбом с фотографиями, послушали музыку. Надю быстро развезло. Она начала плакать, напугав Валерку своей истерикой, и поток бессвязных жалоб был вылит ему на грудь, вследствие чего Валерка ощутил свою полную никчемность. Утешать он не умел. Похлопав Надю по плечу, он промямлил, что всё утрясётся, но слёзы не иссякали ещё долго после того, как слова закончились.
Потом Надя металась между туалетом и ванной, и Валерка перепугался ещё больше. Наконец, Надя забылась пьяным сном на его диване, и он, как идиот, сидел возле неё до одиннадцати вечера.
Надин мобильник к тому времени разрывался от Аниных звонков, и Валерка его  отключил.
Когда Надя очнулась от тяжелого сна, её голова раскалывалась. Валерка, не внемля возражениям, налил ей полстакана коньяка из родительских запасов. Он и сам  уже порядочно «принял на грудь». Головная боль тут же притупилась, озноб прошёл,  в груди разлилось приятное тепло. Надя опять сделалась словоохотливой, только теперь ей всё было смешно, и неуклюжий Валерка со слюнявыми поцелуями тоже казался забавным.
И было забавно сидеть в углу разобранного дивана, отмахиваясь от этого дурачка собственной футболкой с бисерными узорами, и веселило, что разноцветные бисеринки, задеваемые медвежьими лапами, сыплются на подушку, и что они играют в покер на раздевание  картами, на которых  изображены голые женщины. 
Надя проиграла вдрызг, но когда она это обнаружила, дурная весёлость не улетучилась.  Она с истерическим смехом вцепилась в лифчик, не желая с ним расставаться. Тогда Валерка помог ей раздеться полностью. Он выключил верхний свет и включил музыку, поставив первый попавшийся диск, и сексуально-хрипатый солист внёс свой пазл в  почти собранную мозаичную картинку.
Надя почти не сопротивлялась. Любопытство вытеснило страх и безразличие. У Валерки были почти такие же, как у Макса, крепкие руки и рельефная грудь, покрытая золотым пушком, только глаза темнее. Чтобы их не видеть, Надя крепко зажмурилась, и вдруг осознала, что это не Валерка – это брат обнимает её, целует в шею и ключицы, раскатывает по неровной обивке дивана, придавливая всей своей тяжестью. И это было ужасно по своей сути, но непередаваемо - волнительно по ощущениям.
Она явилась домой во втором часу ночи, и, не отвечая на Анины встревоженные расспросы, заперлась в ванной. Сейчас ей было только противно и досадно, она мысленно ругала себя и готова была расцарапать Валеркину физиономию. Надя два часа лежала в ванной, смывая с себя прикосновения его лапищ и слюнявые поцелуи. Но было ещё кое-что, похуже потери невинности, не дававшее о себе забыть…
С этой ночи она неуловимо изменилась, и даже Аня не смогла бы ответить на вопрос, в чём именно. Валерку, крутившегося теперь вечерами без видимой цели в её дворе, Надя грубо отшила. Она стала более замкнутой, и с ещё большей сосредоточенностью отрабатывала техники танца. Но все замечали, что из Надиного танца словно откачали  жизненную энергию, раньше выплескивавшуюся через край. Что-то в ней убыло.
Схлынули эмоции, погасли искорки в глазах, речка обмелела. Где взять сил, чтобы жить с тем, что я теперь о себе знаю, думала Надя. Господи, где взять сил…
 
- Жри, - на кухонный стол, покрытый клетчатой клеёнкой, плюхнулась тарелка с кашей.
Виталик, что-то лопоча, начал возиться ложкой в клейкой массе из переваренной овсянки, лизнул и скривил обиженную гримасу.
- Что тебе не нравится? – раздражённо поинтересовалась Надя, - Невкусно? Если не съешь это, больше ничего не получишь.
Виталик засопел носом и отодвинул тарелку.
- Ну, не хочешь, как хочешь, - Надя взяла тарелку и выбросила её содержимое в мусорное ведро.
Может быть, он всё понимает, но придуривается, подумала она, вглядываясь в лицо ребёнка. Оно не было лицом кретина. Серьёзные тёмные глаза под изогнутыми ресницами, красиво очерченный рот с приподнятыми верхними уголками. Очень даже миловидное лицо. В отличие от большинства «проблемных» детей, Виталик на первый взгляд – мальчик как мальчик. Пока не откроет рот…
Надя смотрела на ребёнка и улавливала в нем сходство с собой. Почему-то это раздражало и возбуждало смутное чувство вины.
Вчера её друзья отправились в круиз. Надя  завидовала им чёрной завистью и изнывала, сидя дома с Виталиком. Аня уехала неделю назад. Макс, обещавший приехать и помочь Наде (трепет ожидания, сменившийся, как обычно, тоскливой злостью), вместо этого отправился с компанией отдыхать в Крым. 
День тянулся долго и бессмысленно, как и предыдущие дни. Виталик тоскливо дудел в свою флейту, периодически принимался разговаривать сам с собой на «птичьем» языке. Надя заперлась в гостиной, включила музыку и стала выполнять сложные элементы танца.
Дав нагрузку телу, она продолжала грузить и без того больную голову. Мысли выстраивались в цепочку. Жить такой жизнью для неё невозможно. Надя не любила маленьких детей и хорошо помнила, как в их жизни появился Виталик. Она почти не проявляла к нему интереса и не заглядывала, подобно старшим детям, в кроватку с выражением дурашливого умиления на лице. Но, маскируясь под безразличие, в ней бушевало негодование.  Противное орущее существо разрушило уютный мир, в котором большая часть заботы и тепла принадлежали ей, младшей дочке, любимице. А потом, когда ребёнок подрос, и выявились серьёзные проблемы, всё  замкнулось на нём.   
Надя не верила, что мама могла действительно любить Виталика. Я же лучше, угрюмо думала она, поднимая ногу и вытягивая точёную шейку. Но для мамы свет клином сошёлся на младшем сыне. Наверняка Игорь, мамин муж, потому и сбежал от них.
Вот и ей сбежать бы к лешему, но куда идти, на что жить? И… как же Макс? Ведь он рано или поздно вернётся домой.
Про Валерку Надя уже не вспоминала. Кто не совершает ошибок…
Надо выйти на улицу, подумала она. Прогулка освежит голову и частично разгонит тоску. День был солнечный.

В парке аттракционов было шумно. Надя приехала сюда не столько для того, чтобы развлечь Виталика, сколько для того, чтобы самой забыться в  атмосфере  нехитрых людских развлечений. Но почему-то именно здесь, в гуще неугомонного, вертящегося беспрерывно иллюзорного мира,  ей стало так одиноко и тоскливо, что захотелось разреветься в голос.
Виталик дважды мочил штаны, и Надя, чертыхаясь, переодевала его в тесной туалетной кабинке. Осквернённые трусы с яркими шортами она, не заморачиваясь, выбросила в урну. Анька новые купит. 
Надя катала Виталика на каруселях, кормила его мороженым, но не умилялась его смешным гримасам и лепету, и, слыша его радостные выкрики на инопланетном языке, на которые недоуменно оборачивались прохожие, только втягивала голову в плечи. Конечно, Виталик мал ростом и худ, и ему всего шесть. А как это всё будет выглядеть несколько лет спустя? Молодая, интересная женщина, звезда… гуляющая по парку в обществе дебила-переростка, пускающего слюну и лопочущего всякий вздор…
И вот тут, в парке, кружась вместе с Виталиком на спинах застывших в позе вечной скачки лошадей,  крутя за двоих педали водного катамарана, Надя внезапно осознала, что так и будет крутиться на бессмысленной карусели бытия, где её и Анькина молодость окажется подчиненной неполноценному существу.
А впереди – целое лето,  которое ей предстоит провести с этим существом. Одной.
День перевалил через пиковую черту, и жара начала потихоньку спадать. Надя шла по городу и тянула за собой хнычущего Виталика. Он устал и спотыкался, его лицо и руки были облеплены крошками от сухариков, пакетик с которыми сжимал он в потной ручке.
- Посидеть. А-аа, Адя, посидеть, - канючил ребёнок и тянул Надю за руку в сторону тенистого сквера со скамеечками. Надя же упрямо тянула его в другую сторону, к остановке маршруток.
- Нам домой пора, ты уже нагулялся, - с не меньшим упрямством повторяла она, пока не иссякли силы.
Борьба  двух эгоистичных существ закончилась победой более несмышленого. Виталик, радостно гундося, с ногами забрался на скамейку. Надя, тяжело дыша, плюхнулась рядом с ним.
Людей в сквере было немного. Здесь не выгуливали собак, и хорошо. Виталик панически их боялся и начинал дико визжать даже при виде безобидного пуделя.  Надя сидела на скамейке и думала о Максе. Так случилось, что старший брат стал для неё смыслом существования, а младший – досадной помехой в жизни.
Она закрыла глаза и начала представлять Макса. Вот он вышел из солёной морской воды, капельки влаги скатываются по безупречному торсу. Его тело пахнет Валеркиным парфюмом, светлые мокрые волосы откинуты назад...
Виталик внезапно тихонько завыл. Надя потрогала  его штанишки: так и есть, мокрые.
- Мне больше не во что тебя переодеть, - грубо сказала она,  еле удерживаясь от желания дать ему крепкую затрещину. Виталик завыл громче.
И вдруг в Надином мозгу что-то закоротило. В голове словно раздался щелчок, как будто в квартире вылетели пробки, не выдержав нагрузки от  последнего, неосторожно включенного, электроприбора.
- Как ты мне надоел. Сиди тут и вой, - произнесла Надя, встала, и, не оглянувшись на ребёнка, решительно пошла прочь из сквера.

Надя быстро шла по улице, и ей казалось, что прохожие оборачиваются и смотрят ей вслед. Как будто на Надиной спине было написано ядовитым маркером: «Вот идёт девочка, которая бросила своего младшего брата!» Она всё ускоряла и ускоряла шаги, и, наконец, побежала.
Всё закончилось, больше не будет этого кошмара, и она тут же отправится в велосипедный круиз! Да, соберёт шмотки, сядет на велик и, не сказав Аньке ни слова, отправится вдогонку за друзьями. У неё есть копия карты с отмеченным маршрутом.  Начинается жизнь, повторяла она про себя, жизнь!
Вечер надвигался на город медленно, серой стеной, притупляя краски и приглушая звуки. По мере того, как темнело, Надя всё навязчивее воображала, как Виталик сидит на скамеечке и воет. Штанишки его мокрые и грязные. Он бормочет: «Ма-ма, А-дя, куки…» Его кусают комары и мочит мелкий дождик. А может быть, его уже забрали? Сколько всякой мрази показывают в новостях:  торговля детьми, трансплантация органов, маньяки, педофилы…
Думая так и внутренне содрогаясь, Надя тем временем прошла пешком чуть ли не полгорода, хотя маршрутки, одна за другой, проносились мимо. Внезапно она остановилась. У неё заболело сердце. Надя убеждала себя вернуться, а внутренний голос говорил, что это бесполезно, что Виталика уже там нет, его подобрал кто-нибудь и отвёл в милицию. Значит, надо прийти домой и позвонить по «02». А может, Виталик сам найдёт дорогу домой? Нет, это было уже из области фантастики.
Неожиданно для себя самой, Надя повернулась и побежала назад. В ушах отчетливо звучал  голос сестры, произносивший фразу: «Мама всё видит», и девушка ускоряла шаги, дрожа от  озноба. И обратный путь показался ей гораздо быстрее.
Виталика в сквере не было. Там не было вообще никого, и, сколько бы девушка ни звала своего брата, руками раздвигая кусты и заглядывая под скамеечки, только глухая  вечерняя тишина отвечала ей.
Виталик сгинул бесследно, как она и мечтала.
Надя добралась до дома, сама не помнила, как. Вошла в подъезд, взбежала по лестнице на свой этаж, открыла дверь ключом, и, влетев в квартиру, не раздеваясь и не разуваясь, ничком упала на диван.
И тут же зазвонил телефон. Надя помедлила, прежде чем снять трубку. Почему-то ей стало очень страшно.
- Алло? – проговорила она, наконец, решившись ответить.
- Надюха, - послышался  веселый Анин голос, - ну как вы там, солнышко моё?
- Но…нормально, - выдавила из себя Надя, еле справляясь с сердцебиением.
- А что с голосом у тебя? Устала, мышонок?
- Да…
- Бедная моя. Ну, ничего, через несколько дней я приеду и подменю тебя. Набрала выходных. А ты отдохнёшь, сходишь куда-нибудь с девчонками. Как Виталик? Он хорошо кушал?
 - Да, всё в порядке, - уже достаточно спокойно произнесла Надя, при этом держась за сердце и морщась: острая боль, которой она ранее не испытывала, пронзила её насквозь.
 В действительности, это была  неопасная боль невралгического характера. Но дело было не в физической боли.  Надя только сейчас осознала, что она натворила.
- Одевай его потеплее, - говорила тем временем Аня, - ты же знаешь, у него чуть что – сразу сопли и кашель. Почитай ему сказки на ночь. Пусть не слушает – всё равно это развивает. И если позвонят из реабилитационного центра, скажи, что всё остаётся в силе и запиши его в июле на массажики.
Надя слушала, говорила «да, хорошо», а у самой разрывалось сердце. Едва повесив трубку, она, не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, начала набирать  Валеркин телефонный номер.
- Да, - отозвался он сонно. Валерка вёл полуночный образ жизни, и его день ещё не наступил.
- Валерка, срочно приезжай, - произнесла Надя и расплакалась.
Валерка явился уже через полчаса.
- Что случилось? – с порога спросил он. Валерка не был полным идиотом, и понимал, что если Надька звонит ему, значит, ей нужна помощь.
- У меня брат пропал, - плача, проговорила Надя. Она начала сбивчиво рассказывать, что случайно потеряла Виталика в сквере, во время прогулки.
Валерка тут же посерьёзнел и напрягся.
- Что ж ты в милицию не звонишь? – заорал он и потряс Надю за плечи, для убедительности, - Как можно было потерять ребёнка? Срочно звони по «02», может, он уже в отделении милиции.
Надя позвонила в милицию, потом вызвала мамину подругу, и на следующий же день фотопортрет Виталика показали по местному телевидению. Ещё через три дня приехали Аня и Макс. Все вместе они съездили в морг на опознание тела какого-то несчастного маленького бродяжки. Это был не Виталик, но после посещения морга Надя впала в безумное состояние, в простонародье именуемое трансом, и вывести её из этого состояния своими силами не удалось.
Надю отправили в клинику неврозов.
Тем временем поиски продолжались, фотографии пропавшего ребёнка были развешаны по всему городу и в областном центре, но Виталика так и не нашли.
Неполноценный член общества, маленький инопланетянин сгинул – с концами. Как будто его никогда и не было.

Прошли месяцы.
Никто не винил ни в чём Надю, напротив, видя её страдания, все жалели девушку. Более того, Аня иногда ловила себя на мысли, что жить стало намного легче, и яростно отгоняла эту мысль, ненавидя себя за чёрствость. Но ведь благодаря Наде жизнь семьи действительно облегчилась, а груз вины она волокла на себе в одиночку. И Аня, и Макс, осознавая это, испытывали к Наде чувство благодарности, смешанной с пронзительной  жалостью.
Наступила осень. Аня училась на заочном отделении и работала. Максу остался последний год в корпусе, и на его горизонте маячил заветный вуз. Макс учился, как зверь.
Надя старательно танцевала, но больших успехов так и не добилась. Высохшая, как камыш, с потемневшими глазами, она работала на износ, но ей, как говорили педагоги, «не хватало души». При этом  в учёбе она отставала всё больше и больше, пока, наконец, не оказалась перед угрозой отчисления из массовой школы.
Надя никогда не была успевающей ученицей. В её случае всё обстояло, как в анекдоте: «Футболист, зачем тебе голова?» – «Я ею ем» (а ещё можно голы забивать). Надина голова была всего лишь украшением её тела, созданного для танца. А тело к тому же следовало кормить. Если же Надя пыталась размышлять, это порой приводило к трагическим последствиям.
 И тут, в довершение ко всему, с  Надей случилась беда. У неё стала сохнуть нога.
Причину болезни определить так и не удалось. Таскания по остеопатам, невропатологам, физиотерапевтам и даже знахарям помогли спасти Наде ногу, но не помогли вернуть ей прежнюю пластичность и гибкость. Нога высохла, как у старухи,   узловатая коленка безобразно торчала. Надя рассталась с хореографией и забрала документы из школы, в короткий срок потеряв безвозвратно будущее, к которому всю жизнь себя готовила. Смириться с этим было трудно.
- Иди к моей мамаше в торговый техникум, - посоветовал Валерка, - Будешь жить, как человек. 
Так определилась Надина судьба. 
Однажды у Нади с Максом произошёл серьёзный разговор. О чём говорили брат с сестрой, Аня не знала, но перемену в их отношениях заметила. Брат шарахался от младшей сестры, как от прокаженной. Надя ещё больше потемнела лицом и глазами, хотя она и так походила на цыганку. Кармен с перебитым крылом.
Тут внезапно приехал Геннадий. Он сидел на кухне и  пил виски вместе с Аней и Максом. Надя скрылась в своей комнате. Они с Максом теперь избегали находиться в одном пространстве.
- Мне следовало сразу написать, что я переехал в Чикаго, - говорил Геннадий потрясенно, - Но кто бы мог подумать… Инна, дети… Господи, ну и досталось же вам за этот год!
За то время, которое Геннадий не поддерживал контактов с бывшей семьёй, произошло слишком много драматических событий. Инна умерла, дети потеряли младшего брата, а красавица  дочь стала калекой. Ему трудно было всё это переварить.
- У меня долг перед Инной, - говорил Геннадий, - И перед вами. Вы все должны поехать ко мне жить.
Сейчас ему казалось, что это он поломал жизнь бывшей жене, а не наоборот. Ведь он-то был жив, здоров и преуспевал, поэтому чувство вины, свойственное русскому человеку, мучило его, тем более, что он не приехал и не помог детям, когда они в нём нуждались.
- Я никуда не поеду, - произнесла Надя вызывающе, появляясь на пороге своей комнаты, - Мне и здесь хорошо.
- Я тоже не могу уехать, - отказалась Аня, - учёба, работа, и Надьку ведь одну не оставишь.
К общему удивлению, ехать в Америку согласился Макс.
- Мне нужно начать новую жизнь, - проговорил он глухо, обращаясь к столешнице, - Я не могу больше здесь находиться.
- А как же учёба, твоё будущее? Ты же всегда говорил… - начала было Аня, дотронувшись до его плеча, но Макс резко и зло дёрнул рукой:
- Я сказал – хочу уехать с папой, и всё. 
И пошёл собирать вещи.

После отъезда Макса  Наде стало всё равно, что будет  дальше с её жизнью. Она, как в далеком детстве во время болезни с бредом, вдруг покатилась по липкому и неровному желобу, который изгибался так, что нельзя было разглядеть, куда плюхнешься в итоге. Впрочем, Надя догадывалась, что конечное место это для неё гиблое. И над   гиблым местом, как восходящее солнце, моргали знакомые глаза с изогнутыми ресницами и тёмными крапинками на роговице. Глаза то ли Виталика, то ли мамы. Лица обоих уже расплылись в её памяти.
В восемнадцать лет Надя вышла замуж за Валерку. Они жили втроём, вместе с Аней, не стесняя  друг друга, не сказать, чтобы жили счастливо, но сносно. Макс вместе с Геннадием строил бизнес в Чикаго. Он редко писал, а приезжал ещё реже. Отрезанный ломоть, который не прилепишь назад.
Надя занималась лечебной физкультурой и плаванием, и нога её несколько окрепла, хотя девушка так и прятала её под брюками. А каждая попытка забеременеть заканчивалась выкидышем. Надя не любила детей, поэтому не особенно огорчалась, но  Валерка становился всё замкнутее и отчуждённее с каждой неудачей.
Подруги Нади от хореографии проявлялись всё реже и реже. Ни одна из них, к удовольствию девушки, звездой не стала, большинство трудились в кордебалете и в ночных клубах. На небе зажигались всё больше столичные, а то и западные звёзды. Например, недавно пришедший в мир хореографии Джованни Альтинари, итальянский юный гений, произвел такой переворот в технике танца, показал такую изумительную пластику, что всех Надиных подруг, вместе с педагогами, следовало дисквалифицировать, выгнать на свалку истории, нимало не церемонясь.
Подруги, попавшие на столичный конкурс, на котором выступления  участников предварялись просмотром программы с великими танцорами нашей эпохи, показали то, что им удалось запечатлеть на камеру, и Надя поняла, что, если бы она не выбыла из  мира  искусства раньше, то сделала бы это сейчас.  Она не была Альтинари, а он, по-видимому, не был человеком из мяса и костей. А если он всё-таки человек, и способен так двигаться и жить на сцене, значит, она, Надя - бездарь. Третьего не дано.
И тогда она успокоилась.
Но стоило Наде расстаться с сожалениями по несбывшемуся, как её жизнь кардинально переменилась.
Надя поехала отдыхать в санаторий, а вернулась домой несколькими днями раньше, заскучав среди престарелого контингента. Было поздно. Она открыла входную дверь, разулась, разделась, прошла в супружескую спальню – и увидела Валерку с Аней  спящими в одной постели.
- Трогательное зрелище, - произнесла Надя вслух, ощутив вдруг, как же осточертели ей оба.
Аня вскочила и села, прикрывая почему-то грудь. Валерка осоловело приподнялся, моргая глазами.
- Молодцы, - похвалила Надя.
Аня поспешно одевалась, не глядя на сестру. Валерка натянул одни трусы и стоял столбом.
- Надюха, ты сама виновата, - наконец, проговорил он, - Я не мог больше жить с холодной мумией. Всё произошло само собой.  И ты знаешь, у нас это серьёзно.  Мы с Анькой решили, что уйдём. Оставим квартиру тебе, и живи тут, как хочешь.
- Лучше я отсюда уйду. Вас двое, а я одна. Будьте счастливы, рожайте детишек, - проговорила Надя язвительно.
- Сестричка, прости, - заговорила Аня  с раскаянием в голосе, однако Надя жестом руки  прервала никому не нужный спектакль. Она придвинула пуфик и села, поджав ноги. Закурила тонкую сигарету, выпустила дым колечками.
- Тебе что, Ань, меня жалко?  Вот дурёха. Да мне всё равно, что там у вас, понимаешь ты или нет? Мне всегда было в равной степени плевать и на тебя (она повернулась к Валерке), и на тебя (она поклонилась Ане). Единственный, кто мне был дорог в жизни, кого любила – это Макс. Но Макс сам на меня наплевал. Он сказал, что я – чудовище, и это было последнее, что я слышала от него. Когда я рассказала ему  то, чего вы, зайки мои, ещё не знаете. А хотелось же поделиться с родными страшной тайной, да боялась, что сдохнете от сердечного приступа или свихнётесь. Впрочем, сейчас мне на это наплевать.
- И что ты нам такого о себе не рассказывала? – поинтересовался Валерка.
Аня уставилась на сестру, побледнев.
- А то, - спокойно произнесла Надя, - что Виталика я  бросила. Оставила в сквере на произвол судьбы и ушла. Вот что.
Аня взглянула на неё пристально, словно пытаясь понять, врёт или нет, потом глаза её закатились, и раздался стук упавшего тела.
Валерка ошалело посмотрел на Аню, лежащую на ковре, и перевёл растерянный взгляд на Надю.
- Вот чока, - проговорил он. На его, Валеркином, слэнге это означало: сумасшедшая, крейзи.
Надя повернулась и, натыкаясь на мебель, вышла.
Аня лежала на кровати без слёз, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. Валерке было страшно видеть эти глаза, и он ушёл на кухню, где сидел при свете ночника,  за графинчиком водки до шести утра. Пока не услышал хлопок входной двери.
Надя ушла из дома, взяв документы, немного денег и дорожную сумку с самыми необходимыми вещами. Из серванта в гостиной она забрала большую фотографию Макса в форме кадета.

«Знала ли я? И если да, то когда догадалась об этом?» - снова и снова задавала Аня себе вопрос, глядя в мутное стекло с дождевыми потёками.
И отвечала сама себе: знала.  Всегда. И Макс знал, просто им было удобно думать, что происшедшее с братом – несчастный случай, роковое стечение обстоятельств. Удобно было считать свою совесть незапятнанной. Уехать к синему морю под белым солнцем, где один отдыхал, а другая – прикрывалась сезонной работой. Устраниться, дать возможность Наде, озверевшей от недетских забот, самой решить проблему.
И только Надя, прихрамывая, волокла на себе этот груз, не обманываясь на свой счет.
 Аня не смогла бы ответить на вопрос, когда впервые  почувствовала  щемящую тоску по сестре. Она не звонила Наде, не задавала вопросов, но чувствовала физически, что Надя  далеко от неё. Однажды – прошло уже время – Аня отправила Наде сообщение на мобильник: «У тебя родился племянник».
Ответ шёл долго. Наконец, мобильник откликнулся: «Поздравляю. Как назвали?».
Аня помедлила несколько секунд, прежде чем набрать ответ:
«Виталик».
Итак, номер Надя не поменяла. 
Валерка сказал, что если есть связь, это хорошо. Ему ведь нужен развод. Но Аня, тоскуя по сестре, всё ещё была не готова к встрече с ней.
Макс звонил и писал всё реже, на его приезд уже можно было не рассчитывать. Аня с Валерием и сыном перебрались в Москву. Как-то раз, сидя за рулём собственной иномарки, на проспекте Вернадского Аня увидела женщину, напомнившую ей сестру. Правда, женщина выглядела постарше, чем должна сейчас выглядеть Надя. Волосы она укладывала в причёску. Мелькнуло хмурое лицо и коричневое пальто. Подчиняясь импульсу, Аня выскочила из машины, бросилась к женщине, но та уже скрылась в подземном переходе, а дружный гул за спиной оповестил, что машина, оставленная в ряду, мешает движению потока автотранспорта.
Тоска никуда не ушла, и Аня однажды утром проснулась с мыслью, что встречи ждать осталось недолго, и что она к ней готова.
Она мешала ложечкой кофе. На улице вторые сутки лил дождь. По телевизору показывали знаменитых танцоров эпохи и рассказывали их биографии. Аня смотрела на Джованни Альтинари, выполнявшего  немыслимой сложности  огненный танец,  и думала о сестре. Как хороша была маленькая Надя на сцене! Господи, и куда это всё ушло?
На экране появилась немолодая итальянская пара – родители Джованни Альтинари. Они рассказывали корреспонденту об уникальном явлении – своём сыне, который принёс в этот мир удивительный дар. Добавив в кофе коньяк и прикурив сигарету, Аня потянулась за пультом, чтобы переключить канал, но непроизвольно вслушалась в перевод, и рука замерла в воздухе. Супруги Альтинари рассказывали о том, что Джованни, оказывается, был их приемным ребёнком.
- Находясь в России, в деловой поездке, мы с женой нашли его, - рассказывал седовласый бизнесмен Умберто Альтинари, - бредущим по обочине шоссе. Была ночь, и казалось странным, что такой малыш может делать один, на дороге, далеко от города. Это был мальчик лет шести,  который не разговаривал толком ни на одном языке, хотя знал некоторые русские слова,  он мочился в постель, был совершенно дикий и беспомощный. Мы привезли его в ближайший крупный город, там мальчика отправили в приют, и мы навещали его, пока не закончили свои дела в России. Жена настояла, что мы должны забрать Джованни домой. У нас не было детей, и мы давно склонялись к тому, что нам следует взять приемыша.
Аня замерла, поражённая. Всё совпадало: регион, год и месяц, возраст, другие приметы.
- Сначала наш сын был очень трудным мальчиком, - продолжала уже Мария Альтинари, круглолицая дородная женщина, - Он отталкивал нас, не терпел ласк, у него были интеллектуальные и психологические проблемы. Мы  полюбили его и всеми силами пытались ему помочь, и  тогда друг-психоаналитик посоветовал попробовать арт-терапию. Оказалось, что у Джованни уникальный дар: он был очень пластичным, музыкальным, мог танцевать беспрерывно несколько часов, прекрасно усваивал двигательные навыки. Через четыре года, когда Джованни исполнилось десять (а мы    отмечаем его именины в тот день, когда нашли нашего сына на дороге), он уже стал известен на весь мир.
- Мы до сих пор не знаем ничего о настоящих родителях  Джованни, о том, при каких обстоятельствах он ушёл оттуда, где жил раньше, - заговорил опять Умберто, - Может быть, они откликнутся сейчас? Мы любим нашего сына, мы верим в Бога, и хотим, чтобы родные мать и отец, если они существуют, смогли стать частью его жизни. Со слов мальчика, произнесённых в первые дни, мы выяснили только, что его мать звали Анна.
Аня заплакала.
На экране высветился телефонный номер программы.
Потом показали крупным планом лицо кудрявого юноши с янтарными глазами. В глазах - тёмные крапинки, изогнутые ресницы касаются бровей. Как у мамы. И  рисунок губ похож. А нос – Анин.
Лицо Джованни Альтинари также до галлюцинации напоминало лицо её сына Виталика. Один к одному.
Аня закричала.
Из ванной прибежал муж. Он склонился над креслом жены, ничего не понимая, испуганный.
Из детской выбежал маленький Виталик, и, скривив плаксивую гримасу, замер на пороге. 
Аня вдруг явственно увидела Надю, сидящую перед телевизором и смотрящую на экран остановившимся взглядом, держась за сердце. Трясущимися руками Аня набрала Надин номер. Механический голос сообщил, что номер заблокирован.
Связь была потеряна.
Аня показывала мужу на экран и повторяла:
- Она не выдержит. Я знаю, она этого не выдержит. Её нужно немедленно разыскать, слышишь? Чудовище? Не-ет. Это я – чудовище. Это он – чудовище. Макс должен приехать и сказать ей сам. Мы все это сделали, ты понимаешь – мы ВСЕ!
- Успокойся, успокойся, - повторял растерянный Валерий, ничего не понимая и пытаясь влить в побелевшие губы жены разведённую в стакане валерьянку, а она отталкивала его руку и всё кивала  подбородком на экран, бормоча:
- Ты же видишь. Для него это только к лучшему. Мы должны ей сказать, что она – не чудовище…
 И вот тут, словно много лет ждал именно этой минуты, в Аниной сумке пронзительно заверещал мобильник.